Читать книгу Из варяг в хазары - Андрей Посняков - Страница 9

Богат и славен город Альдегьюборг – Альдейга – Ладога, что стоит у седого Волхова, недалеко от впадения его в озеро-море Нево. Раздольно раскинулись по левому берегу усадьбы из серых, рубленных в лапу бревен, с частоколами, амбарами, кузницами. У причалов, на волне волховской, покачиваются корабли – пузатые кнорры, острогрудые морские ладьи, большие, красивые, настоящие скакуны пучины! Рядом с ним – ладейки поменьше, плоскодонные, речные, такие и на порогах удобнее, и волоком их тащить легче. Некоторые купцы – гости заморские – и не рискуют на своих кноррах волховские пороги пройти, даже и с лоцманом ладожским, уж больно своенравен да лют в тех местах батюшка Волхов, оборонился мелями, валунами замшелыми обложился, ощетинился камнями острыми, поди-ка сунься, заморский гость! Да и зачем добрый морской корабль на порогах гробить? Куда как лучше перегрузить товар на плосокодонные речные ладейки, – пусть и заплатить придется грузчикам да ладейным, так ведь не очень-то и много, всего-то одну куну на всех. Куна – то по-местному серебряная монета, арабская либо древняя, римская, что купцы «кунеус» – «кованой» – называют, отсюда и куна, а не от «куницы», как многие бестолочи заморские в гордыне своей думают.

– Всё, господин Лейв. Гони куну! – вытерев мокрые ладони о подол рубахи, произнес Бутурля Окунь – артельный староста ладейных. Работники под его руководством только что закончили перегружать товары из высокого кнорра в маленькие речные ладейки. В три таких суденышка как раз и уместился весь товар с кнорра. Товар знатный: сельдь в бочонках, китовый жир, сукна разноцветные, фризские, да прочего – фибул узорчатых да товару кузнецкого – по мелочи.

Для Ладоги товар обычный, так ведь купчина-то, похоже, не совсем дурак – ниже по реке собирается, то ли в Киев, то ли к кривичам, а может, и в Белоозеро. Ему б, конечно, попробовать на реку Итиль, к болгарам да хазарам, – уж взял бы наварец изрядный. Ежели б дошел не разграбленным да живым. А ведь может и дойти – воинов-то хватает. Впрочем, и конкурентов тоже. Бутурля Окунь скосил глаза на ладьи хазарского купца Вергела. Вот же смелый человек этот хазарин, добрался-таки до Ладоги! А ведь не прямая дорожка плыть-то, через болгар, а те, известно, всех проплывающих на Русь стращают, россказнями разными потчуют: дескать, в лесах ладожских одни людоеды живут, путь туда трудный, опасный, только болгарским купцам под силу, они с людоедами ладят, так что болгарина-то к торговле пропустят, а вот какого-нибудь хазарина или араба – бабушка надвое сказала. Редко, редко приходили в Ладогу из далеких южных краев хазарские гости, арабы – и то чаще, а больше болгары, уж те-то почти рядом – соседушки. Все на великой реки Итиль жили. А от Волхова к Итилю путь хорошо известен. Сначала по Нево-озеру, затем – по Сяси, комариной реке, потом волоком, да по малым рекам – Колпи, Лиди, Чагоде, ну а те как раз в Итиль и несут свои воды.

Варяжский купец Лейв – совсем еще молодой парень, не купец – купчонок, на вид противный – слюнявый, сытомордый, упитанный, – важно почмокал губами и, пошарив в прицепленной к поясу мошне, вытащил серебряную монету. Да не куну, а – то Бутурля враз приметил – ногату! Из нового серебра, еще не истершуюся, что арабы так и прозывают– «нагу», что значит «хорошая, отборная». Отсюда и «ногата». Хоть по виду и схожи – несведущий человек и не отличит почти, – да зато по весу разные – за гривну двадцать ногат дают, а кун – двадцать пять. Ничего не сказал Бутурля Окунь купчонку, словил на лету ногату, сунул за щеку и, поклонившись, быстро спустился по крутым сходням кнорра.

– А гость-то, однако, не беден,—усмехнулся Всеслав Сушина – мужик из артели, сухой, худющий, длинный, словно иссохшее дерево, вот уж точно – Сушина. – Вот бы к такому наняться. Я чаю, люди ему понадобятся, варягов-то с ним не так и много. Заработать можно, потом всю зиму у огня кости греть, это не то что с нашим жуком Бутурлей. А, Найден?

Найден вздрогнул. Закончив погрузку, он сидел на длинном полусгнившем бревне, брошенном почти у самой воды неизвестно для каких целей, и задумчиво смотрел на противоположный берег – холмистый, густо поросший угрюмыми елями и сосняком.

– Что, дядько Сушина?

– Я говорю, хорошо б к тому варягу наняться.

– А, это можно. – Найден пожал плечами.

