Читать книгу Тридесятое царство - Андрей Шевченко - Страница 2

Ясным весенним утром по вершине вытянутого посолонь – с Востока на Запад – невысокого взгорья, венчавшего широкую долину, ехал верхом на лошади юноша-ратник. Он с улыбкой подставлял лицо ветерку-Свежуну, будто недовольному вторжением в его владения, восхищённо озирал всё вокруг и пытался напевать, однако часто отвлекался на что-нибудь, и песня его опадала на нежную траву, как капельки росы.

– Какая приглядность в этих Землях! – воскликнул он и так зычно, что выскочил сбоку из травы и удивлённо посмотрел на хозяина пёс-полуволк. – Здоровко! Холень! Какая здесь красота! Ни Леса густого, ни топи смрадной, ни косматых асилков! Так бы и ехать до самого Прибрежья!

А вон и Триозёрье. Видно, Яр хорошо знает дорогу.

Ездок вспомнил дядину обстоятельную запись на берёзовой коре. Всегда скупой на слова, Ярослав писал так, словно опасался и малейшей причины невыполнения своей просьбы. Эта необычность удивила Светислава, ибо совершить небольшой крюк по пути в своё селение и заехать к одиноко живущему на озёрном острове Лебедю нисколько не затрудняло. Об опасностях же и помышлять нечего. Они заканчивались в пяти – шести верстах от Леса. Поэтому предположение могло быть только одно: Светиславу надлежало проводить старика в Любомирово селение на Большое вещенье, где, возможно, решится дальнейшая участь всех их семи племён.

От таких мыслей настроение становилось ещё лучше: он не только возвращается после четырёх Лун в родное селение, где его будут приветствовать, с уважением и опасливо поглядывая на оружие, но и въедет туда с одним из мудрейших людей, который вызовет всеобщее любопытство и которого можно будет расспрашивать в пути обо всём, о чём пожелается: о травах для ран, о нравах лесных духов и о том, какие из них помогают асилкам, а какие их не любят…

Светислав повернул лошадь, и они начали спускаться по западному склону туда, где в редколесье блестело первое и самое маленькое из трёх озёр. Теперь путь пошёл по лугам, но животины нигде не виднелось. С глядня, самого высокого места, которое они недавно миновали, юноша не приметил ни одного селения. Возможно, эти выпасы использовались в летние меженные дни, когда на других трава, поедаемая коровами, не успевала отрастать, если скупились боги на небесную влагу. Хотя в прошлое лето ярых, знойных дней посчитай что и не насылалось, разве один – другой. К тому же и не мог Светислав их ощутить: и месяц светень, и месяц страдень в свой черед провёл он у границы, охраняя мирную жизнь пахарей. Лесные чудища асилки тогда словно уловили перемену в природе, то холодное дыхание Севера, которое уже сковало Острова и начало наступление на Землю: редкая ночь проходила без того, чтоб не обнажались мечи. Тишина вернулась лишь тогда, когда обозлённый гибелью восьмилетнего Пелыслава из рода Загомира, собиравшего в лесочке недалеко от селения ягоду и найденного растерзанным, Яр созвал лучших из ратников и отважно вторгся прямо в Лес на три поприща. Никогда до того люди не проникали так далеко во владения Велеса, где привычные и дружественные дубы, берёзы, ольхи часто сменялись рощами опасной бузины, зловещего терновника, колючих елей и лиственниц, расставлявших во все стороны свои кривые лапы и не пускавших дерзких всадников. По три десятка стрел тогда оставил в Лесу и он, и каждый ратник – Сокол, но враг смекнул, что за расхищения и убийство людей будет жестоко наказан. Утих на время.

Воспоминания нахлынули, вернули в привычное состояние опасливости, но вокруг только летали птицы, мелькал то слева, то справа неутомимый Холень, и Светислав опять задумался о семейном.

В этот год он впервые может после сева ездить в священную вязовую рощу, куда ближе к полудню собираются юноши и девушки всех соколиных родов, а в иной день наезжают и из соседних племён – Кречеты, Лебеди и даже Журавли. Игрища, хороводы… Где певун или гудец – посядут кругом, слушают. Рощу посвятили Ладе и её дочке – красавице Леле, и Рожаницы отплатили людям: поселили в густой листве вязов множество соловьёв, иволг, свиристелей и прочих напевниц, которые и в свет, и в мрак свистят, трелят, щёлкают, погудывают и ухают, так что и слова молвить не хочется. «Усладливо, как в Ирии», – говорила сестра Изяслава со вздохом. Однако слушать- то слушают да и знакомятся, приглядываются, а за жатвой – сговоры, смотрины, свадьбы…

И хотя в свои два десятка лет Светислав мог уже вручить приглянувшейся девице знак Лады и ожидать согласия (а ему, статному, красивому и опытному ратнику, – подумалось вскользь, – таких знаков, точно, будет вручено немало), нет, жениться он не собирался. Но юноше, которому не жутко было идти в Лесном походе дозорным и в одиночку нападать на становища асилков, не пристало робеть, разговаривая с девушками. А он робел. Хорошо, что в их четвёртой городьбе, пограничном укреплении с частоколом на границе Леса, были только юноши.

Светислав устыдился своих самодовольных мыслей, а взлетевшая пара уток – широкохвосток отвлекла его и заставила Холеня жадно посмотреть вослед и подвыть.

– Проголодался? – окликнул он пса. – Ещё версты три – четыре. Думаю, старый вещун не только травами питается, угостит нас чем-нибудь. А вот и второе озеро.

Лес сгустился. Ивы своими длинными вислыми ветвями трогали засеребрившуюся воду и плотно, как узор – край одежды, сопровождали береговую черту. Редкие осины сменились остролистами и берёзами с юной, клейкой листвой, сквозь которую взгляд проникал лишь на восемь – девять десятков саженей. Светислав на всякий случай навострил слух. Можно было наткнуться на семейство диких коров, слеповатых и напористых, или диких свиней со старым клыкастым кабаном. Он поправил плечевой пояс со съехавшим ниже лопаток тулом с луком и стрелами, привычно скользнул правой рукой по рукоятке меча, левой – ножа. Ни копья, ни кольчуги, ни тем более щита со шлемом он с собой не взял: доброго оружия в достатке было только для берёжи – таких, как он юношей – Соколов и Кречетов, охранявших приграничье от вторжений врагов, однако на груди, на поясе, был удобно закреплён цеп, подарок Ярослава на день рождения, – с короткой берёзовой ручкой, толстыми медными кольцами и тёмным билом из неизвестного металла. Яр говорил, что цеп этот был отлит гмурами, жителями горных Подземелий, у которых люди их племени в прежние времена выменивали за зерно и мясо более крепкое, чем их медное, оружие.

