Читать книгу Красавчик. И аз воздам - Андрей Шопперт - Страница 4

Ивашки с Семой Тугоухим добрались до Санкт-Петербурга через два дня после графа. Путешествовали неспешно, не загоняя коней, на дормезе. Для Семена успели вышивальщицы смастерить – построить фрак хороший, с камзолом, понятно, и он изображал из себя барина бохатого (дормез-то княжеский). Бохатого, но неразговорчивого. Французского дезертир не знает. Приехали и подкатили к дому на Миллионной, куда Петр Христианович опять заселился. Валериана Зубова в Питере не было, он уехал в Москву, помогать Константину готовить Первопрестольную к коронации.

После приема в Зимнем дворце прошло уже два дня, а ни от вдовствующей императрицы, ни от Александра вызова или приглашения не поступало. Петр отправил Ваньку-младшего следить за одним местом в Петербурге, а сам прошелся по петербургским ювелирным магазинам. По дороге зашел по сообщенному Беннигсеном адресу. Нужно было подкрепить свою идею по внедрению в войска новой тактики хоть парой бумаг, написанных авторитетом.

На Крюковом канале стоял длинный двух-этажный дом с двумя сиротливыми балкончиками. Номеров для домов еще не придумали, но дом не спутать, точно его Леонтий Леонтьевич описал. Дом принадлежал некоему Дмитрию Ивановичу Хвостову, которому посчастливилось жениться на княжне Аграфене Ивановне Горчаковой – дочери генерал-поручика Горчакова и любимой племяннице Суворова. Хвостов сейчас был супер-пупер какой шишкой. Ни много ни мало, а обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода. Это не главный по тарелочкам, но это человек, который имел непосредственный доступ к императору и являлся связующим звеном между Синодом и монархом. Если что, то через век именно таким «обер-прокурором» станет Победоносцев.

Дмитрий Иванович, кроме всего прочего, был еще и поэтом – графоманом, правда, в те годы слово «графоман» еще не употреблялось, назывался более красивый термин – метроман.

Кроме разруливания склок среди монахов, Дмитрий Иванович был еще и поэтом. Написал множество стихов, перевел на русский стихотворный большое количество импортных стихов, а еще писал пьесы, которые с переменным успехом ставили в театре. Говорят, что Суворов на смертном одре попросил мужа любимой племянницы не писать стихов, а если не получится не писать, то хотя бы не издавать их. Дмитрий Иванович предсмертную просьбу генералиссимуса не выполнит, он будет продолжать писать стихи, издавать их огромными тиражами за свои деньги и потом «дарить» – всучивать всем подряд. И станет объектом для насмешек всего Санкт-Петербурга.

Зашел граф фон Витгенштейн в этот гостеприимный дом по той причине, что именно здесь около года назад скончался Александр Васильевич Суворов. Ему для реализации плана по изменению тактики ведения войны нужен был доступ к архиву Суворова. Во-первых, жаль будет, если он сгорит в 1812 году, вместе со всей Москвой, а во-вторых, нужно добавить к этому архиву якобы записки самого генералиссимуса о «правильном» построении войск, об окопах, о правильном применении егерей, ну и… Много чего можно добавить.

Как это сделать? Да просто, сейчас есть в столице десятки людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что составляют прошения, пишут письма и завещания и т. д. и т. п. Каллиграфы! Писарчуки. Стряпчие. И можно вполне найти среди них человека, который за небольшую денежку превратит измышления Петра Христиановича в наследие Александра Васильевича. Подделает почерк. Что сделать потом с товарищем? Чтобы не захотел сей тайной поделиться? Не решил пока Петр Христианович, но, наверное, среди сей мафии писарчуковой есть такие, которые подделывают завещания. Преступники. Преступник должен сидеть в тюрьме? Или лежать на кладбище. Под гранитной плитой с надписью: «Никогда не упускайте возможности увидеть что-нибудь прекрасное, ведь красота – это почерк Бога. У усопшего почерк был еще лучше».

Но сначала нужно получить доступ от обер-прокурора к этому архиву. С Хвостовым Петр Христианович был знаком шапочно. Петербург это большая деревня, все друг друга знают. Не было приглашения. А может, и было? Давненько, должно быть, при встрече на каком-нибудь балу или приеме обмолвился сей господин, мол, заходите граф, будем рады… А если и не говорил, то не вспомнит об этом, а даже и вспомнит, то из вежливости не прогонит.

Брехт остановился перед дверью длиннющего двухэтажного дома на Крюковом канале и решительно постучал в нее подвешенным молоточком.