В принципе, к зиме подработать, конечно, нужно, да вот только срываться сейчас с Ладоги не особо хотелось. И так после побега из южных земель едва на ноги встал, к артели прибился, и ведь, удивительное дело, взяли его, чужака. Хотя, если разобраться, какой же он, Найден, чужак? Да, то место на берегу Волхова, где когда-то белоглазая чудь спалила его деревеньку, давно уж заросло молодым лесом, однако кое-кто из артельных ее помнил, ну, не саму деревеньку, а мужиков. Старосту, Хромого Неждана, многие знали – частенько нахаживал Неждан в Ладогу с медом, воском, с рухлядью мягкой. А Неждан Хромой приходился Найдену дедом, вот, видно, потому и махнул рукой Бутурля Окунь, когда решал, взять ли, нет, в артель чужого незнакомого парня. Взяли. Всё ж таки не совсем чужой – остались еще такие в Ладоге, что деда помнили, хоть и помер он давненько, тому уж лет двадцать будет.

Как стал Найден артельным – а то в березозоле-месяце случилось, – жизнь веселее пошла. Да, работы много было, отдыхать некогда, иной раз и пот глаза застит, и гнус-комар ест, а всё ж не один, всё при деле. И голову преклонить есть где – построили артельные себе шалашик, просторный, ельником крытый, изба целая, а не шалашик, там и стол, и лавки из березовых стволиков сложены, лыком связаны, рядом с шалашиком, на полянке, – кострище, аккуратно булыжниками обложенное; дрова есть, река рядом, – уж хоть и не баловал Бутурля кормлением, да белорыбица на ушицу завсегда была. Так вот и жил Найден, спокойно да размеренно, правда, мыслишка нехорошая грызла – а что ж зимой-то? Зимой-то гостей-купчишек заморских нету, не нужны никому артельные. Остальным-то парням – из взрослых, в возрасте, мужиков тут, почитай, только двое и было – Сушина да Бутурля Окунь, староста, – всё равно. Их-то в родных деревнях ждут, – как закончится август-серпень, наступит хмурень-сентябрь, так и уйдут по домам ребятки, до следующего сезона. У Бутурли давно в самой Ладоге домик выстроен, с печью-каменкой да дощатым полом. И хозяйка в доме имеется, хоть и неказиста – Найден ее как-то видел, мужу блины приносила, – рябая, мелкорослая, а всё ж какая-никакая женщина, как же без женщины-то? Вот и сам Найден подумывал, что неплохо б жениться, – срок подошел, уж весной двадцать лет стукнет, и собой пригож – крепок, лицом чист, над очами серыми кудри русые вьются, – да ведь только кто ж пойдет за него, безродного? Кто ж свою дщерь отдаст?

Найден вздохнул, украдкой взглянув на противоположный берег. Там – знал – на полянке, что близ лесного озерка, собираются время от времени девки – песни попеть, да поболтать, да в озере искупаться. Найден их там видел, когда шалашик строили, – подходящее лыко искал. Вот и сегодня, наверное, соберутся ближе к ночи. Хорошие девки – хохотуньи, насмешницы, – ну, куда от таких уйти? Однако ж к зиме тоже что-то придумывать надо. С Бутурлей-жучилой не больно-то заработаешь. В лучшем случае – пару затертых монетин-дирхемов. Можно, конечно, попробовать и собственный домишко справить – ребята помогут, ежели что. Небольшой сруб и надобен, леса вокруг навалом, печку-очаг сложить – дядько Сушина знает как, хвастал. А ведь и правда, чем плоха мысль? И незачем по чужедальним краям горе-злосчастие мыкать, хватит, намыкался уже – рабом-челядином, – да еще чуть в жертву не принесли в Перуновом капище. Найден до сих пор вздрагивал, когда слышал волчий вой, – после того случая в полянской земле стоял у него в ушах страшный крик отрока Бажена. Крик боли и ужаса. Нет уж, хватит. Никаких больше чужих краев.

Лучше тут, со своими. А построит дом – можно и жену поискать. Чем Бутурля Окунь не сват, а Сушина не дружка? Пусть и жучила артельщик, однако на такое дело наверняка согласится – не корысти, так почета ради.

– Не, дядько Сушина, наверное, не поеду с варягами, – поразмыслив, покачал головой Найден. – Избу построю лучше.

– Избу?! Тю-у-у... – Сушина присвистнул. – Дело хорошее. Только и не дешевое, однако. О том ведаешь?

– Да знаю, – досадливо махнул рукою Найден. – Осенью придумаю что-нибудь.

– Ну, думай, думай. Смотри быстрей только думай, а то уже страдник кончается, там и серпень, и хмурень, не заметишь, как и грудень наступит, да посыплются с небес белые мухи.

– Ладно, дядько Сушина, не каркай. Спросил бы лучше у Бутурли – будет еще сегодня работа?

– Вряд ли, – пожал плечами Сушина. – Не будет боле, то я и без Бутурли знаю, вон, гостей-то у причала – раз-два и обчелся. Сегодня уж точно раненько закончим.

