Читать книгу Жена нелегала - Андрей Остальский - Страница 7

День был, как всегда, полон суеты, бессмысленных препирательств и бесконечных телефонных переговоров – даже при том, что Валентина замечательно фильтровала звонки. К тому же пришлось разруливать конфликты: заведующего корсетью с экономическим отделом и международников – с секретариатом. Экономотдел как-то не так напечатал две последние заметки казахстанского корреспондента, а Игорь снял скучнейший материал великого борца за мир. Мало того что международный отдел ярился, так еще и сам лично великий гуманист обрушился на Данилина по «вертушке». «Я, – кричал он, – никогда больше не напишу вам ни строчки и всем друзьям с вами дело иметь отсоветую!» Данилин же держал себя в руках, извинялся холодно-сдержанно, но позиций не сдавал и про себя думал: «Ну и славно, ну и оставь нас своим вниманием, индюк надутый».

Почему он, Данилин, вечно должен отдуваться за чьи-то чужие решения? Должность у тебя такая, вот почему, за это тебе деньги платят, и немалые, говорил в таких случаях Игорь и был, конечно, прав. Теперь я кто угодно, только не журналист, думал Данилин. Административные дела, да, экономика газеты, еще как, ну и вот дипломатия – вверх, вниз и во все боковые стороны, это сколько угодно. А журналистика? Ну, разве что совсем чуть-чуть.

Вот, наверно, почему еще история с письмом казалась такой притягательной – все же она относилась напрямую к добыче материала. И какого материала!

Между летучками и собраниями пробился к Данилину Миша Филатов – военный корреспондент. Когда-то он был прикреплен к «Вестям» от Главпура – политического управления Советской Армии. Когда Главпура, вместе с КПСС, не стало, Миша должен был сделать выбор – либо возвращаться в армию с весьма смутными перспективами, либо уволиться и остаться в газете. Элементарный здравый смысл подсказывал второе. Но помимо материальных соображений, Мише вообще вольная штатская жизнь в «Вестях» пришлась по душе, а он в свою очередь понравился коллективу – легким, незаносчивым характером, грубоватым чувством юмора, работоспособностью. Его связи в военной системе, в том числе в разведке, были очень газете полезны. Ну а политические взгляды… Не был, конечно, Михаил записным либералом, вовсе нет, но и на идеологию не был заморочен, смотрел на это дело легко, как на нечто факультативное. «Есть же у нас свобода вероисповедания? – говаривал он. – Ну и пусть себе каждый верит во что хочет, хоть в коммунизм, хоть в антикоммунизм, хоть в бабаягизм, да на здоровье! Главное, чтобы это делу не мешало, а также здоровому питанию и умеренному, но регулярному употреблению коньячка и водочки!»

Иногда Данилину казалось, что Миша отчасти прав. Кто знает, может, далеким потомкам наши идеологические распри тоже покажутся чем-то столь же абстрактным, как нам сегодня средневековые споры вокруг каких-то церковных догматов и ритуалов. А ведь жившим в ту пору их идеологическая борьба тоже представлялась чем-то сверхважным, вопросом сути бытия, жизни и смерти. И в самом деле из-за этих различий убивали, сжигали живьем, кончали с собой.

В тот день Миша пришел напомнить об обещанном повышении зарплаты – ведь он фактически работает как спецкор. А получает чуть ли не как стажер. Раньше это все компенсировалось надбавками за звание и за выслугу лет. Но теперь-то на гражданке, и при мизерных гонорарах, стало тяжко семью кормить…

Данилин обещал вернуться к вопросу о Мишиной зарплате, но заодно решил письмо ему показать. Миша учил английский в школе, а потом еще продолжал в Военно-политической академии. Но практики у него не было. Вдобавок он никогда не сталкивался с рукописными текстами. А потому, читая, долго морщил лоб, шевелил губами, хмуро смотрел в окно, что-то вспоминая. Потом говорил: а это что за слово? Что-то почерка не пойму. Или: ага, это киднеппинг, это ежу понятно… Ну, КГБ, он и в Африке КГБ… Кей-Джи-Би по-ихнему… А вот это что? Аунт? Онт? Тетушка, при чем тут, к ляду, какая-то тетушка? А вот это что за слово? Хевиз какие-то… Крепкие такие ребята, да? А я, стало быть, тоже могу под таким названием фигурировать? Я что – «хеви»? А я думал, я – чмо, то есть этот, мачо… Ну, то есть я и то и другое, я же в Зеленограде живу… А это еще что такое – фагз? Ну да, звук межзубный – сроду я не мог язык так просовывать – гадость вообще… И зачем, спрашивается, так над речевым аппаратом издеваться?

