Читать книгу ГАСТРОЛЕР - Андрей Щупов - Страница 5

Окна в автобусе, искрящиеся и загадочные, напоминали о новогодних сказках. Кое-где красовались отпечатки детских ладошек. Морис, получив первое зарайское поручение, послушно сходил к компостеру и продырявил абонементы.

– Совсем цивильно, – он щербато улыбался. – Уже отвык.

– Завтра будет еще цивильнее. Отправлю тебя к стоматологу. Мне нужен курьер-красавец, курьер-элегантэ!

Улыбка Мориса погасла.

– Я к стоматологу не хочу! Так мы не договаривались!

– Не боись! Потребуем лучшую анестезию, усыпим, свяжем, обезболим. Зато станешь самым видным парнем на деревне. Все модные девчонки будут на тебя оглядываться.

– Ага, как же! Будут они!..

– Будут, Морис. Куда они денутся. – Геннадий нагнулся к изукрашенному изморозью окну, монеткой протер лунку.

– Стоп, машина! – пугая пассажиров, он ринулся к кабине шофера. – Останови, родной! Нам прямо здесь…

Спустя минуту они стояли посреди дороги и пялились на окружающий их лес. Шоссе сбегало вниз, и там километров в двух-трех начинались кварталы Зарайска. Только сейчас до Мориса дошло, чего, собственно, Геннадий добивался. Автобус высадил их на вершине холма. Город лежал перед ними, как на ладони. Несколько заводских труб, чадящий газовый факел, легкая дымка над центральными районами.

– Вот мы и дома! – значительно произнес Геннадий. – Ты знаешь, в детстве, слыша, заводские гудки, я не сомневался, что это гудят пароходы. Выходя на балкон, я смотрел на облака и представлял себе морские просторы. Это ведь почти одно и то же, правда? И пароходы, и облака имеют возможность бороздить пространство. Они видят то, чего не видим мы, – тропические закаты, лохматые пальмы, крокодилов, греющих брюхо на берегу. Только лет в семь-восемь мне объяснили, что ни моря, ни крупных рек в Зарайске не наблюдается, а значит, нет ни причалов, ни пароходов… – Геннадий тряхнул головой. – Тем не менее, операция «Валиор» продолжается! В сущности мы на подступах к цитадели!

– Однако топать до этой цитадели прилично, – пробормотал Морис.

– А мы напрямки двинем – лесом! – Геннадий махнул куда-то вправо. – Подышим озоном, фитонцидами, пообщаемся с природой.

– Так это ж по сугробам чапать!

– А ты как думал! Испытания продолжаются! – Геннадий храбро шагнул с дороги и тут же провалился по колено. – Пойми, Морис, миновав эту полосу препятствий, мы станем полноправными целинниками. Ты не хочешь именоваться целинником?

– Я не хочу воспаления легких, – Морис все еще топтался на дороге.

– Беда какая! Заболеешь, вылечим! Ну же! Смелее. Взгляни на этот очаровательный лес и ты поймешь, что дикие звери не столь уж глупы.

– Еще бы! У них шкура, подшерсток.

– А у тебя разум! Или разум ничего не стоит?

Аргумент представлялся скользким, но бывший бомж все же послушно шагнул в снег.

– Кстати, Морис! Что такое елка, ты знаешь?

Ответа не последовало. Видимо, Морис не знал, что такое елка. Простые вопросы всегда озадачивают.

Геннадий, успевший пропахать в сугробах основательную борозду, обернулся.

– Елка, Морис, это пушистый зверек с зеленым мехом. Только вообрази, эту элементарную истину я узнал совсем недавно от четырехлетнего карапуза. А до этого не знал, представляешь!

В грудь осторожничающего Мориса с треском вонзился снежок. Потеряв равновесие, бывший кинолог и бывший станочник опрокинулся в рыхлую целину. Целинник из него получался неважный.

***

Подлесок преодолели с трудом. Несмотря на то, что температура здесь значительно отличалась от благовещенской, Морис основательно продрог. Причина таилась в ветхости его одежонки, и Геннадий сходу пообещал купить новоиспеченному ординарцу роскошную заячью шубу. К шубе добавил валенки и фирменные штаны с подстегом.

– Мне бы кальсоны. Шерстяные, – возмечтал Морис. Он вдруг уверовал, что любое самое фантастическое желание будет исполнено. Геннадий Килин не разочаровал компаньона.

– Будут тебе и ванна, и кофе с кальсонами! – Геннадий указал куда-то вдаль, где угадывалось что-то весьма напоминающее зону. – Видишь? Это мой танковый полк. Учебка.

