Читать книгу Операция «Артефакт» - Андрей Поздеев - Страница 9

– Родился я здесь, в Карпихе, аккурат на Медовый Спас, четырнадцатого августа тысяча девятьсот двадцатого года. Родился слабым, недоношенным. Моя мать, Анастасия Филиповна, умерла на третий день после моего рождения, а отец, Захар Кузьмич, от горя такого чуть на себя руки не наложил. Невзлюбил он меня с первых дней моей жизни и ни разу к моей колыбели так и не подошёл. Видя такое отношение к младенцу, бабка Марья, незамужняя сестра моей матери, выкрала меня из дома отца и от греха подальше увезла из Карпихи. Поселились мы с ней в деревне Тереховка, что в двухстах вёрстах отсюда, где она знахарством занималась и меня растила. Когда мне годков пять стукнуло, бабка Марья поведала, что остался я круглым сиротой. Фамилию мне она свою дала – Кулагина, – а отчество отцовское, Захарович. С малолетства она приучала меня к лекарскому ремеслу. А когда я стал чуток постарше, так и к другим чудесам, которые она могла творить. Я, хоть росточком был не велик, но голову имел светлую и всю бабкину науку одолел. А потом у меня стало получаться даже лучше, чем у неё. Придумаю что-нибудь этакое и бегу к бабке показывать. А она только крестится и причитает, чтобы я на людях этого не показывал. Разные странности со мной происходили тогда по малолетству. То я во сне стал выходить из дома и гулять по окрестностям, то стал предугадывать неприятности, которые с человеком случиться должны в скором времени, и ещё многое другое. Сейчас уже всё и не вспомнишь. Но самым страшным испытанием для меня было то, что стал я видеть души покойников. Тех, кто по разным причинам остались не упокоенными. Бабка меня в церковь водила неоднократно, молитвы с попом читали надо мной, всё хотели снять с меня эти бесовские наваждения, однако ничем мне это не помогло.

Неспокойные были тогда времена. Пока в ближайших сёлах фельдшера не было, все ходили лечиться к бабке, а когда приехал в нашу деревню молодой доктор, то он бабку Марью невзлюбил. Народ к нему не ходит, а идёт по старинке к нам на двор. Но, а ты сам знаешь, что испокон веков на Руси люди в деревне с лекарями за лечение продуктами рассчитывались. Поэтому мы с бабкой никогда не голодали. Заело это молодого доктора, он и написал в район какую-то бумагу. Через месяц приехали милиционеры и забрали бабку в город. Меня почему-то не тронули. Через день, как бабку Марью увезли, я ночью тихонечко заколотил окна и двери нашей избы и отправился вслед за ней в город – вызволять её. Шёл мне тогда шестнадцатый годок. За плечами у меня было четыре класса образования да бабкина академия. В городе я никогда не был, да и электрического света даже не видел. Паровоз в первый раз увидел, когда до станции добрался. В котомке у меня были хлеб и сало, а денег ни копейки. А как оказалось, за билет надо было платить только деньгами. Делать нечего, поменял я всю свою еду на билет на поезд, который шёл до Вологды. А туда ли отвезли мою бабку или нет, и не знаю даже. Но сел в поезд и поехал. Все принимали меня за оборванца или беспризорника, поэтому так и норовили толкнуть или пнуть. В общем, оказался я в вагоне на третьей полке, на которой безвылазно просидел трое суток. На вокзале меня сразу в оборот взяли милиционеры. Мол, откуда и куда я еду, кто таков, и до выяснения моей личности посадили в кутузку. Мой единственный документ, справку о рождении, тоже забрали. К вечеру в камеру ко мне подсадили троих уголовников. Я же в своей деревне сроду не видывал раньше таких людей. Уж и унижали они меня, и били, а когда снасильничать захотели, тут-то я и не выдержал. Хоть и давал я бабке Марье слово, что на людях своё умение показывать не буду, но тут, думаю, не тот случай, если не я, то они меня точно убьют. Выждал я момент, встал перед ними, поднял руку и говорю:

– Смотрите сюда, на мою ладонь, – а сам опускаю её медленно вниз.

