Читать книгу Психодел - Андрей Рубанов - Страница 6

В сумерках хотела принять ванну, полежать в горячей воде, полистать журнальчик, какой-нибудь «Вог» за девяносто лохматый год. Вчера нашла целую стопку старых журналов, там было всё, что украшало жизнь девочки Лю пятнадцать лет назад: и «ОМ», и «Птюч» даже. Но с ванной не получилось: Машка, девка ушлая, ее опередила, еще утром израсходовала на себя всю теплую воду, а бойлер почему-то работал еле-еле и отказался производить нужное количество кипятка. Видимо, затаил обиду – техника тоже обижается, если люди не пользуются ею.

Борис проснулся только в пятом часу вечера, и то не сам: Мила вошла в комнату, стала шумно искать в сумке мятные леденцы – и друг сердечный, громко засопев, сел в кровати. Она посмотрела и засмеялась: огромные мышцы никак не сочетались с перегаром. Или, наоборот, слишком хорошо сочетались. Мужик – большой, лохматый, вонючий – вылезал к ней из-под одеяла, словно из-под шкуры саблезубого тигра. Род приходит и род уходит, а мужики всегда лохматые, угловатые и воняют.

Услышав, что приезжал гость, он вздохнул и даже попытался упрекнуть: мол, не разбудила. Мила ничего не ответила, но взглядом дала понять, что претензии не принимаются. Меж ними было заведено, чтоб каждый винил в собственных ошибках одного только себя. Очень разумно и современно. Тем временем Маша растолкала своего Диму – и вот, уже затемно, мужчины вышли к завтраку – то есть к раннему ужину, – оба молчаливые, печальные и плохо реагирующие на внешние сигналы. Мила поняла, что о шашлыках и катании на снегоходе лучше не заговаривать. Мудвин – пятый в их компании – к снегоходам был равнодушен и вообще держался сам по себе. Он мало зарабатывал и не принадлежал к племени «новых бодрых».

А Боря с Димой были обеспеченные люди, типичные новые бодрые, бодрее не бывает – но только не сегодня. Морщась и испуская в пространство страдальческие междометия, они выпили пепси, потом пива светлого, потом пива темного, потом модного пива живого, натянули куртки и пошли на воздух. Монахова увязалась следом – она была жестокая женщина и не упускала возможности поиздеваться над своим Димой. Дима любил выпить, а Маша любила усугубить его похмельные страдания веселыми комментариями.

Мила осталась в доме.

Собственно, она и сама уже не хотела ни веселья, ни снегоходов, ни мяса жареного, ни даже пива живого, хотя вчера оно ей понравилось, – ничего не хотела. От тишины, кислорода и каминного дыма впала в прострацию. С чашкой чая в руке бродила по большому холодному дому. Повсюду были тяжелые, с усилием открываемые двери, и окна с идеально чистыми стеклами (такие бывают только вдали от города), по стенам – картины без рам, маслом, в темной желто-коричневой гамме, сплошь на темы Древней Греции или Рима, но с намеками на современность, по углам – диваны, кресла, стулья, банкетки черной кожи, густо обитые по периметру особыми гвоздиками с большими медными шляпками; на старомодных круглых столах – вазы с мертвыми букетами; всё приятно, чуть тревожно пахло и напоминало некую сказку, ни в коем случае не русскую – викторианскую, готическую. Например – «Красавица и Чудовище»: она – тоненькая и юная, осторожно идет по мрачному замку, а он – вдруг спускается, звеня шпорами, по винтовой лестнице, опасный и мучительно притягательный.

Вышла на балкон, здесь стекла были сплошь затянуты ледяными узорами, железные шпингалеты обжигали пальцы, но целеустремленной Миле все-таки удалось открыть одну узкую створку и обозреть широкий двор с единственной дорожкой, прочищенной в полуметровом слое снега; Мудвин постарался, рано утром. Маша, в горнолыжном комбинезоне, спасалась бегством, Боря и Дима настигали ее, визжащую, и опрокидывали в голубой снег. Мудвин не принимал участия – пытался смазать ржавые петли дверной калитки.

Зря он так, подумала Мила. То снег чистит, то посуду моет, мы приглашали его вовсе не для того, чтобы он изображал прислугу. Хороший парень, старше всех нас, а мучается типичным «комплексом миллиона». Сам, кстати, не такой уж и бедный.

