Читать книгу Бас, Кулак и Гитара - Андрей Щупов - Страница 3

Это был сон, и это была явь. Копченые щучки понравились всем. Дольше коптили, чем ели. Всю добычу срубали в пятнадцать минут. Потому и посыпались к озеру с ружьями, как какие-нибудь взбунтовавшиеся стрельцы с пищалями.

Накрапывал дождь, озеро чуть парило, торфяной оттенок придавал ему мрачноватый вид. Лох-Несский водоем, судя по всему, мало чем отличался от нашего. Разве что глубиной…

Двое пловцов кролем пенили воду вкруг мыса, еще один бултыхался возле глинистого обрыва. Я решил, что перехитрю всех и поплыву к самому удачливому месту – к плавучим островам. Пусть далековато, зато с пустыми руками точно не вернусь… Оскальзываясь на камнях, я зашел в воду по грудь, склонившись, ополоснул маску. Прямо подо мной на илистом дне шевелил усами белесый рак. Я подразнил его наконечником гарпуна, он воинственно растопырил клешни, неуверенно попятился.

– Живи покуда, – я стиснул загубник и рванул прямиком к плавням. Именно там пресноводные барракуды любили караулить неосторожных окуньков. Собственно говоря, острова эти нельзя было назвать плавучими, кое-где они намертво срастались с дном, и все-таки на большей части под слоем кореньев и дерна оставалась свободная вода – схорон, которого и держались щуки. Хищницы таким образом караулили рыбешек на границе света и тени, мы в свою очередь выслеживали их самих.

Возможно, виновата была выпитая под щучек водка, а может, подшутили надо мной сгущающиеся сумерки, но беда случилась, а я так и не понял, как это произошло. Под плавень я нырнул, набрав полную грудь воздуха и какое-то время плыл вдоль кромки, глазами отыскивая знакомый абрис хищниц. Впереди мелькнул щучий силуэт, но я даже не успел поднять ружья. Одно мгновение, и пресноводная субмарина испарилась. Значит, уже знала, что это за опасное сочетание – человек с ружьем… Вновь запотела маска, я впустил чуток воды, помотал головой, возвращая стеклу прозрачность. Пространство вновь прояснело, но я вдруг с ужасом сообразил, что не знаю, где край плавня. Все кругом стало одинаково пасмурным, и все те же призрачные раки равнодушно копошились на дне в поисках корма. Паника ударила в мозг, как пробка от шампанского, я ринулся в сторону, откуда, как мне казалось, я только что приплыл. Пять метров, десять… Плавень и не думал кончаться. Надо мной лохматился кореньями все тот же черный свод. Мне стало жутко. С необычайной ясностью до меня дошло, что жить мне, возможно осталось не более минуты. Сердце пошло биться судорожными толчками. От недавнего беззаботного состояния не осталось ни следа. Как же все глупо стряслось! Глупо и нелепо!.. Я стиснул пальцами горло, пытаясь успокоиться. В голове зазвучал голос инструктора, которому когда-то мы сдавали экзамен по подводному ориентированию. Что-то из советов заблудившимся подо льдом. Всплыть и ждать помощи, экономя воздух. Тот же, что караулит у проруби, заметив обрыв троса, немедленно вызывает подмогу. Подразумевается, что в теплой палатке должен находиться в полной боевой экипировке еще один аквалангист. Нырнув следом на страховочном тросе, он плавает кругами, все более и более удаляясь от полыньи. Тот, что ждет помощи, смотрит в оба. Если не спасателя, то уж трос наверняка заметит! Неплохо придумано, только вот незадача, все это годится для обормотов с аквалангами, а что делать в нынешней ситуации мне?

