Читать книгу Тропа снов - Андрей Плотник - Страница 13

Состояние, в котором я пребывал в те дни, никак нельзя было назвать нормальным, но причиной затяжной депрессии явилась отнюдь не смерть сестры. Все началось намного раньше, с долгой череды творческих неудач. Построить музыкальную карьеру оказалось сложнее, чем я предполагал, так как, несмотря на все усилия, вкладываемые мною в процесс сочинительства, фанфары не спешили вострубить о моем успехе. Слава, о которой я безостановочно грезил на протяжении двух долгих лет, оставалась столь же далекой, как и в самом начале пути, словно тающий мираж на горизонте. Мне никак не удавалось ухватить переменчивые интересы массового слушателя. Стало ясно, что незамысловатая популярная музыка – явление далеко не столь примитивное, каковым его многие почитают, и это открытие для меня самого явилось подлинным откровением. Раздавленный неудачами, я предавался невеселым размышлениям о будущем, периодически уходя в запой. А потом погибла моя Клара. Трагическую новость донес до меня дядя, ныне единственный родственник, оставшийся у меня в этом мире. Дядя всегда и обо всем узнавал самым первым, несмотря на то, что на тот момент находился вовсе не в Починске, где проживала Клара. Поэтому опознавать тело пришлось мне.

Признаюсь, я до последнего момента не мог поверить, что моя сестра мертва. До того самого момента, как рука в белой перчатке отдернула в сторону белоснежное покрывало, и я увидел под ним знакомое лицо.

Сложно описать чувства, овладевшие мною в тот миг. Должно быть, на свете нет ничего ужаснее, чем стоять рядом со столом, на котором распростерто мертвое тело близкого человека. Смерть Клары была вдвойне чудовищна из-за своей нелепости – случайная смерть под колесами поезда. Ее тело оказалось перерезано пополам, правую руку оторвало, а большая часть мозга вытекла из трещины в расколотом черепе… Никто не знал, как это произошло, и почему она вообще оказалась на рельсах. Люди в форме всерьез обсуждали возможность самоубийства, ведь они просто не знали, насколько жизнерадостным человеком была моя сестра. Долгое время оставалось неясным и то, какой именно поезд отправил ее в лучший мир. Машинист ничего не заметил, и тело на рельсах обнаружили лишь случайные прохожие несколько часов спустя.

Конечно, доктора постарались сделать все возможное, чтобы возвратить телу Клары ее былую красоту. Увы, эта задача оказалась невыполнимой – все равно что пытаться собрать внятную картинку из деталей совершенно разных пазлов. Когда я увидел на столе эту невесту Франкенштейна с лицом любимой сестренки, то едва не слетел с катушек. Вернее, слетел, но не надолго. Три дня меня продержали в местной клинике, пичкая успокоительным, хоть эти три дня и показались мне вечностью. Это событие, понимаете ли, стало той кульминацией, к которой все шло на протяжении долгих месяцев.

Тело сестренки предали земле на старом починском кладбище, рядом с телами наших родителей – вовремя подоспевший дядя обустроил обряд последнего прощания по высшему классу, и я искренне сокрушался, что не смог присутствовать на похоронах. Поэтому, как только покинул стены больницы, первым делом решил наведаться на могилу Клары. Правда, врачи не советовали этого делать – они требовали подождать немного, пока последствия депрессии сойдут на нет. Разумеется, на их советы я наплевал. Наверное, у этих врачей никогда не было сестер, или, по крайней мере, их сестры никогда не погибали под колесами скорого поезда.

Починск я не посещал уже года два, а то и больше. Пока сутки напролет терзал клавиши старого синтезатора в своей импровизированной студии, на тоску по дому просто не оставалось времени. Да, по правде сказать, в родном городе за прошедшие годы ничего и не изменилось. Если уж быть совсем откровенным, то следует признать, что Починск крайне слабо отзывается на веяния времени. Город по-прежнему дышал атмосферой старины, и, казалось, почти не изменился с тех самых пор, как был основан поляками в отдаленные времена их владычества на смоленской земле.

