Читать книгу Среди нехоженных дорог… - Андрей Шкарубо - Страница 5

Акт 1
Сцена во дворе – Диалектика

Оглавление

Звуки птичьего щебета.


Выйдя во двор, Андрей увидел недалеко от крыльца обнаженного по пояс парня, занимающегося гирей, и, подойдя к нему, спросил: Двадцатка?


Цветочкин (худощавый спортивного вида парень): Что?


Андрей: Двадцать кг?


Цветочкин: Угу.


Андрей: А что, здесь разрешают?


Цветочкин поставил гирю на землю: Нет, конечно. Это ребята принесли, вот втихаря занимаемся, потом прячем в кустах сирени. Хочешь попробовать?


Андрей: Давай.


Цветочкин, отметив энергичные движения Андрея, сказал: Молодец, держишь форму. А я пока в полную силу не могу: ребра ещё болят.


Андрей: А что у тебя с рёбрами?


Цветочкин: Менты три ребра сломали.


Андрей: Что, тоже из-за фестиваля попал?


Цветочкин: Нет, у меня с моим участковым проблемы возникли.


Андрей: А ты откуда?


Цветочкин: Посёлок 37-й километр знаешь?


Андрей: Ну.


Цветочкин важно: А фамилию Цветочкин слышал?


Андрей: Гарик Цветочкин?


Цветочкин: Да.


Андрей: Слышать – не слышал, а видеть – видел. Она крупными буквами намалёвана на сарае у железной дороги. Если электричкой едешь, то видно: Гарик Цветочкин. Ты намалевал?


Цветочкин: Не-а. Пацаны. Мы в этом сарае гирями занимались. Я двухпудовку больше других толкал, вот ребята мою фамилию красной краской и намалевали на сарае.


Андрей: А с участковым чего не поделили?


Цветочкин: Да, понимаешь, дочка его стала к нам в сарай шастать.


Андрей со смешком: Что, тоже спортом увлеклась?


Цветочкин: Да, академической г’еблей. Папаша её пытался нас несколько раз разогнать, мне грозился голову и всё что ниже оторвать. Я его послал подальше, говорю, мы её сюда на веревке не тянем.

А через неделю забирают меня с работы, сажают в воронок и в ментовку на допрос. Ты, говорят, у кого-то там с машины колёса поснимал. И в зубы, для достижения консенсуса, чтобы признавался, значит.

Я тому, кто мне врезал – встречной правой, тоже в зубы. Он с копыт полетел и ударился затылком о ключ – у них в сейфе ключ торчал – короче, пробил тем ключом голову.

Тогда они озверели, и давай меня молотить всей шайкой. Пинали так, что три ребра сломали, а уже в карцере, куда меня забросили, у меня отек лёгких начался: плевра отошла.

Ну, они испугались, что помру у них, стали деньги предлагать: бери, говорят, и помалкивай, а то хуже будет – а мы тебя в больницу отвезём, скажем, на улице подобрали избитого.


Андрей: А ты чего?


Цветочкин: Отказался, естественно. Я на этих сук спокойно смотреть не могу, не то, чтобы с ними о чем-то договариваться. Жаль, что я того гада вовсе не убил.


Андрей с улыбкой: Ну, это ты напрасно на них так. С больницей то они тебя не обманули, травматологию, правда, с психиатрией перепутали, но для легавых это простительно: откуда им знать, где лечат голову, а где, скажем, жопу.


Цветочкин тоже улыбаясь: Да где уж им: у них у самих-то голову от жопы не отличишь.


Андрей: А выжил-то ты как? Отек легких – дело нешуточное. Они что, тебя здесь лечили?


Цветочкин: Лечили, как и всех – аминазином. Просто на мне заживает всё как на собаке – вот и выжил.


Андрей: Всё понятно, выживать самому мне тоже приходилось. Куда гирю то спрятать?


Цветочкин: А вон в те кусты за лавочкой. В домино или шахматы не хочешь сыграть?


Андрей: Не, мне мозги напрягать советской властью противопоказано, я лучше там в кустах позагораю.


Цветочкин: А, ну давай.


Андрей, подойдя к стоящей в кустах сирени скамейке, на которой, откинувшись, загорал раздетый по пояс Виктор Васильевич, спросил: Не помешаю?


