Читать книгу Изгнание беса (сборник) - Андрей Столяров - Страница 24

Замысловатым ключом я открыл дверь и присвистнул: по квартире словно прошел смерч. Громили ее долго и тщательно. Мебель предварительно разбирали на детали и каждую часть ломали по отдельности. Из дивана были выдраны все пружины, и они были разбросаны по всей квартире. От люстры осталось белое пятно. Как сахар. Непонятно, как был достигнут такой эффект. Книги, вероятно, сначала разрывали по корешку, а потом выдирали все страницы. Обои висели печальными языками, обнажив ноздреватую штукатурку. Кухонный агрегат был превращен в груду мятого металла.

На такую работу потребовалось много времени и энергии. Она вызывала уважение.

В одной из комнат точно посередине стояла совершенно целая низкая лакированная тумбочка – странно аккуратная среди разгрома. На ней лежал лист бумаги. От руки печатными буквами крупно было написано одно слово – «убирайся». Вместо подписи стоял значок – полукруг с поперечными черточками.

Я сел на тумбочку. У меня было несколько версий. Первая – здесь всем предоставляют такие квартиры. Так принято. Эта версия была удобна тем, что разом все объясняла.

Версия вторая – хулиганство. Версия третья – маньяк. Версия четвертая… Версия пятая… Версия сто сорок шестая – звездные пришельцы. Изучали земную жизнь.

Я тяжело вздохнул, так как знал, что мне сейчас предстоит. Я разделся, повесил одежду на сохранившийся гвоздь и принялся за работу.

Обыск занял ровно три часа. Я перемазался известкой, выпачкался машинным маслом, разодрал себе локоть чем-то острым и поранил колени осколками стекла. Но в итоге через три часа на тумбочку легли два серых тонких кружочка с выпуклостью в центре – наподобие кнопки.

И, с некоторой оторопью глядя на эти высокого класса, сверхчувствительные дистанционные микрофоны, я вдруг понял, что ни одна из версий не подходит.

Я оделся и поехал в Дом.

Дом стоял на тихой зеленой заасфальтированной улице. Вход в него украшали шесть колонн, по которым, ослепительно вспыхивая, бежали вверх хохочущие и плачущие лица, встающие на дыбы кони и написанные разноцветными буквами короткие и загадочные слова.

Я не сразу понял, что это афиши.

Навстречу мне вывалилась радужная стайка молодежи. Они шли, будто плясали, высоко подпрыгивая. Одна из девушек, оступившись, ударилась о колонну, и та лопнула с печальным звоном, обнажив блестящий, решетчатый круг в асфальте. Все захохотали. Упавшая вскочила, визжа повисла на высоком парне. Над кругом задымился голубой туман: колонна восстанавливалась.

С некоторым сомнением я потрогал свой галстук, но потом подумал, что для инспектора строгий и чуть старомодный вид даже обязателен.

На этаже, где помещалась администрация, народа оказалось неожиданно много. Здесь сновал все такой же молодняк. Меня они не замечали, друг друга – тоже. И все они двигались как бы пританцовывая. На гудящих воздушных карах проплыла пустая рама для мнемофильмов. Ее поддерживали мужчины в синих халатах. Бородатые ребята, по пояс голые, лоснящиеся, работали у стен с декорационными фломастерами, пена которых застывала, образуя причудливую лепку.

У двери с надписью «Дирекция» невероятно тощий, изнуренный человек, как ветряк, размахивал руками. Одет он был наподобие новогодней елки – цветные тряпочки, бляшки, зеркальца; сквозь них просвечивали желтые ребра. Его собеседник пятился назад на коротеньких ножках.

– Нет, нет, нет! – фальцетом кричал тощий. – Кто у нас режиссер? Я режиссер! И я не позволю! Никаких драконов – ни трехглавых, ни огнедышащих! Сугубый реализм. Учтите это! Я так вижу!

– Витольд, – пытался убедить его собеседник. – Ну совсем маленький дракончик. Вроде ящерицы. Пусть себе летает…

Тощий его не слушал:

– Ни драконов, ни ящериц, ни морских змеев. Запомните!

И потряс пальцем перед носом толстого собеседника. Тот воззвал:

– Бенедикт, хоть ты скажи…

Третий участник разговора – высокий и громоздкий – только сонно прикрывал веки, думал о своем. На обращенные к нему вопли солидно кивнул.