Холень куда-то запропал. То, что пёс не издавал никаких звуков, означало, что опасности нет, но Светислав уже привык, когда борзый и сметливый зверь обежит кругом да и вернётся, словно показывает, что всё в порядке. Здоровко по-прежнему вёз его вдоль берега второго озера. Странного берега, то резко бравшего влево и норовившего потеряться в прошлогоднем камыше, то широкой заводью перерезавшего путь, из-за чего надо было забирать далеко вправо.

Неожиданно впереди будто из-под Земли выросла-встала стена невысоких колючих лиственниц, и пришлось, чтобы объехать их, поворотиться к воде спиной. С возвышенностей Светислав примечал, что озерцо с островом вещуна лежит как раз на полуденном Солнце от двух других, и теперь досадовал тому, что надо забирать полверсты в сторону. А если там мшистая болотина? Вот и птицы приумолкли здесь: невесёлое место, несолнечное. Равнинный ветер Свежун давно отстал, потерялся в ивах, а Полуденник сюда, видно, и не залетает: сыро ему, жителю лугов и полей, в таких дебрях.

Сильнее всего Светислав удивлялся тому, что не встречал никаких примет обитания человека: ни троп, хотя бы малозаметных, ни даже сломанной веточки или былинки. Не сидит же сиднем старик на своём острове.

Вдруг юноша ощутил сбоку взгляд, устремлённый на него, и, как всегда, руки метнулись быстрее, чем мысли: миг, и он, не останавливая лошади, выдернул из тула лук, стрелу и, натянув жилу, изготовился бить. Сова… Смотрит – не видит с сухой ветки. Светь для полной уверенности осмотрелся, прислушался. Зверья вблизи нет либо затаилось. Только какой-то непонятный звук прилетел из-за лиственниц и пропал. Здоровко, чей слух был более чутким, запрядал ушами.

– Что это? – прошептал ратник, наблюдая за конём…

Тот мягко ступал по мшистой Земле и не показывал никакого беспокойства.

Снова тот же звук, но более протяжный.

– Дух великого Сокола, дай мне твои зрение и слух, дай мыслью взлететь над деревьями и оглядеть свой путь.

Шепча заговор, Светислав прикрыл глаза и – догадался: песня. Но кто может петь здесь, у жилища одинокого мудреца? Не он сам – голос юный. Угадывать однако уже не было надобности: лиственницы как будто расступились, ещё десяток саженей, и перед всадником появился узкий, с редкими кустиками лещины луг. Почти посереди его взгляду открылось совсем неожиданное: на зелёном ото мха плоском камне сидела девушка с полузаплетённой косой, в обычной одежде, перебирала цветы и негромко пела:

Пение её изменялось едва ли не с каждым словом: то звенело, то рвалось жалостью… Конь остановился сам и замер. Светислав много раз слышал печальную повесть о соперничестве грозного Перуна и всесильного покровителя зверья и растенья Велеса, влюбившихся в красавицу дочь Дыя, но никогда эта повесть не принималась его душою так близко и сочувственно, словно всё происходило с ним самим. Вокруг него шелестели листвой осины, и, чудилось, все духи леса придвинулись ближе к краю лужка и внимают песне о своём грозном хозяине; а два-три облачка остановились у верхушки высокого осокоря и готовы нести поведанное девушкой вдаль, по всему миру, передавать своим братьям и сёстрам.

Однако ещё более, чем пение, поразило Светислава окружение незнакомки: подле неё, на камне, оцепенело сидел умиротворённый сладкими звуками здоровенный ворон, невысокую берёзку поблизости украсила целая стайка жёлто-зелёных лазоревок, а возле камня стоял и заворожено взирал на певунью его Холень.

«Уж не сама ли она Жива, богиня весны? – смутился всадник. – Человеку не может так легко покориться незнакомый зверь. Мой пёс остерегается чужих… Люди говорят: кто встречается с богами или духами, навечно впадает в забытье». От такой мысли он почувствовал холодок где-то под сердцем и проверил себя: вспомнил, для чего приехал сюда, в Триозёрьё. Всё в порядке, память не пропала.

… Так бы и стояли они со Здоровком под ветками, не решаясь прервать чудесный напев девушки, если бы она сама вдруг не крикнула весело и звонко:

– Что же смутился, добрый человек?! Не подобает скрываться в лесу и глядеть из укрытия! Или принял меня за Луговичку?! Я человек!

И она засмеялась, да так, что вспорхнули птицы и недовольно каркнул старый ворон. Холень метнулся к выехавшему из-под деревьев хозяину и виновато забегал кругом коня, словно извинялся за своё предательство.

Светислав приблизился и спрыгнул на траву.

– Вона! Сокол – буяр в Земле Лебедей!.. И пробрался не по берегу, а сквозь заповедные, заговорённые рощи! Ловок! – она вновь засмеялась, пытливо оглядела его и, догадавшись, наконец, чего ожидает гость, назвалась. – Радислава из рода Творимира.

– Здравствуй. Белые боги с тобой. Я Светислав, сын Годослава, из рода Любомира. Ищу Гостомысла, вещуна из племени Лебедей, жилище которого на острове третьего озера.

– С твоей стороны, буяр, третье, – усмехнулась Радислава его высокопарной речи. – А от нашего селения – первое. Вот оно, ты долго его искал.

Она махнула рукой вправо от себя, и юноша готов был поклясться, что озеро появилось от её взмаха. Хотя с того места, где он остановился, увидев певунью, заметить воду было невозможно из-за деревьев и кустов лещины. Луг в ту сторону сужался, и густой камыш расступался не более, чем на сажень; там стояла небольшая лодка.

– Почём ты знаешь, что я долго искал?

Светь оглядывал берег, смущаясь встречаться с девушкой глазами. А она будто чувствовала его робость и нарочно посмеивалась после каждого слова. Да и держалась Радислава не как с чужим человеком: легко и немного свысока. На вопрос сразу не отзывалась, а пристально смотрела в лицо, будто ловила слова не только слухом, но и пыталась увидеть их.

– А вот знаю. Листичи и Цветичи оповестили.

– Ты разговариваешь с духами? – Светислав опять засомневался: человек ли перед ним. Места эти хотя и открытые, да безлюдные, кто угодно может поселиться.

– Дружу. Но ты ведь хочешь спросить о другом. Гостомысл спозаранку ушёл за травами. Сегодняшний день посвящён Живе. Трава аравень в большой силе до самого полудня…

– Ты знала о моём приближении, а вещун – нет? – удивился Светислав.