Наконец одолел Миша вроде письмо.

– Фу, – говорит, – надо дух перевести. Впервые в жизни настоящее английское письмо прочитал, от настоящей англичанки… Если, конечно, оно и в самом деле настоящее…

– Сомневаешься?

– А вот бог его знает… Трудно сказать. Глупостей много. Значит, вряд ли подделка. Но может, и того – ку-ку тетенька… Как это по-английски будет – га-га?

– Ух ты, какие выражения знаешь! – восхитился Данилин. – Правда, это самое га-га, то есть легкий маразм, обычно в более преклонном возрасте случается…

– А еще я знаю: гон офф хе роккерз – с катушек слетела!

– Ну ты, Миша, даешь! В былые времена я бы тебе за такое сразу надбавку за знание языка назначил…

– Вот и назначь, Палыч, ей-богу назначь!

– Ну, десять процентов, что за язык полагались, тебя вряд ли устроят…

– Да уж, мне бы как за два языка или лучше за четыре…

– За четыре советская власть не платила, считала, что двух западных достаточно – или одного восточного… Ладно, ладно, вернемся к этому вопросу, я же обещал… А ты тем временем, может, наведешь все-таки справки, так осторожненько… через свои контакты? Был такой случай или нет?

– Ох, Алексей Палыч, не обещаю, если честно… если вранье, то на смех поднимут, а если правда, то стремно выяснять-то… как бы не напороться. Тут если только с человеком, которому очень доверяешь…

– Ну, смотри, если какая-то возможность представится… а так, конечно, рисковать не надо… А еще, слушай, ко мне сейчас генерал Трошин придет по другому совсем поводу… Можно ему показать, как ты считаешь?

– Ух, бог их знает, этих кагэбэшников, если честно… Они же все не просто так, они чуть-чуть с вывертами… Причем иногда чуть-чуть, а иногда совсем даже и не чуть-чуть… Никогда не знаешь, верить хоть слову или нет. Смотрит он на тебя и думает, в чем твоя слабина, на чем тебя взять можно. Они, может быть, и рады расслабиться с друзьями, но нет, не могут. Один мне рассказывал: смотрю на свою жену и думаю, ага, вот на этом можно бы ее и вербануть. А потом опомнюсь, тьфу ты, это ж жена, чего ее вербовать-то.

– А что, в этом что-то есть: уметь вербовать жену. Ну, или любовницу…

– Хотя бывают исключения, есть, конечно, классные ребята. Сами над этой своей привычкой к манипулированию смеются… У меня там, в Первом главке, у самого дружбан был закадычный… А теперь на пенсии уже, в частном секторе деньжищи гребет.

– Ну а Трошин-то что?

– Ну я так, обрывки слышал… Прокололся вроде на одном перебежчике высокопоставленном, а то его на смену Крючкову прочили… Долго сидел на управлении «С» – это значит, нелегальная разведка. Должность тяжелая и неблагодарная.

– Нелегальная – это что: глубокое прикрытие, что ли?

– Не… глубокое прикрытие – попроще будет. Это когда явных связей с легальной резидентурой нет…

А нелегальная – это уже суперглубина, это уже Марианская впадина разведки… Берется какой-нибудь Ваня, к языкам талантливый и к авантюрам склонный… С юных лет начинают его учить, тренировать, делают из него супермена с нечеловеческой реакцией и памятью. Строят для него целый маленький городок – американский, английский, испанский или еще какой. И там наш Ваня живет много лет, по-английски, например, только и говорит, и думает тоже. И быт впитывает, и привычки, и знание культуры. Выражение лица и даже чувство юмора приобретает соответствующее и все остальное. И становится он уже Джоном, а не Иваном, и забрасывают его потом нелегальным образом куда-нибудь в американскую глубинку, и начинает он постепенно карьеру делать уже в том обществе. И непременно преуспевает, он же очень талантливый, за то и отобран! Один из самых знаменитых у них был Гордон Лонсдейл, он же Конон Молодый, белорус. Так он такой был гений, что, во-первых, быстренько там миллионером стал, а во-вторых, западные разведки его стали наперебой завлекать. Видно, написано на нем было: блистательный разведывательный материал! Но скажу тебе, Палыч, за все надо платить! За то, что они над собой проделывают, и за эту жизнь двойную тоже расплата бывает неслабая. Они со странностями, непредсказуемые, даже диссидентами могут стать. Из ортодокса ведь настоящего нелегала не сделаешь! То есть притвориться он может, это без проблем, они все большие актеры… Вот Молодый, когда его англичане поймали, а потом наши его выменяли на британского разведчика, – так он чуть ли не антисоветские разговоры стал вести. И это ему не так в Союзе устроено, и то не в масть. И умер потом в сорок с чем-то при странных каких-то обстоятельствах. А то представляешь конфуз-то какой, щит и меч партии – и вдруг живая легенда этого щита и меча советскую власть по кочкам несет, чуть ли не за капитализм агитирует…

– Ну хорошо. Значит, и Трошин – тоже не ортодокс?