Свою собственную армию Морис успел благополучно забыть и к пояснению гида отнесся равнодушно. Учебка есть учебка. Она из тех зол, что неизбежны в человеческой жизни. Лучшее, что надлежит сделать, это миновать ее побыстрее – и еще быстрее забыть. Как подножку недруга, как несмываемую бомбу, пущенную с высоты коварным вестником мира. В конце концов, как очередное препятствие… Морис потихоньку начинал рассуждать категориями «начальства».

Облепленные снегом с ног до головы, на подходе к городу они сунулись в спортивный комплекс. Геннадий ограничился тем, что попросту отряхнулся. Он был без шапки, но это его нимало не смущало. Морис же с охами и ахами немедленно подсел к батарее парового отопления. Свои разноцветные варежки – женскую, малиново-узорчатую, и безликую серую, он выложил поверх ребристого радиатора, после чего принялся расшнуровывать ботинки. Носки шерстяные, продранные на пятках, и носки хлопчатобумажные, похоже, вообще не имеющие подошвы, он бережно присовокупил к варежкам. Сторож комплекса, животастый старикан со вставными, завидной белизны зубами, что-то заворчал, но Геннадий умиротворил его, рассказав, что когда-то – лет пятнадцать назад занимался на здешнем манеже и даже слыл за подающего надежды. Фамилию он, правда, назвал чужую, но к удивлению Мориса, доверие старика моментально окрепло. Подобрев, сторож сложил на животе веснушчатые руки и умиленно склонил голову набок. Он напоминал сейчас ласковую старушонку, следящую за копошением любимых внуков. Вдоволь налюбовавшись на гостей, он уковылял в громыхающие дебри спорткомплекса, может быть, затем, чтобы порадовать тренерский коллектив приходом ученика-любимчика.

– Ты же говорил, тебя Килин зовут?

– Верно, не отказываюсь. Только, видишь ли, местную знаменитость кличут немного иначе.

С запозданием Морис обратил внимание на стенд с фотографиями. Вверху золотилась фраза: «Они – наша гордость!» Тут же наличествовали закорючки дат и спортивные звания. Было ясно, что фамилию здешнего чемпиона Геннадий позаимствовал со стенда.

– Ну как? Обогрелся?

– Какое там! – Морис тем не менее понял, что от него требуется, и в обратной последовательности стал обряжаться в пестрое свое хозяйство. Пока он облачался, Геннадий приблизился к дверям ближайшего зала и залюбовался сценой обучения таинству мастерства. Тренажер, на котором тужилась пигалица лет восьми-девяти, скрипуче вытягивал одну и ту же ноту, всякий раз заканчивая ее кузнечным грохотом.

– Там что-то застревает, – жаловалась пигалица.

Тренер, абсолютно лысый, в ширину и высоту примерно одинаковый, ненормально быстро размахивал руками и тоненько кричал:

– Ничего не застревает! Это специально! Там эксцентрик такой! Эксцентрик, понимаешь, балда!..

Непонятливая балда часто кивала, и тренажер опять принимался скрипеть и грохотать. Вздернутый носик девчушки подрагивал, вторя мышечным усилиям. Тренеру она не верила. Проклятый эксцентрик все равно где-то застревал.

– Готов? – Геннадий обернулся.

– Битте-дритте! – компаньон стоял у радиатора в позе мальчика, играющего в часового. С варежек на пол капала оттаявшая грязь, на том и на другом ботинке шнурки были завязаны крупными девичьими бантами.

– Вижу, что готов, – «командир» довольно улыбнулся.

***

– Милая, почем нынче – арендовать средних размеров зал?

С таким вопросом Геннадий обратился к коридорной. Просто так, как бы между делом опустил на ее столик червончик.

– Для поминок или для свадьбы?

– Ну, скажем, для юбилея. Юбиляр богат, знатен и никак не желает осрамиться.

– Можно арендовать зал в ресторане, а можно в столовой. Цены, конечно, отличаются. В столовой дешевле раза в три, – кудрявая, как негритенок, брюнетка вытянула губы приветливой дугой, но ничего кроме дуги не вышло. То ли она устала улыбаться всем и каждому, то ли вовсе не умела этого делать.

– Естественно, мы предпочитаем ресторан. И желательно высшей категории! Но любопытно бы знать сумму. Дабы не крякнуть в ответственный момент.

– Ну, тогда я не знаю, – служащая задумалась. – Наверное, много. Это вы там спросите. У них.

– Там и у них? Обязательно воспользуюсь советом!

Отходя от столика, Геннадий покрутил перед лицом Мориса пальцем.

– Запомни, кинолог! ТАМ и У НИХ знают все и про все. Но попадать ТУДА отчего-то никто не торопится.

– И опять-таки дорого, – вставил Морис.

– Что дорого? Где?

– А везде, – Морис зябко повел плечами. Он все еще не согрелся. – И у них, и у нас. В общем везде.