Да и мы не шибко богаты. И вряд ли будем богаты. Но это неважно. И так всё неплохо.

Она смотрела на своих хохочущих друзей, на прямоугольник двора, освещенный с одной стороны ртутным светом луны, а с другой – более теплым, желтым светом электрического фонаря, висевшего на столбе на манер кокоса на пальме, и поняла, что счастлива.

Счастье – это много радости и чуть-чуть тоски. А что такое тоска – знают только самые светлые и бодрые девушки.

Она разделась и легла. Потом пришел он, бурный, дикий, настоящий, долго прижимал к себе, то гладил, то стискивал и сначала был совсем мягкий и холодный, а потом очень твердый и очень горячий, и ей было сладко и забавно.

Наверное, это глупо, но женщиной ее сделала Наташа Ветлицкая. Та самая песня, тот самый клип, «Посмотри в глаза», 1993 год, весь класс три дня обсуждал революционное черно-белое видео, где тонкая женщина ходила меж толпы мужиков в одном только боди, плюс каблуки, и похлопывала самцов по квадратным плечам, и вела себя – практически голая – так, словно все бриллианты мира мерцают на ее шее и запястьях; и голос, грудной и бархатный. На уроке химии Федосеев – хулиган и меломан – пустил с задней парты записку: ваша Ветлицкая – фуфло, всё украдено у Кайли Миноуг. Ты дурак, Федосеев, написала Мила в ответном послании, Кайли просто красиво мяукает, а Наташа – настоящая женщина, грация, манеры, тембр, взгляд, от природы шикарна… Меломан Федосеев не ответил.

Странно вдруг найти свой идеал в обшарпанном мире отечественной поп-музыки, созданном на деньги продвинутых столичных бандитов первой волны. Странно высмотреть золотую рыбку средь мутных вод нахального, цыганщиной пропитанного шоубиза, где каждая вторая «певица» выглядит так, словно еще вчера продавала в «Коньково» слаксы и одеколон «Филеас». Но ведь сказал же поэт: когда б вы знали, из какого сора. Образец найден, это главное. Эпохальное видео записано на кассету. Хулиган Федосеев и записал – как многие настоящие хулиганы, он был джентльменом.

Наташа Ветлицкая была волшебна. Не девочка, не дамочка – принцесса. Я буду именно такая, обещала себе тринадцатилетняя Лю. Приветливая, милая, никакого эпатажа, никаких резких движений, ногти, макияж – в меру, и ни в коем случае не стесняться мальчишеской фигуры, маленького роста, немного бедных бедер и худых ног; главное – обаяние, умение двигаться. И никакого самоконтроля, никаких репетиций перед зеркалом, всё должно быть естественно, идти из сердца. Не Наташей Ветлицкой надо быть; надо уметь быть собой, как Наташа Ветлицкая умеет.

Она несколько месяцев училась ходить на каблуках. Смысл был не в том, чтобы научиться, а в том, чтобы чувствовать себя естественно.

Годом позже сосед при виде Милы стал облизываться и однажды схватил, в лифте, как маньяк какой-нибудь, хотя он был никакой не маньяк, а художник-оформитель; опыт велел девочке Лю действовать по-простому, дать ему коленом по яйцам, но удар по яйцам – это не элегантно, и Мила ловко выскользнула, взросло улыбнулась: «Прости, ты не мой тип», а тут и двери открылись, как по волшебству, и она ушла, спокойно повернувшись к нему спиной – защищенная собственным великодушием.

Фигурой она пошла в маму, которая всю жизнь проработала экономистом в Фонде медицинского страхования и за двадцать лет сидячей службы не приобрела ни грамма жира на пятой точке. Лицо с широким переносьем, а также главное – характер – достались от папы.

Еще от мамы перепал небольшой талантец, любовь к цифрам, способность наделять каждую своими отдельными качествами. Восьмерка, например, была жирная, неприятная, сальная цифра, а двойка – быстрая и крепкая. Пятнадцать было дерзкое число, а девяносто – напыщенное. Каждое из восьмидесяти девяти двузначных чисел вело себя особенным образом. Одиннадцать было терпеливое, а семьдесят два – коварное. Пятьдесят семь – дурно пахло, тридцать девять почему-то всё время ковыряло в зубах, хотя какие зубы, если вдуматься? Но девочка и не вдумывалась. Окончила школу с отличными оценками по алгебре и геометрии, небрежно получила диплом бухгалтера и решила копить деньги для поступления в Финансовую академию. Спустя три месяца после выпускных экзаменов уже работала в некоей «фирме» и с десяти до шести бродила по ступенькам и ячейкам Excel, как Алиса по стране чудес; ей было хорошо.