В.В: Нет, можешь присоединяться, раз уж тебе не прописали трудотерапию.


Андрей: Я коммунякам не работник, да и не рискнут они меня за забор выпустить. Удивительно, что позволили прогулки.


В.В.: Нет, здесь во двор выпускают всех желающих. Если ты только не на вязках, конечно.


Андрей: Ну, хоть это утешает. Кстати, Виктор Васильевич, я тут подумал о вашей новой и гегелевской старой диалектиках. Чем же они конкретно отличаются? Вы говорили, что просто добавили постулаты…


В.В.: Что в дурдоме открылся философский зуд?


Андрей: Нет, просто любопытно: ведь если вы, действительно, создали универсальную методологию, то это, по сути, переворот в мозгах, поскольку методология – это своего рода универсальный ключ к шифру, ключ, который может изменить всё наше видение мира. Разве не так?


В.В.: Да, хотя я бы сравнил это со своего рода грамматикой: если не знаешь её правил, понять язык не сможешь, даже если и знаешь значение отдельных слов. Это – во-первых, во-вторых, изменив видение мира, эта методология, что самое главное, должна изменить и отношение к нему.


Что же касается различий, то от старой она отличается не только, и не столько, большим количеством новых понятий и постулатов, сколько современной более детальной трактовкой старых, начиная с условности и относительности всех понятий и постулатов: единства и борьбы противоположностей; скачка количества в качество и отрицания отрицания – всё это верно в определённых условиях с определённой точкой отсчёта, и уже неверно в других.

В старой диалектике ничего этого нет, как нет и универсальной меры, которой мы можем измерять различные процессы и явления.


Андрей: Постойте, а разве может быть какая-то единая универсальная мера в этом немыслимом разнообразии материального мира?


В.В.: А как же! Просто нас привлекает и сбивает с толку внешнее видимое разнообразие мира, разнообразие его форм.

Разбираться же в его содержании, внутренней сути – занятие скучное и непривлекательное.

Тем не менее, у этого мира есть одно общее качество, которое служит и точкой отсчёта и универсальной, единой мерой – это Время.


Андрей: Время?


В.В.: Ну да. Ведь в мире, как ты знаешь, всё течет – всё изменяется. Стало быть, единственной универсальной мерой в нём может быть только Время.


То, что старая диалектика объясняет происходящие события и явления борьбой противоположностей, имеющих общую природу; то, что борьба эта воспринимается сначала в количественных изменениях, в росте, а затем качественном скачке; то, что в ходе этой борьбы происходит отрицание отрицания, то есть снимаются противоречия – всё это, строго говоря, не методология, а мироописание, поскольку нет единой меры.


Соответственно, практическая ценность такого мироописания весьма невелика, попросту близка к нулю. Потому, что мироописание – это всего лишь, так сказать, схема, в то время как методология – это уже карта, со своим масштабом, точками отсчета, или сторонами света, со своими условными обозначениями.


Имея такую карту, и сориентировавшись в пространстве, то есть, выбрав точку отсчета, мы можем установить соответствие значков на карте реальным объектам на месте. Возможность же проводить измерения – это возможность отвечать на насущные вопросы: не просто, скажем, в какую сторону мы идем, но куда конкретно мы идем, что и когда нам предстоит пройти, какие препятствия преодолеть и как долго мы будем идти.


Никакая схема, никакое мироописание, на эти вопросы не ответят.


Андрей: Хм, аналогия понятна. Вот только касается она пространства, и как Время может быть в данном случае единой мерой – это не понятно.


В.В.: А разве мы не измеряем космическое пространство световыми годами?


Андрей: Ну, то космос…


В.В.: А расстояние, скажем, до ближайшей остановки или ларька мы определяем разве не минутами ходьбы?


Андрей: Да, но подразумеваем среднее расстояние, которое проходим за минуту. И вообще, сравнивать можно лишь вещи одного качества. Пространство и Время – это вообще разные категории, к тому же, насколько я знаю, не имеющие точного определения.


В.В.: Совершенно верно! Как раз отсутствие точного определения, а вернее отсутствие понимания природы этих вещей делает их в нашем восприятии качественно различными, несоотносимыми. Но различия эти, опять-таки, относительны…


Как я тебе уже говорил, характер восприятия зависит от скорости, частоты восприятия. В зависимости от этой скорости, картина восприятия одной и той же вещи может быть хаотичной, динамичной или статичной.