– То и славно бы... – под нос себе прошептал Найден, поглядев на дальний берег. Интересно, собрались ли уже девки?

Сушина оказался прав – работы в тот день больше не было. Артельные – кто из ближних селищ – отпросились домой, некоторые ушли с бродцом за рыбой, а Найден, зайдя в шалаш, вытащил с притолочной лесины белую холстинную рубаху с вышивкой-оберегом по подолу и горловине, вымылся до пояса, надел ее, подпоясался красным поясом с узорочьем, кудри частым гребешком расчесал, им же бородку пригладил – ну, хоть куда парень, жених женихом. На ногах – лапти новые, лыковые, к поясу браслетки цветного стекла привязаны, местные браслетки, ладожские, у стекольных дел мастера Твердислава недавно на три щуки выменянные. Браслетки эти Найден не зря взял – девкам дарить, мало ли... Посмотрелся в кадку с водой, лицо ополоснул и, довольный, побежал вниз, к Волхову.

– Эй, дядько Нихряй, как рыбка?

– Да плоховато пока, парень.

– На тот берег не перевезешь ли, за лыком?

– Хо? За лыком?! Ну, садись... Хе-хе... Знаю я твое лыко... Да осторожней, лодку не переверни. Чай, обратно сам доберешься?

– Да запросто, хоть и вплавь.

– Ну, дело твое, молодое...

Истома Мозгляк не напрасно шлялся сегодня с утра по торговым рядам, что тянулись у пристаней, сразу за частоколом. Ко всему приценивался, пробовал, рассматривал, мерял – сукна на зуб пробовал, мед вместе с сотами трескал, аж по усам текло, после еле отмылся, так ничего толком и не купил, зато массу новостей вызнал. И про хазарина Вергела, купца, и про Рюрика-конунга, сразу опосля Купалы вверх по реке с дружиной ушедшего, и про девок, что тайком от родителей хороводы у сопок водят, и про растяпистого варяжского гостя, господина Лейва, что куну от ногаты не отличает, а туда ж – торговать собрался. Нечего ему торговать – молод еще. И про Вадима Храброго – родичем Рюрику приходившегося – тоже узнал Истома. Бесшабашный был Вадим, страшненький, жизнь человеческую, ни свою, ни чужую, ни во что не ставил. Впрочем, то повсеместно было, однако Вадим больше других подвигами безрассудными прославился, да кровью, да удалой злобной лихостью.

Волк – одно слово. И всё этот Вадим воду мутил у словен ильменских, не одно уж побоище вызвал, не одну деревню спалил, и даже не десяток – куда как больше. Правда, Рюрик от него не особенно-то отличался, да ведь Рюрик-то вроде как за порядок стоял, для того его и пригласили, чтоб между собой снова не перегрызться, власть да славу деля: знамо дело – чужой князь, он никому особенно не обязан и ни к чьему роду в сторону большую не склонится. Пусть уж лучше он, чужак, всеми правит, нежели сосед! А вот Вадиму-то это не по нраву пришлось. Правда, и сам Вадим не многим-то был тут люб, всё б ему жечь да грабить, волк – он и есть волк. Про Вадима вполуха послушал Истома, также и про молодого варяжского купца Лейва, исподволь, умело и про других варягов выспрашивал. Тут и вызнал про некоего Олега – Хельги, – молодого варяжского воина, недавно пришедшего из-за моря с небольшой дружиной. Видать, к Рюрику стремился Олег, да запоздал немного. Или – не очень-то и звал его Рюрик, кто знает? Во всяком случае, уходить из Ладоги вслед за Рюриком Хельги-Олег не торопился – жил себе у Торольва Ногаты, местного варяга, видно, решал – то ли податься за Рюриком, то ли самому чем заняться. Ладья у него была небольшая, да справная – ходкая, на пятнадцать пар гребцов, под парусом из красно-белых полос, на носу – чудище, по обычаю варяжскому, правда, чудище это, как к берегу ладожскому пристали, быстрехонько убрали – местных богов не гневить, да и уважение выказать.

– Значит, в раздумьях пока этот Олег-Хельги? – задумчиво сказал Истома Мозгляк. – Ну, стало быть, и нам торопиться некуда. Можно и о себе подумать, не всё о хозяине...

Мозгляк зябко передернул плечами. Хозяин – варяг Дирмунд – был зловещ и страшен. Не внешне – внешность-то у него была самая обычная – рыжий длинноносый парень, – а внутренне. Чувствовалась в нем какая-то злобная нездешняя сила, и силы этой боялся Мозгляк, да и напарник его, Альв Кошачий Глаз, тоже побаивался, хоть и бахвалился, что варяжские викинги никого не боятся.

Значит, можно и своей выгодой покуда заняться. Намечалось тут кое-что... Пройдя городские ворота, Истома Мозгляк прошел мимо детинца, чьи грозные стены из толстых, в три обхвата, бревен внушительно возвышались на вершине холма, обогнул просторную, в несколько домов, да с изгородью, усадьбу кузнеца Изяслава (было слышно, как стучит по наковальне молот), прошел мимо приземистой избы Вячки-весянина и, не доходя до подворья варяга Ульфа Сломанной Стрелы, свернул к невысокому холму, на полуденном склоне которого, в зарослях можжевельника и чертополоха, располагался постоялый двор Ермила Кобылы.

На том постоялом дворе остановился и проживал уже около месяца хазарский купец Вергел со слугами и помощниками. Впрочем, не он был сейчас нужен Истоме. Зайдя в длинный большой дом, освещаемый чадящими светильниками и тусклым пламенем очага, Мозгляк поклонился хозяину и, повинуясь его знаку, молча уселся за стол. Прямо над столом нависала закопченная притолочная балка, увешанная сушеными травами и птичьими черепами, с торца располагался очаг, над которым в огромном котле аппетитно булькало варево. Хозяйский служка принес деревянную кружку с брагой и ячменную лепешку. Истома кивком поблагодарил хозяина. Лицо корчмаря, в полном соответствии с прозвищем, было мосластым и вытянутым, и в самом деле напоминая кобылью морду. Сходство усиливали пегая растрепанная борода и такая же шевелюра, похожая на конскую гриву. Обернувшись, Ермил дал подзатыльника служке и направился к очагу – проследить за тем, как помешивают варево. Мозгляк лениво проводил его взглядом и тут же широко улыбнулся, увидев наконец того, кого, собственно, и собирался здесь встретить. Войдя в корчму, склонился в полупоклоне смуглый черноволосый парень с плоским ноздреватым, словно непропеченный блин, лицом и узкими коричневато-темными глазками. Скуластый, кривоногий, жилистый, в праздничном кафтане из ярко-алой парчи – интересно, по какому такому случаю нарядился?

– Здрав будь, Имат-друже! – сказал Истома. Имат был чем-то похож на него – тоже кругломордый, с выпирающими скулами, только Истома – хлипковатый, тощий, плюнь – и с ног свалится, Имат же – совсем другое дело. Чувствовалась в нем изрядная сила.

– Играем, друже Имат? – Мозгляк вытащил стаканчик и кости.

– Играем, Истома-хакан, – осклабился Имат – старший помощник хазарского гостя Вергела. – Вели хозяину кумыс принести.

– А есть у него? – недоверчиво спросил Истома.

– Есть, – хохотнул Имат. – Вергел-купец два бурдюка ему продал.

– Дело у меня к тебе, Имат... – отпив кумыса и сморщившись, тихо произнес Мозгляк. – Где б поговорить, чтоб никто не слышал? А то, не дай боги, донесут Ильману Карасю, а уж тот-то лиходей известный... Не даст нам дело сделать – виру запросит.

– Да уж, Ильман такой, – согласился хазарин. – Да не узнает он ничего, коль ты сам не скажешь. Пошли на двор.

– Хорошо. На двор так на двор...

Во дворе они даже поспорили, повысив голос до крика, затем испуганно оглянулись по сторонам – не подслушал ли кто? – и, почесав затылки, наконец, ударили по рукам...

В доме варяга Ульфа по прозвищу Сломанная Стрела было непривычно тихо. Сам хозяин вместе со слугами и сыновьями вот уже три дня, как отбыл на охоту, оставив вместо себя управителя, тощего старика Кнута. Остались и гости – Альв Кошачий Глаз и чернявый Истома Мозгляк. Как ни звал их Ульф на охоту – не поехали, на дела сославшись. Ну, дела так дела. На самом-то деле не очень-то рад был их видеть Ульф, но гостеприимство проявил – куда денешься? Альв Кошачий Глаз приходился ему то ли четвероюродным братом, то ли троюродным племянником – в общем, родич. А родича следовало принять, тем более здесь, в чужом городе, который, собственно, сам Ульф, живший в Ладоге уже более десяти лет, давно считал своим. По отъезде Ульфа Альв Кошачий Глаз откровенно маялся бездельем. Пил хозяйскую брагу да оставшееся от недавнего праздника пиво, а еще – забродивший сок брусники. Тоже вещь неплохая, глотнешь – аж глаза на лоб лезут, а они у Альва и без того выпученные, зеленые, потому и прозвали – Кошачий Глаз.

Приходу напарника Альв обрадовался, даже придвинул поближе к тому кружку. Истома не отказался, нашарил в полутьме – жилище Ульфа представляло собой обычный северный дом, большой и длинный, без окон, с обложенной дерном крышей, – лавку, плюхнулся.

– Вот что, Альв, – отхлебнув, начал Мозгляк. – Хватит пить, пора подумать и о нас самих. Да, да! Этот Хельги-ярл, за которым мы следим, похоже, просидит здесь до самой осени. Можно и нам всё это время так же сидеть в безделье.

– Вот-вот!

– Да вот только – нужно ли? Не лучше ль какой-никакой навар получить?

Альв Кошачий Глаз громко расхохотался, выплеснув брагу на пол. Всё ж таки налил из кувшина еще и стал язвительно выспрашивать, много ль у Истомы лишнего серебра и с чего он намеревается получить доход.