Старое католическое кладбище пару столетий назад располагалось на самом краю города, вытянувшись вдоль заболоченной низины. С тех пор Починск здорово разросся и поглотил старинный некрополь, после чего болото осушили. Тут до сих пор можно было обнаружить могилы самых первых польских поселенцев, в том числе роскошные, хоть и здорово обветшавшие склепы аристократических семей. Они, как правило, строились на холмистых взгорках, вечерами зловеще вырисовываясь на фоне закатного неба, в то время как людей менее знатных хоронили в низинах, частенько заливаемых водой. Сейчас могилы уже заполонили местность, когда-то занятую смрадной труднопроходимой топью.

Я вступил на территорию некрополя в полдень, миновав распахнутые кованые ворота, покрытые толстым слоем ржавчины. День был солнечный и ясный, так что унылые ряды могил не могли вызвать во мне никаких эмоций, кроме скуки. Я был спокоен, несмотря на тяжкий груз тоски.

На кладбище было безлюдно, лишь пару раз навстречу мне попадались рыдающие старушки, скорбящие вдовы и им подобный контингент. В руках я нервно мял букетик цветов. Это были белые лилии – при жизни Клара их просто обожала. «Запах из детства», – всякий раз говорила она, вдыхая аромат этих цветов. Никогда не понимал, что она имеет в виду.

Хаотическое расположение могил поначалу заставило меня поплутать. Все надгробия казались на одно лицо – серые крошащиеся плиты, покрытые прихотливыми узорами трещин, безвкусные статуи, изображающие скорбящих дев. Свернув за очередной склеп, я едва не столкнулся с женщиной в черном. На ней был надет изящный короткий плащ и шляпка с вуалью. На мгновение глубокие черные глаза незнакомки полыхнули яростью, так что я решил, что с губ ее вот-вот сорвется богохульное проклятье – однако она совладала с собой. И все же у меня возникло ощущение, что есть в этой даме нечто порочное, недоброе, какая-то внутренняя затаенная угроза.

– Прошу прощения, – буркнул я и зашагал своей дорогой. Пока не свернул за очередной склеп, явственно ощущал на себе ее тяжелый взгляд. «Чертова ведьма», – подумалось мне тогда. Я и не представлял, насколько пророческой была эта мысль!

В конце концов, я совсем отчаялся отыскать путь в бесконечной круговерти ветхих надгробий – да уж, никогда раньше не баловал я мертвых своим вниманием! На часах была уже половина второго, когда я задумчиво застыл на одном из перекрестков, старательно пытаясь напрячь память. Это кладбище я в последний раз посещал лет десять назад, когда похоронили родителей, и я совершенно ничего не помнил о том, где находятся их могилы.

– Ищите кого-нибудь, господин? – раздалось вдруг за спиной. Я буквально подскочил на месте и едва не выронил букет. Позади меня, локтем опершись на надгробие, стоял простоватого вида малый в испачканной землею одежде. На вид ему было около сорока, угловатое рябое лицо обрамляли клочья рыжих бакенбард. На голове красовалось бесформенное кепи с надломленным козырьком. Очевидно, это был смотритель кладбища.

Я назвал имена своих родителей и пояснил, что рядом с ними несколько дней назад предали земле мою сестру Клару.

– Там, – грязный заскорузлый палец указал в сторону дорожки, уводящей на запад, – спуститесь по вырубленным в грунте ступенькам, а оттуда, значит, направо.

Я поблагодарил смотрителя и устремился в указанном направлении, действительно вспомнив, что путь к могилам родителей ведет вниз по лестнице, прорезанной в крутом склоне холма. Вскоре я достиг ее, и увидел сбегающие вниз ступени, укрепленные вкопанными досками. Теперь заблудиться было уже невозможно.

Не стану описывать, что я пережил и как вел себя у могилы сестры – не желаю вспоминать об этом, потому что у меня снова случился небольшой срыв. По дороге к кладбищу я пребывал в твердой уверенности, что сумею совладать с нервами – так хотелось верить в силу собственной воли! – но увы, в нашем мире не бывает чудес. События последних дней слишком сильно ранили мою душу.

В обратный путь я отправился, когда солнце уже начинало клониться к горизонту. В красном закатном свете некрополь мигом приобрел зловещий и таинственный вид, как будто затаившееся зло продемонстрировало свой оскал. К тому времени глаза мои распухли от слез, а колени были испачканы в грязи. Вообще-то, после посещения кладбища я рассчитывал в тот же вечер сесть на автобус и укатить из города, однако теперь планы мои кардинальным образом изменились. Я решил задержаться в Починске еще на пару дней. Остановиться в гостинице или даже напроситься в гости к дяде. Нет, вариант с гостиницей все же был предпочтительнее – не стоило дяде видеть меня в таком состоянии.