И если при восприятии какой-то вещи, какого-то процесса, мы получаем картину хаоса, то это означает, что сознание не смогло выделить из всего множества элементов картины ничего общего, повторяющегося.

Если же сознание начинает вычленять, узнавать как повторяющиеся те или иные периодически то исчезающие, то возникающие элементы, возникает динамичная картина.


Устойчивая периодичность таких повторов и стала в нашем понимании Временем.


Разумеется, этот устойчиво повторяющийся элемент к тому же должен быть жизненно важным для наблюдателя.

Это я к тому, что какие бы мы приборы ни придумывали для измерения времени: механические, электронные, атомные часы – Солнце и Луна так и останутся определяющим мерилом всех наших жизненных циклов.


Если же давать краткое научное определение, то, Время – результат наложения двух частот, когда полученная дробь – периодическая.


Андрей: Что, опять частоты-амплитуды, опять физика?


В.В.: Да. По сути, то, что я сделал, – это чистая физика, где Пространство и Время – это лишь способ упорядочивания, интерпретации информации, своего рода штампы.


Андрей: А то, что предлагаете вы, разве не штамп?


В.В.: Тоже штамп, но более точный, следовательно, имеющий большую практическую ценность.


Андрей: Да, забавно обсуждать такой штамп как Время в заведении, где даже иметь инструмент для его измерения запрещено.


В.В.: Ты это про часы?


Андрей: Ну, наверное не столько про часы, сколько про то, что, либо в вашей логической цепочке где-то должна быть какая-то нестыковка, проще говоря, вы, Виктор Васильевич, чего-то там напутали – в пользу такой возможности свидетельствует весь мой личный опыт и знания – либо… либо моего опыта и знаний явно не достаточно для понимания.

Ведь, по-вашему получается, что ход нашего развития определяет не равнодействующая внешних и внутренних сил, а Время?


В.В.: Совершенно верно, именно Время определяет и то, и другое, и расклад сил, и характер развития, как в мире живой, так и неживой материи.


А что касается твоего замечания, что это моё утверждение противоречит твоему опыту и знаниям, то, боюсь, это значит лишь то, что ты, дружок, ещё не дорос даже до весьма скромного опыта и знаний Екклесиаста, ещё бог весть когда учившего, что «Всему своё время, и время всякой вещи под небом. Время раждаться, и время умирать; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить».


Андрей продолжил: «Время разбрасывать камни и время собирать камни…».

Да, тут вы меня ловко срезали. Особенно учитывая, что из всего Ветхого Завета единственно ценным для меня является Екклесиаст.

Хотя, признаться, я всегда воспринимал его, в том числе и этот пассаж, как лирику, а не как физику.

Вы же на все смотрите глазами физика, и каждый раз норовите пользоваться терминами физики, вы что, физик по образованию?


В.В.: Нет, по образованию я как раз лирик, а не физик. Лет двадцать назад кончал консерваторию, после чего играл в московской филармонии. После просветления, правда, пришлось эти игры бросить.


Андрей: Почему? Музыкант, да ещё в филармонии – отличная работа.


В.В.: Потому что «зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике и светит всем она в доме».

Да, так вот, что касается выбора мною физических терминов, должен сказать, что если ты хочешь объяснить какую-то вещь, то должен выбрать тот язык, который наиболее точно отражает суть этой вещи.


На данный момент вопросы нашего бытия наиболее точно можно отразить только языком физики. Конечно, язык этот должен быть понятен тому, к кому ты обращаешься. Но ты, похоже, с курсом физики за среднюю школу знаком?


Андрей: Да, вполне. Мне только непонятно, каким образом музыкант…


В.В.: Постиг язык физики? Это результат длительных занятий йогой, работы с собственным телом и сознанием. Ведь ни наше тело, ни сознание ничем от других физических инструментов не отличаются, разве что степенью сложности. Естественно, что в своей работе я пришёл к тем же выводам, к каким пришли физики, потому я и пользуюсь их языком.


Андрей: Странно. Йога всегда считалась идеалистическим, религиозным учением, а вы, оказывается, махровый материалист.


