Читать книгу ГАСТРОЛЕР - Андрей Щупов - Страница 4

На высоте десяти тысяч метров Морис наконец собрался с духом и стянул с головы подаренную шапочку. На лбу и ушах протянулся багровый отдавленный след.

– Ничего, – утешил Геннадий, – на месте что-нибудь спроворим.

– Да я в общем ничего. Разносится…

– Возможно, – внимательно глядя на соседа, Геннадий без всякой иронии принялся рассказывать: – Видишь ли, Морис, какая штука, еще в материнской утробе у человека полным ходом идет процесс образования нейронов. Четыреста штук в секунду или двадцать четыре тысячи в минуту. Представь себе, сколько их должно народиться за девять месяцев! – он покосился в иллюминатор. – Самое забавное, что впервые я поверил во все эти цифры, только увидев тебя. Большая голова, Морис, это красиво! Так что гордись и не смущайся, ферштейн?

Осторожно потрогав свою красивую голову, Морис промолчал.

– Я, братец ты мой, болтаю много, но ты не злись. Проглоти как-нибудь. Слишком долго пришлось играть в молчанку. Так долго, что всерьез думал, язык отсохнет. А каково это жить с отсохшим языком, сам прикинь? И кушать неудобно, все ж не акула какая-нибудь… – Краем уха Геннадий уловил обрывок разговора соседей, стремительно перегнулся к ним.

– Эй, землячки! Неужто из самой Уфы? Как там землица башкирская?

– Да никак, – соседи откликнулись без энтузиазма. – Как жили, так и живут. Башкиры русских грызут, русские – башкиринов.

– Башкиринов? – Геннадий заулыбался.

– Башкиринов, башкир, какая разница?

– А, может башкиров?

– Ну, башкиров, положим. Чего привязался-то?

– Сразу видать, – интернационалисты, – Геннадий довольно откинулся в кресле. – А я вот дипломат и по роду своей деятельности обязан быть патриотом. Только интернационален ли истинный патриотизм? Как полагаешь, Морис?.. Не знаешь? Вот и я не знаю. Выходит, хреновый я дипломат, раз не знаю такой простой вещи. Надо было оставаться в своих танковых войсках и не дергаться. Гонял бы сейчас на полковом Т-80, материл бы по рации взводных. – Он пристукнул ладонью по подлокотнику. – Хотя, сказать по правде, и танкист из меня был неважный. Тесно для моих габаритов. Плюс мазут, траки, пылюга… Так и не сумел полюбить железную конягу. Уважать – уважал, но не любил.

– Так ты, значит, из Уфы?

– Что? – брови Геннадия недоуменно изогнулись. – Ах, вон ты про что. Да нет, какая там Уфа. Это я так, для прикиду. Зудит в одном месте, вот и суюсь с вопросами. Я, милый мой, ужас как люблю испытывать людей на вшивость. Видно, судьба такая. Ты это учти, со мной не слишком легко.

Морису стало вдруг не по себе от темных пронзительных глаз соседа. Обычно люди скользят взглядом, обмахивают словно легким веничком, – этот человек бил насквозь, вглядывался с нескрываемым любопытством, цеплял из глубины все мало-мальски цельное, заслуживающее интереса.

– Мне, Морис, было пять лет, когда я пережил собственную будущую смерть. Из начала жизни увидел конец, словно оказался в ярко освещенном тоннеле. Играл во что-то и вдруг ясно представил: вот настанет день и все исчезнет. Понимаешь, все! Запахи, цвета, голоса людей… И родителей моих не станет, и бабушек с тетками, никого и ничего. Один лишь черный промозглый холод. И было это страшно, Морис! Уверен, страшнее действительности. Потому что в пять лет даже о чужой смерти думать неестественно! А я не думал. Я просто увидел эту свою смерть, понял, что она придет и скрутит по рукам и ногам. Я проплакал, Морис, всю ночь, подушку переворачивал, потому что намокала, а утром… Утром встал повзрослевший. Матери наврал, что пролил на подушку стакан с водой. Она поверила… – Геннадий на некоторое время умолк. – Наверное, что-нибудь это да значило, а, Морис? Как ты считаешь? Иначе на кой ляд малолетке такие знания?