Тощий застыл с поднятым пальцем.

– Ни одной запятой не дам переставить. Все. Я – сказал, – высокомерно уронил он и пошел по коридору так, будто все его суставы были на шарнирах.

– Могу я работать в таких условиях, Бенедикт? – театрально воскликнул толстый.

– М-да… – подумав, изрек высокий. Заметил мой взгляд: – Вы ко мне?

Я назвался.

– Вот, очень кстати, – сказал высокий. – Инспектор из Столицы. По вопросам культуры.

– От сенатора Голха? – растерянно спросил толстый.

– Не только. Возникла необходимость общей инспекции, – туманно ответил я.

– Боже мой! Это же нелепо! – Толстый всплеснул руками. – Какой инспектор? Зачем нам инспектор? Я вчера говорил с… Он ни словом не обмолвился об инспекторе.

– Герберт, – предостерег высокий. – Инспектор разберется сам. – Повернулся ко мне. – Разрешите представиться, директор Дома – Бенедикт, – вежливой улыбкой поднял верхнюю губу, показал крепкие зубы. – Наш финансовый бог – советник Фальцев.

– Очень, очень приятно, – расшаркался советник. По лицу его было видно, что он испытывает совсем другие чувства.

– Как здоровье сенатора? – заботливо спросил директор.

– Неплохо, – отрезал я.

– Как же так… – растерянно начал советник.

Директор его перебил:

– Прошу вас. – Он указал на дверь и распорядился: – Герберт, пришли Элгу.

Финансовый бог поперхнулся. У меня возникло ощущение, что я ляпнул что-то не то.

В кабинете директор усадил меня за обширный стол-календарь, исписанный множеством пометок.

– Итак, господин Павел?

– Может быть, без господина? – предложил я.

– Отлично, – с готовностью согласился директор. – Я для вас просто Бенедикт.

– Меня интересует ваш Дом. Хочется познакомиться поближе. Гремите.

– Да, Дом у нас замечательный, – сказал директор. – Уникальный Дом. К нам приезжают специально из других стран, чтобы принять участие в Спектакле. Знаете, в Италии есть фонтан Грез: если бросишь туда монетку, то обязательно вернешься. Так и у нас. Кто хоть один раз участвовал в Спектакле, тот обязательно приедет еще.

Директор все время улыбался, а глаза его оставались холодными. Мне это не нравилось. Он вполне мог быть фантомом. Впрочем, торопиться не следовало. Фантомом мог оказаться кто угодно. Даже я сам.

– Разумеется, это далось не сразу, – продолжал директор. – Кропотливая работа. Пристальное изучение вкусов молодежи. Ее духовного мира. Вы знаете, у молодежи есть свой духовный мир! Что бы там ни писали наши социологи!

Мне очень хотелось прочитать заметки на столе. Такие торопливые записи могут сказать о многом. Я скосил глаза. Но директор как бы невзначай нажал кнопку, и поверхность стола очистилась.

– Чрезвычайно интересно, – промямлил я.

– Мы ведь не просто копируем историю, – все усердствовал директор. – Мы воссоздаем ее заново. Разумеется, в чем-то отступая от действительности – но в рамках. Иного я бы и не допустил. – Он поднял широкие ладони. – Какой смысл рассказывать. Сегодня у нас ввод нового Спектакля. Надеюсь, вечер у вас свободен?

– В какой-то мере, – уклончиво ответил я.

– Обязательно приходите! – с энтузиазмом воскликнул директор. – Мы ставим восемнадцатый век. Морское пиратство. Я распоряжусь, чтобы вам оставили марку.

В это время в кабинет вошла светловолосая женщина. Чрезвычайно сексапильная.

Директор обрадовался:

– Элга! Наконец-то! Познакомьтесь, Павел – Элга. Она как раз занимается этой… культурой.

Элга обещающе улыбнулась. Ее короткая юбка едва доходила до середины бедер, декольте на блузке располагалось не сверху, а снизу, открывая живот и нижнюю часть груди.

– Элга вам все покажет, – директор был сама любезность. – Тем более, что она специалист. У меня, извините, Павел, ни одной свободной минуты.

– Буду рад, – сказал я, поднимаясь.

– Пойдемте, – предложила Элга и посмотрела на меня многозначительно.