В.В.: Я ни то, и ни другое. Идеализм – материализм – это всего лишь точки зрения, инструментарий, так сказать, своего рода очки, которыми мы смотрим на мир: одними очками удобно читать газету, другими смотреть телевизор.

Религия начинается там, где знания в своём бессилии уступают место вере, разум – морали и этике; граница между ними весьма условна и относительна.


Подходит Бачков: Загораем?


Андрей: А что ещё делать? Курортный сезон, похоже, придётся здесь проводить.


Бачков: Ну, кому сколько тут сидеть, я не знаю – не мне решать, но думаю, что тебя до конца фестиваля уж точно не выпустят.


Подходит Одуванчик (высокий худощавый старик с пышной кучерявой совершенной белой шевелюрой): Анатолий Сергеевич, будьте добры, пожалуйста, ключи. Хочу прополоть сегодня эту клумбу с георгинами, если время позволит.


Андрей: Здесь время не проблема.


Одуванчик недовольно взглянул на Андрея, ничего не сказав.


Бачков: Держите, Евгений Павлович. Смотрите, не перетрудитесь на солнце: сегодня, похоже, будет жарко…


Андрей: Откуда у вас этот божий одуванчик?


Бачков, присаживаясь: Сёстры его сдали. У него две сестры в Москве, он жил у них…


Андрей: Он что, одинокий?


Бачков: Да.


Андрей: И что ж?


Бачков: Да ничего ж, обычная история: то ли он им надоел, то ли их детям жилплощадь понадобилась…


Андрей: Но он, вроде, вполне нормальный старик…


Бачков: Ну, это ты у покойного Мирошкина спроси.


Андрей: Какого Мирошкина? Уж не профессора ль Мирошкина ты имеешь в виду?


Бачков: Да, бывшего нашего главврача. А ты что, его знаешь?


Андрей: Как не знать! Он был моим судэкспертом, влепил мне шизу и признал невменяемым, короче, подмахнул всё, что гебня на меня навешала.


Бачков: Ну, не сделай этого он, это сделал бы кто-то другой. В любом случае, ты бы этого не избежал.


Андрей: Может быть. Скажу только, что до Мирошкина меня возили в Сербский, показывали их академику. Так вот тот давать заключение отказался…

Стало быть, ты говоришь, он сдох?


Бачков: Помер, 4 года назад.


Андрей: И за что ж он упёк сюда Одуванчика?


Бачков: Не знаю. Может за взятку, а может по блату. Во всяком случае, сидел он при нем, как в санатории, и даже имел к Мирошкину свободный доступ. К нему, правда, и нынешний главврач нормально относится.

Старичок он безобидный, хлопот с ним никаких, цветы любит. Весь наш садик – это его работа: и те шикарные клумбы под окнами, и эта сирень.

Кстати, я как-то полюбопытствовал заглянуть в его дело, ну, что человек кончал, где работал… Так вот, в начале двадцатых он закончил Московский Университет, после чего ни одного года трудового стажа, даже нет упоминания о трудовой книжке.


Андрей: Так он у нас ветеран-тунеядец? Ай да Одуванчик! А что ж его за тунеядство не привлекли? Мне, когда власти дали указание сажать, первым дело стали лепить тунеядство.


Бачков: Не знаю, судимостей, у него, кстати, тоже нет. Как жил? – не понятно. В прочем, это уже не моё дело.


Андрей: М-да, если эта власть всё-таки останется прежней, удержится, то перспективы у меня в принципе те же, что и у Одуванчика: либо бери, Андрюха, шмайсер, либо живи и помирай вне закона за колючей проволокой.


Бачков: А что тебя, собственно, не устраивает? Ты и у себя в Звёздном городке, насколько я знаю, живёшь за колючей проволокой.


Андрей: А ты это откуда знаешь, прочел в моей истории болезни?


Бачков: Был у вас на экскурсии в Центре Подготовки Космонавтов. Я ведь раньше выступал в сборной России по боксу, ну а как призёр побывал у вас, посмотрел, как вы там живете. Ничего, скажу тебе, за такой колючей проволокой век можно воли не видать!


Андрей: Д-а-а? И что ж тебя так там прельстило? Колбаса или импортные шмотки в магазине?


Бачков: А хоть бы и так, что тут такого?