Что-то в голове все-таки проключилось. Стараясь неторопливо работать ластами, я поплыл, описывая неровный круг. Без троса, просто на глазок. Единственный шанс добраться до свободной воды. Плохонький, но шанс. Метров семьдесят я еще как-нибудь одолею, значит, успею исследовать территорию радиусом в десять-пятнадцать метров. Не густо, но иных вариантов нет. Можно, конечно, метнуться наудачу в каком-нибудь одном направлении, однако это уже откровенная игра в рулетку. Пять патронов и только одно гнездо барабана пустует. Такой расклад меня не устраивал…

Просвет, показавшийся впереди, вернул надежду. Работая руками, я ускорился. Увы, меня ожидало разочарование. Это оказался не край плавня, – вечерний воздух, жизнь и свободу густо перечерчивали древесные корни. Я оказался возле своеобразной полыньи диаметром в каких-нибудь жалких полметра. Чтобы выбраться на поверхность мне надо было разрушить эту природную решетку, каким-то непонятным чудом протиснуться меж всех этих пут. Впрочем, вопрос так не стоял. Быть или не быть и жить или не жить – именно так формулировалось нынешнее мое задание. И быть, и жить, ой, как, хотелось! Хоть с оговорками, хоть без… Вытащив из ножен водолазный тесак, я разъяренным бульдозером вонзился в это древесное мессиво, пальцами, головой и сталью кромсая дерево, взбаламучивая воду, распугивая снующих вокруг мальков.

Верно, говорят, что в экстремальных ситуациях у человека просыпается сверхсила. В ту минуту я познал это на собственной шкуре. Маска, трубка и ружье – все осталось там. Полуослепший, исцарапанный в кровь, я вылез посреди островка и, жадно распахнув рот, стал пить и глотать сладостный воздух. Капли дождя остужали пылающее лицо, хотелось смеяться и плакать. Может быть, даже навзрыд. Цепляясь руками за кочки, я выполз на сушу окончательно. Лунка грязной воды была совсем крохотной, но именно это оконце меня и выручило. Озеро поблескивало метрах в тридцати. Никакое плавание кругами меня бы не спасло. Спасло провидение, спас ТОТ, мановением которого на этом островке появилась эта маленькая полынья. Так мне, во всяком случае, хотелось думать.

Поднявшись на дрожащие ноги, я двинулся в сторону берега. Ни щук, ни раков больше не хотелось. Я остался жив, этого было достаточно…

Мне часто снились потом эти мгновения. Стремительный переход от ожидания смерти к сладкому освобождению. Словно издеваясь, память трепетной рукой смахивала пыль времени с потускневших видеокадров. Вот и теперь, спустя годы, все вновь вернулось. В мельчайших подробностях. Отчего? Почему?.. Может, как некое предупреждение? Как очередной укор совести?.. Впрочем, все могло обстоять гораздо проще: сон навеял дождь, что стучал по крышам. Небо над Бусуманском, как и тогда – над ушедшим в былое Таватуем, сумрачно плакало, хмарь зябким клейстером окутывала вселенную. Не без труда мне удалось снова забыться в дреме. Чтобы не слышать дождя, голову я накрыл подушкой.

***

Утром я уже ничего не помнил. Да и к чему вспоминать, когда все разительно переменилось. В природе, а значит, и во мне самом. Открыв глаза, я сразу понял, что мне хорошо, что некто нажал невидимую кнопку, озарив затхлые уголки мироздания теплым светом. Плотная пелена туч, зависших над Бусуманском, спешно рассеивалась, любопытствующее солнце, этот зрачок небесного великана, нашло таки брешь, жарко глянув на землю. И тотчас случилось чудо: над морем, видимым из нашего окна, распахнулась радуга – яркая, огромная, новорожденной спелости. Она казалась материальной и плотной, провоцирующей с разгона взбежать по ее округлой спине до самого верха. Поднявшись, я завороженно приблизился к окну. Посмотреть было на что. Солнце продолжало дробить остатки туч, рассеивая их в прах, обращая в бегство. Мир на глазах расцветал, наполнялся играющими бликами. Спать уже было просто невозможно. Хищным движением, точно прижимая кошачий хвост, я наступил на солнечного зайца. Ничего не вышло, он даже не ворохнулся, легко и просто оказавшись сверху. В этом и таилась загадочная мощь солнца. Сила всех истинных мудрецов – всегда оказываться НАД обстоятельствами, как бы их ни душили и ни прижимали.