Я поймал взгляд директора – тоже многозначительный. Очевидно, предполагалось, что теперь новый инспектор поражен в самое сердце.

В коридоре топтался мрачный парень в синем халате. Челюсть у него выдавалась вперед. Увидев директора, он произнес голосом чревовещателя:

– Бенедикт…

– Я уже все сказал, – пресек его директор.

Парень посмотрел на Элгу, потом с откровенной ненавистью на меня и высказал свою точку зрения:

– Ладно. Монтировать камеру – Краб. Записывать фон – Краб. Ладно. Вы Краба не знаете. Вы Краба узнаете.

– Я занят, – еле сдержался директор.

Парень напирал грудью.

Я хотел дослушать этот захватывающий диалог, но Элга увлекла меня вперед. Мы прошли мимо бородатых ребят, занимающихся лепкой. Один из них присвистнул и произнес довольно явственно:

– Элга опять повела барана.

Бараном был, конечно, я.

– Кто это? – спросил я.

– А… художники. Хулиганят – непризнанные гении. – Элга фыркнула. У нее это получилось на редкость привлекательно.

– Нет, вот этот парень с лицом гориллы.

– И верно, похож. – Она легко рассмеялась. – Это Краб, мнемотехник. Странный какой-то человек. Все время что-то требует. Бенедикт устал с ним.

Я оглянулся. Мрачный парень весьма агрессивно втолковывал что-то директору. Тот, морщась, кивал. Вид у него был затравленный. Бенедикт действительно устал.

– Что бы вы хотели осмотреть, господин Павел? – спросила Элга.

– Все.

– Благодарю. – Она прямо-таки обдала меня синевой. Я подумал, что радужка глаз у нее подкрашенная.

– Все – это очень много, Павел. Может быть, мы сначала посидим где-нибудь, Павел?

Мое имя таяло у нее во рту.

– Сначала немного посмотрим, – извиняясь, сказал я.

Элга передернула плечиком:

– Вот режиссерская. Там готовят сегодняшний Спектакль.

Режиссерская представляла собой громадную комнату без окон. Под светящимся потолком были развешаны десятки волновых софитов для стереокраски, а в центре на разномастных стульях сидели около шести человек. Режиссер, похожий на елку, жестикулировал. Сбоку от него я увидел Кузнецова. Гера задумчиво курил. Он то ли не обратил внимания на открытую дверь, то ли играл свою роль – по легенде мы были незнакомы.

Больше я ничего заметить не успел. Режиссер повернул к нам изъеденное до костей лицо и спросил, срываясь на крик:

– В чем дело? Я занят, занят, занят!

Элга закрыла дверь, словно обожглась.

– Ввод Спектакля, – смущенно пояснила она. – Витольд всегда так нервничает.

Я промолчал. Я думал: как хорошо, что в паре со мной работает Кузнецов. Спокойный и рассудительный Гера Кузнецов, на которого при любых обстоятельствах можно положиться даже больше, чем на самого себя.

Элга повела меня в техотдел. Я не разбираюсь в голографии и тем более в волновой технике, но, по-моему, оборудование у них первоклассное, выполненное в основном по специальным заказам. Там же, в зале, в прозрачном кресле, возведя черные глаза к потолку, полулежал парень в шикарном тренировочном костюме; он затягивался тонкой, как спица, сигаретой, а выпускал зеленый дым. Парень даже не посмотрел на нас, но сигарета замерла в воздухе, и я понял, что он слушает разговор самым внимательным образом. Выходя, я равнодушно обернулся и поймал его пронзительный и сразу погасший взгляд.

Вообще Элга оказалась неплохим гидом, особенно когда забывала о своей задаче – обольстить инспектора из Столицы. Я искренне был заинтересован ее рассказом, и поэтому она говорила много и охотно. В результате я узнал, что ей двадцать семь лет, что она не замужем – все попадались какие-то хухрики, что она хотела бы иметь самостоятельную работу, а ее держат ассистентом, что она давно бы ушла, если бы не Спектакли, что все в Доме держится на Витольде, а директор в искусстве – ни дуба не варит, что он, директор, уже не раз делал ей определенные предложения, но она в гробу видела этого зануду, что директор и Витольд ненавидят друг друга, но почему-то работают вместе, хотя давно могли бы и разойтись, что Элге приходится выполнять некоторые особые поручения, какие – она не уточнила, и поэтому многие относятся к ней плохо.