– Не смейся зря, Альв, – обиженно буркнул Мозгляк. – Лучше послушай. Говорил я сегодня с Иматом, помощником хазарского гостя... Он бы купил молодых красивых рабынь, можно даже и порченых. Погоди, не переспрашивай... Ты, верно, хочешь знать, откуда мы этих рабынь возьмем? А я скажу откуда. Люди на торжище говорили... Тут недалеко за рекой, в сопках, есть одно озерко...

– Стой, стой. – Варяг неожиданно замахал руками. – Клянусь молотом Тора, ты хочешь навлечь на себя гнев здешних хозяев! А за гневом непременно последует месть!

– А мы что, собираемся здесь поселиться? – злобно ощерился Мозгляк. – Да и хазарин не сегодня завтра снимется с места, на дни счет идет, Имат предупреждал. Да и мы б с тобой прихватили девок да развлеклись бы... потом бы Имату продали... Никто ничего и не узнает.

Альв Кошачий Глаз задумался. Потеребил вислые усы, хищно, по-волчьи, улыбнулся. А и в самом-то деле, чего б не развеяться? Чай, им здесь и вправду не жить. Съедет Хельги-ярл – и они за ним, по велению Дирмунда-конунга. А Хельги наверняка к Рюрику подастся – они ж родичи, – а Рюрик в Ладоге жить больше не собирается – всем об этом говорил – и подался прочь, ближе к истокам Волхова, – видно, новый город выстроит вместе с «сине хюс» и «тру вагр» – родичами и верной дружиной.

– Ладно, Истома. – Варяг хлопнул ладонью по столу. – Не худое дело ты замыслил. Будь по-твоему, словим девок. Словим...

Солнце еще не село, когда Альв и Истома, прихватив с собой слуг, на лодке хозяина Ульфа отчалили от низкого берега Ладоги.

Припозднившийся одинокий рыбак, дядько Нихряй, задумчиво посмотрел им вослед и покачал головою. И куда людей несет на ночь глядя?

А закат над Волховом был красив – ярко-алый, с чистым, чуть тронутым оранжево-желтыми облаками, небом и длинными черными тенями сопок.

– Не спится, ярл? – Распахнув двери, в дом вошел хозяин, Торольв Ногата, приземистый, длиннобородый, в узких, по моде фьордов, штанах с железными обручами на щиколотках, в зеленой тунике тонкой шерсти и красном богатом плаще, расшитом золотыми нитками. Такие плащи запросто можно обменять на нескольких рабов или даже на целое коровье стадо. Хельги был одет не хуже – такие же штаны, туника тепло-коричневого цвета, темно-голубой, с серебром, плащ из фризской ткани, заколотый изящной золотой фибулой местного, ладожского, производства. На фибуле был изображен зубастый ящер, глазами которому служили два мелких красных камня. – Я выполнил твою просьбу. – Торольв уселся ближе к очагу, бросил плащ слугам. Светильники на длинных подставках тускло чадили, отгоняя надоедливых комаров. Жены и слуги хозяина целый день занимались сушкой холстов, а теперь, к вечеру, сворачивали их, под песни и детские крики, доносившиеся из приоткрытой двери.

– Конунги из северного народа правят в Белоозере, Полоцке, Кенугарде – здесь его называют Киевом – и еще много где, но я назвал тебе самые крупные города.

– Полоцк, Белоозеро, Кенугард, – повторил Хельги. – Который ближе?

– Белоозеро, – не задумываясь, отвечал хозяин. – Вот смотри.

Он положил на стол ячменную лепешку, не маленькую, с ладонь, какие принято печь в Халогаланде и Вике, а побольше, изрядно побольше...

– Вот здесь, по рекам... Сясь, Воложба... – Торольв тщательно выговаривал местные названия, рисуя схему ножом на лепешке. – Тут волок. Может напасть весь – местный народ, язык их похож на язык финнов. Там вот и Белоозеро. Если с купцами – быстрее получится, они все пути знают. Можно наоборот, сначала на полночь, в Полоцк, это у народа кривичей, затем к югу, в Кенугард. Не знаю, зачем тебе это нужно, ярл...

– Хочу предложить свой меч и дружину наиболее достойному.

– Хорошее дело, – одобрительно кивнул Торольв. – Но добраться до всех ты не сможешь и за год. К тому же чем плох Рюрик? Зачем тебе другие конунги?

Хельги-ярл улыбнулся:

– Не хотелось бы начинать службу у родича. Ведь больше славы в том, что добудешь сам!

– Так ты, ярл, родственник Рюрику?! – изумился хозяин дома. – А я и не знал!

– Не совсем так, – покачал головой Хельги. – Просто моя сестра Еффинда стала его женой.

– Ха! Значит, по законам фьордов, ты будешь самым близким родичем детям Рюрика! – Торольв хлопнул себя по ляжкам.

– Да, пожалуй, что так, – кивнул молодой ярл.