Смотрю, они замерли и не шелохнутся. Я подхожу к самому главному из них, смотрю в глаза и говорю ему:

– Сейчас будешь бить своих напарников и защищать меня, а меня видеть не будешь.

Как я сказал, так всё и произошло. Начали они драться между собой. Вскоре дверь в камеру отворилась, вбежали милиционеры, стали их разнимать, а я тем временем выскочил из камеры и закрыл их на ключ, который они в дверях оставили. И со всех ног бросился прочь из участка. Выскочил на перрон, смотрю, поезд товарный отходит от станции, и я, не раздумывая, запрыгнул в первый попавшейся вагон и в угол забился. Там, отсидевшись и привыкнув к темноте, понял, что вагон пустой. В углу лежала небольшая охапка сена, на которой я и устроился. Поезд с многочисленными остановками шёл трое суток, и к вечеру третьего дня остановился на какой-то большой станции. Решив дождаться утра, я мирно и безмятежно уснул, а среди ночи боковая дверь открылась, и кто-то осветил нутро вагона фонариком. Внезапно луч света остановился на мне, и мальчишеский голос удивлённо произнёс:

– А это что за чувырла? А ну, каналья, вылезай!

Прикрывая глаза от яркого света, я попытался встать на ноги, но в тот же миг был кем-то бесцеремонно взят за шиворот и препровождён из вагона на улицу, где меня окружила стая подростков. Старший из них подошёл блатной походкой, презрительно плюнул на землю и, подставив финку мне под ребро, стал расспрашивать, кто я такой и почему нахожусь в вагоне. Рассказав, как на духу все мои мытарства, включая побег из кутузки, я попросил этих ребят помочь мне найти мою бабку. Раздался взрыв хохота, и я почувствовал, что финку убрали от живота. Серый, так звали старшего парня, распорядился, чтобы какой-то Вовчик отвёл меня к ним на «хазу».

И в тот же миг из толпы выскочил шустрый рыжий пацан, который, толкнув меня в спину, приказал следовать за ним. Всю дорогу шли молча, не разговаривая. Только на мой вопрос, что это за город, Вовчик озлоблено процедил сквозь зубы, что я попал в Ленинград. Долго мы плутали по улицам и переулкам, пока не подошли к пятиэтажному дому на окраине города. Здесь в небольшом полуподвале и было то место, которое ребята называли – «хаза». А через несколько часов туда же пришли и остальные. Как потом выяснилось, все эти ребята были детьми репрессированных. Здесь были дети военных, учёных, артистов, инженеров, чьих родителей арестовали, а многих к тому времени уже или расстреляли, или сослали в лагеря. Не всегда детей забирали сразу с родителями. Иногда было так, что квартиру опечатывали, а ребёнок оказывался на улице без средств к существованию. И никому до него не было дела. Друзья и знакомые родителей отворачивались от такого ребёнка, и он зачастую был предоставлен сам себе. Вот из таких-то детей Серый и сколотил свою банду. По ночам они рыскали по сортировочным станциям и воровали продовольствие из товарных вагонов. Часть продуктов оставляли себе на пропитание, а всё остальное Серый сбывал через знакомых уголовников и барыг. Таким образом они существовала уже три года. Самовольный уход из банды карался самым жестоким образом, вплоть до убийства. Никто и никогда здесь не называл друг другу своего настоящего имени и фамилии. Все, как собаки, носили только клички. Вот и мне с лёгкой руки Серого сразу дали кличку «Недоносок». Надо сказать, что ребята в основном были из интеллигентных семей и не злобные по своей натуре. Поэтому по отношению к себе я не чувствовал с их стороны ни злобы, ни ненависти. А чтобы я своим деревенским видом не привлекал внимания прохожих, меня в первый же день переодели и переобули. Надев в первый раз в своей жизни настоящие, пусть и старые, ботинки, я не мог ими налюбоваться и ходил целый день с радостной улыбкой на лице.