– Может тебе это… Что-нибудь приснилось? Бывают же кошмары. Говорят, некоторые с ума даже сходят.

– Не было кошмаров, Морис! Не было. Хотя… Если вдуматься, то и кошмары, должно быть, проистекают из того же источника. Зачем-то ведь они снятся? А собственная смерть, пожалуй, даже не кошмар, – Геннадий рассмеялся. – Нет, дорогой мой бич, это загадка. Величайшая загадка жизни. Еще одно испытание на прочность. Только тогда я этого, к сожалению, не понимал. Потому и плакал.

Стюардесса прокатила по проходу столик с напитками. Морис потянулся было за чашечкой, но Геннадий остановил его движением руки.

– Красный свет, дружище! Можешь держаться, держись.

– Так оно ж это… Входит в цену!

– Потому и держись. Самое некрасивое – клевать на халяву. Не забывай: жизнь – цепь испытаний.

– Я ведь уже прошел проверку.

– Правильно. И потому отныне на службе. Одна из твоих обязанностей последовательно преодолевать жизненные перипетии – ступень за ступенью. Жизнь, Морис, – Потемкинская лестница. Твой личный Эверест.

– Я не мазохист, – буркнул Морис.

Геннадий растопырил пятерню.

– Ставлю пять за знание таких слов, но от питья все-таки воздержись. На дворе ночь. Мы сыты. Мы даже немножечко пьяны. Сиди и гордись, что не воспользовался халявой. Это и будет твоей второй победой. Первая была в той забегаловке.

– Победа, как же… А если мне, к примеру, в туалет приспичит? Если я по-большому захочу? Что, тоже терпеть?

– Но ты же пока не хочешь?

– Хочу!

– Тогда иди. Зачем же в крайности впадать? – в голосе Геннадия прозвучала откровенная насмешка, и Морис назло попутчику поплелся в туалет.

Когда он возвратился, новоиспеченное начальство назидательно изрекло:

– Смерть, Морис, могучий бегун. Она дает фору стартующим, но всегда и всех настигает. Одних раньше, других позже. Смысл бытия – бежать как можно быстрее. Ты не сравняешься с нею в скорости, но удлинишь пройденный путь. Барьеры, полосы, препятствия – это и есть стержень жизни. Время – часовой механизм, звонок будильника, кусок динамита под сердцем. Рано или поздно все твои будильники зазвенят, и об этом очень полезно помнить.

От обилия перлов Мориса замутило.

– А на кой мне ляд все эти барьеры и будильники? Может, я не желаю ничего знать! Так и так – все там будем.

– Все, Морис. Разумеется, все, – Геннадий утопил клавишу в подлокотнике, опустил спинку кресла. – Ладно, оставим печальные темы… Расскажи лучше о себе.

– Чего рассказывать?

– Все, что сочтешь нужным.

– Ага… Значит, автобиографию?

– Давай назовем так.

Морис потер лоб и нахмурился. Сбиваясь на каждой фразе, приступил к скучноватому на его взгляд повествованию. Да и что там было рассказывать? Школа, как у всех, потом ПТУ, первые групповые пьянки в колхозах, работа станочником, короткое бригадирство. Увольнение. Еще одно увольнение. Строй-шараш-монтаж, заявление по собственному, халтуры, снова шараш-ералаш и снова халтуры…

Где-то на подступах к истории с квартирой он заметил, что «командир» спит. Морис обиделся. Какого же черта он молотит языком! Не сам же он это начал!.. Ковырнув в ухе, Морис подумал о том, что вот бы подойти к бортпроводнице и напомнить о тех чашечках с лимонадом. Он-то ведь не пил, а положено. И отомстил бы таким образом уснувшему слушателю. Бывший бомж усиленно завертел головой, отыскивая стюардессу с напитками. Но той уже и след простыл. Делать было нечего, с сухостью в горле пришлось примириться. Лучше бы, конечно, тоже заснуть, но сон отчего-то не шел.