И правда, дядя по матери считался у людей ясеня (как иногда называли норманнов) ближайшим родственником своим племянникам, уж по крайней мере куда более близким, чем родной отец. Это накладывало определенные обязательства, но Хельги пока о них не думал. Мысли его были о другом: во-первых, разыскать наконец черного кельтского колдуна и снести ему башку, чтоб не замысливал больше разных злых дел, ну, а во-вторых... Ну, а во-вторых, нужно и о себе подумать, и даже не столько о себе – хотя и это важно, – сколько о давних друзьях, что составляли теперь костяк его верной дружины. Многие из давних друзей погибли, сгинули в чужедальних землях – Ингви Рыжий Червь, Харальд Бочонок, парни со Снольди-Хольма. Их души теперь на вечном пиру Одина. Из тех молодых воинов, что когда-то тренировались у Эгиля Спокойного На Веслах, один Снорри и остался.

Верность и честь – именно такие слова могли бы быть девизом этого молчаливого восемнадцатилетнего парня, никогда в жизни не предававшего друзей. Верность и честь. Именно за эти качества и ценил Снорри Харальдсена Хельги-ярл, сознавая, однако, что при всех положительных качествах Снорри – ясности ума, порядочности и смелости – недостает ему, пожалуй, только хитрости, коварства и злости. А может, и хорошо, что недостает? Зато этих качеств в избытке у Конхобара Ирландца, бывшего любовника недавно умершей Гудрун – мачехи Хельги.

Когда-то, вместе с Черным друидом Форгайлом Коэлом бежав из Ирландии на кнорре старого бильрестского ярла Сигурда, молодой жрец Конхобар быстро понял свою выгоду и, бросив Форгайла, сделал ставку на Хельги, тогда совсем еще юношу. Прогадал или нет материально, наверное, сказать трудно, несомненно одно – именно на службе у молодого ярла столь удачно проявились такие качества Ирландца, как хитрость, рассудительность и здоровый цинизм. В этом он вполне дополнял Хельги. Именно рядом с ярлом Конхобар наконец почувствовал себя в своей стихии – стихии интриг и хитроумно разработанных комбинаций. Именно рядом с Хельги Ирландец избавился от неизбывного страха перед своим бывшим хозяином – Черным друидом, именно с ярлом впервые почувствовал себя по-настоящему свободным... и очень нужным. Друид Форгайл проклял Ирландца и поклялся отомстить предателю – Конхобар знал о том и относился к угрозе более чем серьезно, несмотря на насмешки брата Никифора.

«Брат Никифор», ирландский монах являлся в действительности единственным сыном ромейского вельможи Константина Дреза, убитого пиратами с подачи императора Михаила Исавра. Константин был влиятельным иконоборцем и даже, по слухам, поддерживал явных мятежников – павликиан, осмелившихся усомниться в божественной сущности императорской власти. Совсем еще ребенком Никифор был продан в рабство и оказался на далеком севере, в земле фьордов, где несколько лет тянул лямку раба под позорной кличкой Трэль Навозник. Он тогда ненавидел всех жителей Бильрест-фьорда, но тем не менее оказал большую услугу Хельги, ошибочно обвиненному в краже. Хельги-ярл не забыл об этом и сделал Трэля вольноотпущенником, а впоследствии, довольно неожиданно, встретил его на английской земле, куда занесла Никифора-Трэля прихотливая и злая судьба... Уже будучи ирландским монахом, он всё-таки добрался до своей далекой родины, но, увы, не нашел там ничего, на что надеялся: ни любящих родственников, ни дома, ни достойного занятия. Походил по шумным улицам Константинова града, постоял перед жемчужными водами залива, да и вернулся обратно в Ирландию, в родную обитель. Из-за того, что владелец заезжего дома узнал в скромном монахе одного из спутников норманнского ярла Хельги, нанесшего немалый урон его чести и заведению, пришлось Никифору бежать из Ирландии – хорошо, помогли братья, да и Конхобар кстати встретился... А ведь они раньше друг друга ненавидели – Конхобар и Никифор, но вот теперь, поди ж ты, днями напролет играли в финдхелл – древнюю ирландскую игру, чем-то напоминавшую шахматы...

Вот ради этих людей и ради собственной славы приходилось Хельги решать нелегкую задачу – как совместить поиски Черного друида с богатством и воинским счастьем? Скорее всего, нужно было идти на юг, в Кенугард, и желательно – через Полоцк. Но в верховьях Волхова не миновать встречи с Рюриком – а тот, конечно же, предложит служить ему. Придется отказаться, а Рюрик обидится. Нет, негоже обижать родственника. Но на юг всё-таки надо, надо... Чувствовал Хельги, что именно Кенугард-Киев как-то связан с Черным друидом. Значит, на юг.