Геннадий после секундного размышления одобрительно похлопал его по спине.

– Еще немного, и ты станешь настоящим дипломатом. В сущности говоря, наука несложная: словообильный туман и обаятельный хохоток, не икать и не чесаться. Даже когда вспоминают и чешется.

– И все?

– Нет, разумеется. Еще надо уметь правильно класть ногу на ногу. Но этому я тебя научу в два счета.

– Чего же все туда не бегут? В дипломаты? Раз так просто.

– Почему же, бегут. Да только не добегают. У нас, Морис, не бежать надо, а выдираться и вырываться. Как поется, из сил, из всех сухожилий. У кого хватает силенок, тот и начинает жужжать.

– Жужжать? Почему жужжать?

– Потому что жужжать, Морис. Вырвавшиеся из паутины всегда жужжат, – Геннадий покосился на приятеля и коротко пояснил. – Радуются.

***

С каким наслаждением Морис вытянулся бы на белоснежных простынях. Косточки ныли и взывали, но тиран-деспот погнал его в баню.

– Выше ногу, шире шаг! – рокотал он. – Еще одиннадцать не прокукарекало, а ты – спать! Нет, милый, – в баню! Избавляться от окопных вшей!

– Чего я там в бане не видел? – угрюмо возражал Морис. Он тянул резину, задом прижимаясь к горячему радиатору. Паровое отопление было его любовью – не первой, но последней, – главнейшей и наиважнейшей деталью любого помещения. Точно железный болт, Морис припадал к этому могущественному магниту, блаженно замирая.

– А что ты там видел, хотел бы я знать? – Геннадий поочередно швырял компаньону старенькую одежонку. – Запомни, мон шер, в бане есть все! И риск, и веники, и Потемкинская лестница! Кстати, по пути забежим в магазин за кальсонами.

С последним трудно было спорить, и вскоре они уже шагали по улице. Роскошный Дон Кихот и бомжеватый Санчо Панса. Кое-кто из прохожих оглядывался, но шагали они размашисто, и взгляды оставались за кормой. Снег не падал и не сыпал, – он тянулся к земле мириадами крохотных парашютистов, которые делали все возможное, чтобы подолее удержаться в воздухе. И приходилось часто утирать лицо, к которому белые диверсанты липли с большой охотой.

В магазине кальсон не оказалось. Морис было приуныл, но, к его удивлению, Геннадий величественно извлек на свет божий все тот же волшебный портмоне, и фокусы начались.

Купили огромных размеров спортивную сумку, в которую уложили новехонький костюм-тройку, несколько рубашек и белье для Мориса. Сверху набросали бритвенных наборов, лосьон с одеколоном, расчески и авторучки, карманный калькулятор, блокноты и зубные щетки. Геннадий сам подобрал напарнику галстук. Себе, чуть поразмыслив, купил бабочку.

– Читай табель о рангах, – загадочно бросил он.

Обойдя один за другим все отделы, они набили сумку до отказа. Захмелевший от осознания свалившегося на него богатства, Морис покорно волок тяжеленную сумку. Он уже не помнил, что именно они купили, а от чего решили воздержаться. Голова шла кругом. В этот момент он боготворил Геннадия. Магазин неустойчиво дрожал, временами выплывал из поля зрения. Вместо вещевых отделов и продавцов Морис видел себя, важного и солидного, попыхивающего сигаретой, в костюме-тройке забредающего на родной благовещенский вокзал. Бомжи начинали шевелиться на своих насестах, шушукаясь, указывать пальцами в его сторону. Потом самый храбрый, к примеру, тот же Никита-охотник подруливал ближе и робко интересовался временем. Из жилетного кармашка выныривали серебряные часы, щелкала крышка, и Морис вполне корректно выдавал справку о времени. Потом, как бы узнав сотоварища по прошлому, без тени брезгливости хлопал его по вшивому плечу и незаметным движением всовывал в одну из прорех сотенную ассигнацию. Они расставались, а вечером в своей хате, полтора на полтора, Никита вдруг обнаруживал деньги и утирал локтем благодарную слезу. Он, конечно же, догадывался, кто послал ему этот подарок, и на утро спешил поделиться новостью с коллегами…

Неподъемная сумка била Мориса по бедру, вырывая из миражей. Геннадий тормошил приятеля и вел сказку по положенному кругу. В последнем отделе засаленное пальтецо Мориса сменила меховая куртка, а в руку ему ткнулась упакованная в чехол гитара. После чего, заглянув в портмоне, Геннадий присвистнул.

– Дорогонько же обошлись твои кальсоны! Только на баню и осталось.