Даже теперь, в свои тридцать (комбинация мистической тройки и ноля – короля цифр – в ее голове давала нечто загадочное и сильное), она считала Excel самой уютной компьютерной программой.

Правда, мама, несмотря на математические таланты, никогда не умела просчитать свою собственную жизнь хотя бы на месяц вперед, и дочь, пытаясь разобраться в себе, понимала, что выросла такой же: кроме цифр ее интересовала только музыка. Еще – любовь, разумеется, однако с любовью она не спешила.

Никто не знал о ее особом отношении к цифрам и числам, и сама она не воспринимала всерьез свой странный, но полезный дар. Одушевлять знаки – для Милы это была детская игра. Так великовозрастные тридцатипятилетние тетки возят с собой в «лексусах» плюшевых медвежат; сами уже в целлюлите, а всё хотят назад, в невинность. Лучше тихо, про себя играться с тройками и девятками. Девчонка любит цифры, дружит с ними – ну и что?

Мила вообще не любила абстрактно мыслить. Мыслить – не женское дело, это мама говорила много раз; основным мыслителем в семье считался веселый энергичный папа. Мама называла его «худенький гений». Звук «д» редуцировался, для юмора. Папа был мыслитель от бога, он непрерывно придумывал нечто великолепное, например – построить дачу, зимой выращивать кур, а на лето сдавать богатым за большие деньги. Потом начинался период накопления потребного для строительства капитала, а спустя полгода мама решала приобрести на отложенные деньги стиральную машину, и неунывающий папа изобретал новый гениальный план. У настоящего мыслителя планов – как у бродяги вшей.

Но строгая иерархия мира чисел нравилась Миле. Когда девочка Лю превратилась в невысокую стройную девушку, весьма неглупую, интересную и вдобавок при собственных деньгах в собственном кошельке – она всё чаще убеждалась, что меж людьми – как меж цифрами. Главный – ноль, с него всё начинается. Дальше – по возрастающей, вплоть до плюс бесконечности, но чем больше итоговое значение – тем дальше от главного. Главное всегда ничтожно, неуловимо. Большое – надуто, пафосно и очень далеко отстоит от главного. Вдобавок по мере удаления от начала возрастает погрешность и вероятность ошибки, и в плюс бесконечности мы имеем бесконечную погрешность.

Иными словами, чем больше ты имеешь – тем быстрее ошибешься.

А Мила работала бухгалтером и не любила ошибок. Она любила цифры и музыку. Вкусы сформировались еще в школе: сначала были Меладзе и Ветлицкая, потом краткий период увлечения Queen и более продолжительный период увлечения Nirvana. Как раз тогда хулиган Федосеев признался ей в нежных чувствах. Но в то время девочке Лю нравились не брутальные хулиганы, а загадочные романтики, Пьеро, вроде Сорина из «Иванушек».

Спустя год в газетах написали, что Сорин выбросился из окна. Девочка Лю очень жалела Сорина, но и себя тоже жалела: слушать русскую музыку уже было трудно. Обаятельные спокойные артисты с красивыми голосами пропали, взамен пришли другие – либо пустые и бездарные, либо гениальные, но жестокие и депрессивные: Земфира, «Ночные снайперы». Среди грома минорных гармоний девочка Лю с большим трудом нашла свое: певицу по имени Юта, лирическую, умную, с голосом и достоинством. Негромко, очень культурно, и всё о простом, настоящем. О слабом. Но Юты было мало, а остальное не выдерживало критики. Печальные рыцари эстрады теперь изготавливались конвейерным способом на «фабриках звезд» и пели, как будто рекламировали прохладительные напитки.

С певицами было еще хуже: они вообще не пели, а продавали гланды.

Потом в личное пространство девочки мощно вторгся нефтяник Жора, со своими понтами, ночными клубами, увеселительными таблеточками, галстуками, кредитными картами, устрицами, непрерывными Portishead и Eminem, никаких печальных рыцарей, всё жестко, резко, на полную мощность, – едва не высосал душу, углеводородный упырь, сам, как устрица, скользкий, то ли живой, то ли мертвый, а ведь какое-то время ей казалось, что меж ними любовь.