Интересно, куда это все запропастились – Никифор, Ирландец, Снорри со своим дружком Радимиром? Ну, Ирландцец с Никифором – никак не привыкнуть к новому имени Трэля, – вероятно, играют в финдхелл в какой-нибудь корчме, скорее всего – в варяжской, но могли пойти и к Ермилу Кобыле, у того бражка более крепкая, на всю Ладогу славится. Там же, кстати, могут и Снорри с Радимиром ошиваться. Снорри, правда, хмельное не очень-то любит, но за компанию с приятелем почему бы и нет. Может, и самому сходить?

– А в самом деле, сходи, ярл, развейся! – посоветовал Торольв Ногата. – Там, в Кобылиной корчме, и красные девки имеются... для тех, кто тайное слово знает.

– Ты знаешь?

Торольв, расхохотавшись, кивнул. Оглянулся – нет ли поблизости кого из жен, нагнулся, прошептал торопливо. Хельги-ярл улыбнулся – запомнил. Мало ли, пригодится, – хоть и любил Сельму, да ведь эдак и захиреешь в чужой стороне без девичьей ласки.

Тут же и выехал – на хозяйском коне, – негоже ярлу пешим. Конь видный – серый, лоснящийся, быстрый. Хельги пустил его рысью – только плащ за спиной развевался, словно застрявшее низко над землей синее грозовое облако. Как и в Халогаланде, вечера в Альдегьюборге были длинными, светлыми. Солнце садилось медленно, словно бы неохотно, окрашивая снизу золотым светом редкие облака.

Со стороны пристани еще доносился шум – видно, артельщики заканчивали работу. Мычали гонимые с лугов коровы, чуть не чертили по земле полным выменем, звенели колокольцами-боталами, повинуясь указующему хлысту пастуха.

Хельги придержал коня, пропуская стадо, тронул поводья, полюбовался бегущими навстречу девчонками – свежими, молодыми, красивыми, в белых льняных рубахах, вышитых оберегом по рукавам да вороту, и длинных синих юбках. Босые, с венками на русых волосах, словно юные богини девственности и чистоты. Стрельнули глазами в сторону всадника. А как же не засмотреться на такого красавца? Переглянулись, да и ну бежать дальше, со смехом да с прибаутками. А одна, высокая, стройненькая, златовласая, с глазами как васильки, задержалась, из-подо лба посмотрев, зарделась вдруг незнамо с чего. Неужто всадник понравился? Хельги, не выдержав, оглянулся... Однако смех вдруг резко стих, а девчонки, пригнувшись, спрятались в ольховых зарослях у чьего-то высокого частокола. Что такое? Неужто испугались молодого варяга? Быть того не может! Нет, тут, скорее, в другом дело... Ага! Из-за поворота вышли несколько мужиков – видно, рыбаки иль торговцы. Усталые, но довольные – похоже, день был удачным, – они шли, степенно переговариваясь, обсуждая дела, как сделанные, так и еще предстоящие. Хельги нарочно спрыгнул с коня, якобы подтягивая подпругу. Интересно ему стало, с чего бы это девки попрятались? Тем более девки-то такие симпатичные. Особенно та, златовласка. Ух и глазищи у нее! Кто ж на такую красоту не оглянется?

А девчонки, выждав, когда мужики пройдут, выбрались из зарослей и побежали вниз, к пристани. Интересно, куда же на ночь глядя? И почему тайком? Хельги надеялся, вдруг та оглянется, васильковоглазая... Нет, не оглянулась, поскромничала. Ой, девки, девки... Видно, собрались хороводы водить где-нибудь на дальней лесной поляне. Как же родичи-то пускают? Или родичам другое сказано? В капище наверняка отпросились, богов якобы всю ночь славить, а в кустах скрылись, потому как родных увидели, отцов да братьев, – к капищу-то совсем другая дорога.

Проехав мимо приземистой избы Вячки-весянина, Хельги выбрался на дорогу, ведущую к усадьбе Ульфа Сломанной Стрелы, и, не доезжая до нее, свернул к холму, на склоне которого, средь зарослей можжевельника, располагался постоялый двор Ермила Кобылы.

Никифор и Ирландец как раз были там. Как всегда, неспешно попивали брагу и, окруженные азартной толпой зрителей, лениво переставляли фигуры по разграфленной доске. На этот раз Ирландец играл центральными, оборонялся, а Никифор нападал на него сразу из четырех углов. Очередность хода определялась кубиками. Ирландец – в длинном зеленом, по лейнстерской моде, плаще и изумрудного цвета тунике – задумчиво хмурил брови. Узкое лицо его выражало явную озабоченность – видно, его оппоненту везло больше. Брат Никифор был одет, как и полагается монаху, в коричневатую рясу, весьма короткую для такого статного молодца, так что из-под подола, кроме башмаков из дивной конской кожи, торчали края узких штанов, перехваченные у щиколоток кожаными ремешками. На груди Никифора висел изящный серебряный крест, а к поясу, вместо четок, был привешен устрашающих размеров кинжал, больше похожий на короткий меч. Кинжал явно не гармонировал с рясой и всем образом кроткого монаха, коему безуспешно пытался следовать бывший раб. Не по-монашески длинные, черные как вороново крыло волосы падали на глаза, большие, темно-карие, чуть вытянутые к вискам. Смуглое лицо молодого монаха заросло трехдневной щетиной, хоть он и дал себе обет ежедневно бриться.

– Твой ход, Конхобар, – неудачно метнув кубики, усмехнулся Никифор. – Гляди не сделай ошибки, как в прошлый раз.

– Да уж как-нибудь... Интересная игра? – Подняв глаза, Ирландец окинул взглядом завсегдатаев. Те закивали. – Если бы у вас были монеты... Или хотя бы какие-нибудь сущие безделицы, типа беличьих шкурок... – Конхобар неожиданно улыбнулся.

– То что? – нетерпеливо спросил его кто-то из гостей. Беседа шла на языке фьордов, который хорошо понимала добрая половина присутствующих.

– То мы бы, думаю, смогли научить вас играть. – Ирландец задумчиво тронул фигуру и тут же увидел ярла. – Здравствуй, Хельги-ярл! – поднявшись, приветствовал он. – Садись, испей с нами пива... или, скорее, того, что здесь именуют пивом.

– Тут есть чудесная вещь, называется «березовитца пианая», – улыбаясь, кивнул на кружки Никифор и тут же спохватился: – Я сам-то, конечно, не пил, так, по рассказам знаю...

– Ага, не пил, – усмехнулся Хельги.

– Ну, то не хмельное. – Осенив себя крестным знамением, Никифор тут же выхлебал весь напиток до последней капли. Чтобы, значит, никто и проверить не мог – хмельное там или не хмельное.

– Завтра едем в Полоцк, – усаживаясь на почтительно освобожденную кем-то лавку, сообщил друзьям ярл.

– А почему не сразу в Кенугард или к Рюрику? – спросил Ирландец.

– Есть кое-какие соображения, – уклончиво ответил Хельги. – Расскажу по пути. А где Снорри с Радимиром?

– Снорри с Радимиром? – переспросил Ирландец и вдруг расхохотался. Улыбнулся и Никифор, а все окружающие так просто покатились со смеху. – Тут такая интересная история, ярл, – отпив, взялся объяснять Ирландец. – Где-то пополудни – мы с братом Никифором уже были здесь, играли – вдруг слышим какой-то шум снаружи. И вроде как знакомые голоса.

– Кто-то угрожал разнести всю корчму по бревнышку, – подтвердил Никифор. – Это Снорри был, как оказалось.

– Да, – кивнул Конхобар. – Вот мы и подумали, с чего бы это Малыш так разошелся? Вроде на него не похоже. А дело тут было вот в чем. Снорри с Радимиром решили искупаться, выкупались и уже возвращались обратно, проходили мимо Велесова капища, как вдруг на них набросился какой-то здоровенный тролль с топором...

– С криком «варяжские рожи!», – добавил монах.

– Да, именно с таким криком, как потом рассказывал Снорри. Они, конечно, не стали дожидаться, когда он им поотрубает бошки, выхватили мечи, и плохо пришлось бы тому троллю, ежели б перед началом схватки Радимир не пожелал уточнить, что он-то уж никак не «варяжская рожа», а из кривичей. Тут тролль засомневался, бросил топор, начал выспрашивать. Ну, наши тоже мечами махать не торопились, чужой город всё-таки. Слово за слово – выяснили, что тролль этот – звать его, кстати, подходяще – забыл как...

– Онфим Лось.

– Ну да, Онфим Лось. Так вот, этот Онфим Лось, оказывается, приходится Радимиру каким-то родичем, и вот он, Лось этот, принялся Радимиру жаловаться. Дескать, отпросилась племянница на ночь моленье творить Велесу, чтоб поискал хорошего жениха. Ну, отпросилась и отпросилась – дело обычное, какой девке хорошего жениха не хочется? Не раз уж так отпрашивалась. Но тут вышла надобность и у самого Онфима зайти к волхву-кудеснику – это колдун местный – по каким-то своим надобностям, то ли старую свою жену отравить задумал, то ли что другое, а только зашел в капище, думал, там и племянница его...

– Ладислава.

– Ладислава. Странные у них здесь имена, еле выговоришь. В общем, глянул наш тролль вокруг – ан племянницы-то и нет! Вообще никаких девок вокруг нет, одни идолы да старый волхв, как кот, облезлый. Они волхва за шкрябень – где девки, гад? А тот ни жив ни мертв со страху – испугаешься тут, когда ни с того ни с сего на тебя трое налетают да в шею мечами тычут. В себя, правда, кудесник быстро пришел: нету, говорит, тут никаких девок, и не было никогда, а что вы тут мечами машете, так за то вас Велес-бог лично накажет – потонете, мол, вскорости в каком-нибудь подходящем омуте. Ну, наши тоже не дураки, быстренько на торг сбегали, купили белого петуха, с волхвом помирились – петуха в жертву Велесу принесли. А на торгу и узнали, что видели девок на перевозе. Какой-то рыбак...