Читать книгу Палеотроп забавы - Андрей Морсин - Страница 9

Уже были поданы крем-суп из спаржи с изумительными хрустящими пирожками, филе индейки с трюфелями, лососина с тартаром и цветной капустой в пряностях, туземный венский шницель, а своей очереди еще ждали жаркое из фазана, рябчиков и куропаток, артишоки с грибами и десерт – парфе из земляники, фруктовое ассорти и мороженое. Архимед Иванович, насытившийся уже супом, не упускал случая отвлечься на беседу.

– У Земли на человека огромные планы, ведь ни одно сердце не звучит так, как человеческое, – проповедовал он. – Но уже мало быть просто гомо сапиенсом, человеком разумным – пришло время стать гомо люксом, человеком светлым!

– И что же это за такой человек? – улыбнулась Полина. – Просветите нас, Архимед!

Профессор с готовностью отложил вилку и нож.

– Когда ваши мысли легки и нацелены на полезное созидание, вы – гомо люкс. Если вам чужд холодный, взвешенный инструментарий успеха, вы – гомо люкс. Неустанно познаете себя и мир, вы – гомо люкс! – он перевел дух и извиняющееся взглянул на Атласа. – Но капитализм генетически питает стяжательство и рознь, а те не дают людям стать единым прогрессивным организмом. Представьте, чего бы мы достигли, действуя сообща, а не перетягивая одеяло каждый на себя, – на его лице заиграла оптимистичная улыбка. – Звучанием дел, стремлений мы бы двигали вперед все звездное сообщество, а оно, уверяю вас, существует! На нас смотрят, нашими добродетелями любуются и наше зло оплакивают. Если представить человека как музыкальный инструмент – нам под силу мелодия любой красоты и сложности, понимаете, любой! Но в мире царит такая какофония, что порой страшно становится…

Искандер промокнул губы салфеткой:

– Понимаю вас, но как экономика будет существовать без капитала, да попросту без денег?

– О, это был бы совсем иной тип отношений, – Забава взглянул с воодушевлением, – с системой ценностей, основанной не на состоянии человека, а его состоятельности – нравственной в первую очередь!

– Хорошо, – дружелюбно кивнул Атлас, – но как бы работала эта ваша новая система?

– Извольте, – профессор заговорил деловым тоном. – Каждый получал бы за свой квалифицированный добросовестный труд баллы или токены, обменивая их в личном кабинете на требуемые услуги и товары. На такую же систему перешли бы во взаиморасчетах и государства. У граждан баллы копились бы до определенного количества, – он выдержал взгляд олигарха, но уточнять не стал, – а все сверх того переводилось бы в общее пользование по принципу близости.

– По принципу близости? – заулыбался Искандер. – Это что за зверь?

– Скажем, вы в этом новом обществе добились бы таких же высот, и вам начислялись бы миллиарды токенов. Тогда ваши излишки поступали бы сначала на счета родных, потом друзей, потом коллег по работе, по клубу, соседей по двору, по кварталу, и так далее. И все бы жили в кругу благодарных, довольных людей! – он откинулся на спинку стула, который даже не шелохнулся.

– Это что же, токенный коммунизм? – пожал плечами Атлас.

– Токенное общество, – поправил Забава. – К слову, девиз коммунистов «От всех – по способностям, каждому – по потребностям» уместен. А новая система, лишенная ростовщичества, была бы столь прозрачна и проста, что и преступность бы исчезла. Ну, кто станет грабить, когда с вами и так готовы делиться и вам помогать? – он поглядел на рыцарские латы. – Мы способны создать не просто Civitas Solis – Город Солнца, а Terra Solis – Планету Солнца!

Искандер дослушал до конца, не перебивая.

– Вы, мой друг, изложите все в письменном виде и передайте Полине, – произнес с серьезным видом. – Надо будет внести ваш проект на рассмотрение в Совет Федераций.

– Так я, в общем, все сказал, – Забава взглянул на собеседника, но по его невозмутимому лицу так и не понял, говорит тот всерьез или заигрывает с ребенком, которого еще раньше разглядел в ученом.

Адамас в благодарственной речи упомянул о значении имени Архимед – ни отец, ни Полина эту его находку не слышали. То, что для гостя ценность экспромта утрачена, мальчишка, уверенный в его качествах, не тревожился. Впрочем, упоминание о «невероятных достижениях» заинтриговало непосвященных. Искандер вопросительно взглянул на профессора, но тот отмолчался.

Полина в своей здравице пообещала «положительному герою торжества» сюрприз. Но Забаве хватило одного порхания ее ресниц – так на тропке майского леса молодая зелень то прячет, то вновь открывает глазам лучи солнца.