Андрей: Да как тебе сказать… Я думаю, ты, как спортсмен, знаешь, что не дают их за так: одни платят за это здоровьем, кто-то жизнью; а некоторые норовят даже душу продать. Когда наше командование решило меня упечь, и завели на меня дело, то следователь спецпрокуратуры, редкая гнида, сказал мне откровенно: «Ты знаешь, у меня тоже здоровье не блещет – больной желудок, и мне нужен диетический творог; а купить я могу его только в Звёздном – так что, дружок, не обижайся…»

Я ему говорю, что для желудка полезна овсянка на воде – а он мне: «Вот я тебе её и обеспечу, причём надолго».


Бачков: Пойду-ка я под навес, козла забью с ребятами, уж больно здесь начинает припекать.


Уходит.


Андрей с усмешкой: Быстро у него пропала охота к разговорам.


В.В.: Ну, это у нас самый порядочный медбрат, он, кстати, учится в медицинском институте. Есть еще двое алкашей из ЛТП, что за забором; а кто третий – не знаю, но манеры у него уголовника, да и общается он с такими, как Саша.


Андрей: По правде говоря, из трёх перечисленных вами типов, я больше всего не доверяю, как вы выразились, «порядочным».

Когда я попал в дурдом первый раз и был признан невменяемым, я объявил голодовку, требуя судебного разбирательства.

Где-то на седьмой день начальство приказало устроить мне принудительное кормление. В тот день дежурило два медбрата, один, как вы говорите, порядочный, тоже, кстати, учился в медицинском, а другой – бывший зек, с двумя судимостями за квартирные кражи. Так вот он-то как раз кормить меня и отказался.

Стали набирать помощников среди пациентов – у нас в отделении было около двух третей уголовников, кто на судэкспертизе, кто со спецлечебниц – так вот: никто из них не пошел – пошли двое, опять-таки из «порядочных».

Так что высказанную вами истину, о том, что мораль и этика начинаются там, где кончается хитрожопость, я могу подтвердить собственным опытом.


В.В.: Ну, я говорил, что человеческий разум не способен предусмотреть всех последствий своих поступков, поэтому он страхуется такими мерами безопасности как мораль и этика. Но если учитывать, что человеческий разум в своём эгоизме всё больше превращается в хитрожопость, то твоя трактовка вполне уместна.

Более того, хотя тебя это и заденет, но замечу, что она весьма близка к ленинской. Он тоже весьма скептически относился к интеллектуалам, говоря, что интеллигенция – не мозг, а говно нации.


Андрей: Ну, не знаю, во всяком случае, заменять заповеди Христа классовой моралью, как это сделал он и его банда, я уж точно не стану.


В.В.: Не зарекайся, потому, что и здесь он отчасти прав. Заменить заповеди Христа, говоря точнее, морально-этические нормы Космоса, моралью социального класса, пусть даже и угнетённого, в самом деле, невозможно…


Андрей: Тогда, в чём же он прав?


В.В.: А прав он в том, что степень восприимчивости к заповедям Христа, основанных, кстати, на любви, то есть способности сострадать и жертвовать, эта восприимчивость, действительно, зависит от классового сознания: чем угнетённей класс, тем выше его способность сострадать и жертвовать, ибо что как не «битие» определяет создание человека.

Да и сам Христос на этот счёт заметил, что «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие».


Андрей: Да, с вами бесполезно спорить.


В.В.: Почему же бесполезно? Ведь в споре рождается истина. Хотя наши друзья-уголовники, в частности Саша, считают, что «Тот, кто спорит, тот говна не стоит».


Андрей: Боюсь, что в наших условиях он более прав.


В.В., улыбаясь: Ну, вот, ты уже учишься применять принцип условности и относительности.


Кстати, насколько я понял, ты живёшь в Звёздном?


Андрей: Да.


В.В.: А за что на тебя заводили уголовное дело?


Андрей: Тут так просто не ответишь: когда дело шьёт ГБ, формальные обвинения очень часто ничего общего с истинной причиной, по которой тебя сажают, не имеют. А поскольку в моём случае причины были довольно мерзкие, то у них даже в плане формального обвинения единодушия, похоже, не было: то есть, пытались повесить всё, начиная от тунеядства и кончая изменой родины, но остановились на уклонении от воинской службы.