Из всего этого в какой-то мере можно было составить общую картину, но ничего существенного понять при этом было невозможно. Элга была очень мила, и мне приходилось ежесекундно напоминать себе, что фантом, пока не включена программа, ничем не отличается от обычного человека.

Кроме того, у меня не выходил из головы погром в моей квартире. Сомнений не было – я засветился. Но каким образом? Ведь я появился в городе только вчера и о моем прибытии знали три, от силы четыре человека? А если громить квартиру, то при чем тут микрофоны? Получалась какая-то ерунда.

Сдавленный хрип донесся из-за низенькой двери слева. Так хрипят загнанные лошади. Я посмотрел на Элгу. Она пожала плечами. Я потянул дверь. В маленькой, похожей на кладовку комнате, где стояли рулоны бумаги и высокие бутыли коричневого стекла, угрюмый Краб, оскалясь, стиснув квадратные зубы, душил зажатого в угол советника Фальцева. Финансовый бог уже посинел, слабыми пухлыми руками рвал кисть, сдавившую горло.

– Отпустите, – сказал я.

Краб повернул заросшее лицо:

– Чего?

– Вполне достаточно.

– Исчезни, – посоветовал Краб.

– Я ведь могу вызвать полицию, – пригрозил я. – Есть двое свидетелей.

Отпущенный советник стал кашлять, давиться слюной, сгибаться, насколько ему позволял живот. Лицо у него из синего стало багровым. Вдруг он замахал руками:

– Оставьте нас! Пожалуйста! Я вас прошу!

И опять согнулся, выворачивая легкие в кашле.

Мы пошли дальше. Я деликатно молчал. У Элги был такой вид, словно ее осенило.

Мы спустились в библиотеку. Она располагалась в подвале. Светился матовый потолок. Уходили вдаль деревянные стеллажи. Было очень тихо. За барьером у раскрытой книги сидела девушка, с таким печальным лицом, словно она всю жизнь провела в этом подвале.

Элга меня представила.

– Анна, – сказала девушка. Она была в сером платье с белым кружевным воротничком – как в старом фильме.

– У вас, вероятно, много читателей? – спросил я. И мне вдруг стало стыдно за свой бодрый тон.

– Нет, – сказала она. – Сейчас мало читают, больше смотрят видео. А с тех пор, как начались Спектакли, – тем более.

Я перевел взгляд на раскрытую книгу.

– А я привыкла, – сказала она. – С детства читаю. Это отец меня приучил.

Элга фыркнула. Теперь мне это не показалось привлекательным. Я смотрел на Анну. Она – на меня. Я спросил о чем-то. Она что-то ответила. Элга начала нетерпеливо пританцовывать.

Послышались шаркающие шаги.

– А вот и папа, – сказала Анна.

Из-за стеллажей появился согнутый старик в вельветовой куртке, поправил старинные роговые очки.

Мы немного поговорили. Я явно не был в ударе – вдруг забыл, какие вопросы следует задавать инспектору. Кажется, этого никто не заметил.

Старик любовно гладил корешки:

– Книги – это моя давняя страсть. У меня и дома неплохая библиотека. Старая классика. Есть издания прошлого века. Конечно, сейчас принято держать звукозаписи – знаете: группа артистов читает «Войну и мир». Не спорю, есть удачные трактовки, но я привык сам. А мода – бог с ней, с модой.

Я все время смотрел на Анну. И она тоже смотрела, без смущения. Элга прекратила улыбаться.

Когда молчать дальше стало неудобно, я обратился к старику:

– Сегодня у вас новый Спектакль?

Он вздохнул:

– Не любитель я этих Спектаклей. Но директор требует, чтобы присутствовали все. Так сказать, на месте изучали дух молодежи.

– А вы там будете? – спросила Анна.

– Обязательно, – заверил я.

– Я приду, – сказала она.

Мы вышли. Элга обиженно молчала. У нее исчезло все оживление. Мы поднялись на второй этаж. Она грустно посмотрела на меня:

– Вот так всегда. Разные хухрики липнут, а стоит познакомиться с серьезным человеком, как он смотрит только на нее.

– Я не серьезный. Я веселый и легкомысленный, – отозвался я.

– И ничего в ней нет, – уверила меня Элга. – Подумаешь, книги…

Мы расстались. Я не назначил Элге свидания, и она ушла разочарованная.