Стараясь ступать тихо, я выбрался на крыльцо. Во дворе уже кипела своя особая жизнь. Куры, вздрагивая головами, бродили взад-вперед, что-то бодро склевывали с земли, удовлетворенно кудахтали. Горластые воробьи стремительно пикировали им в лапы, воруя чужое и потому более лакомое. Под кустом колючей ежевики сидела девочка. На коленях она держала пару котят и с прилежностью будущей отличницы учила их мяукать.

– Вы котята, вы должны говорить «мяу». Слышите? Ну говорите же! Мяу, мяу!

Слабые пушистые создания возились, пытаясь вырваться из плена, однако мяукать наотрез отказывались. Зато громко мяукала их мать, с беспокойством описывая круги вокруг девочки. Высоко в небе парил некто хищный, похожий на коршуна. Не двухглавый, а значит, и не слишком российский. Дворовая суета его, по всей видимости, тоже чем-то привлекала. Должно быть, разглядев мать, один из котят издал наконец жалобный писк. Следом за ним радостно взвизгнула девочка.

– Мама! Иди сюда! Я научила их мяукать! Они не умели, а я научила!..

Мне стало совсем хорошо. Словно кто погладил меня по голове, заверив, что все в конце концов обойдется, что и меня в жизни кто-нибудь когда-нибудь научит мяукать.

Я вернулся в комнату. Народ уже проснулся, однако вставать не спешили. Вместо утреннего кофе Леший выдавал очередную сказку. Про русско-японскую войну тысяча девятьсот пятого года, про трагедию «Осляби», перевернувшейся в самом начале боя, о командах кочегаров и артиллеристов, вынужденных вместе с кораблем спускаться в мрачные морские пучины.

– ..В тусклом электрическом свете люди наблюдали, как медленно заполняет пространство вода. Дым чадящих топок, угольная пыль, жара… Те, кто успел задраить переборки, считали секунды, с ужасом наблюдая, как прогибаются под нарастающим давлением металлические стены. Должно быть, и корабля своего они уже не узнавали. Пол, потолок – все поменялось местами. В некоторых отсеках царила полная мгла. Наверное, и паника была страшная. Самая жуткая смерть, если вдуматься. Не от снарядов, не от пожара, а именно такая – растянутая по времени, с осознанием полной своей невозможности что-либо изменить…

Вараксин даже не рассказывал, он словно вспоминал то, что происходило с ним самим, дополняя картины описанием таких мелочей, знать которые он, конечно же, не мог. Оттого и слушали его с напряженным вниманием. Это становилось уже традицией – с утра вместо зарядки исторический экскурс в ту или иную эпоху, вечером – на сон грядущий в качестве колыбельной – какой-нибудь ужасник про революционные репрессии в Одессе, про мучеников столыпинских вагонов, про политические ошибки Колчака. Благодарная публика внимала Лешему, охая и чертыхаясь, вспоминая, должно быть, своих мам и бабушек, потчевавших совсем иными сказками. Сам того не ведая, Леший касался заповедных ностальгических струн, и слушали порой не про барона Врангеля, не про похищенного красными генерала Кутепова, – слушали просто его голос. И я слушал, хотя никто мне и никогда сказок не рассказывал.

Уже три дня мы жили в этом доме и в этой комнате. Три койки и пять человек. Вертепа хозяйке избежать так и не удалось. На второй день она вновь пожаловала в гости и вполне доброжелательно попыталась спровадить нас вон, однако Джон, уже малость отошедший от солнечных ожогов, взял гитару и, подмигнув нам, удалился в хозяйскую половину. Разумеется, хитрюга рассказал доверчивой женщине про тачанку и бедных махновцев, разумеется, спел все самые трогательные песни, какие знал. Невозможное свершилось. Златокудрый агитатор сумел завоевать расположение домовладелицы. Вернувшись, он хозяйственно объявил:

– Вараксину починить флюгер, Билу помогать поливать сад, дамам поддерживать образцовый порядок. Таковы условия капитуляции.

– Интересное дело! Мы чиним и поливаем, а ты?