Так я и поступил – снял комнатенку в клоповнике на окраине города, и начал каждый день наведываться на могилу Клары. Чувствовал, что вместе с ней словно умерла какая-то часть меня. Важная часть. Теперь я понимаю, что если бы в тот день просто сел в автобус и возвратился в свою квартирку, к старым пластинкам и хрипящему синтезатору, то мне удалось бы избежать всего этого гротескного кошмара – но я не уехал. Нет, не уехал.

Собственно, первым вестником грядущего ужаса оказался обычный сон. Или не совсем обычный, тут уж как посмотреть. Я никогда не придавал большого значения снам, но этот заставил меня пробудиться в холодном липком поту. После него я долго сидел на кровати, вытаращив глаза в темноту, и слушал, как надрывно тикают старые часы на стене. Попробую внятно пересказать вам его, хотя всякий знает, что пересказывать сны – задача заведомо неблагодарная. Есть в них что-то такое, что невозможно облечь в слова.

Так вот, видение посетило меня в первую же ночь в гостинице – то был настоящий кошмар, пропитанный первозданным ужасом. Таким ужасом, какой испытываешь только в детстве, когда искренне веришь в страшные сказки про упырей, оборотней, и сморщенных ведьм, пожирающих младенцев на завтрак. Я совершенно точно могу сказать, чем был вызван этот кошмар – та женщина в черном, с которой я столкнулся на кладбище, все дело было в ее глазах. В них я увидел отражение бездны, неукротимую стихию и торжества злой воли… Это было все равно что смотреть с берега в глубокий омут, и видеть под собой лишь густую черноту, при этом понимая, насколько далеко от поверхности находится илистое дно – или даже сознавать, что никакого дна вообще не существует.

С этого сон и начался – с ее глаз. Они сияли во тьме, огромные и немигающие, как глаза змеи. Затем они растаяли, развеялись призрачным туманом, и тьму прорезало кровавое сияние. В некоторых местах сгустки тьмы росли, набухая и постепенно обретая четкость. Вскоре стало ясно, что я вижу перед собой поляну, окруженную тесным кольцом корявых деревьев. В центре пылал огромный костер, вокруг которого тут и там виднелись костерки поменьше. Тревожные удары бубна взлетали к ночному небу, затянутому тучами. Я видел под собой ведьминский шабаш во всей его богохульной красе. Обнаженные женские силуэты метались по поляне – это был танец, призванный имитировать предсмертную агонию, и я знал это наверняка, как мы знаем некоторые вещи во сне. Большинство женщин были молоды, их тела блестели, покрытые толстым слоем жирной мази. Но были тут и старухи, чья кожа больше напоминала кору засохшего дерева. Одна из таких сидела возле костра, размешивая сучковатой дубиной какое-то варево в дымящемся черном котле. Ее седые волосы походили на клочья свалявшегося сухого мха. Периодически к старухе подбегали ее юные соратницы, и с задорным смехом мочились прямо в котел. Варево бурлило, извергая клубы обжигающего пара. Потом я увидел, как старая ведьма извлекает из мешка маленькое бледное тельце новорожденного, и начинает потрошить его кривым ножом, отправляя внутренности в котел. Голова младенца дергается, по сухим старушечьим рукам стекают тонкие струйки крови. Я хочу закричать, но во сне у меня нет рта. У меня вообще нет тела, я – дух, витающий над лесом, чей покой потревожили удары бубна и похотливые девичьи вопли.

Затем в центр поляны выводят черного козла. Ведьмы прекращают свою исступленную пляску, окружают животное. По очереди становятся на колени и жадно облизывают козлиный зад, задрав животному хвост. Слышится смех, стоны, бурлит адское варево в котле… Когда завершается обряд осквернения, одна из ведьм берет в руки топор и отрубает козлу голову. Алый фонтан крови взмывает в воздух, кровавые капли сбегают по гримасничающим лицам и грудям с набухшими сосками. Та, что держала в руках топор, отбрасывает орудие убийства в сторону, и воздевает голову козла над собой.