– Куда торопишься, буяр? – она усмехнулась. – Разве не желаешь побыть моим гостем?… Просто когда дедуня уплывал с острова, ты ехал ещё по дальним холмам, и знать о том мы не могли: с тех мест духи ветров сюда не залетают.

– Как же не ведали, если говоришь про холмы?

– А я тоже так приезжаю к озёрам, только с другой стороны. От наших селений эти рощицы не видны. И в лугах ведь можно заплутать, как в Лесу, который ты сторожишь.

– Вижу, тебе любопытно наше приграничье? Зовёшь меня не по имени, а буяром. Ваши юноши-Лебеди вовсе не знают ратного дела?

– Вот поведаешь мне о своей берёже, посмотрим: дело это или не дело. А покуда пусти своего красавца попастись с моей Дичей.

Радислава вдруг резко свистнула, поворотившись в сторону, и вскоре оттуда показалась серо – белая тонкошеяя кобылица, длинный хвост которой и темноватая грива явно часто расчёсывались гребнем хозяйки. Дича без опаски подбежала к камню, с которого, взяв ворона на руки, уже поднялась Радислава, и радостно приветствовала Здоровка киванием головы. Светь больше не удивлялся. Он обиделся на девушку за сомнения в пользе ратного дела, чему посвятил уже пять лет своей жизни. Последние его слова про Лебедей, возможно, прозвучали с насмешкой, но в племенах Соколов и Кречетов, которым выпала охрана от набегов из Леса, многие даже из родичей высказывали недовольство тем, что остальные племена – Лебеди, Совы, Вороны, Журавли и Утки, поселившиеся в тихом приречье Котугдани и её притоков – не участвуют в берёже.

Светислав последовал приглашению девушки, пошёл к берегу. Её хорошо отбеленная рубаха, перехваченная белым же, обычным для Лебедей, поясом, была богато украшена цветными вышивками. И если по знакам на груди он уже смекнул, что внучке Гостомысла десяток и семь лет, родилась она в первую Луну месяца цветеня, семья её нестаршая в роду, занимается землепашеством, то вышивки вокруг шеи показывали занимательное совпадение: в семье Ради тоже было два десятка человек – родители, три брата со своими семействами и она, меньшая дочь старшего, единственная из четырёх сестёр незамужняя. Только в семье Светислава старшим был его дед Будислав.

Девушка неожиданно обернулась, поймала его взгляд, потом глянула через лук и стрелы за спиной гостя и улыбнулась:

– А вот наши лошади, видно, уже изучили друг друга.

Светь посмотрел назад. Вправду: Здоровко и Дича, вместо того, чтоб пастись, наперегонки кружили по лугу, похваляясь статью и резвостью.

– Скажи, буяр, а у тебя вот здесь поистёрлось? Где синим, об отце? – она показала пальцем, не дотрагиваясь до его рубахи.

– Нет, не истёрлось. Он погиб.

– Тоже был ратником?… – догадалась Радислава и впервые посмотрела на юношу без улыбки. – В наши обиталища смерть – Мара приходит только к самым старым. Когда человек пройдёт весь свой путь. Но мы уважаем Соколов и Кречетов. И если собирается Вещенье племён, ваше слово всегда весомее.

Светислав промолчал. Теперь, когда девушка вновь стала такой, как во время своего чудесного пения – богатой самых разных чувств и мудрости старинной повести – он осознал, что она вовсе не стремилась смутить его и принизить, а скорее, наоборот, опасалась собственного принижения перед вооружённым всадником, хотела уравняться. «Примеривалась», – подумал он, а, оказалось, сказал вслух.

Они уже вступили в лодку, туда же прыгнул Холень, и юноша оттолкнулся от берега.

– Примеривалась?… – переспросила Радислава и улыбнулась, но уже по – другому: дружелюбно и доверчиво. – Да. К тому же ты мне любопытен: знаешь многое, что недоступно мне.

– Ты больше… А я… Разве о Лесе и его обитателях – асилках.

– Значит, ещё есть, о чём поговорить. Если не торопишься… А Гостомысла я о тебе извещу. Мы ведь тоже сегодня покидаем озеро.

Светь не спросил, куда они собираются. Он опасливо грёб, чтобы не облить спутницу водой с переносимого через лодку весла. Она же словно не замечала тесноты и, склонившись, поймала рукой цветок, но срывать не стала, а махнула мокрой ладонью в морду Холеня и, когда тот зажмурился и встряхнул головой, потрепала его по ушам.

– Давай, Каркунь! Ищи хозяина, зови обратно! – Радислава резко подбросила ворона, и тот послушно замахал крыльями и над самой водой потянул в сторону дальнего берега, густо поросшего ивняком с мохнатыми нежно – зелёными щелкунами.

Ивняк и белый прошлогодний камыш плотно обступали берега озера. Казалось, здесь стояло селение с бледно – голубой поверхностью вместо Земли и со стеной вокруг для защиты от недоброго вторжения. А посреди селения – пригорок и строение из тонких брёвен с окнами на каждую сторону, под двускатной соломенной крышей. Светислав уже вышел на берег и ещё раз поразился красоте места, выбранного старым Лебедем для уединения. Небо сияло сверху и – отражением – снизу, из воды, а остров как будто зависал в воздухе, меж Небесами, и парил. «Не плавает ли он по озеру? – спросил себя юноша. – В Лесу, в топях, мы наезжали на такие островочки, которые проседали под ногами и могли двигаться. Лошадей это пугало».

– Почему Гостомысл поселился здесь в одиночестве? – спросил он Радиславу, следившую с улыбкой, как обегал и обнюхивал незнакомое место пёс. – Ведь он был старшим вещуном вашего племени? Никто лучше не умел узнать изволения богов.

– Он с десятка и семи лет приносил жертвования Белым богам, избрав путь вещуна, как ты – ратника.

– Мы – с десятка и пяти лет.

– Да?… У нас мало известно о буярах… И вот пришёл день, когда Гостомысл надумал уйти, чтобы в тиши безлюдья постичь самое важное для нашего народа. Есть одна тайна, о которой он вопрошает богов с тех пор, как заселил этот островок. Если наши прежние Земли в Море захватил Вий, сын проклятого Чёрного Змея, если священная Алатырь – гора покрыта белой водой, о чём говорят и старики, и старухи, ещё видавшие Блаженные острова, то куда же переселились Белые боги? Ведь мир не померк, Солнце – Хорс катится по Небу, значит, они живы. Когда бы Вий и его брат убили или заковали Белых богов, как было уже семь месяцев Сварога назад, нас бы они тоже убили. За то, что не отступились от Праведи.

– В моём селении тоже много говорят о том, где теперь наши боги, почему они не указали прямо с Островов путь, чтобы племена могли следовать за ними. Иные твердят, что нам нужно было сразу идти на Юг, что там тоже есть высокая и чудесная Гора и уцелевшие боги поселились на ней и посадили новое Дерево для восхождения в Ирий.