– Зачем тебе это?

– Как это зачем? Ты думаешь, я полезу на крышу, зная, что ты в это время будешь дрыхнуть где-нибудь на солнышке?

– Глупец! Что можно взять с художника? Разумеется, с меня – концертная программа, ежевечерние две или три песни, – Джон потрепал Вараксина по голове. – Без этого, мой милый, всем вашим усилиям – грош цена. Я не хотел говорить. Из деликатности. Но ты сам настоял…

Увы, крыть нам было нечем. Все так и сделали. Мне пришлось таскать хозяйские ведра с водой, Вараксин, вооружившись инструментом, сползал на крышу и войлоком добрых полтора часа отдраивал жестяного петуха. Поработал он на славу, выпрямив стержень, на котором крепился петух, смазав старенький подшипник. Заблестевшая пичуга ожила, закружившись под ветром с развеселым скрипом.

Впрочем, на повестке дне оставались и иные немаловажные вопросы. Во-первых, Леший продолжал прозябать в одиночестве, а во-вторых, нам не нравилось сидеть на чужих шеях. Когда трое здоровых увальней падают на хвост двум дамам, это крайне неблагородно. А посему в тот же день, не взирая на зудящие спины и не сошедшие синяки, мы прикрылись темными очечками и отправились на добычу валюты. Выйдя на указанную Кешей площадь возле местного кинотеатра, мы выкрутили регуляторы громкости до упора, настроили гитары и ударили по струнам. Концерт вышел разудалой и рекламу нам сделал неплохую. Народу здесь и впрямь оказалось куда больше, да и мы рядом с кустарями, торгующими разными безделушками, смотрелись более естественно, чем на побережье среди бюстгальтеров и плавок. Разумеется, Джон не постеснялся объяснить и причину нашего шпионского вида. На секунду мы одновременно приподняли очки, продемонстрировав героический макияж, а Джон рассказал душераздирающую историю про железнодорожных грабителей, про схватку на крыше вагона, про нынешний наш финансовый вакуум. Публика восприняла объяснение с должным юмором. Денег нам отсыпали прилично, но самое занятное, что среди пятисоток и тысячных неожиданно вновь оказалась двадцатидолларовая купюра.

– Мужики, нас явно кто-то любит! – Джон ласково разглаживал американскую бумажку. – Сегодня же покупаем маски, ласты и трубки, а в следующем концерте надо обязательно посвятить одну из песен таинственному спонсору.

Мы не возражали. Искомое было приобретено, а ужин вышел просто царским. На следующий день Джон и впрямь сделал перед публикой объявление, от души, сердца и желудка поблагодарив таинственного незнакомца, призвав к сознательности всех прочих сограждан. Сограждане весело посмеялись, но доблестному примеру отчего-то не последовали. Впрочем, когда мы отпели и отыграли свое, в цилиндре вновь оказалась зеленая купюра. Чудо неназойливо повторилось.

– Кто же нам это кидает? Вот бы взглянуть хоть одним глазком!

– Попробуй. Я следил в оба, но так и не понял. Двое пузанов с цепями подходили, но, по-моему, раскошеливались нашими деревянными.

– Может, он инкогнито сохраняет? Заворачивает двадцатку в десятитысячную и кидает?

– Ничего! Рано или поздно уличим хитреца!

– А не спугнем? Так ли уж важно знать, кто он – наш безымянный герой?

– Может, и так, да только страна должна знать своих героев! Человек не просто отстегивает двадцать баксов, – он за искусство платит! А это, согласись, для нынешнего времени нехарактерно.

– И нетипично!

– Во-во!..

Снедаемый любопытством, Джон выдал жесткие указания нашим подругам, указав, где стоять и как наблюдать. Цилиндр мы решили передвинуть ближе к себе, а в паузах между песнями Элиза или Татьяна должны были ходить с ним по кругу, собирая дань. Таким образом, нам казалось, выявить тайного благодетеля будет легче.

– Дураки вы, – напутствовал Леший. – Спугнете дичь, и кончится наша лафа.