В.В.: Понимаю, вариант бравого солдата Швейка: шпион, сумасшедший и дезертир одновременно.


Андрей: Так точно.


В.В.: Чем же ты им так насолил?


Андрей: Да ни чем. Как я уже говорил, история эта довольно долгая. Началась она лет 15—17 назад, когда от меня стали требовать, чтобы стучал на своих одноклассников, а от матери, чтобы доносила на космонавтов, а то некоторые из них, видите ли «много себе позволяют». Мы отказались – началась травля. Ну а в закрытом городке дело это нехитрое. Короче, в результате сделали мне противотуберкулёзную прививку, хотя она мне была противопоказана, и мать неоднократно предупреждала врачей об этом.

После прививки начался процесс в легких…


В.В.: А они стали укрывать диагноз, предлагая лечение в обмен на сотрудничество?


Андрей: Да, примерно так и было. А вы откуда знаете?


В.В.: Метод вербовки не новый, правда, используют его чаще на зоне. Ну, и что дальше?


Андрей: Ну, что дальше… куда мать только ни обращалась, куда ни писала, диагноза нет, стало быть, лечения никакого, поэтому приходилось заниматься траволечением, йогой.


В.В.: И что, ты ими вылечился?


Андрей: Нет, ничто это не помогало: то есть, помереть – не помер, но и излечения или какого-то улучшения – тоже не было. После школы пытался учиться в институте, по специальности прикладная математика, но этих нагрузок я вытянуть уже не мог, поэтому через полгода институт пришлось бросить.

После чего они были обязаны призвать меня в армию. Я решил, что у меня появился шанс добиться диагноза и поэтому положил на стол военкома заявление, требуя судебного разбирательства и судебно-медицинской экспертизы.

После чего 4 года стараниями нашего командования и особистов меня не призывали, надеялись, что проблема исчезнет, так сказать, естественным ходом. Но проблема не исчезла.

Тогда уже в 81 году меня вызывают в нашу спецпрокуратуру и прокурор говорит: «Либо пойдёшь в армию, там, если болен, будут лечить, либо посадим за тунеядство».

«Ну, – говорю, если судмедэкспертиза признает меня здоровым – сажайте».


В.В.: Странно, в этих условиях, учитывая, как эта банда не любит шума и огласки, им было проще тебя убить, чем возбуждать дело.


Андрей: Я думаю, они так и сделали.

Через пару дней после разговора с прокурором, где-то около полудня, когда родители ушли на работу и я остался один, я почувствовал в своей комнате странный приятный запах, как будто духов. Уже потом я узнал, что так пахнет миндаль.


В.В.: Или цианистый.


Андрей: Совершенно верно. Короче, у меня стало останавливаться сердце и я стал задыхаться. Надо сказать, что хотя я и болел туберкулезом и периодически страдал кровохарканьем, нос к носу со смертью я не сталкивался. Одним словом, помирать первый раз в жизни было довольно тяжело. В панике я выпил почти упаковку экстракта элеутерококка, это такое тонизирующее растение семейства женьшеневых – дают космонавтам, спортсменам как стимулирующее. Возможно, оно меня и спасло.


В.В.: Вряд ли. Просто не срок был помирать.


Андрей: Скорее всего, да. Во всяком случае, когда я метался по квартире, я, с одной стороны, чувствовал, что это – смерть и я помираю, а с другой – чувствовал, что какая-то сила не даёт мне помереть. Ощущение того, что в тебе столкнулись две силы и рвут тело на части было довольно жутким. Вот.

Где-то после обеда явились родители, вызвали из части скорую, ночь я провёл в районной больнице, где мне дали только успокаивающее, так как ни полковник, который меня привез, ни гражданские врачи ничего понять не могли.

Утром я, как ни в чём ни бывало вернулся домой, а уже в обед стал покрываться сначала красной сыпью, потом пятнами, к вечеру красным было все тело, температура за 40. Врачи снова ничего понять не могут, ни на корь, ни на краснуху это не было похоже.


В.В.: Нет, это просто перегорал яд.


Андрей: Да, наверное. Не помню, сколько дней я провалялся с такой температурой, да и вспоминать всё это не очень хочется. Короче, как-то выжил, чем, надо сказать, немало озадачил эту банду.