Где-то позади полушепотом начали обсуждать возможность авиакатастрофы. Морис со вниманием прислушался. Беседующих волновал тот подозрительный факт, что пассажирам не выдают парашютов.

– ..Дюралевые заклепки, я знаю. Семь лет, и полная непригодность… Оттого-то крылья и болтаются.

Морис выглянул в иллюминатор. Левое крыло и впрямь слегка раскачивалось.

Дела!.. Он мысленно присвистнул. Холодок ящеркой пробежался по спине. Тем не менее он продолжал вслушиваться. Вопреки здравому смыслу жутковатое притягивало. Так дети запираются в чуланы, стращая друг дружку пугающими побасенками. В одном черном-черном доме, на черном-черном столе стоял черный-черный гроб…

– Самое сложное – посадка, – продолжали бубнить сзади. – Если не та скорость или не тот ветер, стойка с шасси сразу переломится. Там же всего сантиметров десять-пятнадцать в диаметре. А тут – десятки тонн!

– Я слышал, в такой момент нужно в калачик свернуться, как эмбрион. Тогда больше шансов уцелеть.

– И на колени что-нибудь мягкое класть. Свитер, к примеру. Специально не сдавать в багаж.

– А я и забыл!

Кто-то из знатоков тут же обрадовал известием, что забыли не только о свитерах, но и о продувке, а это при наборе высоты тоже одно из необходимейших условий.

– Очень просто! Как у аквалангистов. Зажимаешь ноздри пальцами и дуешь.

– Куда дуешь-то? Через рот, что ли?

– Сам ты через рот!..

Морис обхватил пальцами крылья носа, дунул что есть силы. Треснуло где-то в ушах и затылке. Перед глазами поплыли радужные круги. Он испуганно распахнул рот, часто задышал. Хороший совет, нечего сказать!

Братья башкиры, сидящие впереди, балагурили о более понятных материях.

– И вот эта дура мне, значит, говорит. Дай, говорит, плойку, Вадя. Плойка это у них такая хреновина для завивки волос. Ну я, наивный, и дал ей – рукояткою вперед, как все нормальные механики…

– Га-га-га!..

– Чего ржете! Кто же знал, что эта штука такая горячая?

– А паяльник ты бы ей тоже ручкой вперед протянул?

– Скажешь тоже. Я же не осел… И потом – зачем ей паяльник?

– Ну, мало ли. Плойку, к примеру, починить.

– Она починит, как же! Она ножик перочинный заточить не сумеет! Стул раз сломался, так, слышь, гвоздь там один-единственный вбить надо было. А эта дура взяла шуруп и давай его щипцами вкручивать. Дескать, я не могу, так приходится ей. Вот и навертела.

– Га-га-га!..

Морис снова уткнулся в иллюминатор. Самолет как раз заходил на крутой вираж, салон перекосило, и далеко внизу проблеснули множественные огни незнакомого города. На пару мгновений возникло ощущение невесомости, живот неприятно подтянуло. Морис поджался. Вот так оно и получается. Дюралевые заклепки, обломившиеся крылья… А город подумал, ученья идут, и так далее…

Стараясь выглядеть невозмутимым, он достал вязаную шапочку, еще раз примерил. Шерсть хоть куда и рисунок приличный, но если бы на пару размеров побольше! Всего-то на парочку! Аккуратно сложив головной убор, он спрятал его в карман. По приезду надо будет замочить в горячей воде и натянуть на кастрюлю. Посудину выбрать литров на шесть. А то и на восемь – для надежности.

С благостной мыслью о кастрюлях и перспективах усовершенствования полезного подарка Морис и уснул. Уснул неожиданно быстро, даже не успев осознать, что засыпает.

Во сне ему привиделся ревущий ипподром, зубчатые, похожие на кремлевские стены барьеры, через которые приходилось сигать, напрягая мышцы рук и ног. Морис был резвым скакуном и мчался, не жалея сил. Наездника, лупцующего бока плетью, он отчего-то никак не мог разглядеть, но имя жокея оглушительно скандировали трибуны:

– Ге-на! Ге-на!..