Он был отчасти прав. Весь сбор деревянных не превышал ста тысяч, и ровно столько же мы должны были платить за постой. Флюгер – флюгером, полив – поливом, но и деньгам хозяйка счет знала. И потому волшебные двадцать баксов давали нам банальную возможность выживать. Не будь их – плавать нам и плавать в поисках рапан. Однако и любопытство – вещь крайне серьезная. Проспорив до хрипоты, общим голосованием Лешего мы все-таки задавили. Тайного спонсора решено было выявить…

Размышляя о богатстве и бедности, о желании помогать и желании копить, я рассеянно перебирал струны. Без усилителя электрогитара сипела, словно вконец прокуренный голос. Радуга, к сожалению, растаяла, но день, судя по всему, обещал быть замечательным. Вытащив из под коек аппаратуру, мы проводили очередную настройку инструментов. Увы, здешний климат неважно влиял на гитары, ноты уплывали вверх и вниз в совершеннейшем беспорядке. Одной-единственной ночи хватало, чтобы привести в негодность всю предыдущую настройку. И хотя утверждают, что тропические голоса самые звучные и самые страстные, наш инструмент, рожденный на севере, проявлял неблагозвучное своевольство. Да что – инструмент! – собственные наши связки не слишком слушались хозяев. Джон пускал голос на подъем, следом с фазовой сдвижкой затягивали мы. Но все время что-то сбивалось. Уже на второй фразе становилось ясно, что мы фальшивим. Вараксин, наш главный слухач, говорил Джону и мне, где надо брать чуть выше или ниже, ругаясь, требовал, чтобы нечто подобное объяснили ему и мы. Сам он свой голос слышал плохо. Мы же его уникальным слухом не обладали, а потому советы давали такие, что он принимался бессильно рычать. Так или иначе мы начинали петь снова и снова, пытаясь наугад нащупать нужную тропку трехзвучия.

– Завтрак! – объявила прибежавшая с кухни Элиза. – Все готово, господа музыканты!

Мы вышли во двор. Приготовленные дамами салаты поджидали нас на столе. Залитые сметаной, помидоры с огурцами и перцем, горка нарезанного хлеба, плюс компот из сливы и алычи. Дешево, сердито и комфортно. Наши соседи уже позавтракали, и большой стол под навесом, густо оплетенным виноградными лозами, был в полном нашем распоряжении. Черные, собранные в крепкие гроздья виноградины, испускали антрацитовое сияние, сливаясь в гигантскую ежевику. Со стороны мы, должно быть, напоминали насекомых, устроивших пикник на огромном ежевичном листе. Покачав головой, я подумал, что фотоаппаратом такое не взять. Плоско получится, без магии, без сияния. Даже видео, говорят, уступает киноэкрану. Да что говорят, – сам видел. Те же «Утомленные солнцем» по видео и на экране – две великих разницы! А ведь экран – тоже всего-навсего тень, искаженный образ реального…

После салатов подали овсянку с мидиями – специфическое блюдо, на приготовлении которого настоял шибко эрудированный Вараксин.

– Делали все по рецепту, – сообщила Татьяна. – Но не уверены, что вкусно.

– Главное – полезно и питательно! – ответствовал Вараксин. – Французы без моллюсков дня не живут, а вы морщитесь.

– Ну, а с овсянкой-то их зачем мешать?

– Овсянка, сэры, – тоже вещь! Любой конь вам это подтвердит. Не говоря уже об англичанах. А мидии, к вашему сведению, в магазинах дороже сосисок стоят. Потому что настоящий белок! Не чета больной говядине. Думаете, почему Джон так и не вырос? Да потому что не ел в детстве моллюсков. Скажи честно, Джон, кормили тебя в детстве мидиями?

– Меня кормили молоком, булками и колбасой, – Джон брезгливо отгребал кусочки мидий в сторону и во всю уписывал овсянку. – А маленький я потому, что отец мой студентом практику проходил в Муслимово и в озере Карачай купался.

– Что это еще за Муслимово?

– Муслимово, необразованный ты мой, это село в Челябинской области. Столько книг прочел, а про Муслимово не знаешь.

– Ты толком объясни!

– Объясняю толком. Слышали про Челябинский «Маяк»?.. Вот оно самое и есть. Когда долбануло, наши секретчики, разумеется, продолжали держать рот на замке. Никто ничего не знал, и ребят гнали на практику в зараженную область. Геодезическая разведка и все такое… Батя еще удивлялся, что деревни пустые стоят – ни собак, ни кошек, ни одной живой человеческой души. А студентики – народ без претензий. Надо, значит, надо. Так и жили в палатках, копали шурфы, в озерах по вечерам бразгались, из колодцев пили.

– Ого! – присвистнул я. – Получается, что ты радиационный мутант?

– Вроде того, – важно и горько подтвердил Джон. – При облучении так всегда. Либо коньки отбрасывают, либо гениями становятся.

– А отец-то как себя чувствует?

– Да ничего. Даже не облысел, – Джон задумчиво тряхнул своими рыжими кудрями. – Должно быть, вся радиация в мой голос ушла.

– А я море люблю, – неожиданно признался Леший.

– Это ты к чему?

– Да вот про отцов заговорили, я и вспомнил. Мой-то отец в Ирбите родился. Это вроде Ленинграда – на слиянии двух рек. Одна, кстати, Ницей называлась. Базар у них располагался прямо на болоте, люди по кочкам прыгали, торговали и покупали. А по весне совсем как в Венеции начинали жить. Отец и впрямь думал, что это и есть море. Самое настоящее. Реки разливались, все первые этажи наполовину оказывались в воде. На подоконники и сундуки настилали доски, по ним и ходили. На работу на лодках ездили. Отец таким образом зарабатывал. Трешник – до завода, еще трешник – обратно. Как такси. Ну и ловили по пути все, что плавало, пускали потом на дрова. Крыльцо у них приставное было – так тоже всплывало. Гоняли на нем, как на плоту. Корову, кстати, тоже в сарайчике на второй этаж поднимали… – Вараксин задумался. – Отец рассказывал, что мышь однажды убил. Вилкой. Ели вот также каких-нибудь мидий, а под обоями на стене зашуршало. Он – бац и прищучил ее.

– Фу! – Татьяна зажала рот ладонью и стремглав бросилась из-за стола. Джон неделикатно гоготнул.

– Еще отец рассказывал, что улицы у них мостили не камнем, а чурбаками. Вбивали в землю друг подле дружки, а по срезам ходили. Любили играть в ляпы на реке, бегали по сплаву, тонули. Кстати, и рыбы в те времена водилась пропасть! Отец с братьями дневал и ночевал на этой самой Нице. После войны-то бедно жили. Одной рыбалкой и спасались. Нельму ловили, сорог, подъязков. Креветки, между прочим, тоже свои имелись. Только там их почему-то пикулями звали. Такие белые червячки в глине. Вроде апарышей. Клевало, рассказывает, на них здорово…

– Пойду погляжу, что там у Тани, – Элиза торопливо выскользнула из-за стола.

– Хорошо, что у нас желудки крепкие, – Джон с ухмылкой посмотрел ей вслед.

– А что я такого сказал? – Леший очнулся. – Обычная жизнь, чего тут пугаться?

– Действительно, подумаешь – мышь вилкой… Интересно, что расскажет про своих родичей Бил? Небось тоже откопает что-нибудь неаппетитное?

Я пожал плечами.

– Мне рассказывать нечего. Я ж не вы, я – деревенщина неумытая. Потому и удрал в город. Умыться и приодеться.

– А родители?

– Родители? Хмм… Знать бы, что это такое. Родителей у меня, братцы, не было. Отец пил, а не был. Мать умерла, когда мне и года не исполнилось. Я ее даже не помню.

Вараксин с Лешим опешенно молчали.

– Ты никогда этого не рассказывал.

– Вы тоже не рассказывали про радиацию с червяками.

Джон, крякнув, взглянул на меня со странным выражением на лице.

– Сдается мне, Кирюх, что ты нас переплюнул…