Подали очередную смену блюд, и профессор вспомнил об экспедиции в Латинскую Америку.

– Так что же нашла ваша супруга? – отодвинулся он от стола.

Атлас собрал лоб гармошкой.

– Вот порой думаешь, а нужны ли новые открытия, – произнес он с озабоченным видом, – ведь мы не замечаем даже то, что давно перед глазами!

– И что же это? – полюбопытствовал Забава.

– Да хоть та же Великая пирамида, – Искандер потер переносицу привычным жестом. – Концептуальный кругозор, вектор мысли мастеров подразумевают индустрию и энергетику, а не поклонение царю и богам, – он поморщился, как от кислого. – Но академики стоят на своем, и правды тут не больше, чем в легенде о дочери Хеопса и средней пирамиде, повторять которую не позволяет приличие.

– И кто же тогда это строил?

Атлас сделал знак официанту с кувшином морса.

– Все циклопические сооружения, включая «древнегреческие храмы», – он жестом обозначил кавычки, – созданы во времена, когда, по нашим хронистам, люди охотились на мамонтов и жили в пещерах. Странный зигзаг эволюции, не находите?

– По-вашему, древние египтяне и греки приписали себе чужие заслуги?

– А кто-то отменял тщеславие и гордыню? Фараоны не считали зазорным ставить свой картуш на чужих постройках, достойных их величия, взять хоть Осирион в Абидосе. А что мешало греческому царю, разукрасившему грандиозные руины в новые цвета, отметить их в своей летописи?

– Ничего, – согласился Забава, – если он царь.

– Вот! Еще Вольтер говорил: «Вся древняя история не более чем вымысел, с которым все согласны», – Искандер взял рдеющий бокал на просвет. – У любой цивилизации в крови – преумножать знания и опыт, а налицо мельчание и вырождение. Где мегалитическая кладка, где титанические колонны, как в древнем Гелиополисе? Эпоха высокой классики повисла в воздухе, как недостроенный пролет моста. Или кто-то боится, что, узнав о гигантах, населявших землю, люди начнут верить сказкам и перестанут заниматься делом? Но сказками нас потчуют уже давно…

«А если сейчас все открыть? – подумал профессор. – Чемоданы здесь, показать, начать работать на общество, контур – за…»

– Так, об экспедиции, – сбил его с мысли Атлас, – мы арендовали у «Роскосмоса» спутник и обнаружили в джунглях севернее Мату-Гросу правильный прямоугольный объект. Так вот, Таисия уверена, что это они!

– Кто «они»? – подался вперед Забава.

Вместо ответа собеседник достал знакомый листок и направился к камину, который мог стать еще и отменным акустическим резонатором.

– Жена невольно посвятила свои изыскания нашей фамилии, – Искандер принял позу оратора на агоре. – Я же посвящаю ей эти стихи. «Атланты»! – объявил он и глуховатым голосом начал:

Автор застыл с протянутой к далекой спутнице рукой, и все зааплодировали – и австрийцы, ни слова не понимавшие по-русски, и повара, высыпавшие в зал. Профессор тоже хлопал, радуясь, что новый друг дарит жене стихи. Хотя не мог избавиться от мысли, что они прозвучали и в его честь.

Адамас, не желая отставать от отца, выступил с собственным опусом – о смысле жизни после изгнания из рая. Полина, в свою очередь, продекламировала отрывок из L'Orgie parisienne ou Paris se repeuple Артюра Рембо в оригинале, чем вынудила Забаву прочесть то же в переводе Павла Антокольского – «Парижская оргия, или Париж заселяется вновь». И эта непринужденная стихотворная интерлюдия укрепила союз людей в рыцарском зале новой гармонией. Ведь ничто не одухотворяет так, как это делает искренний лирический обмен.

В антракте застолья все направились к смотровой площадке на крепостной стене. Забава стоял у бруствера, наслаждаясь альпийским пейзажем, когда за его спиной неожиданно запела скрипка. Мелодия началась pianissimo, едва слышно, не заставляя тотчас обернуться, а исподволь обволакивая, как волшебные сумерки или прозрачная невесомая шаль, заботливо накинутая на зябнущие плечи. И по первым же фразам он понял, что это экспромт, а еще через мгновение – что играет Полина.

«Вот этот сюрприз!» – подумал он с удовольствием, подчиняясь объятиям незнакомой мелодии, отпуская себя с нею над горами и лесами – в безоблачную синеву альпийского неба. И с этой высоты его сердцу открылся выгодный вид не только на живописные окрестности, но и на новых друзей.

Когда скрипка умолкла, профессор еще некоторое время стоял с закрытыми глазами. И никто не хлопал, словно ожидая, когда он спустится на землю.

– Не думал, что вы так чудно играете, – Забава подошел, поцеловал руку, сжимавшую смычок.

– О, Полина полна сюрпризов! – во всеуслышание заметил Адамас. – Совсем, как ваши чемоданы, – добавил, понижая голос.

За столом беседа продолжилась, и он снова обратился к профессору:

– И поэзия, и музыка сегодня полноправные члены нашей компании, – заметил с глубокомысленностью взрослого. – А помните, вы сказали, что видимый мир – «проявленная музыка», а невидимый – «музыка, еще клубящаяся в нотах Вселенной»?

– Помню, – улыбнулся Забава. – И хорошо, что запомнили вы.

Адамас учтиво кивнул:

– А где проходит граница между проявленной и непроявленной музыкой?

Профессор тронул сухие губы салфеткой, задумался, как проще ответить на этот непростой вопрос.

– Все видели музыкальный фильм «Приключения Буратино»? – он решил призвать на помощь все те же образы. – В финале герои идут по сказочному полю в реальный мир, становясь зрителями в зале.

– Помним, – ответил за всех Искандер.

– А как они на это поле попали, помните?

– Сквозь холст с нарисованным очагом, – развел руками Адамас. – Буратино проткнул его носом.

– Вот! – обрадовался Забава. – Тот холст и есть граница. Все, что до него, – музыка, клубящаяся в нотах; за ним – проявленная в образах.

– И где же проявление происходит? – прищурился Атлас.

– На поле, – просто ответил Забава.

– Чудес в Стране Дураков?

– О нет, – профессор покачал пальцем. – Поле, о котором говорю я, чудесное без дураков!

– То есть, если закопать золотой, вырастет дерево золотых? – спросил Искандер шутливым тоном. – Интересуюсь как инвестор.

– Вырастет и роща! – уверил его Забава. – Хоть это поле невидимое, на нем произрастает все, что душе угодно, – он повернулся к Полине. – И оно поистине музыкальное, ведь не только несет миру гармонию, но и дирижера назначает!

Из-за колонн появился Михаил, подошел ближе, прислушиваясь к их беседе.

– И кто же этот дирижер? – спросила девушка.

– Для нас – солнце, – профессор поднял сжатый кулак. – Оно задает тон всему вокруг, с ним мелодия сотворения звучит жизнеутверждающе. Но наиграть жизнь мало, надо научить новые побеги расти и дружить, и это делает тот самый созидательный мажорный строй! – он обвел всех сияющими глазами. – Помните, у Тютчева: «Невозмутимый строй во всем, созвучье полное в природе»? Мир сам следует этому строю, продолжая путь – или петь, ведь это одно и то же!

– Забавная гипотеза, – заметил Атлас. – Пардон за каламбур, мой друг! – спохватился он.

– Это не гипотеза, а жизнь, – Забава устало потер веки.

– И как далеко вы продвинулись? – Полина не сводила с него глаз.

– Очень далеко, уж поверь, – вздохнул Адамас, мучаясь, что вынужден молчать, хотя сама атмосфера взывала к откровенности.

Профессор повернул голову, но, встретившись взглядом с Полиной, только пробормотал:

– Полноте, расстояние в науке – понятие относительное…

– Отчего же? – в ее глазах вспыхнул огонек. – Расскажите нам, Архимед! Научное открытие, сделанное одним, касается всех, и утаивать его несправедливо.

– Лучше запомните следующее, – тот с трудом оторвался от ее глаз. – Мир и есть музыка, и каждый выводит мелодию, которую уже нельзя переписать, – встал с бокалом в руке. – Так пусть же она всегда будет светлой!

– Гип-гип, ура! – присоединились к нему остальные.

Огласив своды галереи хрустальным перезвоном, друзья расселись по местам.

Только Адамас остался стоять, с мольбой глядя на своего спасителя.

– Позвольте, Архимед Иванович! – произнес он ломающимся от волнения голосом. – Позвольте рассказать все, как было!

Полина привстала, заглянула в бледное лицо, которое уже начали покрывать пятна румянца:

– Ты что-то утаил от нас, petit rusé?

– Учитывая «непревзойденные достижения» нашего друга, это очевидно, – сдержанным тоном заключил Искандер. – Как и то, что сын дал слово, – он повернулся к профессору. – Я прав?

Тот ничего не ответил, прислушиваясь к себе. Но только мгновение.

– А-а, рассказывайте! – махнул салфеткой, словно выбрасывал белый флаг.