***

Исследование родины Геннадия было решено начать с посещения ресторана в аэропорту. Такой старт в особенности обрадовал Мориса. Преисполненный предприимчивой энергии, он отчеркнул грязным ногтем в меню не менее полудюжины блюд. «Командир» на это ничего ему не возразил, однако сам ограничился скромным салатом и стаканом сока.

«ВЫ ПРИБЫЛИ В ЗАРАЙСК» – уведомляла неоновая надпись за окнами. Геннадий помахал мерцающей фразе вилкой.

– Се мон виль наталь, – торжественно пояснил он. – Родина, брат! Мать и мачеха в едином лице…

Морис уважительно покачал лобастой головой, но от главного не отвлекся. Тарелку за тарелкой он подчищал все, что принесла темноглазая девица в кружевном передничке.

– Сколько с нас, инфузория-туфелька? – улыбчиво осведомился Геннадий, когда компаньон наконец-то управился со снедью. «Инфузория-туфелька» тут же извлекла на свет божий красивый блокнотик, чтобы удивить суммой, от которой настроение Мориса несколько упало. Но Геннадий лишь добродушно посмеялся.

– Родина дорогого стоит! – провозгласил он.

На улице, яркой и по кромки крыш залитой солнечным светом, «командир» немедленно распахнул руки и выкрикнул:

– Вот она! Страна Мэпл-Уайта! Сюда я рвался и здесь стал тем, кем не стану более нигде… Лямки подтяни, чайник! Не рюкзак, а жопа какая-то!

Последняя фраза была обращена к проходившим мимо туристам. Тот, кого Геннадий окрестил «чайником», оглянулся с яростным изумлением. Туристы были вооружены топориками и альпенштоками, насчитывалось их не менее взвода. Морис опасливо ткнул Геннадия в бок.

– А ну, как сбросят вещички и повернут к нам?

– Ничего страшного. Ты отправишься к ним навстречу. Навроде парламентера. И подробненько растолкуешь про мой пушечный удар. Им ведь еще на Джомолунгму переться, так что рисковать не станут.

– Где ты, кстати, выучился таким ударчикам?

– Были учителя, Морис. В превеликом избытке. Плюс конспективный анализ книги «Джиткундо». Метод без всякого метода.

– Такие всякие штуки я уважаю!

Они зашагали к автобусной остановке. По дороге «командир» щедро одаривал нищих червонцами, и, глядя на них, норовящих уцепить Геннадия за руку, благодарно облобызать, Морис чувствовал подобие брезгливой жалости. Сам он уже причислял себя к иной когорте. Он превратился в дворняжку, обретшую хозяина, щеголяющую в новехоньком ошейнике.

Мимо брели рыбачки. Загорелые и запущенные, в безразмерных стоптанных валенках. Разумеется, Геннадий помахал рукой и им.

– Как улов, марейманы? Не перевелась еще севрюга в наших водах?

– А вот сходи и погляди.

– И схожу! – пригрозил Геннадий. – Только вам уж делать там будет нечего.

Тягая за собой санки с ящиками, рыбаки снисходительно хмыкали. Отсидевшие ночь на льду, усталые, недоспавшие, они напоминали впряженных в постромки бурлаков. Собачешка размерами с котенка лежала в бесхозной коробке из-под апельсинов и оттуда с визгливой ленцой облаивала прохожих.

– Интересно, мог бы ты такую выдрессировать?

Морис взглянул на собачонку, затем на Геннадия. Ночью в самолете, рассказывая о своей жизни, он успел поведать об одной из своих многочисленных профессий – инструктор-кинолог. За десятку, вырядившись в ватное рубище, бомж травил несмышленых собак, вырабатывая у них агрессивные навыки. Иной раз в день выходило по паре сотен. Тем паче, что перед коллегами он имел явное преимущество. От него всегда попахивало спиртным, и оттого псов не нужно было дразнить и раззадоривать. Они бесились, едва завидя ряженую жертву. Так или иначе, но с собачьей природой Морис освоился и мог бы многое что порассказать о четвероногих друзьях, в особенности об их дружеских зубках. Кивая на визгливую собачонку, Геннадий, вероятно, это и имел в виду.

