Читать книгу Великая Мечта - Андрей Рубанов - Страница 5

В ситуациях, схожих с моей, нужен какой-то внешний толчок, чтобы все вдруг изменить. Воздействие извне. Судьбу каждого человека меняют новые встреченные им люди, а никак не его личные умозаключения и размышления.

Вернувшись домой, я не пытался восстановить дружбу, не искал его. Я никогда никого не ищу – пусть все, кому надо, сами меня ищут. Единственный раз мы случайно встретились на факультете. Он с презрением посмотрел на мои пошитые мамой клетчатые брюки. Мы осторожно пообщались – оба знали, что от дружбы двух восемнадцатилетних мальчишек через три года может не остаться ничего. И разошлись в разные стороны.

Но он возник снова. В марте девяностого года приехал ко мне на машине, на белоснежных «жигулях», и не один, а в компании двоих вполне взрослых молчаливых парней в скромных, но очень приличных пиджаках. О своем визите предупредил телефонным звонком. Увидев в окно белый экипаж, я вышел во двор. Обменялись рукопожатиями. Юра выглядел на миллион долларов, хотя я еще не знал, как выглядит миллион. Меня наповал сразило то, что он одновременно жевал резинку и курил сигарету. Я, и он тоже, ни разу не оглянувшись по сторонам, знали, что на нас смотрит весь двор, все старухи в валенках, все малолетние мамы с колясками, все чемпионы домино. Во многих окнах отодвинулись занавески.

Мы поднялись в квартиру. Корректные спутники Юры, несмотря на мое приглашение, остались в машине.

– Рад тебя видеть, – сказал Юра с удовольствием.

– И я, – честно ответил я.

– В школе бываешь? – спросил он, энергично мучая челюстями свою резинку. «Школой» назывался между своих наш факультет.

– Каждый день.

– Учишься, что ли?

Я кивнул.

– Журналистом стать хочешь?

– Да.

– Дурак, – весело констатировал он.

Я бесстрастно пожал плечами и спросил:

– А ты что же – уже не хочешь?

– Нет.

– А кем хочешь?

Он поглядел на меня с вызовом. Взгляд был очень жесткий.

– Сказать, кем я хочу быть?

– Да.

– Крестным отцом.

Я не понял его сразу.

– Крестным отцом?

– Ага. Главарем мафии. Читал?

– Что?

– «Крестного отца».

– Это книга, что ли?

Он снисходительно и печально улыбнулся. Так улыбается папа, когда его сынок задает наивный вопрос. Папа, а кто кого поборет – кит слона или слон кита? А кто круче – крестный отец или вор в законе?

– Книга, – кивнул Юра. – Еще какая!

– Я не читаю такие книги, – высокомерно ответствовал я. – Это не литература. Это бульварщина. Мозговая жвачка.

– Дурак, – снова твердо произнес Юра. – Дай мне пива. У тебя есть пиво?

– Я не пью пива. И вообще не пью. Как твои родители?

– Развелись, – небрежно ответил Кладов. – Мать выходит замуж за гражданина Чили.

– Круто, – сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

Старый друг посмотрел на мои бицепсы.

– Тренируешься?

– Качаюсь и бьюсь. Каждый день.

– Черт, – Юра вдруг рассмеялся, – мне нравится твоя прическа! Прическа «рэкет»!

– Экономлю, – ответил я. – Чем короче волосы, тем реже их надо стричь.

– Фигня, – высказался друг безапелляционно. – Короткая прическа хороша тем, что за волосы тебя не схватить! В этом ее достоинство!

В то время мои кулаки имели темно-багровый цвет. Я не вылезал из спортзалов. В подмосковных городах такой образ жизни считался чуть ли не единственно правильным. Половина города, насмотревшись по видеосалонам кун-фу-муви, тотчас мчалась отрабатывать удары и стойки. Наиболее рьяные сколачивались группами по три-четыре человека, собирались где-нибудь в лесопарке и уродовали друг друга до самозабвения. Секции бокса и борьбы осаждались. Вдруг открылись клубы восточных единоборств – туда рванули сотни и тысячи мальчишек и взрослых мужиков. Брюс Ли и Джеки Чан стали первыми национальными героями новой России.

– Ты страшный зануда и дурак, – с наслаждением объявил мне Юра свой приговор. – Но умный дурак. У меня к тебе дело. – Он показал пальцем в окно. – Видишь машину?

– И что же?

– Меня не сегодня-завтра посадят. Тачку – конфискуют. Уже завели дело. Вопрос решенный.