– Нет, этот из другой породы… Он же начальник…

«И я уже не журналист, а начальник», – не к месту подумал Данилин.

– …начальник, а не оперативник, – продолжал между тем Миша. – Он резидентом служил в Париже, вроде и в Японии, а резиденты – это уже должности партийно-политические и отчасти полицейские… Хотя, говорят, любит он переодевания, маскировки, хитрые легенды… Еще вроде гениально французским владеет, может хоть за парижанина сойти, или за человека с юга, из Прованса, например. Ну и еще языков пять прилично знает.

В общем, после такого рассказа любопытство Данилина совсем разгорелось.

Генерал Трошин только совсем недавно, в 93-м году, был отправлен в отставку. Но он так долго возглавлял самое таинственное подразделение разведки, что должен был, видимо, считаться прототипом Карлы – гениального мастера замысловатых шпионских игр, страшного паука, плетущего паутину по всему миру в романах Джона Ле Карре. Данилин ожидал увидеть зловещего типа с тяжелым, магнетическим взглядом, прожженного циника, манипулятора, не лишенного некоего темного обаяния…

Все оказалось совсем не так. Старичок был на вид совсем обыкновенный, без тени демонизма и адского шарма. Моргал маленькими синими глазками, смешно качал головой. Говорил банальные вещи.

В редакцию его привела обида на новую российскую власть, да и на Горбачева тоже, вообще на всех этих предателей, разваливших великую страну.

И более всего на коварное ЦРУ, которое, конечно, все это придумало и осуществило. Теперь этот подлый заговор генерал хотел разоблачить на страницах «Вестей».

Данилин знал, что статью генерала уже отвергли несколько других газет – в том числе и «Известия», и «Комсомолка». Но, пробежав глазами текст, был поражен. Все-таки ожидал от такого генерала чего-то более изощренного. Написанное же походило на передовицу «Правды» семидесятых годов, да и то правдисты иногда все-таки умели выражаться поизящнее.

«Не может же быть, чтобы человек такого масштаба столь примитивно мыслил! – гадал Данилин. – Просто у них там, в их сверхсекретных глубинах, тоже, наверно, на партсобраниях привыкли говорить на особом птичьем языке. И вот он полагает, что для газет и сегодня нужно писать только так».

Но развивать журналистские таланты бывшего шефа нелегальной разведки Данилин не собирался. Он придумал другое – напечатать все так, как есть. Но напечатать не просто так, а в обмен на шпионскую «клубничку». Как пригодился бы сейчас газете эксклюзивный сериал про невероятные деяния и тайные комбинации из истории разведки! Пусть из достаточно далекого прошлого, и пусть имена и страны будут изменены – не в этом же суть. А дело в приключениях, в прикосновении к тайне.

Генералу предложение Данилина пришлось по душе, он расслабился, заулыбался, позволил угостить себя английским чаем. Сказал, что немедленно начнет работать над серией статей о подвигах советских нелегалов.

– Только, пожалуйста, без идеологии, – попросил Данилин. – Подвиги – да, но идеология пусть останется в вашей первой статье.

– Я понимаю, – сказал генерал и закачал головой.

«Не показать ли ему письмо? – вдруг подумал Данилин. – Или не стоит? Как-то несолидно – откровенную чушь совать профессионалу такого уровня, вдруг еще презирать меня будет».

Но все же решился – что с журналиста взять, в конце концов! – протянул листочки Трошину.

– Вот, Леонид Юрьевич, надо мной коллеги смеются, говорят, я зря время трачу на ерунду… Наверно, наивно с моей стороны, но вы все-таки взгляните краем глаза, успокойте мою душу. Подтвердите, что чепуха, сказки, и я тогда это письмо прямо в корзину отправлю.

Генерал взял листочки, почитал, лицо его ничего не выражало. Потом вдруг сморщился, точно кусок лимона проглотил, закашлялся…

– Извините, – сказал. – Никак от гриппа еще до конца не оправлюсь. Налетает…

Генерал достал платок, высморкался. Вернул письмо Данилину. Сказал как бы между прочим:

– Выбрасывайте. В корзину.

– Я так и думал, – сказал Данилин. – Извините, что ваше время на такую муру потратил.