– Я думал, ты спал.

– Ты прав, спал. Но что мешает спать и слушать?

– Так ты все слышал? – Морис не мог скрыть изумления.

– Разумеется! И слышал, и помню. Про змей-башку, которую ты ловил в Казахстане, про щук, которые дохли, обожравшись хамсой, про калужонка, якобы вытянутого тобой лично семь лет назад.

– И вовсе не якобы!

– Якобы, якобы, Морис! Уж мне-то отлично известно, как непросто поймать этого гиганта.

– Не веришь, не надо, – рядом с широким шагом начальства Морису приходилось семенить. – А про арбуз? Что я говорил про арбуз?

– То же, что и про щук, – Геннадия невозможно было смутить. – Ты ездил в Москву, хотел сходить в театр на Таганке. Билетов не достал и со злости слопал в каких-то развалинах огромный арбуз.

– Точно! – Морис радовался, как ребенок. К его биографии проявили интерес. Более того – ее обсуждали вслух! – После того арбуза я чуть не помер. Бегал мочиться за каждый дом.

Геннадий согласно кивнул.

– Это не калужонок в полцентнера, этому верю. Только грустная она твоя биография, Морис. Все вокруг еды да обжорства.

– А рыбалка, а собаки?

– Верно, было. И завод был, и станочное производство. Я не перечеркиваю все оптом. Но не забывай: впереди Потемкинская лестница! Если шлепать по прямой, а не по ступеням, быстро скатываешься в жлобское сословие…

Геннадий остановился так внезапно, что Морис по инерции убежал далеко вперед. Оглянувшись, не сразу понял, в чем дело. В конце концов сообразил, и знакомое недоброе чувство холодком наполнило грудь. Геннадий смотрел на наперсточников. Он не улыбался, взор его был более чем откровенен, на щеках под сухо натянутой кожей ходили злые желваки.

Морис действовал по наитию. Подбежав к Геннадию, решительно ухватил за руку.

– Пошли, командир. Ну их к дьяволу! Это сейчас везде. И крыша у них, наверняка, солидная.

Геннадий неохотно подчинился.

– У нас там этого не было.

– Где там? За рубежом, что ли?

Геннадий промолчал, и Морис заторопился, не давая ему времени на принятие роковых решений.

– Удар, конечно, ударом, только ведь это тебе не туристы. Они ж волки! Этим и живут. Ты бы вот сейчас подошел к тому клоуну, что народ дурит, а справа и слева еще бы пара субчиков образовалась. И бить они умеют не хуже тебя, не сомневайся.

– Ну уж…

– Точно говорю! А хуже того – мильтон бы подгреб и в пару секунд оформил задержание.

– Чье задержание?

– Да наше, конечно! Они за то и мзду берут. Обязаны опекать от правдоискателей.

На всякий случай Морис оглянулся. Они стояли уже на автобусной остановке, но машин пока не было видно. Когда было нужно, Морис умел ориентироваться быстро. Изучив таблицу расписаний, выдал Геннадию исчерпывающую информацию:

– Три номера поселковых, два идут в город. Если до центра, то на шестом, второй, кажется, едет дальше.

– Едем в гостиницу! – распорядился Геннадий.

– Как скажешь, командир.

– Мы ведь договорились? Живем без «командиров». Ну-ка, повтори мое имя!

По складам, как первоклашка, Морис произнес имя Геннадия, и немедленно вспомнился нелепый сон – барьеры и улюлюкающие трибуны. «Не к добру,» – решил Морис и поежился.

– А почему в гостиницу? Ты же говорил, что родился и вырос здесь?

– Ты думал, мы отправимся к моим родным? – в голосе Геннадия впервые прозвучала горечь.

– Мои родные, Морис, не здесь.

– А где?

– Далеко. Очень далеко. На автобусе не доедешь. В них, понимаешь, возобладал птичий инстинкт, и они полетели на юг, к теплу и супермаркетам. Тащили с собой и меня, но не вышло. Мальчик всегда мечтал быть патриотом…

Чихая и фыркая, к остановке подкатил старенький автобус, беседу о родне пришлось прервать.