Ну, деваться им некуда, снова везут меня к прокурору, снова тот предлагает на выбор: либо армия, либо лагерь, на этот раз по статье уклонение от воинской службы. Я, говорю, согласен на лагерь, только сначала проведите медэкспертизу. Провели медэкспертизу – прокурор мне снова на выбор: либо армия, либо, как он сказал, закрою тебя в дурдоме с уголовниками. Я говорю, как вам не стыдно, вы ж обещали 5 лет лагерей. – В лагерь, говорит, нельзя: у тебя открытая форма туберкулёза.

Короче, после этого, мне ничего не оставалось, как попытаться, пока не посадили, обратиться в посольство США. За что меня, а также мою мамашу и упекли.


В.В.: Вы что, обращались вместе?


Андрей: Да. Правда, её продержали недолго. Вот.

Уже в дурдоме они мне стали грозить трибуналом как шпиону и изменнику родины, если я не покаюсь в содеянном.

Я сказал, что каяться не собираюсь, но дать признательные показания по обвинению в шпионаже готов, даже готов выдать всю шпионскую сеть: адреса, явки, фамилии, да еще какие!

Чтобы исключить такую подлянку с моей стороны, гебисты написали, что помимо американского посольства я обращался ещё в два или три западных посольства, короче, что у меня мания ходить по посольствам.

После чего мне влепили шизу и признали невменяемым в отношении содеянного преступления – уклонения от воинской службы.


В.В.: То есть, как я понял, ты – дезертир, но не привлекли тебя только потому, что ты к тому же и сумасшедший?


Андрей: Так точно. А на время международного фестиваля меня посадили потому, что я, к тому же, скорее всего, и шпион.


В.В.: Ну, если учесть, что ты, к тому же, знаешь английский и можешь общаться с врагами на их языке, что для многих из них недоступно, то удивляться этому не приходится.

И сколько они тебя тогда продержали?


Андрей: Точно не помню, месяца три.


В.В.: Всего то? В таких случаях держат годами.


Андрей: Да, они так и планировали, но, видимо, моя голодовка спутала их планы. Они долго меня уговаривали не поднимать шум: мол, год тихонько посидишь, колоть тебя не будем – только таблетки – хочешь – глотай, хочешь – в толчок выплёвывай. Через год всё утихнет – выпустим.


Но на уговоры их я не пошёл. К тому моменту я уже достаточно испытал на своей шкуре. К тому же, посидев в дурдоме и пообщавшись с простыми ребятами, типа Саши, я понял, что, то, что они делали со мной не исключение из правил, а лишь один из типичных примеров того, как работает система, что вокруг меня масса простого народа, с которым эта банда обходится ещё более безжалостно.


Короче, я понял, что компромиссов с коммуняками быть не может: они под разными видами и предлогами уничтожают нас – мы должны, и я убеждён, рано или поздно, будем уничтожать их. Третьего не дано. Да.


В общем, эту сволочь я тогда уже ненавидел настолько, что договариваться с ними о чем-то не собирался.

Да и они в своих уговорах перестарались: чтобы я был посговорчивее, решили перевести меня из надзорной палаты, где сидели простые уголовники, в палату для привилегированных, где было начальство. Видимо, решили, что если я со Звёздного городка, то воры-начальники будут мне духовно ближе, чем тот люмпен, которым переполнены наши зоны настолько, что часть из них приходится отправлять в дурдома. Надо сказать, что некоторые ребята попали к нам за то, что принимали участие в массовых протестах, кто резал вены, кто голодал – на зонах тогда было неспокойно…


В.В.: Солнце в тот год было весьма неспокойно – вот народ и бурлил, борясь за свободу, не только у нас, но и по всей планете: революция в Польше, или, если помнишь, голодовка заключенных в Северной Ирландии – яркий тому пример.


Андрей: Ещё бы! Их выбор свободы ценою жизни стал тогда примером для многих, кто в неволе мечтал о свободе.


В.В.: Ну, не только для них. Как раз тем летом я смог достичь просветления: той же свободы – той же ценою жизни.


Андрей: Извиняюсь, но этого вашего парадокса я не понял. Если верить своим глазам, то вы живее всех живых, хотя и не совсем свободны.