Он взял письмо, подержал его несколько секунд над корзинкой, словно все еще колеблясь, потом разжал пальцы… Письмо улеглось на старые распечатки и другой собравшийся за день бумажный мусор. Корзинка была уже наполовину полна.

Генерал сидел напротив и внимательно наблюдал за происходящим и даже на плетеную корзинку посмотрел долгим изучающим взглядом.

Выбросив письмо, Данилин облегченно улыбнулся, и генерал улыбнулся ему в ответ.

«Все-таки не лишен он какого-то обаяния, хоть и странного, – думал Данилин. – Недаром говорят, что подчиненные его всегда любили».

Из-за нервотрепки с очередным обращением Ельцина Данилин предпочел дождаться сдачи номера, хотя подписывал его Игорь. Но в какие-то моменты надо быть на месте, с коллективом. Не увиливать от ответственности. Уже начинало темнеть, когда Данилин смог наконец вырваться из редакции, но надо было решать – ехать домой или на приемы. Звали на этот раз к голландцам и в кувейтское посольство, да еще и на тусовку в «Мостбанк». Конечно, на часах уже было восемь, а звали кто к семи, кто к половине восьмого. Но на такие мероприятия можно в принципе и опаздывать – иначе что делать профессионалам, которым надо побывать на нескольких приемах за вечер?

Причем профи эти бывают двух категорий. Одна – несчастные халявщики, кому больше негде толком выпить и закусить. А вот другая – люди серьезные, которым по разным причинам надо отмечаться повсюду. В жизни Данилина (изредка, к счастью) тоже случались такие совпадения, когда нельзя было обидеть друзей – японского посла, например, но и на тусовке в братской газете «Сегодня» нельзя было не появиться. Но вот некоторым несчастным политикам и дипломатам регулярно приходилось этим делом заниматься: перетаскиваться с одного раута на другой – вот тоска!

И ведь подумать только: когда-то давно Данилин приемы очень любил, каждый из них был для него большим событием. Западные напитки и необычная еда, вся атмосфера светского раута фантастически контрастировали с заскорузлым советским бытом. Это было прикосновение к какой-то другой, почти голливудской жизни и невиданной свободе. Особенно стало приятно ходить на приемы в последние годы существования Советского Союза, когда уже не нужно было ни у кого разрешения спрашивать и стало возможным разговаривать с иностранцами, не оглядываясь по сторонам. Да еще такую правду-матку им в лицо резать, чтобы у них глаза на лоб вылезали.

Но постепенно новизна этого занятия поблекла, приемы стали рутиной, поднадоело однообразие разговоров, да и угощений тоже. Поесть толком редко удавалось – все время приходилось беседы вести. Спасибо еще жене Татьяне – та яростно боролась против данилинского гастрита и бдительно следила за тем, чтобы в руках у мужа обязательно была тарелка, а в ней какое-то содержимое. В переходе от одного собеседника к другому нет-нет да и удавалось что-нибудь из этой тарелки склевать.

Иногда приемы, правда, оказывались необыкновенно полезны с точки зрения завязывания контактов – причем не только с иностранцами, но и с важными представителями родной власти. С половиной депутатов Госдумы Данилин на фуршетах перезнакомился. И с министрами и их заместителями удавалось переговорить в неформальной обстановке, вдали от кабинетов, неприступных секретарш и бдительных помощников. Летучие, вроде бы и несерьезные разговоры эти между бокалами вина иногда приносили крайне полезную информацию, договоренности об интервью и так далее. Да и с тем же Щелиным – где состоялось судьбоносное знакомство? Да 14 июля, в день взятия Бастилии, во французском, соответственно, посольстве.

Вот почему Данилин считал своим производственным долгом на приемы все-таки ходить, даже если к вечеру трещала голова и побаливал живот. Правда, с разбором, не на все подряд. К американцам, англичанам, немцам, французам, японцам – обязательно. К остальным – в зависимости от обстановки.

На этот раз Данилин решил отдать предпочтение государству Кувейт. После иракской оккупации и первой войны в Заливе «Вести» считались в этой стране дружественной газетой, а его превосходительство Чрезвычайный и Полномочный, он же по совместительству младший член правящей династии, даже провозгласил Данилина своим личным другом. Это положение обязывало – нельзя было пропускать слишком много званых обедов и фуршетов. А у Данилина, как назло, давно не получалось в посольство заглянуть.