– Гостомысл сомневается: или так, как ты говоришь, и тогда надо поступать по примеру Волимиры, которая увела племена Ветра, Дождя и Грома на Юго – запад, едва к Островам подступил Холодень. Или нам выпало остаться на Севере и бороться, терпя лишения.

– Потому он и живёт на озере, похожем на Море, на островке, похожем на Великий остров Сварога?…

– И в жилище, похожем острой крышей на Алатырь… Живёт третий год, но боги молчат.

– Боги молчат, Студа наползает с Севера, асилки устремляются с Юга. Наш народ – как брусок для выковывания меча: с одной стороны холодная наковальня, с другой – тяжёлый молот.

– Теперь дедуня надеется на праздник Дажьбога. Подходит новый месяц Сварога, и миром два тысячелетия будет править Лада.

– Значит, Гостомысл приедет на Большое вещенье племён?

– Да… Он никогда и не сторонился людей. Всякий из наших родов с хворью, с заботой мог легко добраться сюда. Гостосмысл не сходил с пути вещуна.

– Так он ушёл теперь искать какую-то целебную траву?

– Аравень. Пойдём в жилище. Там и воздух изгонит любую хворь.

Светислав вытянул нос лодки на берег, и они поднялись по крутому скату островка.

– Я люблю проведывать его, – продолжала Радислава. – Здесь больше чудного и занимательного, чем у нас на Равнине. Лес, озёра, лужайки – они живые. Входи.

– Нет двери? Непривычно.

– Всё открыто. Ветры, которые добираются до этого места, не встречают жилища Гостомысла препятствием. Они многое знают, во многих местах летают и носят вести по всей Мироколице. Если чутко внимать им, то немало узнаешь, нигде не бывая.

Юноша подивился не только ничем не закрытым окнам на три стороны, но и бесчисленным пучкам трав, висевшим всюду, – чистеня, крапивы, чёмуря, борвицы, девясила и других, каких даже не знал, и ещё веткам деревьев с засохшими листьями, свежесрезанным голым прутикам ивы прямо над входом (из них, он слышал, делают всякие мази), двум – трём десяткам липовых и яблоневых кошниц с крышечками повсюду, где только можно было их приткнуть. Подивился и тому, что здесь, как и в приозёрном лесочке, почти не было признаков обитания человека: малозаметное огнище, немного посуды на столе, три – четыре мешочка среди трав, видно, с крупой и грубая постель в углу, всё в свежих травах.

Девушка приметила изумление Светислава.

– Он всегда спит на беложине, дырце или водолети. А когда приезжаю я и ночую на его месте, то стелет травы в лодку, отталкивается от берега и спит так, покачиваясь на волнах. Чудно. Мне это напоминает древний обычай хоронить людей.

– Когда умершего клали в долблёнку и отправляли по Морю на Север? Пока Острова не покрылись белой водой и душам стало невозможно забраться на Гору.

– Да. А дедуня посмеивается: из озера куда уплывёшь?… Вы, верно, проголодались. Буду стряпать.

– Я ещё не голоден, а вот Холень – точно. Спозаранку, когда мы выезжали, он так обрадовался дороге и не стал ничего есть.

Радислава вынула из-под дедова лежака большую котомку, и на столе мигом явились калач, пироги, две кринки и прочая снедь – всё на свежей, расшитой цветным скатерти.

– Холень! Красавец!

Пёс опасливо ступил за порог, косясь на шелестевшие у окон травы, и получил полпирога – морковника. Светиславу девица протянула вторую половину и туесок с квасом.

– Я приехала к ночи, а утром Гостосмысл не позволил стряпать. «Перевези, – говорит, – меня да дремли, внимай природе. В селениях, в заботах, вы многое уже не ощущаете, даром, что родовые птицы нас хранят». Вот я и дремала… Едва тебя не продремала. Да слышу, Дича чего-то забеспокоилась, заржала. Верно, какой зверь пробегал. Здесь даже медведи бродят… Через треть поры состряпаю похлёбку. Каркунь уже, верно, нашёл своего хозяина, известил о тебе.

Она суетилась, а Светь ещё раз осмотрелся.

– Да – а, а на Островах люди не хворали, и трав никто не различал.

– Различали, да не для того. Ведь нити и холсты всегда красили. Вон у тебя на голове перевязь – знак буяра. Ваш старший Ярослав просил найти такую траву, чтоб давала самый стойкий и нежный купавный, алый цвет. Как ранняя заря. И я нашла. Простой дырец. Только варить надо особо.

– Ты знаешь Яра, моего дядю?

– Дядю?… А я сразу почувствовала что-то схожее меж вами. Да, Ярослав не раз заезжал к Гостомыслу. Брал целебные мази для ратников, расспрашивал дедуню о дороге на Юг…

Светислав был удивлён: ни слова не слышал он от Яра о его знакомстве с Лебедем – вещуном.

– Что же ты не ешь? – Радислава раздула огонь, прошептав привычное приветствие Семарглу, и, уложив принесённые юношей дрова, которые у старика лежали с обратной стороны сруба, подвесила медный котёл.

Светь снял всё оружие, достал из своей котомки полотенце и спустился по крутосклону. Умыться удобнее было у лодки. Он ещё раз с удовольствием оглядел озеро, улыбнулся от красоты и покоя и наклонился к воде.

У берега играли мальки, и тень человека испугала их. Светислав погладил воду. «Эх, неужели нам придётся ещё дальше уйти от Моря? Есть ли на Юге такие чистые озёра и реки?… Да и есть, так всё равно долго ещё будут эти Земли в наших сердцах. Вон старики – всё об Островах вспоминают, хотя семь десятков лет прошло, как покинули их».

Когда он воротился, у Радиславы уже бурлила вода в котле, в жилище старика был наведён женский порядок, а пучки трав перевешаны так, что не мешали ходить.

– Теперь съешь пирог и расскажи мне о берёже, о ваших городьбах и лютых асилках.

– Это долго. Утомишься слушать.

– Слушать – не велик труд. Гостомысл тоже так говорит: «Я могу поведать тебе многое, да ты, внучка, задремлешь». Когда я была детём, он рассказывал нам о Блаженных островах, чудесной Горе, на которую, будто бы, некоторые люди, угодные богами, поднимались даже при жизни, об Ирийском саде с небывалой красоты птицами красной, жёлтой и жаркой расцветки, с жилищами из золота и сверкающих каменьев вроде тех, что у нас лежат в святилищах. И мы, дети, засыпали, прислонившись к нему…

– От моего рассказа, скорее испортится сон… Однако ж, старики говорят, что в Подсолнечной всё повторяется. Тогда наши потомки вернутся на острова в конце второго месяца в седьмой год Сварога. Если Вещенье решит: переселяться, я уверен, что можно пройти через Земли Велеса. Уходят ведь западные племена сквозь бесконечные Леса Бармы на Юг и Юго – Запад.

– Асилков можно одолеть? Или заставить бояться?… Какие они вообще? Среди Лебедей говорят, что они – прислужники самого Велеса, высокие… в полторы сажени, сильные, как десяток медведей… – Они сильны, как пара медведей, на несколько вершков выше меня, но ниже нашего всадника, подчиняют себе всех зверей лесных, но те ненавидят асилков, ибо подчиняются страхом. Потому Лес можно обратить на свою сторону, против косматых. Когда я в Лесу, то по звукам, поведенью зверья и разным приметам знаю всё: есть ли опасность вблизи, откуда ожидать нападения. Многое подсказывает Холень. Асилков он чует за полверсты. Оружия нашего злыдни боятся, более всего – стрел. Когда мы ходили в Лесной поход, на наше становище нападали только ночью, но от огня и стрел бежали в большом смятении. А когда меня испытывали и посвящали в берёжи, я три дня и три ночи должен был провести в Лесу.

– И ты в одиночку бился с ними? – девушка поглядела так, что Светислав устыдился своего хвастовства.

– Нет, биться не пришлось. Требовалось не выходить из Лесу, уметь притаиться, видеть врага и оставаться невидимым. Так, поверишь ли, побывал у асилков на празднике.

– Они веселятся? Как мы?

– Асилки не звери. Хотя и не люди. Пять тысяч лет назад, когда боги вели войну за чародейную Мельню и Земля покрылась водой, те из племени великанов, которые жили у Пояса Рода, скрылись от наводнения в горные пещеры. Но гмуры, обитатели гор, воспротивились такому соседству, и начались стычки. Вода ушла, и великаны, которые теперь были много ниже прежних, заселили лес, и так появились рода асилков.

Я проходил посвящение во вторую Луну месяца лютеня, когда у них праздник прославления Велеса. Пробрался к их селению и затаился в старой листве большого дуба. Перун меня хранил. Недаром я принёс ему богатые жертвы перед испытанием. Вся берёжа особо почитает Перуна.

Асилки все – и старые, с седоватой шерстью, и дети – прыгали по кругу, хороводили совсем как мы, бросались в реку, обвешивались травами, обмазывались глиной, играли и шлёпали один другого. Этот род поселился у реки в вежах, дернушках, под навесьями. Потому меня не тревожили. Но в Лесу многие из них строят жилища на деревьях, в развилках. Они любят сидеть и качаться на ветках.

– Ты так и прятался на дубе три дня? – засмеялась Радислава. – Или не вытерпел и присоединился к их игрищам?

Смех девушки не уязвил Светя: был он не таким обидным, как там, на лугу, а сочувственным, даже с долей страха. Видно было, что ничего подобного она ещё не слышала.

– Нет, на игрищах я не бывал.

– Знаю. По вышивке на твоей рубашке. Тебе ещё десяток и девять лет.

– Уже два десятка. Вот приеду в селение и вышью новый знак. Нет, не вышью. Венцеслава, жена Яра, всегда мне на день рождения преподносит новую рубаху.

– Значит, ты уже не воротишься в городьбу. Может, женишься летом? – она сама смутилась своей шутке и поскорее спросила дальше. – И как вы там живёте маленькой ватагой? Скучаете, небось?

– На тоску нет времени. То дозор на лошади. Ведь от одной городьбы до другой – многие версты, и асилки могут выйти из Леса где – угодно. То таишься ночь в засаде. На отдыхе тоже забот хватает: оружие, одежду, обувь починить, частокол укрепить. Опять же стряпанье…

Радислава как раз пробовала свою похлёбку, зачерпнув из котла большой, видно, дедовой, ложкой с длинной, в виде лебединой шеи ручкой.

– Стряпня требует особой заботы и старания. В нашей семье у печи и огнища предводителями мой старший брат с женою… А как вы из буяров попадаете в ратники, в берёжу?

– Как попадаем – я уже тебе рассказал: через разные испытания и посвящения. А придумал такую охрану границы Леса мой дядя Ярослав. И началось это десяток и два года назад. Тебе известно, что, приплывя с Островов к Поясу Рода, наш народ сразу предложил установить границы заселения с гмурами и асилками? Старшие гмуров тогда сказали: «Равнина нам ненужная, а в горы не пустим». И всё. Однако ж они своим словам верны все годы. А вот асилки как раз наоборот: «Лес – наш, за Равнину откупайтесь животиной». Но ненасытность их с годами росла. Позднее начались захваты и даже убийства наших соплеменников. Лебеди, Журавли, Вороны присылали к нам своих ратников, но асилки быстро скрывались в Лесу и в схватки не вступали. Тогда Яр, которому было в две тысячи сто и четыре десятка восьмом году Купалы только два десятка и шесть лет, вышел на Большое вещенье племён и предложил родичам, как охранять селения от набегов. Теперь у нас четыре городьбы на границе. Да три у соседей Кречетов.

Каждая семья в свой черёд отпускает подростка в буяры. Их тоже придумал дядя. Два года буяры в учении: оружию, скачке, языку птиц и зверья, житью в городьбе, дозору и многому другому по необходимости. А в десяток и семь лет – испытание, трое суток в Лесу.

– А после – алая перевязь на лбу, перья Сокола не справа, как у всех, а на затылке, особый – кожаный – пояс, чтобы носить меч или булаву, – Радислава оглядывала пожитки юноши на стене. – Да ещё наузы против асилка, медведя, волка, росомахи, лесовика, рыси, моховика… Сколь их у тебя?

– Полтора десятка.

– Попрошу Гостомысла сотворить тебе один заговор – не оберёг от разных напастей, а на силу всесветную.

– Разве ж такие бывают?

– Если не было бы, родные не позволили бы мне ездить сюда за три десятка вёрст по безлюдью да одной.

– А Лебеди бывают в Прибрежье, у Моря? Не ради охоты на морского зверя, а по обычаю, по которому каждому надо хотя бы раз увидеть те берега?

– В прежние годы не только к берегу ходили, но и в Море на больших лодках, лишь бы немного приблизиться к недоступным теперь Островам. Но в природе многое изменилось. Студа. Другие ветра, каких раньше не бывало. Пронзительный, сбивающий с ног Паздерник мечется по Прибрежью, подобно голодному лесному зверю… Нет, буяр, Лебеди теперь не ходят к Морю. А Совы, которые поселились севернее нас, те уже третий год как распахивают Земли рядом с нашими, где прежде осенью и зимой паслась животина. На их пажитях в месяцы темень и сечень травы почти что нет. Гоняют коров – овец к реке Котугдани: племя Уток не препятствует… А ты, – встряхнулась Радислава от грусти, – бывал там?