Морис ничуть не обеспокоился. Он видел, как в гостинице перед походом в магазины Геннадий отслюнявил от пачки сотенных тоненькую стопочку. Эту стопочку они только что и приговорили. Хватило у него ума и разгадать нарочитую неосторожность «начальника». Пряча деньги у него на виду, Геннадий лишний раз испытывал компаньона «на вшивость». Морис тогда не удержался – с ехидцей ухмыльнулся. Стреляного воробья на мякине не проведешь! Был он все-таки не дурак и был он в меру честен. Даже чужого подставлять – не самое приятное дело, а уж своего-то – вовсе грех!

В бане сумку отдали на хранение старичку гардеробщику, за что Геннадий презентовал последнему пузырек одеколона. Предварительно забрали кое-что из обновки Мориса. Старые лохмотья было категорически приказано «сжечь и развеять», что Морис покорно и исполнил, правда не без некоторой щемящей жалости. С лохмотьями отходил в небытие весомый ломоть его жизни. Не самый лучший и не самый сытный, но ведь жизнь не перепишешь! Что твое, то твое.

Мылись и парились истово. На последнюю мелочь Геннадий раздобыл пару приличных веников и теперь радостно измывался над изнемогающим от жары Морисом.

– Я не выдержу! – скулил тщедушный напарник. – У меня же сердце!

– У всех сердце, терпи! – бронзовотелый и мускулистый Геннадий прикладывался к его ребрам терпким березовым листом и громогласно вопрошал:

– А Потемкинская лестница? А Джомолунгма?

Морщась от хлестких ударов, Морис вбирал голову в плечи и сутулился, как старик.

– Это еще что за номера! А ну грудь колесом! И чтоб осанка! – Геннадий не давал ему продыха. – Баня есть риск, Морис, но риск благородный! Сколько здесь разного добра водится – и вошляки, и тараканы, но кто ходит в баню, всегда в курсе, всегда с нацией! – отшвырнув веник в сторону, он присел рядом. – На месте президента гонял бы сюда депутатов силком. Вот тогда бы точно за ум взялись.

В душе, в одной кабинке лил кипяток, в другой струилась ледяная вода. Ругаясь, в обеих кабинках голозадые мужики накручивали вентили, и растерянная вода шарахалась из труб в трубы, полярно меняя температуру потоков. Скоренько разобравшись в ситуации, Геннадий прогнал мужичков и в полминуты организовал теплый дождик. Из душа они вышли розовые и чистые. Морис двинулся было к предбаннику, но его живо поймали за руку.

– Куда вы, принц? А самое главное?

С шайкой в руках Геннадий подступил к напарнику, и тот понял, что это действительно главное. На пылающее после парилки и горячего душа тело обрушился по-зимнему обжигающий водопад. Морис хотел взвизгнуть, но не смог. Грудь сперло от холода, на секунду-другую сердце остановилось.

– Худая баня без веника, но без обливаний, без проруби и снега она – вовсе не баня. В следующий раз сделаешь это самостоятельно.

Морис подумал, что до следующего раза еще следует дожить! Пока Геннадий с кряканьем выливал на себя тазик за тазиком, он украдкой поспешил в раздевалку. Его волновала судьба обновки. Лучше других он знал, какие надежды возлагают иные бичи на баню. Тот же Никита порой покидал раздевалку разодетым в пух и прах. Хозяину «одолженного» милостиво оставлялись поношенные шмотки и какой-нибудь обмылок, что в общем-то считалось даже не воровством, а честным обменом.

На одежду, по счастью, никто не позарился. Бдительно оглядев предбанник, Морис пристроился костлявым задом на лавочку. Он был богат и счастлив. Странно, но думая о Геннадии, парне с явной ненормальщиной в мозгах, болтающем всякий вздор, он ощущал томные и по сию пору незнакомые порывы преданности. И пришла вдруг громоздкая мысль, что способность любить живет в каждом. Однако хроническая невостребованность порождает неизящные формы, и оттого жертвы любят своих мучителей. Интерес, неравнодушие окружающих – чего только не выкаблучивают людишки ради этих драгоценных штучек.

Морис протяжно вздохнул. Подобные рассуждения являли для него занятие не совсем привычное. Одна-единственная мысль утомила, превратив в согбенного старичка. Все мудрецы – старички. Независимо от лет. Блуждание внутри себя старит. Он продолжал думать, но это было уже иное. То есть, может быть, ему только казалось, что он думает. Вскользь, легоньким плужком некто бороздил неухоженные пашни полушарий. Одинокое солнце жгло, полный разброд царил на этих самых пашнях. Кто-то сеял, кто-то жал, многие удобряли почву, присев на корточки. Да и пахарь, подгонявший лошаденку, тоже не ведал, куда правит. Правилось как-то само по себе. Без особой его воли.