Я не удивился. Только один спортивный костюм друга, белый, с ярко-синими лампасами, явно стоил столько же, сколько три или четыре моих диктофона. Про автомобиль я и думать не хотел – в нашем с Юрой возрасте автомобиль иметь не положено. Во всяком случае, легально заработанный автомобиль. Так не бывает, чтобы мальчишка двадцати одного года катался на личном авто. Мой отец, тяжко работая всю жизнь, не скопил денег на такую машину. Очевидно, что деньги на все свои дорогостоящие цацки Юра добыл преступным путем.

– За что посадят? – спросил я деловым тоном.

– Мошенничество. Сто сорок седьмая, часть первая. Дадут года три.

Я сделал приличествующую случаю скорбную гримасу.

– Но это все хуйня, – сказал Юра беспечно. – А дело вот какое. У тебя же есть водительские права?

– Да.

– И водить умеешь?

– Более-менее.

– Слава Богу. Собирайся. Поедем сейчас к нотариусу. Я оформлю на тебя доверенность. С правом продажи и получения денег. Если меня посадят – возьмешь машину, срочно переоформишь на свое имя. Вот такая просьба.

– А потом?

– А потом будешь пользоваться.

– А ты?

– А я буду сидеть.

– А машина?

– Я же сказал, пользуйся.

– А почему тебе не помогут в этом твои новые друзья? – Я многозначительно указал подбородком на окно. – Я нищий студент, журналист. Зачем я тебе нужен?

– Мне нужен не ты, а твоя порядочность. А мои новые друзья ни на что не годны, – презрительно и легко бросил Юра. – Они умеют только жить за мой счет. Они не умеют водить. Они не знают, с какой стороны подойти к машине! Зачем им машина? Тебе она нужнее. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю. Серьезный и талантливый. Такому, как ты, машина принесет много пользы. Я бы попросил Иванова, но он тоже не разбирается в технике. А эти, – он кивнул в сторону окна, скопировав мой жест, – через месяц ее разобьют. Или в карты просадят. Таких друзей – за хуй и в музей! Собирайся, поедем. Времени мало…

Отказывать людям, попавшим в беду, в их просьбе – не мой стиль. Совершенно одуревший от неожиданности, однако с непроницаемым лицом, я натянул черную майку, обнажающую сильные плечи и руки, и пошел вслед за Юрой – в новую для себя жизнь.

…Его посадили через неделю. «Новые друзья», о которых он отозвался с беззаботным пренебрежением, действительно оказались отчетливыми распиздяями, хотя вид имели солидный. Впрочем, у них водились деньги, и они при каждой встрече со мной не забывали как бы между делом спросить, есть ли таковые у меня. Я молча качал головой, и они совали мне две-три крупные купюры. Очевидно, перед тем как сесть в СИЗО, Юра отдал на мой счет четкие распоряжения. А встречались мы каждый месяц, поскольку надо было отвозить в Бутырскую тюрьму, на улицу Лесная, передачу для Юры. В такой день машина, вместе со мной, была в полном распоряжении «новых друзей». В остальные дни эти необычные люди меня не беспокоили.

Подошло время весенней сессии. Однажды день визита в Бутырку совпал с днем экзамена, но я хладнокровно пренебрег экзаменом. Какой экзамен, когда человек сидит за решеткой? Новые друзья между тем не забывали благодушно посмеяться над моей тягой к учебе. Сами они занимались игрой в карты, а также поиском тех, кто был им должен деньги после сеансов игры в карты. Между прочим, оба числились студентами того же факультета журналистики, но в стенах альма-матер я их никогда не видел.

Меня в стенах альма-матер тоже охватывала тоска. На происходящие тут процессы я смотрел теперь другими глазами. Половина моей группы вместо учебы каталась в Югославию или Польшу, продавая бинокли и покупая китайские пуховики. На семинарах они садились в задних рядах аудитории, доставали калькуляторы и углублялись в подсчеты. Вторая половина группы происходила из старых московских семей, обеспеченных, со связями, с положением. Мажоры, они демонстрировали непоколебимую уверенность в завтрашнем дне. Их папы и мамы гарантировали им трудоустройство в столичные редакции. Мне, однако, этого никто не гарантировал. Факультет выпускал по сто профессиональных журналистов в год. Каждый из них был готов на все, лишь бы зацепиться в Москве. Я не считал себя готовым на все – мешали гордость и щепетильность. У меня, «кухаркиного сына», не было шансов. Старательный в учебе, я не искал нужных знакомств и не обладал необходимой в столице пробивной силой. Я ясно понимал, что по окончании престижного, лучшего в Империи, высшего учебного заведения я тихо вернусь в родной городишко, где, может быть, для меня найдут местечко корреспондента в городской газете…

Сессию я не сдал. В каких-нибудь десять дней в моей голове все перевернулось, и к началу лета девяностого года я обнаружил, что наполнен свирепым презрением к журналистике и студенческой жизни. Поменять масло в машине, перехватить рублей сто у «новых друзей», загнать Юре передачу, навестить его отца – вот чем была забита моя голова.