– Три раза.

– В два десятка лет и уже три раза?

– Да, впервой с отцом в десяток лет.

– А вправду люди рассказывают, что Огни Сварога там намного ярче, что Море дышит, уходя и возвращаясь, а в озерах водятся такие большущие звери, как в Море?

– Вправду. И озёрный зверь куда опаснее здешних. Один – величиной как два жилища Гостомысла, с шеей в две сажени – выпрыгнул на берег и гнался за нами полверсты. Ни стрелы, ни копия его не брали. Только лошадьми и спаслись. Стыдно Соколам показывать врагу спину, да…

– Он не враг. Видать, Студа и сам поганый Вий, повелитель Подземья и Нави, мира мёртвых, родили таких чудищ.

– Все так и подумали: выродок Вия и Мары… Если Холод будет наступать, то и в этих озёрах заведутся дети чёрных богов.

Радислава вздрогнула и впервые в жизни с опаской поглядела на любимое озеро.

– Не допустите, боги. Что же нам тогда будет делать, как жить?

– А не страшиться. Вот наше племя боится Леса и ночного мрака. Но если примечать и постигать тайны природы, можно стать сильнее всех врагов и даже духов и чёрных богов. Я всегда знаю, что ожидает меня впереди. По ветру, по птицам…

– И что же шепчет тебе в этот миг Полуденник? – улыбнулась Радислава.

В самом деле, уже не пар из котла с грибной похлёбкой носился в тесных стенах Гостомыслова жилища, а дневной ветерок перелётывал из окна в окно, забавляясь игрой с висящими всюду травами. Он то тихо шевелил их у порога, то неожиданно врывался с другой стороны и напористо толкал, раскачивал какой-нибудь хорошо высохший пучок.

Светислав прислушался.

– В этом году он посвежел, подрос. Новое, губительное, дыхание Севера начинает влиять на детей Стрибога и здесь, на Равнине… Я же чувствую, что до завтрашнего вечера будет вёдро.

Радя засмеялась.

– Ты тратишь много времени, наблюдая за природой. Но, верно, часто путаешься. А я лучше спрошу у самого Полуденника.

Она ступила наружу и замерла. Подошёл и сел рядом Холень, вопросительно заглядывая ей в лицо. Ветерок нежно шевелил длинные волосы Лебедицы, а она прикрыла глаза и что-то неслышно шептала. Светислав заметил, как на другом берегу вдруг зашевелились ветви двух-трёх ив, когда остальные вокруг стояли неподвижно.

Наконец, Радислава заговорила, но очень тихо.

– С Северо-запада наползает большая туча, но здесь она не прольётся.

– Ветер тебе так сказал? – недоверчиво спросил Светь.

– Да. И ещё ему приятно, что ты назвал его повзрослевшим.

Она взмахнула руками и громко рассмеялась, вновь смутив своего гостя сомнением: не шутка ли это?

– Ты хочешь, Сокол, понять природу и тем самым покорить её. Но лучше быть её частью, и тогда не только Перун будет хранить тебя в Лесу, но и сам Лес.

– Да, лучше дружить с духами, наполняющими Мироколицу. Они ведь взбалмошны и переменчивы. Представляешь одно по приметам, а они вдруг передумают… – теперь засмеялся Светислав, и в этом смехе было недоверие.

Но вдруг через озерцо промчался, взволновав воду, вихрь, и воздух вокруг Радиславы наполнился ивовыми зелёно-золотистыми щелкунами. Они закружились над её головой, а когда девушка протянула навстречу руку, то заскользили по пальцам, летая то вверх, то вниз, вслед за движениями кисти. После она резко повернулась, и вся летучая зелень метнулась юноше в лицо и, враз омертвев, осыпалась на Землю.

– Значит, такое возможно?! – восхищённо воскликнул Светь и бережно поднял несколько щелкунов. – Полуденник, Стрибожий сын, будь и мне другом!

– А ты проверь, внял ли он твоим словам, – предложила девушка. – Глянь, как тяжело летит наш старый Каркунь, как бы не зацепил воду.

Со стороны Юго-западного берега, с трудом махая крыльями, приближался Гостомыслов ворон. Юноша-Сокол шёпотом обратился к духу ветра, и в тот же миг у птицы распустился хвост, и, подхваченная порывом, она взметнулась на три сажени выше прежнего и вскоре сидела на руке Радиславы.

– Устал, красавец? – она ласково погладила его голову и клюв. – Он уже редко летает. Лишь вот так, чтобы вернуть Гостомысла к острову, если я или кто другой заедет. И только от озера. Из лесочка пусти – заплутает. Видать, слепнет.

– Иду! Иду! – вдруг прокричал ворон.

– Дивно!.. – похвалила Радя. – А он много слов говорит. Значит, хозяин возвращается?… Заждались. И застольничать пора.

– А кто ещё заезжает к Гостомыслу? – спросил Светислав.

– Да вот хотя бы твой дядя. Тогда Каркунь летит к дедуне, который всегда прогуливается, и кличет: «Ярь! Ярь!»

Ворон встрепенулся и снова прокричал своё «Иду! Иду!»

– Ты, буяр, поспеши к тому берегу, перевези.

Светь спустился к лодке и поплыл за вещуном, очень желая ещё раз проверить, слышит ли его новый знакомец – ветер. Он всё хотел обратиться к резвому дневному скитальцу, которого любил и там, в приграничье за то, что всегда приносил со стороны Леса запахи, так нужные берёже, опасающейся нападения. Но мысль о Ярославе мешала сосредоточиться. Почему же дядя никогда не говорил о Гостомысле? Он и Радислава в одно время съезжались здесь? И его тоже Лебедица учила говорить с духами? Тогда почему он не передал это им, ратникам в городьбах? Яр так многому их учил, повторяя, что иная мелочь спасёт жизнь и надо уметь всё.

Такие размышления смущали юношу. Дядя во многом заменил ему погибшего отца, особенно когда для обоих Лес стал общей заботой. Он был для Светя и старшим, как для всей бережи и буяров племени, и другом, потому как племянник стал первым помощником Яра. Четыре Луны Светислав проводил на границе, у Леса, четыре – за обучением буяров. Для семьи они с дядей давно уже не работники. И добро, что род всегда готов помочь тем, у кого мужчины охраняют земли племени. А сколько раз они в паре с Яром прятались в Лесу, разведывая, не готовят ли асилки худого. Чужими жизнями дядя не любил распоряжаться.

Светь был уже у берега, когда по едва уловимым звукам от шагов и тревожной трескотне белошеек он догадался: приближается человек.

– Здравствуй. Белые боги и быстрый Сокол с тобой, – громко промолвил вещун, ещё не появившись из-за деревьев.

– Здравствуй. Белые боги с тобой. Я Светислав из рода Любомира…

– Ратник из берёжи Соколов, – договорил Гостомысл за юношу, наконец, выйдя к обрыву и смущённо озираясь: люди и разговор спугнули три – четыре семейки стрижей, и они заметались у берега.

Старик поторопился впрыгнуть в лодку и сам, схватив за ветку ближайшую иву, оттолкнулся.

– Значит, из рода Любомира?… Что он, в добром здоровье? Ладно ли в семье?… Ты его внуком будешь или Будиславов, или Летиславов?

Юноша, отвечая, удивлялся осведомлённости Лебедя. Тот был схож с вещунами его племени: такая же длинная светлая рубаха, старческая меховина без рукавов, цветная вышивка по краю одежды, которая сообщала не менее как о десяти поколениях, начиная ещё с островных, с Горой и вечным вязом Ирия. Наузов с заговорами на белом, как у всех Лебедей, поясе – всего три, что удивляло: значит, не в количестве их заключена сила. А вот на шее, на одной бечёвке, – не только одинаковый для всех племён медный оберёг-солоник. Другой – догадывался Светь – Матери Сырой Земли, ещё один – Лебедя, вместо перьев на одежде или на лобной перевязи. А маленький полотняный узелок – не иначе как с Землёй Алатыря. Такой Светь видел лишь один раз – у старого Сокола Лодомысла, умершего десяток лет назад.

Пока неторопливо плыли, Гостомысл расспросил о родственниках гостя и сказал, что знает его двоюродную бабушку и её мужа, хотя та и вышла замуж в другое селение Лебедей, не Творимирово, откуда сам вещун и Радислава. Старик держал себя приветливо и не скупился на слова, а заметив рубцы на руках Светислава, вздохнул сочувственно:

– Не ведали и мудрейшие, когда уходили с Золотого острова Хорса, что их детям выпадет оборонять оружием потомков славных аркаидов.

– Что же, дедуня?! Верно, я говорила?! – послышалось от жилища. – Чьи слова: «Сокол прибудет завтра?!»

Гостомысл ласково, щурясь от Солнца, посмотрел на внучку:

– Видно, чувствовала сердцем, Радя?

– Ветер подсказал! – смутилась девушка. – Умойтесь и – застольничать. Каркунь тебя не дождался.

– Ему всегда твоя стряпня – пир.

… Ели в молчании. Только старик восславил Живу, потому как был её день, но тут же посетовал, что неласкова она в этот год: не сыскал он и травинки аравня. Видно, запаздывает весна, сдвинулась к лету.

Каркунь сидел четвёртым за столом и по причине гостя раззадорился: хозяйски стукал клювом то по калачу или пирогу, то по чьей-нибудь чашке с похлёбкой. Только Холень немного беспокоил ворона, и он даже прикрикнул на пса, выбрав из знакомых слов первые наугад: «Стожары блещут!»

Радислава прыснула:

– Дедуня, ты его всем небесным сложениям научил?

После застольничанья, испив медового кваса, Гостомысл вышел наружу и присел на бугорок. Светислав хотел помочь девушке ополоснуть чаши, но та кивком направила его к старику.

Поговорили о приграничье, о предстоящем Вещенье всех племён и возможном переселении на Юг. Гостомысл не сомневался: Холод будет наступать. Но надо посоветоваться с Белыми богами. Не могут они молчать в такое лютое время и не направить свой народ. Наконец, старик заговорил о главном.

– Ты, Светь, – племянник Яря, которого знаю уже несколько лет, а родителя его и твоего деда – пять десятков лет. Годослав, его сын, твой отец, погиб ради двух народов, для которых асилки – враги: ради Соколов и гмуров. С ними он дружил. Потому верю, что его добрые дела вернутся ещё к тебе. Ибо всё в Подсолнечной возвращается: ясочки на Небе проходят круг; Белые боги и верные им народы уходят от Студы и заново заселяют Земли предков, когда свет одолевает тьму Чернозмиеву. Так и добро или зло выйдут из человека, потом отразятся от другого и – обратно да ещё с большей силою.

Тебе десяток и девять лет, а в берёже ты уже один из лучших. В одиночку поражаешь засаду из восьми асилков и – Перун тебя хранит – остаёшься невредимым.

При этих словах старика Радислава, присевшая рядом с мужчинами и ласкавшая Холеня, вздрогнула и удивлённо поглядела на Сокола.

– Вот такому человеку даю я своё поручение, и помнить теперь ты должен каждое моё слово, следовать же – неукоснительно.

– Так и будет. Говори.

– Что же, внимай, – и вещун начал неторопливо объяснять всё, что юноше требовалось сделать в тот день.

Когда прощались, Радислава вспомнила своё обещание, и Гостомысл, пораздумав, велел Светиславу сесть на северную сторону островка, снять рубашку и устремить взгляд перед собой, чтобы представлялось Море и прибрежные Земли.

Некоторое время вещун сжигал какие-то травы. Они пахли резко и приятно. Затем жертвовал богам через огонь квас и после того обратился к юноше, прислонив к срубу свою опору – сухую дубовую ветвь. Поначалу он шептал едва слышно, но последние слова заговора Светь расслышал и запомнил: «Мати Сыра Земля на зелёном лугу родит зелья всемогучие, сила в них некрушимая над богами обосветными, над духами Земли, Мироколицы, вод, нор, лесов. Я сорву три муравушки. В первой – сила Рода Твастыря, во второй – Вяза-дерева, в третьей – пращуров в Навии. Хранят они Сокола – ратника Светислава в свет и в мреть.»

– Всё. Поднимайся. Будет опасность – почувствуешь вокруг себя незримую защиту… Если душа чуткая.

Подуставшие ноги напомнили Гостомыслу его почти девять десятков лет. Он прилёг и попросил внучку проводить гостя, покивав ему напоследок.

Теперь грести в лодке взялась Радислава и, потешаясь, брызгала и на буяра, и на его пса. Подплывая к берегу, кликнули лошадей: Радя свистом, Светь – особо – совиным уханьем. Те резво прибежали бок о бок и подталкивая друг друга шеями. Здоровко превосходил новую подругу ростом и крепостью груди и ног, но Дича была упряма и словно чувствовала, что, холёная, с широко развивающейся чёсаной гривой и длинным, до Земли, хвостом, она в этих местах первая красавица.

– Проедусь немного, а то увяжется за вами и останусь пешей, – сказала девушка, ловко запрыгивая.

– А что, мне сменная лошадь будет кстати, – Светислав перекинул через шею коня два куля с вещуновыми травами, проверил своё оружие и тоже воссел верхом.

– В добрый путь! – весело крикнула Радя и, уцепившись за гриву, толкнула Дичу в бока… Юноша помчался следом.

Приозёрный лес кончился через полверсты, и снова – многотравные луга с редкими берёзами и кустиками рдянки, крушины, с камышниками в низких местах – араинах. По знакомому хребту Пояса Рода Светь определил местоположение: Каменное взгорье, куда он теперь направлялся, находилось в десятке и двух верстах.

– Моё селение там, – показала рукой на Северо – восток Радислава и остановила лошадь. – Вскачь туда – одна пора. Если утром выезжаю, то к полудню я уже на дедунином острову.

Кони ерепенились, норовили пуститься вперегонки, но их сдерживали.

– Ты хотя и ратник, но не думай, буяр, что поручение дедуни простое. Недаром тебя выбрали… – девушка смутилась. – Будь осторожней.

– Я и без того всегда настороже… Так Гостомысл зовёт тебя Радей? А мне можно этим именем?

– Так меня звали детём… Ему я всегда буду маленькая… Что же…

– И ещё скажи, – остановил ратник прощальные слова, – почему в твоём напеве Перун и Велес- друзья? Ведь они братья.

– А, и братья, и друзья могут стать врагами, если полюбят одну… Вот и всё. Боги с нами, свидемся. Помни: твоё поручение и мне нужно.

Она резко толкнула Дичу, и даже растерянное ржание Здоровка едва ли поспело следом за стремительной парой, издали похожей на одно существо с двумя головами и о четырёх ногах.

– Мчится, как Сокол, а статью – Лебедица… – подумалось Светиславу. – Белые боги с тобой, красавица…

Юноша поехал по невысокой траве, спугивая луговых птиц, и рассеянно размышлял о великом труде пращуров, ушедших с Островов, которые выжигали здесь вековые деревья, сеяли поля, бросали их, истощив, под пажити животине и снова, попросив прощения у Матери Земли, распахивали её, чтобы растить жито, ячмень, пшеницу, гречу… А Гостомысл ещё помнит блаженную жизнь там, среди Моря, где до прихода Студы их народ жил, как боги в Ирии, питаясь от щедрот Земли и не зная мяса, где трава для коров, овец никогда не убывала, даже в ту пору, когда Солнце покидало небо на шесть – семь Лун. Гостомысл мудр и многое помнит, но кому нужны кули сухих трав, хотя и чудодейственных, среди диких мест, почти брошенных родом Вышемира? Что за странное поручение? Видимо, тут нечто особенное. Ведь через день – другой растреплет их зверьё или замочит дождём. Знать, не в кулях дело, а в том, что Светиславу предстоит въехать на пять холмов. Словно подать знак неведомо кому. И Ярослав, и Гостомысл весьма надеются на него, однако ж не делятся тайной. Странно…

Но более всего необычна Гостомыслова внучка. И среди Соколов есть немало статных и рассудительных девушек. Десяток таких, пройдя испытания буяров, находятся в берёже, ходили в Лесной поход. Но если самые весёлые и речистые из них приводили Светя в смущение, то у озера он, хотя и оружный и конный, а будто в плен попал. Только не в тот плен, который случался с неосторожным человеком на границе Леса: схватят асилки такого, раздерут, как и медведь не раздирает… Нет, не в такой. Здесь будто по сердцу деранули когтями, и закровоточило оно, мешает легко дышать.

Что же приметного в этой Радиславе?… Весёлый нрав, смех, словно жаворонок упивается ясным днём? Или ученье стариково, ведовское?… А видел ли он явственно дух ветра – Полуденника, не очаровала ли его внучка вещуна на миг – другой?… «Лучше быть частью природы, и тогда в Лесу тебя будет хранить сам Лес…» Скажи такое среди своих, ратников – только удивишь. Лес – злобник, убийца, от него лишь напасти, а асилки – часть его. Они и есть Лес, его хозяева. Там выживают лишь угодные богам, сноровистые и опытные…

Светь ехал в глубоком размышлении, и две поры времени, проведённые на озере – полудень и заполдень – рождали в его сердце такие истому и беспокойство, что, была бы своя воля – туда вернуться или в родное селение ехать – может, и прождала бы его мать и все родные ещё одну Луну.

А как она, Радислава, Радя поведёт себя не на одиноком лесном острове, а в Любомировом селении, куда наедут гости изо всех племён и даже, говорят, от Западных племён, из-за Пояса Рода?… Там будет и Яр, который один может сказать всем, способен ли их народ, отбиваясь от асилков, пройти на Юг. Яр – статный, отважный. Все родичи, коим по семь – восемь десятков лет, разговаривают с ним уважительно. Берёжа из Соколов и Кречетов по одному его слову двинется на битву хоть с самими Чёрными богами, захватившими Север. Радислава много раз упоминала Яра, а тот часто бывал у старого Гостомысла. Когда встаёт Солнце, Луна бледнеет. А перед дядей Светислава поблекнет едва ли не любой мужчина во всех шести соколиных селениях. Но, может, он захваливает родственника? Ярослав – ратится, пахари – кормят народ, кузнецы выделывают медь. Всякий следует своему пути, всякий достоин уважения…

Пока Светислав плутал так в своих мыслях и томился воспоминаниями, горы заметно приблизились. Острая вершина, выдающаяся из гряды, сдвинулась к Северо – западу. Значит, они со Здоровком едут правильно. До Каменного взгорья не больше четырёх вёрст, и если шагом – к подвечеру доберутся, а в первую пору ночи прибудут в своё селение.

От оконечности Пояса появилась вдруг землистого цвета туча, но Западный Свежун нёс её мимо, в Земли Журавлей. Однако ж Солнце она прикрыла, а Светь ещё раз вспомнил и то, что предсказывала его новая знакомая, и то, как озёрный ветерок помог долететь старой птице. «Значит, может человек переговариваться с духами?… Тогда пусть угонятся за мной». И он пустил коня вскачь.

По необозримым для глаз, неохватным для мысли просторам Севера мчался юный ратник навстречу новому. Ещё с большой торопливостью неслась в другую сторону мутно-синяя туча, вобравшая в себя влагу, равную целому горному озеру, по которому в этот миг неслышно скользила её тень. И они – человек и туча – не мешали друг другу, они едва видели друг друга, ибо тысячи туч, тысячи тысяч людей вместит в себя Север, и ещё останутся пространства, где хозяин – неведомое и незнаемое…