У кувейтцев приемы были не такими массовыми и интенсивными, как в западных посольствах, но зато качественными и хлебосольными. С черной икрой и лангустами. Да и пара интересных гостей обязательно обнаружится, и побеседовать с ними можно будет не торопясь, подробно. И кто-то из правительства может ненароком заглянуть, и из «Яблока» кто-нибудь, может быть, даже сам Явлинский. Или Малашенко, генеральный директор НТВ, один из самых осведомленных людей в Москве, и милая умница Света Сорокина, с которой всегда так приятно поболтать.

Правда, Таня в последнее время на приемы с Данилиным ходить отказывалась, но у кувейтцев его желудок был в относительной безопасности. Выпивки или вообще не будет, или надо будет удаляться в специальное помещение и стыдливо употреблять алкоголь там. А Данилин был «не по этому делу» и ходить туда ленился. А то ведь бывает, суют бокал в руки, и пьешь машинально, за разговором. А потом голова болит.

Но в главной причине своего сегодняшнего стремления на прием Данилин не хотел сам себе признаваться. Домой-то не очень-то тянет, когда там непонятки. То есть по-хорошему надо бы их попытаться распутать, и поскорее, но после тяжелого дня вряд ли что-нибудь получится. Лучше уж на прием… Посол непременно затащит потом на приватное продолжение, домой попадешь ближе к полуночи, сразу под душ, зубы долго чистить и прочее, а потом нырк под одеяло – и провалиться до утра.

А с разборками лучше выходных дождаться, уговаривал себя Данилин, не так ли? Или я просто трус? Да нет, ну почему сразу так обзываться? Устал я, вот и все. Каждый имеет право устать.

Только Данилин отъехал от Пушкинской, как уже на бульваре вдруг сообразил проверить наличие приглашения в кармане пиджака. И вот незадача: оказалось, что он взял с собой голландское вместо кувейтского. Ну конечно, его пропустили бы на прием и без всякого клочка бумаги, но вполне вероятна неловкость; с безопасностью у кувейтцев после войны в Заливе стало очень строго, придется, пожалуй, вызывать старшего дипломата какого-нибудь, чтобы личность Данилина засвидетельствовать. Может выйти неловкость.

В общем, решил Данилин вернуться на работу, тем более что особой пробки на Тверском на этот раз не было. Раз-два, и обратно!

В редакции было темно и пустынно, все разбежались уже. Охранник внизу поглядел удивленно; Данилин что-то из вежливости пробормотал такое – типа «я на секунду». Хотя какая охраннику-то разница? Поднялся к себе на четвертый, поковырялся в замке, что-то он все никак не хотел открываться. Подумал: «Надо бы завхозу сказать, чтобы смазал», – но тут как раз замок поддался. Данилин зашел, зажег свет, подошел к столу, кувейтского приглашения нигде не было видно. «Может, я его выкинул по ошибке?» – пришло Данилину в голову. Он полез под стол, извлек корзинку для мусора. Да так и застыл с ней в руке.

Никакого приглашения там не было. Там вообще ничего не было. Корзинка была абсолютно, девственно пуста.

Данилин уселся в свое кресло, на всякий случай перевернул корзинку, потряс. Потряс еще сильнее. Из нее вывалился только обрывок какого-то старого чека. «Это что еще за чертовщина? – соображал он. – Как это может быть так?» Некоторое время Данилин сидел и тупо пялился на корзинку, потом швырнул ее с отвращением на пол, словно ядовитую змею.

Схватил трубку телефона, набрал номер секретарши. «Валя, извини, ради бога, что беспокою вечером, свинство с моей стороны… Скажи, у нас когда уборщицы появляются? В шесть тридцать утра? Это точно? А в моем кабинете когда они работают? Тоже рано утром, перед началом рабочего дня? А исключения бывают? Ну, не знаю, с какой стати, может быть, у них завтра день какой-нибудь особый, профессиональный праздник… и они накануне решили уборку произвести. Не слыхала о таком? Да нет, ничего особенного не случилось… Так, поспорил тут с одним… Ладно, извини еще раз, спокойной ночи».

Данилин вышел в предбанник, разыскал Валино ведро для мусора. Оно было полно до краев. Данилин вывалил все его содержимое на ковер и принялся внимательно изучать. Но ничего там интересного не обнаружил – только газеты, конверты, бланки какие-то испорченные да рваную оберточную бумагу.

Сказал громко вслух, с предположительно эстонским акцентом:

– Эк-кая фигня!

Сложил Валин мусор назад в ведро. Захлопнул дверь своего кабинета торопливо, словно там водились опасные существа, на оба оборота запер замок – чего не делал обычно никогда. И побежал к лифту. Скорее к единственному человеку, которому можно полностью доверять.

Кувейтского посла пришлось обидеть в очередной раз.