Черный силуэт козлиной головы контрастно выделяется на фоне языков пламени. Мертвые глаза животного вспыхивают демоническим огнем, пасть раскрывается, вываливая наружу распухший синий язык…

Как я уже говорил, после пробуждения проклятый сон еще долго не шел у меня из памяти. Осталось какое-то мерзкое послевкусие, ощущение сопричастности к чему-то невообразимо отвратительному – словно грязь, налипшая изнутри на стенки черепа. Я не мог сомкнуть глаз до самого утра, и лишь когда первые лучи солнца проникли в комнату сквозь занавешенное окно, удалось забыться сном еще на несколько часов.

На следующий день я вновь отправился на могилу Клары. Дневной свет сдернул с некрополя покров таинственности, разогнал густые зловещие тени. Блуждать на этот раз не пришлось, ноги сами несли меня вперед. Могила сестры за ночь никак не изменилась, и я положил еще один букет лилий рядом с первым.

Так продолжалось на протяжении пяти дней. Единственным событием, омрачившим мои каждодневные прогулки, послужила новая встреча с женщиной в черном. Это произошло в воскресенье, во время третьего посещения кладбища. На этот раз она меня не заметила. Я спрятался за старым замшелым склепом и следил, как она неспешно уходит прочь по гравийной дорожке между плотными рядами могил. Сердце мое превратилось в кусок льда, волны дрожи вольно гуляли по телу. Я боялся этой женщины, кем бы она ни была, боялся, сам не понимая, в чем кроется причина страха. Глядя на нее, я испытывал такие чувства, будто смотрю на огромного ядовитого паука. Я был счастлив, когда она исчезла вдали.

Пять дней пролетели незаметно, словно чувство времени меня покинуло. Был конец августа, стояли светлые солнечные деньки, хотя налетающие порывы ветра уже несли с собой непривычную прохладу. Осень в этом году обещала быть ранней. Я понимал, что веду себя неадекватно. Понимал, что Клара ушла навсегда, и я должен просто отпустить ее. Возможно, причина психологической зависимости от прогулок по кладбищу крылась в моей затяжной депрессии. Скорее всего, именно так все и было. Не важно. В чем бы ни заключалась причина, я продолжал, подобно лунатику, каждый день наведываться на могилу в одно и то же время. Я ощущал приливы спокойствия и умиротворения, когда бродил среди осыпающихся склепов и кованых решеток, покрытых пушистым слоем мха. И Клара всегда была рядом… Предаваясь меланхолии, я мог часами стоять над ее могилой, пока ноги не наливались тупой болью. Несколько раз случались кратковременные срывы, и о таких моментах я почти ничего не помню – судя по грязи на лице и одежде, я падал на колени и целовал землю, под слоем которой наверняка уже начал гнить и разлагаться изувеченный труп моей сестры…

То утро ничем не отличалось от предыдущих. Была среда (я почти уверен в этом, хоть и не пытался считать дни). В этот раз, приближаясь к могиле Клары, я заметил бредущего впереди смотрителя кладбища. Одет он был так же, как и в прошлый раз, мятое кепи было залихватски сдвинуто набок. Меня он не видел. Не знаю, что заставило меня укрыться за серым четырехугольным монолитом и понаблюдать за действиями этого парня. Возле могилы Клары он остановился и завертел головой по сторонам.

Уже тогда недобрые предчувствия скользнули по моему телу колючим холодком. Что-то явно было не в порядке… Убедившись в отсутствии свидетелей, смотритель припал ничком к могиле и обратил ухо к земле, словно напряженно к чему-то прислушиваясь. Так продолжалось несколько бесконечно долгих минут. Я почувствовал, как мой разум вновь затягивает черный туман, и я встаю на пороге очередного срыва. Что все это значит? К чему он прислушивается? Неужели мою Клару похоронили заживо, неужели прямо сейчас она вопит и бьется в тесном пространстве заколоченного гроба? Прижавшись к холодной поверхности монолита, я впился в него пальцами и ощутил, как слезы струятся по щекам. Боже, какая чушь! Мою сестру надвое разрезал скорый поезд, и большая часть ее мозга так и осталась размазанной по рельсам и гравию. Ее никак не могли похоронить живой. Но к чему тогда этот человек прислушивается? Какие звуки долетают до него из недр земли? Какие?!