В.В.: Это потому, что твои глаза дальше внешней формы ничего не видят. Внешне я, действительно, живой, хотя и несвободный. Внутренне же всё наоборот – такова диалектика.


Андрей: Всё равно, не понял.


В.В.: Неважно, научишься. Ну и чем тебе не угодили, переведя из надзорки в палату для привилегированных?


Андрей: В надзорке я был свой среди своих. Ребята, нахлебавшись от коммуняк по горло, страшно их ненавидели – а тут сажают чувака за поход в американское посольство, то есть, отношение понятное.

Да и вообще, вся палата была дружная.

Помню, в столовке какой-то сучонок, то ли хотел показать свой патриотизм и выслужиться, то ли провоцировал меня на драку, короче, обозвал меня изменником родины и цеэрушником.

После обеда он пошёл в туалет, и как-то неудачно оправился – поскользнулся, и разбил голову об унитаз. Да. После этого никто из этих сук свой патриотизм демонстрировать открыто уже не решался.


Короче, переводят они меня в палату для выздоравливающих, то есть отборных сук: замдиректора листопрокатного завода из нашего Щёлковского района, какой-то начальничек из Внешторга, директор одного московского универмага – короче, всё воры-начальники, и двое начальничьих сынков: один завуч английской спецшколы, перетрахавший половину своих учеников, и от того нуждавшийся в лечении своего подорванного здоровья, а другой вообще садист-убийца – ножом до смерти истыкал свою одноклассницу.


Да, и что интересно: по выходным всю эту сволочь отпускали домой, как они выражались, в «отпуск». А в такие дни они кушали витаминки и ходили на сеансы электросна.

Да, и в свободное время читали мне лекции о том, что родину нашу надо любить и защищать, служа в армии, а не торговать ею, вступая в сговор с американскими империалистами. Особенно, кстати, старались наш замдиректора листопрокатного и завуч-пидофил, говорили, у него папа имел большой чин в ГБ.


Короче, я не знаю, насколько бы у меня хватило терпения, но, слава богу, на пятые сутки моей голодовки, когда стало ясно, что на уговоры я не пойду, меня вернули обратно в надзорку. Ну а на седьмые, они, как обещали, устроили мне небо в алмазах. Кололи так, что я, говоря по правде, практически ничего и не помню. После чего выпустили. Честно говоря, до сих пор не пойму почему. Видимо, они были уверены, что я уже не жилец, тем более с открытой формой туберкулёза, а иметь труп у себя на руках они не хотели.


В.В.: Да, но сейчас у тебя вид вполне здоровый, я бы сказал, даже спортивный. Я наблюдал, как ты гирю толкал.


Андрей: Это так. Смешно признаться, но именно дурдом способствовал моему излечению. Он помог мне избавиться от последних иллюзий относительно нашего светлого коммунизма, дав такой мощный заряд ненависти к этому режиму, и желания с ним бороться, что после того, как меня выпустили, мне, как в сказке, становилось лучше не по дням, а по часам, хотя занимался я той же самой йогой и траволечением, которые до этого никакого заметного улучшения не давали.


В.В.: Ну, в этом как раз нет ничего удивительного: йога – это прежде всего духовная практика, а не комплекс физических упражнений, эффект от которых, действительно, незначителен. Как только йога станет для практикующего духовным подвигом, так и жди чудес. Ну да бог с ними, чудесами. У тебя их, судя по всему, будет ещё предостаточно, потому что ты, действительно, стал йогом.


Тут не это главное. Главное в твоей истории то, что ты понял, что за духовную свободу, независимость, за духовные ценности надо платить, жертвовать, жизнью. Жертвенность – это главный закон духовного развития. В этом развитии ты сделал лишь первый шаг; тебе, как ребёнку, ещё только предстоит научиться ходить, приобретая на пути духовные навыки и знания, за которые, кстати, надо тоже платить жизнью.


Да, учитывая твою страстную любовь к коммунизму, скажу тебе ещё одну вещь, по секрету: светлое будущее коммунизма уже не за горами.


Андрей: Да ну вас к чёрту, я с вами серьёзно, а вы!


В.В.: Я вполне серьёзно. Только давай отложим эту тему до завтра. Уж больно приятно сегодня позагорать на солнышке.

Среди нехоженных дорог…

Подняться наверх