Кататься в белых «жигулях» оказалось не сильно прибыльным делом, но деньги у меня завелись. Однажды я даже возил свадьбу. Заработал на этом четыре бутылки водки и пьяный, но очень искренний поцелуй невесты. Водку обменял на мясо. Провернул «бартер». В том примечательном году такие акции практиковались повсеместно. Кушать было нечего, господа.

Юра явно пытался набить себе цену, пророча для себя три года лишения свободы, – его выпустили через одиннадцать с половиной месяцев.

Бутырская тюрьма имеет много общего с Московским государственным университетом. Она тоже московская и тоже государственная. Неполного года отсидки Юре вполне хватило, чтобы пройти полный курс наук и сдать экзамены.

Мы встретились в тот же день. Друг выглядел утомленным. Перемещение из несвободы в свободу шокирует человека. Но Юра хорошо владел собой.

– Твоя тачка в порядке, – сказал я и протянул ему ключи от автомобиля.

Друг повертел их в руках. Глядя на меня, он не скрывал своего изумления. Его провожал в тюрьму унылый студент, поборник морали, правильный мальчик из хорошей семьи, а встретил – поджарый и твердый боец, во взгляде которого ясно читалась готовность вписаться в любое денежное дело за исключением убийства детей и старух.

– Я слышал, ты женился? – весело спросил Юра.

Я солидно кивнул.

– Держи. – Он протянул ключи мне. – Это мой свадебный подарок.

– Спасибо, Юра, – искренне сказал я, – но тебе сейчас машина нужнее.

Он не опустил руку, в которой держал ключи. Но и я не пошевелился. Я всегда считал, что получать дорогие подарки еще хуже, чем одалживать деньги.

Но Юра смог настоять на своем.

Вечером того же дня мы пили пиво и разговаривали на любимую тему двадцатидвухлетних дураков, а именно о планах на жизнь. Юра твердо решил делать уголовную карьеру, ибо эта дорога наверх – самая короткая. По крайней мере сам он в это верил. Я не спешил разделить его точку зрения. Снова, как год назад, я колебался. Снова умел глядеть по сторонам, но не умел видеть, что происходит.

Граждане города Вавилона, а затем постепенно и всей страны в девяносто первом году уже скорректировали свою мораль и нравственность. С большой помпой прошел по экранам американский эпос «Унесенные ветром». Издатели отпечатали и с успехом распродали одноименную книгу Маргариты Митчелл. Вся страна, от Белого моря до Черного, рыдала, наблюдая за приключениями несгибаемой девушки Скарлетт. С дрожью сердца публика внимала финальному монологу из первой части. Там девушка Скарлетт с развевающимися на фоне закатного неба волосами бросает в пространство выстраданную фразу:

– Бог мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать!

Очень важно, что такие слова произнесла женщина (призвав вдобавок в свидетели Бога). Ведь именно женщины являются основными носителями морали в обществе. Мужчина же по своей природе аморален, он убийца и насильник. Вчера он мочил мамонта, сегодня – банкира, ему без разницы, ему важно накормить свою женщину, иначе ее унесет ветром.

Таким образом, воровать и обманывать вроде как стало разрешено. Конечно, политики, министры, газеты и ти-ви этого не сказали и никогда не скажут, и слава Богу. Но девушка Скарлетт вполне справилась одна за всех. Миллионы ее пламенных поклонниц каждое утро швыряли своим мужьям в их похмельные лица упреки. Васька нашел, где взять деньги, и Петька добыл деньги, и Гришка достал деньги, почему ты не возьмешь, не добудешь, не достанешь?

На мой взгляд, тюрьма никак не изменила Юру Кладова. Он не стал более грубым, или более циничным, или более жестоким. Не сделал себе даже татуировки на память. Наколка как была одна, так и осталась. Исполненная еще во время срочной службы надпись в две строки на левой икре. Цитата из Кена Кизи: