Читать книгу Мехасфера: Ковчег - Андрей Умин - Страница 1

Глава 1

Представьте себе грязный, летящий в космосе шар – Землю, планету настолько ужасную, что в пору вешать табличку «Филиал ада». Даже если боги когда-то существовали, теперь они точно покинули сей бренный мир, не выдержав смога, радиации и жары. Оставили земных тварей бороться за место под нещадно палящим солнцем в руинах старых заводов, посреди пыльных бурь, в долинах высохших рек, на мусорных свалках. Дикие, вечно голодные существа перестали быть похожи на прежних обитателей Земли – только самым безумным и кровожадным хватило отчаяния мутировать и продолжить агонию существования в пожирающем самого себя мире. Куда ни глянь, до самого горизонта небо затянуто красной дымкой, и то, что когда-то называлось воздухом, теперь – лишь смесь парниковых газов, убивающая остатки лесных массивов, безуспешно пытающихся переработать эту адскую смесь. Листья вырастают сразу желтыми и при первой же пылевой буре срываются с хилых веток, унося вместе с собой надежду, в то время как все остальное уже мертво.

Природа проиграла эту войну не сегодня и не вчера. Все началось за тысячу лет до этого, когда в конце двадцатого века человечество принялось строить заводы и с рвением отъявленного убийцы стало уничтожать все вокруг. С каждым десятилетием конвейеры удлинялись и выпуск продукции увеличивался по экспоненте до тех пор, пока растущая экономика не потребовала полностью автоматизированных фабрик, производящих товары в автономном режиме для того, чтобы обмениваться ими с другими фабриками через автоматизированные железные дороги и увеличивать ВВП без участия редеющей популяции человека, ведь фондовые рынки должны постоянно расти. Рождаемость падала, людям требовалось все меньше товаров, поэтому заводы были зациклены сами на себя. Земля покрылась метастазами болезни под обманчиво мягким названием «культура потребления» и начала медленно умирать. Ситуация вышла из-под контроля. К середине третьего тысячелетия робофабрики в прямом смысле завалили планету товарами, уничтожив окружающую среду. Пусть для человечества это и оказалось ударом, но далеко не смертельным. Люди к тому времени уже построили запасной дом на Марсе – небольшую колонию, куда стягивались многочисленные ученые и вольные переселенцы.

Уровень технологий позволял относительно легко поддерживать жизнь на Красной планете, поэтому, когда стонущая от тяжести перепроизводства Земля сбросила магнитное поле, как саламандра старую кожу, и оказалась обнажена перед убийственной солнечной радиацией, на Марс устремились все, кто мог позволить себе перелет. Первыми от лучевой болезни сбежали ученые, потом инфлюенсеры, гики, миллиардеры, миллионеры, предприниматели, преподаватели и, наконец, деятели культуры. Верхушка общества оставила родной дом, уровень жизни на котором стремительно снижался, а затем, когда банды из низших слоев и маргиналы стали захватывать власть в городах, на Красную планету рванули все мало-мальски здравомыслящие земляне. Это было бегство от массового упадка, порождаемого тем самым бегством. Спираль регресса раскручивалась одновременно с тем, как Уроборос автоматизированных заводов пожирал сам себя. Население стремительно уменьшалось, а количество товаров, согласно закону Кейнса – Мура, продолжало расти. Механизмы переваривали себя, как желудок голодного человека переваривает собственный сок. Многие заводы не справились с нехваткой сырья и превратились в руины, но были и те, что продолжали добывать необходимое им сырье из-под земли, производить из него уже никому не нужные товары и отправлять по железным дорогам в неведомые дали, где их должны были принять другие заводы и произвести еще более сложные вещи. В умирающем от недостатка квалифицированных работников мире оставшиеся на плаву производственные цепочки были исключением из огромного числа загнивающих ржавых комплексов, и именно вокруг функционирующих цехов теплились остатки человеческой цивилизации. Потомки не сумевших пробиться на Марс бедняков, и без того рожденные для жалкой жизни, в отсутствие централизованной власти и образования за сотни лет скатились до примитивного существования. Одни сколачивали банды и занимались разбоем, все больше усиливая повсеместный декаданс, другие сбивались в племена и уходили подальше от кишащих бандитами городов, третьи были настолько слабы, что становились рабами первых, а самые опустившиеся практиковали каннибализм – ничего личного, просто закон выживания. История людей на Земле началась заново, совершив полный виток, пока развитая часть человечества пыталась строить новое общество на четвертой планете от Солнца.

Оставшиеся одичалые жители ничего не знали об экологии. «Гринпис» улетел на Марс и переименовался в «Редпис». Полуживая природа осталась после этого один на один с умирающим магнитным полем Земли с одной стороны и нарастающей активностью Солнца с другой. И гул опустевших фабрик звучал, как предсмертный стон старого мира, пролетающий над железобетонными скелетами руин. А еще он служил хорошим маяком для оставшихся хищников – те рыскали в поисках пропитания и нападали на рейдеров, захвативших все значимые заводы и фабрики, в первую очередь оружейные и пищевые. Выходящие из автоматизированных цехов консервы давно уже не соответствовали тому, что было написано на этикетках, и представляли собой просто маслянистые комки мусора, но в некоторых широтах были единственным пропитанием – спасибо радиации и бесконечной засухе. И каждый день от зари до зари под нескончаемый шум цехов дикие твари – как люди, так и животные – боролись за право прожить чуть дольше посреди этого бескрайнего аттракциона застывшего во времени ужаса.

Южные широты полностью покрылись песком, в них бушевали смерчи, а пыльные бури скрывали самых ужасных и опаснейших обитателей фауны, сумевших выжить в абсолютной сухости и жаре. Лишь на севере остались нетронутые пустыней земли, где лето держалось всего пару месяцев и тем не менее позволяло вырастить хоть немного настоящей еды – только ближе к полярному кругу сохранились условия для выживания. И хотя солнце там стояло низко, ветры порой выли так, что невозможно было услышать собственный крик, а насекомые вымахали до невероятных размеров, лучшего места для жизни на Земле найти было нельзя. Как бы странно это ни звучало. В тех северных краях и искали прибежище самые «цивилизованные» остатки людей, объединившиеся в племена.

Одна из таких групп нашла свой дом на берегах Онеги, недалеко от полуразрушенного космодрома Плесецк бывшей Архангельской области одной большой древней страны. Между светящимся в холодной северной ночи руслом реки и устремившимся ввысь колоссальным стартовым комплексом мостились старые полуразрушенные дома, среди которых племя и встало лагерем. Местоположение было не просто хорошим, оно было почти идеальным – местность оставалась нехоженой, практически никому не известной. На километры вокруг тянулся мертвый, но все еще дремучий лес, а жившие в нем хищники пусть и частенько нападали на племя, являлись, однако, ценным источником мяса. Текущую в сторону Белого моря радиоактивную воду можно было использовать для поливки растений, а при соответствующей сноровке и храбрости даже очищать на специальной станции ниже по течению, но там уже начиналась территория каннибалов – самой большой опасности этой части Великой пустоши.

Племени повезло, что на бывшем космодроме, об истинном назначении которого, конечно, никто не знал, продолжал работать завод по производству ракетного топлива из подземных залежей нефти. Оно отлично горело, а нападающие каннибалы были настолько дики, что пугались защитных стен огня и каждый раз отступали ни с чем. Племя тратило огромные силы на рытье каналов и заливку их топливом, но дело того стоило. Они называли себя инками – по единственной сохранившейся табличке над главным входом на топливную фабрику. Когда-то давно ее текст гласил: Euro-Russian Jet Fuel Inc., но со временем осталось только последнее Inc., а говорили к тому моменту все на едином евразийском языке – смеси английского, русского и китайского.

– Да начнется праздник урожая! – Слова Инки летели над ночным лагерем.

Угрюмый вождь в серой накидке из шкуры волкогава на голое тело, красное от солнечной радиации, прожил пятьдесят долгих зим, прошел через пять десятков битв с ледяной стихией и через полсотни неравных сражений с адским летом – он был самым пожилым в племени. Лицо его, словно магнитная лента, сохранило на себе отпечаток прожитых дней и уже превратилось в сухую морщинистую маску – финальный лик старости перед уходом в иной мир, ведь уже сотни лет мало кто мог дожить до его возраста. Несмотря на немощный взгляд вождя, голос его был звонок, а тело еще не собиралось испускать дух и хранило в загашниках остатки сил. В руке он держал длинную извилистую палку, но пользовался ею не как посохом, а скорее как скипетром, символом власти, данной ему великим предком. В отличие от его подопечных, имевших обычные имена, вождя звали по названию племени – Инка. Когда-то давно, в детстве, у него было и простое земное имя, но те времена уже давно позабыли.

– Пусть в этом году урожай вырос намного меньше, чем прежде, воздадим хвалу богам за то, что не забывают о нас, – продолжал он.

Лагерь представлял собой обжитые руины, окруженные грядками и защитными фортификациями. В самом центре его располагалась пустая площадь для массовых мероприятий. На ней, как обычно, горел костер, вокруг которого собралось племя – пара сотен взрослых и детей. Под теплыми накидками из кожи и шкур многие носили рваные футболки и джинсы какой-то старинной фабрики, случайно попавшие в эти края. Впрочем, несведущий человек вряд ли смог бы узнать грязные, потертые обрывки некогда модных вещей. Они походили скорее на кожу хилых зверей-мутантов, не сумевших отрастить себе мех погуще.

– Боги давно прокляли этот мир, – раздался ответный голос в толпе, но сложно было понять, кому именно он принадлежит. Недовольный потерей своего урожая член племени не хотел выходить вперед и бросать вызов вождю, его просто раздирало отчаяние.

– Возможно, некоторые всевышние от нас отвернулись, – дипломатично парировал Инка, понимая всю тяжесть постоянной борьбы за жизнь, – возможно, отвернулись почти все. Но хранитель огня Ойл все еще с нами, о чем свидетельствует его стометровое железное воплощение, устремленное прямо в небо, – имелась в виду ракета на стартовом комплексе в километре от них. – Последний оставшийся на Земле бог слышит наши молитвы и дает нам горящую жидкость, чтобы мы могли отгонять хищников и каннибалов, чтобы мы грелись зимой. Ойл все еще здесь, дарует нам свое тело, а значит, мы должны терпеть и жить дальше.

Ответа из окружившей костер толпы не последовало. Освещаемый благодатными языками пламени вождь наблюдал за произведенным эффектом. Грустных лиц стало чуть меньше. Хотя его речи и поднимали моральный дух племени, они не могли заставить всех позабыть суровую окружающую реальность. Поникшие и растерянные на протяжении почти всего года люди преображались только по праздникам, только собираясь тихими лунными ночами вокруг костра, они могли хоть как-то почувствовать себя радостными, живыми.

Старейшина поднял посох.

– Воздадим хвалу богу солнца Раду! – торжественно прокричал он. – Пусть он суров и безжалостен, но другого всесильного владыки неба и жизни у нас нет и не будет. Как грешные дети жестокого, но справедливого отца, мы должны быть благодарны любому лучику света, даже порой губительному. Пусть некоторые боги нас и покинули, но избави нас Ойл стать врагами кому-то из них.

Толпа одобрительно загудела, в то время как Инка опустился на колени рядом с лежащим перед ним мешочком семян, достал несколько зерен и поднял их в руке перед всеми.

– Принесем эти драгоценные семена Раду, чтобы после зимнего отдыха он вновь поднялся над горизонтом и одарил обжигающими лучами следующий урожай.

Вождь бросил несколько зерен в огнь. Отражающееся в слезах многих стоящих по кругу женщин пламя бесшумно поглотило дары, выбросив редкие всполохи во тьму бескрайней ночи.

– В этом году мы вырастили самый скудный на моей памяти урожай, – продолжил Инка, – но я верю… нет, я знаю, что темнейший час бывает именно перед рассветом и следующий год принесет нам гораздо больше хлеба и овощей. Ведь мы сохранили небольшой запас семян, чтобы высадить их ближайшей весной.

Он не верил в собственные слова, но, чтобы не нагонять на своих людей безысходность, с довольным видом похлопал по мешку. Сразу после этого молодой парень в накидке из меха унес ценность подальше от огня.

– Давайте не будем забывать, что наши предки каждый год в середине октября отмечали праздник урожая, воздавая должное богам, природе и собственному труду, поэтому и нам следует радоваться и быть признательными. Именно благодаря усилиям прошлых поколений мы живы и должны любить жизнь, как они. Ибо без любви будет одна лишь ночь, одна на всех холодная смерть.

Племя воодушевилось речью и нашло в себе силы отпраздновать день самого жалкого в своей истории урожая. Чуть дальше от костра уже стояли столы со скудными дарами природы в виде жареной картошки, моркови и ломтей хлеба, разложенных по пластиковым тарелкам с такими же пластиковыми вилками и ножами из одноразовых походных наборов, которые племя обменяло на зерна лет сто назад и с тех пор берегло, словно фамильное серебро. Для поднятия настроения несколько молодых охотников в одних набедренных повязках из кожи когтерога начали отбивать на барабанах заводной ритм. Об алкоголе в этих краях не знали, но ритмичная однообразная музыка расслабляла не хуже горячительных напитков, и большинство членов племени хотя бы на один вечер забыли о тяготах выживания и начали веселиться. Только несколько караульных на дальних границах лагеря не теряли бдительности, всматривались в коварную темноту. Через несколько часов их сменят нагулявшиеся братья и сестры, и таким образом все до единого поучаствуют в празднике урожая.

Довольный начавшимся гулянием вождь медленно поплелся в свой дом, откуда на него с тревогой смотрела дочь Лима. Весь вечер она, терзаемая сомнениями, простояла на пороге старого хозяйственного здания бывшего космодрома. Стены жилища обвалились от войн, природных катаклизмов и мелких стычек, затерявшихся на порванном в клочья одеяле времени где-то в промежутке между последними государствами Земли и медленной смертью всего живого, что непременно наступит, но только для каждого в разное время, и только одна-единственная душа увидит этот самый настоящий конец всей жизни, но, разумеется, она не будет об этом знать. Возможно, эти мысли терзали его дочь, а может, что-то другое, но не успел Инка сделать от центра лагеря и двадцати шагов, как его отвлекли женщины племени, вокруг которых толпились счастливые, еще не понимающие что к чему, дети.

– Они хотят историю, – сказала одна из матерей. – Если Инка не занят.

Вождь не мог отказать своим подопечным. Он еще раз взглянул в сторону дочери, но та продолжала стоять на пороге ветхого здания, еле заметного в темноте. Свет от факела у двери освещал половину ее лица и прядь русых волос. Лима не звала его, просто с тревогой смотрела. Их ожидал очередной тягостный разговор, который можно было отложить. Инка поглядел на детишек. В ином случае он мог бы их разогнать, чтобы не мешали быть чаще с семьей, но бремя вождя требовало всяческих жертв.

– Хорошо, какую историю вы хотите?

Дети начали радостно кричать, перебивая друг друга. Одни хотели страшилку про когтерогов, другие – рассказ про горящую жидкость Ойла, но старик не хотел ни пугать народ в такой светлый вечер, ни вдаваться в загадки получения топлива с завода, поэтому он сурово повел рукой, успокоив всех разом.

– Нет, нет. Сегодня праздник урожая, поэтому только хорошие и легкие истории.

– Тогда расскажите про райскую землю, – предложила одна из женщин.

– Ну ладно, почему нет, – улыбнулся старик и уселся на землю, подложив под себя край шкуры.

Вокруг него сразу образовалось кольцо довольных, предвкушающих красивую историю малышей. Тяжело детство без книг. Поблизости играла незамысловатая музыка, под которую инки вели диковинный танец возле костра. Сытые единственный раз в году люди источали первобытное счастье, и, если бы не красная от постоянной радиации кожа и накидки из звериных шкур поверх джинсов и футболок, они бы ничем не отличались от счастливых людей прошлого.

Прошлое… Сколько тепла в этом слове. Это вместилище всего лучшего, светлая сторона бытия, в отличие от темного будущего, которое таит в себе только боль и отчаяние. Еще больше радиации и меньше еды, еще больше зверей-мутантов и глубже упадок того, что когда-то называлось человеческим обществом. Будущее ужасно, а время, толкающее нас к нему, коварно, как прозрачная вода Онеги, убивающая любого, кто решит испить ее без особой очистки. Прошлое же, наоборот, прекрасно, если судить по историям предков. Прадед Инки рассказывал его деду, а потом тот передал своему внуку, что раньше урожаи были обильные, за зерно еще не убивали, а бог солнца Рад любил все живое и лишь изредка поглаживал тогда еще зеленую землю своими коварными рад-лучами.

Ох, если бы можно было повернуть время вспять, назад к развитию цивилизации… Инка, конечно, не понимал, что такое цивилизация, но подсознательно догадывался, что если раньше все было лучше, то могли существовать прекрасные, чудесные вещи, которые он не в состоянии даже представить. Возможно, раньше рай был везде, а не только на затерянном клочке земли. Вождь всплыл на поверхность грез и обнаружил себя посреди теплых вод своей яркой истории, в которую верят теперь только дети.

– Вы знаете, что мир не такой уж приветливый и безопасный. Чтобы прокормиться, надо выращивать урожай, день и ночь следить за ростками, поливать и удобрять землю и, чего бы это ни стоило, беречь семена. Эти крошечные дары природы – самая ценная вещь во всем мире. Их очень легко потерять или испортить, но в них бескрайняя сила жизни, в них тысячи спасенных людей. – Рассказ начал уходить в сторону, однако Инка быстро вернулся к главному. – Где-то далеко на севере есть теплое место, где семена никогда не кончаются, до горизонта тянутся картофельные поля, колосится пшеница. Животные там сытые и довольные, поэтому не бросаются на людей, наоборот, очень любят, когда их гладят. Там есть собаки, которые виляют хвостом при виде палки и с радостью ловят ее прямо в воздухе. Там нет мутантов, а только мелкие насекомые, перелетающие с одного растения на другое, чтобы те быстрее плодоносили. Это настоящий рай на земле.

– Вождь Инка, это же выдумка? – с умным видом спросил один из ребят.

– Вовсе нет. Райские земли действительно существуют. О них поведал мне дед, ему – его дед и так далее. Один из наших предков даже был там. Вот откуда у нас мешок семян.

– А почему бы нам просто туда не вернуться? – поинтересовался другой.

– Ну… Эх… – вздохнул вождь. – Точное местоположение этой земли никому не известно. Затерялось в песках времени.

– Но если рай находится на севере, а планета, как известно, круглая, то почему бы нам просто не пойти в ту сторону? Рано или поздно мы обязательно уткнемся в самый северный север, – предположила девочка, самая смышленая из всей детворы.

Вождь улыбнулся и сомкнул ладони на конце упертого в землю посоха, чтобы легче было сидеть. Барабаны продолжали выбивать один и тот же ритм, но не надоедали. Многие члены племени упивались незатейливым круговым танцем. Хорошо, когда есть чем заглушить живущий в людях страх.

– Север – понятие обширное, – с очередным вздохом протянул вождь. – Никто не гарантирует, что рай находится в самой северной точке, нам известно лишь направление. Но на каком именно участке северных широт можно найти землю бесконечных семян? Поле для поисков огромно, а мир неизведан. Даже мой дед не знал, где искать, а ведь тогда мы жили гораздо ближе к другим племенам, чем сейчас, и могли черпать информацию у них.

– А почему мы не остались с этими племенами? – спросил самый младший ребенок.

Остальные косо на него посмотрели, ведь ответ был всем очевиден.

– В мире есть много плохих людей, – сказал за всех вождь. – Наш прежний дом разрушили, и мы вынуждены были бежать подальше от заводов и железных дорог, их соединяющих. Конечно, теперь нам не с кем торговать, не у кого выменивать одежду и пластиковую посуду, но только благодаря этому племя не истребили.

– Когда вырасту, обязательно найду этот рай, – с грустью произнес малыш.

Смеяться над его наивностью не хотелось. У Инки лишь скупая старческая слеза пробежала по красной щеке и, никем не замеченная, исчезла.

– А на юге пустыня? – спросила самая умная девочка.

– Совершенно верно, – кивнул вождь и сглотнул тяжелый ком в горле, какой бывает, когда видишь детей, у которых еще до рождения украли будущее. – На юге нет жизни, там только желтый песок – такая сухая земля, похожая на муку, – и больше ничего. Безжизненные барханы до горизонта.

Разумеется, он не стал говорить о подземных чудовищах, выныривающих из песков и пожирающих все живое, про ядовитых пауков, про знойные бури, про радиационные ураганы… Он слышал об этом от своего дела и уже сам не знал, что правда, а что вымысел.

– Значит, чем дальше от юга – тем лучше, – констатировала девочка. – Почему бы нам просто не поселиться севернее?

Ну и конечно, вождь не хотел упоминать каннибалов, живущих севернее и частенько нападающих на инков. Этой девочке необязательно знать, что ее отца съели после одной из таких атак. Детям вообще ни к чему страшные истории перед сном.

Загнанного в тупик вождя спасли матери, вернувшиеся за своими детьми.

– Ну как, вам понравилась история? – спросила одна из них.

– Да. Хотим еще!

– В следующий раз. У вождя много других дел, – улыбнулась женщина и поклонилась Инке.

Тот поклонился ей в ответ и навалился на посох, чтобы подняться с земли. Он посмотрел в сторону дома и вновь увидел стоящую на пороге дочь. Она не хотела ни присоединяться ко всеобщему веселью, ни укрываться внутри, а лишь с тревогой смотрела на отца, будто знала и видела больше, чем остальные.

Он подошел к ней и без лишних слов встал рядом, оперся плечом о дверной косяк. Там, где сотни лет назад была дверь, теперь лишь трепыхалась занавеска из легкой ткани. Большинство зданий так сильно изменили свою геометрию, что в проемы приходилось вставлять кривые ромбы из досок, но Инка не хотел портить эстетику декадентского стиля, как сказали бы древние культурологи, и ограничился только тканью. Если каннибалы доберутся до центра лагеря, то жалким подобием двери их уже не остановить. Вождь в очередной раз думал об этом, стоя возле дочери – своего единственного ребенка.

– Опять видение, Лима?

– Неужели так заметно? – спросила она мягким молодым голосом.

– Лицо – зеркало души, – ответил старик. – У тебя на нем все написано.

– Даже написано то, что я видела? – Девушка повернулась к отцу, впервые за вечер оторвав взгляд от костра в центре лагеря.

– Без подробностей, – вздохнул Инка. – Твоего дара видеть вещи за пределами обозримого у меня нет.

– Это не дар, а проклятье. – Голос Лимы дрожал.

Она вошла в дом и неуверенно заходила по комнате, будто пытаясь найти свое место в мире, где, если быть честным, не должно быть места ни для кого, настолько он суров и ужасен. Отец вошел следом.

Хозяйственная постройка дышала сыростью, исходящей от почерневших бетонных стен. Старый пол давно прогнил из-за грунтовых вод, поэтому на него положили новый слой сосновых досок, которые скрипели от каждого шага, но по крайней мере не хлюпали. Вытянутое помещение с несколькими наглухо забитыми окнами освещали три факела – благо нехватки горючих смесей не было. Вдоль некоторых стен тянулись ржавые стеллажи с почерневшими от времени бумагами, стояли трухлявые пластиковые столы, о которые лучше было не опираться. Из главного помещения можно было попасть в две маленькие коморки, оборудованные под спальни, с железными печками и толстыми деревянными дверьми, чтобы беречь тепло. На железных кроватях для мягкости лежали одеяла из толстых шкур крыс, водившихся в подвале здания. Узкий проход вел в бывшее помещение туалета, а теперь просто в пустую комнату с обвалившимся кафелем и обмякшей до состояния каши штукатуркой. Двери и стены кабинок уже давно были разобраны на укрепления лагеря, а унитазы вынесены на улицу – канализация ведь не работала. Спуск на технический этаж из-за крыс был плотно засыпан землей и камнями. Лишь в самые холодные ночи оттуда доносился едва уловимый писк борющихся за жизнь грызунов. Но пока на улице били барабаны и веселились сытые люди, снизу нельзя было ничего услышать даже при всем желании.

В центре большой комнаты находился алтарь, украшенный разными сухими цветами, с безделушками со стартового комплекса космодрома и тарелкой с горючей смесью, символизирующей бога огня. Маленькая лампадка над всей этой композицией должна была гореть всегда. Суеверия являлись отличительной чертой многих людей и в более цивилизованные времена, чего уж говорить о темных веках…

– Опять увидела вспышку Рада? – обратился вождь к дочери. Он имел в виду очередную мегавспышку на Солнце.

– Да, отец. Но дело не только в этом. Вспышку еще можно пережить… – Она замолчала с таинственным видом, словно решая, стоит продолжать или нет.

Инка оперся о стену у входа и не стал торопить дочь. Просто стоял и слушал доносившийся со стороны костра гомон, дышал относительно свежим комнатным воздухом. В отличие от угарного душка снаружи, здесь он разбавлялся благовониями с алтаря и не вызывал тошноту, ставшую хронической за пятьдесят лет жизни старика. Мягкий свет факелов также должен был успокаивать. Должен был…

– Я опять видела белых дьяволов, – выдавила из себя Лима. Эти слова дались ей с огромным трудом, как бывает, когда пытаешься озвучить нечто интимное, сокровенное.

Вождь вспомнил весь ужас, какой это видение вызывало у дочери, и про расслабление в ближайшем будущем можно было забыть.

– В прошлом году ты тоже видела их… – Он попытался успокоить Лиму.

– Нет. Это совсем другое. В прошлом году был едва уловимый образ, появившийся откуда-то издалека. Тогда он застыл на мгновение и развеялся, как паутина на летнем ветру. Но сейчас… Сейчас он стоял передо мной целый час, на расстоянии вытянутой руки.

Голос девушки задрожал, ее всю затрясло, а слегка освещаемая огнем красная кожа ее лица посветлела до здорового розового цвета древних жителей Земли. Но в данном случае это, конечно же, было не совсем здоро́во. Она стала «бледной».

– Я словно поднялась над землей и видела, как белые дьяволы спускаются с неба на летающем корабле. Два десятка вооруженных до зубов демонов. Я была среди них… Нет, я будто сама была кораблем, принесшим нашу смерть. Они близко, отец. Я это чувствую.

Лима зарыдала и почти упала на пол, но вождь подхватил ее обмякшее, легкое, как пушинка, тело и крепко прижал к себе. Его девочка, его единственная малютка – теперь восемнадцатилетняя взрослая девушка с прекрасными русыми волосами, готовая идти под венец, но он по-прежнему видел в ней маленькое беззащитное дитя. Ее невысокий рост и небывалая стройность лишь помогали укрепить этот нежный образ в глазах отца. Вдобавок врожденная любовь людей ко всему прекрасному заставляла всех относиться к ней с трепетом и почтением, чуть ли не поклоняясь ей как божеству, что делало ее поистине принцессой, настоящей дочерью вождя.

– Не плачь, дорогая, – успокаивал ее Инка. – Нам есть чем ответить.

– Ты не понимаешь, отец, – всхлипывала Лима. – Огонь их не остановит. У них несгораемая шкура, стальные кости и оружие.

– У нас тоже есть оружие, – бодрился вождь. – С тех пор, как мой дед выменял зерно на ружья. Может, они и не самые мощные в мире, но свое дело делают. Все двугорбые олени с нашего стола были подстрелены из этих ружей.

– Нет, отец. Пара ружей и двадцать патронов к ним не помогут.

Если Лима и заблуждалась, то лишь в количестве патронов – их оставалось пятнадцать, да и то почти все унес с собой на охоту Ку́ско.

– В любом случае это всего лишь видение, – сказал Инка и пожалел о своем пренебрежительном тоне.

Видения девушки сбывались всегда или почти всегда. Она была величайшей пророчицей, даже более талантливой, чем ее бабушка, передавшая ей по наследству это проклятие, этот дар. Сомневаясь в словах Лимы, вождь не мог изменить события будущего, которые точно произойдут. Получалось так, что он лишь выказывал недоверие своей дочери, вынуждая ее закрыться от всего мира и медленно сходить с ума наедине с пошатнувшейся верой в собственные видения. Нет, этого отец не хотел.

– Я верю тебе, – прошептал он. – Как бы мне ни хотелось обратного, я знаю, что так будет. К сожалению для всех нас.

– Знаешь, что самое ужасное? – снова всхлипнула Лима. – Я не знаю, как их остановить. Я вообще не понимаю, что нужно делать.

– Остается надеяться, что образы останутся образами, и когда мы увидим что-то похожее на белых дьяволов, это не будет столь фатально для нас.

Будет. Дочь не рассказала о развязке видения, не смогла перешагнуть через собственный страх, будто, произнеся это вслух, она вдохнет жизнь в свое пока еще не сбывшееся пророчество. Она сама не хотела верить, что в конце все умрут. Белые дьяволы убьют всех до единого. Она видела это собственными глазами.

Шум в лагере поутих. Танцы закончились, и уставшие соплеменники переводили дух перед ночными играми. Пара мгновений, и они уже отодвигали столы подальше от центра лагеря, чтобы вокруг костра образовалось как можно больше свободного пространства.

– Сейчас будут играть в битлу́, – с усилием проговорил вождь. Он пытался развеять уныние, чем-то отвлечь и себя, и дочь.

– Я не пойду, – сказала она. – Надоело.

– Ты же знаешь, без нас не начнут.

Лима только вздохнула:

– Ответственность…

– Она самая. Ради племени мы должны делать то, чего от нас ждут.

Инка не стал добавлять, что иначе им просто не выжить, чтобы в мысли дочери не вернулось дьявольское видение об апокалипсисе. Ведь если все предрешено, зачем лишний день барахтаться, выживать? Если кому-то суждено умереть, зачем оттягивать неизбежное? По этой логике все существа на Земле давно должны были бы смиренно склонить головы перед зловещим роком, однако же мучаются, живут. Значит, логика в чем-то другом.

– Пошли, дорогая, может, Куско успеет вернуться к финалу игры.

– Не горю желанием его видеть, – отвернулась девушка. Вместо лица отца она теперь видела языки танцующего огня – факел на стене возле заколоченного окна.

– Он твой жених, – вздохнул вождь.

– Пока еще нет. Будущий… если ничего не изменится.

– Не может измениться. – Инка сел на узкую скамью у алтаря. – Куско – потомок древних вождей племени. Твой с ним союз был предрешен еще до вашего рождения. Ты больше не можешь откладывать свадьбу, как делала это прежде. Тебе уже почти девятнадцать. Ждать больше нельзя. Он обязан взять тебя в жены, а ты – поклясться быть его до конца дней. Таковы наши обычаи. Только благодаря им мы все еще живы. Наверное, мы единственное племя, оставшееся в этой части Великой пустоши. Все ушедшие от традиций, погрузившиеся в анархию племена давно растворились в распадающемся мире.

– Тогда я рада, что скоро придут белые дьяволы и всех нас убьют.

– Иногда я и сам думаю, что это было бы лучшим выходом.

Вождь протянул руки к плошке с горючей жидкостью на алтаре, взял ее и поднес к лицу. Поверхность странной субстанции играла отблесками синего, розового и фиолетового. Прозрачное топливо светилось разными цветами, незаметными на первый взгляд. Только при должной концентрации и воображении можно было увидеть разливающуюся палитру красок.

– Этот бензин как вся наша жизнь, – со свойственной ему многозначительностью произнес вождь. – На первый взгляд пустая и мертвая, но стоит поверить в чудо, в какое-то великое предназначение, как все расцветает красками. Смысл одновременно и есть, и нет. Разница лишь в том, как смотреть.

Лима отвернулась от факела и встретилась взглядом с отцом. Их ладони сомкнулись с теплотой любящих друг друга людей.

В лагере все было готово к игре. Столы с посудой вернулись в разбросанные по территории домики. Тучи рассеялись, и площадь с костром погрузилась с красноватый свет лунных лучей, проходящих через вечнобордовые облака. Языки утихающего огня были такими же алыми, как и сухая земля вокруг. Столь необычному освещению позавидовали бы даже великие стадионы древности. Глубокий красный свет без какой-либо иллюминации.

Вождь и его дочь подошли к кругу зрителей, сидящих на земле со скрещенными ногами, и протиснулись между ними. В отличие от многочисленных народов с их великими ханами и королями, племя в две сотни душ не могло да и не хотело как-то особенно чтить вожака. Он был не идолом и не представителем богов на земле, а скорее первым среди равных – опытным, мудрым и уважаемым человеком, который работает наравне со всеми, нет, даже больше остальных, такая на нем ответственность. Право быть вождем передавалось наиболее знатному представителю нового поколения, а если кто-то был против, то мог вызвать претендента на дуэль. Но это только в теории. На практике же все примирялись с традицией и заранее знали, кто станет вождем.

– Без моего сына Куско неинтересно, – сказал его отец Ю́рас, сидевший по левую руку от Инки, упитанный, наголо бритый старик лет сорока пяти. В свое время он не смог стать вождем племени и теперь всеми силами готовил сына на это место.

– Еще не вернулся с охоты? – небрежно спросил вождь.

– Ага, наверное, выслеживает самого крупного двугорбого оленя, – похвастался Юрас, хотя хвастаться было еще нечем. – Без лучшего охотника игры теряют весь свой азарт.

– Здесь и без него много талантливых игроков, – вставила Лима.

Отец дернул ее за руку и одарил грозным взглядом. Битла уже начиналась.

Дюжина участников вышла к костру, где их уже ждал судья – крепкий мужчина сорока лет по имени Матфей. Он был в серых порванных джинсах, обшитых по поясу мехом, на ногах у него были сандалии. Татуировка украшала всю спину и половину груди – в алом свете луны на его голом торсе виднелся текст с одной из буровых вышек – Gazneftprom ag. Изначальный смысл слов никто не знал, но все справедливо полагали, что это оберег от огня, раз он связан с появлением на Земле горючей жидкости.

Лима равнодушно смотрела на то, как Матфей завязывал глаза всем участникам битлы, и только когда очередь дошла до нравившегося ей парня, она по обыкновению чуть дольше задержала на нем взгляд. Его звали Пу́но. Худой, но жилистый, с длинными черными волосами, удачно сочетающимися с грубыми, но правильными чертами лица. Тысячу лет назад он мог бы быть знаменитым рок-музыкантом или сноубордистом-экстремалом, но теперь круг возможностей куда уже. Играет он в единственную на сотни километров игру – битлу, а род занятий вовсе стал понятием относительным. Разумеется, Пуно тоже знал Лиму. Когда двести человек всю жизнь находятся рядом, волей-неволей становишься близко знаком со всеми да и видишься с ними практически каждый день.

Перед тем как потерять зрение под повязкой до конца игры, Пуно посмотрел в глаза девушке. Несколько лет назад он, будучи совсем юным, уже признавался Лиме в любви. Та вроде бы не посмеялась и даже задумалась над собственным отношением к юноше, но между ними встал Куско, уже давно положивший глаз на дочь Инки и на весомый статус, который дает женитьба на ней. Пара сломанных ребер и выбитый зуб убедили Пуно не переходить дорогу главному охотнику племени и по совместительству будущему вождю, поэтому их общение с Лимой ограничивалось с тех пор едва уловимыми взглядами и загадочными улыбками, понятными лишь им двоим.

Вот и в этот раз они незаметно улыбнулись друг другу, после чего взор Пуно закрыла непроницаемая повязка. Теперь он мог ориентироваться лишь на слух и благодаря особой интуиции влюбленного человека – такой, что проявляется, только когда находишься рядом с предметом своих желаний. Никакие усердные тренировки или врожденный талант не могут соперничать с даруемой глубокими чувствами силой.

– А все-таки хорошо, что Куско сейчас нет в лагере, – не унимался Юрас. – Настоящий охотник должен полагаться на все свои чувства, в первую очередь – на зрение. Какой смысл соревноваться с завязанными глазами? Это же не по-настоящему, так, просто игра. Куско не обязан в ней выигрывать.

– Будем надеяться, он вернется с добычей, – для приличия ответил вождь.

Судья выбрал двоих игроков и за руки вывел их в центр круга возле костра. Дал каждому палку с намотанной на конец тканью, заблаговременно смоченной битумом, чтобы при попадании палкой по телу противника на нем оставался след – так будет легче понять, кто выиграл. Игроки должны были драться на этих безобидных палках до тех пор, пока один из них не оставит вязкую отметину на теле другого. Что-то типа пейнтбола в реалиях тридцатого века.

– Соревнуемся один на один, – напомнил бойцам Матфей. – Игра на вылет до двух поражений. Все участники остаются с завязанными глазами, чтобы не изучать повадки противника. Попадания в конечности и голову не считаются. Начинается первый бой.

Все племя с увлечением уставилось на две кружащие у костра фигуры. И без того краснокожие, в алом небесном свете да возле огня, они стали совсем бардовыми, как окрашенные фигурки солдатиков, которые, судя по слухам, еще выпускают заводы Великой пустоши. Все зрители словно надели розовые, нет, красные очки. Два участника игры бесшумно лавировали, будто звезды в двойной системе вокруг центра их общей массы. Стараясь вести себя как можно тише, они тем не менее создавали шум – шагами, дыханием, нервными перехватами своих орудий. Треск костра иногда заглушал эти звуки, а толпа зрителей, наоборот, старалась не шуметь. Все замерли в напряжении – кто-то болел за одного из бойцов, кто-то просто наслаждался редким в этих краях зрелищем. Неважно отчего, но все затаили дыхание.

Участники первого боя сделали несколько кругов, чтобы приноровиться к темноте и друг другу, после чего начались аккуратные выпады. Завернутые в мягкую ткань концы палок не могли никого поранить, поэтому все действовали без оглядки на боль, относясь к этому так, как и следует относиться к играм. После нескольких ложных тычков один парень нащупал слабость второго. Он несколько раз попал палкой в его руку и понял, что нужно изменить, чтобы попасть ему в грудь. Бой закончился за пару минут, и настал черед следующего. Побежденный не слишком расстроился, ведь по правилам после первого поражения предоставляется еще один шанс.

Во второй паре бойцов оказался Пуно. Он быстро освоился в темноте и не издавал ни единого звука, при этом слыша каждый выдох и робкий шаг своего недоумевающего соперника, о котором даже не думал. Все его мысли были наполнены Лимой – лучом света во мраке суровой жизни, настолько жутком и беспросветном, что даже повязка на глазах не делала его хуже. Что в ней, что без нее, Пуно знал, где находится девушка, некая сила внутри толкала его на геройство, на подвиг, на жизнь, пусть даже и в этой радиоактивной глуши. Тогда он еще не понимал, насколько редко это чувство, доставшееся ему волей химических процессов любви.

Соперник начал хаотично махать палкой от безысходности, чем вызвал улыбку на лице Лимы. Как Пуно это понял? Кто знает… Когда тебе нет еще и двадцати, мало задумываешься над перипетиями жизни, принимаешь происходящее вокруг и внутри тебя как должное, и только если доживешь до зрелых лет, начнешь по-настоящему смаковать те события, переживать их в памяти снова и снова, рассматривая себя со стороны, и вот тогда понимаешь, откуда что берется. Но стоит во всем разобраться, как волшебные силы, ведущие тебя на подвиги, исчезнут, и ты будешь с горечью вспоминать времена, когда мало о чем догадывался. Такая вот великая подлость и великая святость жизни. Пуно еще не понимал смысла своих действий, поэтому не был знаком с волшебством природы. Он просто знал, что Лима улыбнулась, и не задумывался больше ни о чем, тратил все силы на борьбу с течением, уносящим его от любимой, чтобы всегда оставаться рядом с ней – об остальном просто не оставалось времени беспокоиться.

Самое большее, чего добился его соперник, был тычок маслянистым концом палки в руку, зато Пуно быстро раскусил повадки оппонента, даже понял, кто именно из племени это был, и, совершив ловкий перекат, поразил того прямо в грудь. Под радостные крики зрителей Пуно вернули к ожидавшим своего боя участникам игры, а его бывшего противника отвели в сторону и развязали глаза, чтобы он вытер с себя следы битума. Матфей тем временем уже окончательно разогрел толпу.

– Ночь только началась, а мы посмотрели уже два сражения, – говорил он. – Один бой – равных соперников, а второй – сильного против ловкого. Хотите продолжения?

Конечно, он знал, что племя хочет продолжения. В их не то чтобы очень насыщенном расписании эти боевые игры были единственным спортивным мероприятием, если не считать охоту и защиту от каннибалов. Но стычки, где либо убьешь ты, либо убьют тебя, вряд ли можно назвать спортом. А в битле все безопасно.

Начался следующий раунд. Потом еще один и еще… Единожды проигравшие всеми силами пытались реабилитироваться. У кого-то это получалось, и он попадал в полуфинал, но большинство бесславно вылетало после двух подряд поражений. Лима скучала, Инка задумчиво смотрел вдаль, туда, где позади ярко-красных борцов мягким светом луны освещались кромки деревьев. За пределами хозблока бывшего космодрома Плесецк раскинулся высокий сосновый лес, по большей части уже мертвый. Сложно было найти хотя бы одно пережившее кислотный дождь дерево, но обугленные от радиации стволы продолжали торчать из земли и даже шуршали ветками, когда дул особенно сильный ветер, то есть почти всегда. Возможно, радиация как раз и позволила лесному массиву сохраниться намного дольше положенного, иначе бы он рассыпался в труху, а вместе с ним исчезла бы единственная значительная преграда между инками и зоной обитания каннибалов. Густой лес мешал увидеть ловушки, которые жители космодрома приготовили для названных гостей, и не давал разглядеть их поселение издалека. Хорошо, что он есть. Вот о чем думал Инка, пока его малочисленный народ веселился. Он вновь окунулся в пыл боя, когда сидящая рядом Лима случайно толкнула его локтем. Она нервничала второй раз за ночь, потому как во второй раз за ночь на импровизированный ринг вышел Пуно. Против него поставили проигравшего один бой соперника, и тот всеми силами пытался использовать второй шанс – накрыл бедного парня лавиной ударов по рукам и ногам, без разбора, лишь бы сломить его сопротивление и попасть ему в корпус. Кулаки Лимы сжались, каждый удар отдавался в ее сердце, хотя она и не считала себя влюбленной. Она даже не задумывалась, нравится ей Пуно или нет. Просто интуитивно отвечала на его чувства. На настоящие чувства, а не на жажду власти, как в случае с Куско. Пуно связал себя с Лимой на каком-то духовном плане, где живет все волшебство этого мира, где спрятано то, ради чего мы рождаемся и умираем, но девушка пока не знала об этом. Пока что Пуно был для нее просто приятным парнем, за которого почему-то болит душа. Не потому, что он очень хороший, а потому что Лима хорошая. Она думала, что подпитывает все самое светлое в себе, когда болеет за этого парня. Не ради него, а ради себя. Все как в древних романах. Жизнь… жизнь никогда не меняется.

Она облегченно вздохнула, когда Пуно выдержал град ударов и из последних сил ткнул соперника в бок. Тот слишком сильно жаждал победы, поэтому долго не мог принять поражение и чуть не устроил настоящую драку, но судья быстро его успокоил. За пределами ринга племя живет как один организм, поэтому бывших соперников заставили помириться и побрататься на глазах у всех. С них взяли клятвы вечной дружбы и развели в разные стороны. На время сняв повязку и вытирая следы битума с рук, Пуно нащупал множество ушибов и едва сдерживался, чтобы не морщиться, благо темнота скрывала его лицо. Со стороны лишь было видно, что Лима переживает, Инка о чем-то думает, а Юрас с довольной ухмылкой разглядывает сгорбившегося Пуно.

С приходом ночи холодный осенний ветер всецело вступил в свои права. Температура падала с каждой минутой, и многие сидящие на земле начали неосознанно тереть руки. Все их внимание по-прежнему сосредоточивалось на боях, поэтому осознание холода еще не пришло. Текли самые приятные ночные минуты, когда чувствуешь только легкую свежесть.

Два полуфинальных боя накалили интригу до предела, и никто из зрителей не замечал на своих телах гусиную кожу, а участники игры и вовсе разгорячились, как красные угли, если брать во внимание их пунцовые в лунных лучах тела. Словно обмазанные алой краской, они продолжали показывать зрелище сытым от хлеба инкам. Первый полуфинал выиграл парень по имени Хан. Высокий, крепкий, с рельефными мышцами, с длинными светлыми волосами, он прошел весь турнир не только без поражений, но даже без капли битума на теле, а соперником его стал победивший в очередном бою Пуно. Зрительский азарт дошел до точки кипения, вобрав в себя все оставшееся тепло воздуха, сделав его ледяным. Зрители пододвинулись ближе к кругу, к костру, чтобы как можно дольше удерживать перед собой момент истинной радости, отрешения от всех забот. Они хотели жить вечно в центре лагеря, вокруг пьянящего боя, защищаясь от холода в теплом людском кругу, как можно ближе друг к другу, к огню, пока не сольются в одной-единственной точке пространства – в средоточии счастья.

Судья ударил в барабан, и начался решающий бой. Без права на поражение, без возможности отыграться – оттого и ценный. Соперники оказались под стать один другому. Хорошо сложенный Хан против худого, но ловкого Пуно. Лучший среди блондинов против лучшего среди брюнетов. Удары следовали один за другим, поражая руки, ноги и даже головы. Черные корочки битума покрыли лица обоих, сделав повязки на глазах бессмысленными. И Хан, и Пуно сопротивлялись соблазну выплюнуть маслянистые комки изо рта – ведь это создаст шум и раскроет их точное положение. Они и без того выдавали себя сбитым дыханием. Еще громче дышал Матфей, постоянно лавируя между слепыми соперниками, чтобы видеть следы попаданий. Он не должен был пропустить единственный победный удар в корпус. Во время сомнительных тычков в бедра или верхние части плеч он уверенно разводил руки в стороны, заставляя уже вскочивших на ноги зрителей садиться обратно. Нужен был точный, четкий удар, иначе весь будущий год все только и будут оспаривать результаты игры. А ведь кто-то поставил на победителя часть семян…

Минут десять шел непрерывный бой. В отличие от древнего бокса, он не разделялся на раунды и в него не требовалось вставлять блоки рекламы, поэтому сражение было по-настоящему зрелищным, первобытным. Послебытным, если следовать терминологии.

Сидящий по левую руку от вождя Юрас устал наблюдать, как звание лучшего битлиста разыгрывается без его сына. Еще тяжелее ему было осознавать, что ценный победный трофей может получить безродный Пуно, как-то странно посматривающий на его будущую сноху. Хана он тоже не сильно жаловал, но в табеле ненависти и презрения Юраса ко всему миру блондин стоял относительно низко, поэтому, когда он слишком сильно подставил бок под удар, старый хитрец свистнул, перебив атакующий порыв Пуно. Парень замешкался и получил от Хана резкий тычок в ребро. Бой завершился на изматывающей двенадцатой минуте. Финалисты наконец сняли повязки.

Инка перевел задумчивый взгляд с кромки деревьев на сидящего слева соседа, но Юрас только пожал плечами. Судья уже объявил победителем Хана и вел его по кругу почета возле костра, мимо соплеменников. Одни радовались победе, другие подсчитывали проигранный урожай, третьи просто смаковали увиденное, и только Лима пребывала в нескрываемом раздражении. Она хмурила брови, атакуя Юраса гневным взглядом, но будущий свекор принципиально не смотрел на нее. Для старика женитьба сына казалась делом решенным, а значит, девушка уже фактически стала его собственностью и незачем больше обращать на нее внимание. Такое пренебрежение злило Лиму куда больше проявления каких-то эмоций, пусть даже негативных. Негативных, но живых, человеческих – их она могла пережить, все, кроме высокомерного равнодушия. Она еще мало разбиралась в людях, но такое отношение справедливо показалось ей наихудшим из всего возможного.

Хану тем временем вручили венок из целебных трав и отпустили смывать битум вместе с другими участниками боев. Зрелище подошло к концу, а вместе с этим развеялся жар азарта и куража, оставив инков наедине с усталостью, холодом и тяжестью век. В костер больше не подкидывали дрова, и чем быстрее он угасал, тем меньше людей оставалось на площади. Довольная увиденным луна скрылась за темно-бардовыми тучами, практически черными в осенней ночи. Один взмах палочки невидимой феи, и вокруг воцарилась тьма. Вечная радость от игр исчезла в небытии, словно этого счастливого мига для инков никогда не было, словно ничто хорошее не может длиться долго и вообще не способно существовать, словно радость, как свет звезды, исходит из одной точки, единственного момента времени, где ее удалось ощутить, а все остальное, все кругом – лишь тьма, зловещая пустошь человеческих устремлений, страданий и бед. И как невозможно поймать луч далекой звезды, так невозможно вернуться в эту точку счастливого прошлого. Лишь там, позади, может жить свет, ведь только отведав счастливые мгновения, можно понять их ценность. Поэтому исключительно в прошлом может существовать то, ради чего стоит жить. Оно всегда позади, по сущности, по определению.

Вот что мучило Инку, когда Лима вела его, задумчивого, за руку. Она хотела подольше остаться возле бойцов, приводящих себя в порядок у затухающего костра, чтобы не разрывать невидимую нить, которой Пуно, сам того не подозревая, притягивал ее к себе. Это ведь не Лима положила на него глаз, а наоборот. Но девушка не могла не реагировать на свой собственный магнетизм, которым притягивала к себе парня. Они ничего толком не понимали, но делали то, что должны были. Ни дать ни взять – театр марионеток, людей, управляемых гормонами и инстинктами. Напуганные, не принадлежащие сами себе инки посреди неизведанного, давно позабытого и, чего греха таить, брошенного всеми мира. Актеры, играющие придуманные миллион лет назад роли. Свобода воли? Собственное мнение? Не смешите.

Это сплошная тьма. Но скоро будет и свет.

– Победа ничего для меня не значит. – Хан пожал руку Пуно и спрятал победный венок на самом дне рюкзака.

– Ты ее заслужил, – скромно ответил Пуно.

– Да брось. Эти игры никогда не были полностью справедливы.

– Но они к этому очень близки. Всяко лучше настоящей войны племен, где побеждают самые подлые и кровожадные.

Парни дружески улыбнулись друг другу и разошлись по домам. Последний затерявшийся на площади порыв ветра затушил остатки костра, и ночь окончательно нависла над Пустошью. В такой поздний час не хочется ничего иного, кроме как, укрывшись шкурами, крепко спать и хотя бы во сне видеть райский мир бескрайнего урожая и нескудеющих запасов семян. Время в этот момент тянется вязким потоком мыслей, однако пролетает быстро, практически неуловимо. Стоит закрыть глаза, и вот уже красное солнце приветствует новый день. Но та ночь, к сожалению, стала исключением. Инки закрыли глаза, но в следующий миг не наступил рассвет. Вместо этого раздались крики часовых.

Никто даже не успел толком заснуть, как пришлось вскакивать по тревоге. Засидевшиеся до поздней ночи инки не успели расслабиться и утонуть в накатывающих одно за другим сновидениях, что сыграло им на руку. Немного уставшие, зато в полном осознании происходящего, они моментально высыпали во двор.

– Нападение! – кричал часовой, попутно трубя в рог.

На одной из каменных крыш вспыхнул сигнальный костер. Темнейший час ночи озарился, как при самой яркой луне, хотя и не настолько, чтобы читать газету, но газеты нигде и не выпускались.

– Чертовы дикси! – неслось из толпы.

Словом «дикси» называли предполагаемое племя каннибалов, держащее инков в страхе. Предполагаемое, потому что каких-либо подробностей их жизни никто не знал. Большие уродливые людоеды нападали всегда неожиданно, и невозможно было вычислить место их постоянного обитания. Исчезали они столь же молниеносно, если не умирали от рук храбрых инков. Иногда им удавалось утащить с собой пленных, чья судьба, если обратить внимание на рацион этих тварей, была предрешена. Но чаще всего каннибалы крали одомашненных волкогавов и лошадей. В отличие от людей, животные не понимали толком, что происходит, и практически не сопротивлялись.

– Охраняйте лошадей! – закричал вождь.

Старый Инка самым последним покинул свой дом. Его почти все время клонило в сон, а ночью да после праздника он долго не мог найти в себе силы, чтобы хотя бы встать. Подняться с постели ему помогла Лима, но за пределами дома вождь должен был внушать людям храбрость, а не вызывать у них чувство жалости. Отгоняя мысли о собственной дряхлости и опираясь на посох, он твердо шагал по лагерю, раздавая приказы. Инка был уже не так полезен, как прежде, когда вел всех в бой, но даже сейчас от одного его громкого голоса дисциплина и боевой дух воинов кратно росли.

– Ко внешнему периметру! – указал он первой группе мужчин. – Поджигайте ловушки! Остальные – заливайте траншеи второго ряда!

Пуно и Хан потратили во время игры слишком много сил и не успели оказаться в самой отважной и почитаемой первой группе, поэтому им пришлось вместе с сорокалетними стариками и десятилетними подростками разливать запасы горючего.

Зарекомендовавшая себя временем система обороны состояла из двух колец. Внешнее представляло собой долговременные канавы с топливом по всему периметру лагеря, со множеством незаметных ловушек типа волчьих ям, мясорубок и висящих досок с шипами. Внутреннее кольцо состояло из каналов, вырытых вокруг грядок, и наполнялось горючим только в самые критические моменты. Оно располагалось слишком близко к плодородной почве и жилым домам, поэтому использовали его в последнюю очередь. Только после приказа вождя Хан, Пуно и остальные бросились заливать каналы топливом из цистерн, куда оно поступало по трубопроводу от постоянно работающего завода.

– Не думаю, что дикси прорвутся сюда, – сетовал один из стариков. – Выкачать топливо из канав в сто раз труднее, ведь оно не течет наверх.

– На кону жизнь всего племени, так что нельзя рисковать, – возразил Хан.

В этот момент праздничным фейерверком вспыхнуло внешнее кольцо обороны. Великая огненная стена Пустоши озарила своим презрением уходящую ночь. Зрелище пугало и завораживало даже обычных людей, а боящихся огня каннибалов оно и вовсе сводило с ума. Пара дикси поджарилась, как в духовке. От остальных отбивались чем могли – копьями, стрелами, единственным огнестрелом.

– Ружье на вышку! – командовал вождь. – Щиты на дальнее кольцо!

Несколько молодых воинов схватили и потащили к стене огня ржавые куски железа. Один из них что-то увидел в окне ближайшего дома и удивился:

– Куско вернулся! Как вовремя!

– Правда? – обрадовался Инка. – Нам как раз не хватает второго ружья.

Внезапно, словно из-под земли, рядом с ними возник Юрас.

– Нет, никого там нет, – почти радостно сказал он. – Пареньку показалось. Сын еще на охоте…

– Как бы с ним чего не случилось, – беспокоился вождь.

Даже чужой Куско и его отцу человек понимал, что находиться за пределами лагеря в такой момент гораздо опаснее, чем внутри. Юрас это, пусть и с опозданием, осознал и разделил озабоченность Инки:

– Ах да, да… – Его голос стал печальным. – Сам как на иголках.

– Крепись, мой друг. – Вождь по-отечески положил руку ему на плечо. – Если можешь, займись защитой женщин и лошадей.

– Конечно.

Юрас исчез так же быстро, как появился.

Крики инков и дикси тем временем не смолкали. Даже из центра лагеря вождь мог по звукам понять, сколько каннибалов уже уничтожено, а сколько продолжают атаковать с характерным для них кличем. Чертовы людоеды всегда поступают одинаково – начинают протяжно кричать, то закрывая ладонью рот, то открывая его. Эти переменные движения происходят с частотой до нескольких раз в секунду и создают протяжное «уа-уа-уа-уа…».

Таких криков разной тональности вождь услышал всего штук шесть. Появилась надежда отбиться малой кровью.

– Не поджигать второй контур! – скомандовал он. – Не поджигать!

Защитники лагеря меньше всего хотели поджигать землю возле своих домов, поэтому приказ подействовал на них успокаивающе.

На передовой тем временем продолжался яростный бой. Десять воинов-инков оказались за защитной стеной огня, где им противостояло полдюжины дикси – в два раза меньше, чем нападало. Два каннибала уже зажарились, еще двое угодили в волчьи ловушки и лихорадочно пытались выбраться из них, уползти в лес. Еще один негодяй встретился с мясорубкой – двумя спрятанными в земле бревнами с гвоздями, крутящимися под весом попавшего в них бедолаги и перемалывающими его в фарш. Шестой, уже убегая, задел веревку, которая удерживала доски с шипами на большой высоте. Разогнавшись по дуге с вершин деревьев, эти подарки леса встретились друг с другом в той самой точке, где пробегал дикси. Он не успел ничего почувствовать.

Несмотря на умственную отсталость и трусость большинства каннибалов, некоторые из них были намного опаснее любого самого отъявленного подонка из сохранивших человеческие повадки людей. Племя инков могло понести самые большие потери за последние тридцать лет, но меткий выстрел часового вынес еще одного дикси, сократив число оставшихся до пяти. Против них по-прежнему оставалось десять инков. При двукратном перевесе у них появлялся шанс.

Опытные воины приступили к заранее подготовленной тактике «карусели» – первый бросается на врага, вызывая на себя всю его ярость, а когда дикси отбрасывает его, второй пользуется возможностью и наносит удар копьем. Каннибал обычно ломает копье, но, будучи раненым, представляет уже меньшую опасность, и «карусель» повторяется снова и снова, пока ярость противника не сменяется мольбами о пощаде. В этот момент самое важное – переступить через свою человечность и не отпустить дикси живым, чтобы тот потом не вернулся с целой армией себе подобных и заранее заготовленным планом штурма лагеря инков.

Эта же тактика применялась и теперь, но противники оказались невероятно сильны. Пять жутких тварей сбились в кучу и отбрасывали одного инка за другим, не давая нанести себе смертельные уколы. Можно было бы дождаться, пока они потеряют силы в битве с воинами, но жизни запертых по ту сторону огня инков были крайне важны. Они стоили дороже всего, даже дороже патронов к ружью. Понимая это, засевший на башне часовой стрелял снова и снова, расходуя боезапас. Удача не то чтобы сильно ему улыбалась – кроме первого точного попадания он поразил цель лишь последним оставшимся патроном, уменьшив количество врагов до четырех. После этого десять воинов сумели нанести им урон. Раненые твари перестали защищаться и бросились наутек, став легкой добычей для копий и стрел.

– Не отпускать никого! – кричал вождь с окраины лагеря. – Нельзя, чтобы они рассказали о новых ловушках!

Когда с беглецами было покончено, воины инков собрались возле последнего каннибала, застрявшего в ловушке. Озлобленный коротышка скорее со звериными, чем с людскими повадками безуспешно пытался перегрызть себе кость, чтобы выбраться из западни. Кожа его была мертвенно-серой, словно бог-создатель пожалел на нее краски, взгляд его был пустой, как и мысли. Он нервно озирался по сторонам, пока цепь из краснокожих людей вокруг него постепенно сжималась.

– Сколько вас еще? – спросил самый высокий воин. Он единственный был не ранен и крепко стоял на ногах.

Ответа не последовало, по крайней мере членораздельного.

– Мы ничего от него не добьемся. Они просто животные. Вот что бывает, когда поедаешь себе подобных. Полная деградация.

Инки окончательно решили вопрос с раненым дикси и вернулись к стене огня, уже не такой внушительной, как вначале. В некоторых местах ее можно было перепрыгнуть, но потрепанные сражением парни решили подождать, пока пламя еще поутихнет.

Лагерь уже подсчитывал потери, когда на небе появилась светлая дымка – верная спутница нового дня. Один воин навсегда покинул этот мир, еще трое были тяжело ранены. Имей племя доступ к антибиотикам, об их судьбе можно было бы не волноваться, но ближайшая аптека находилась в трехстах годах позади, а существование завода лекарств оставалось скрыто туманом войны.

– Патроны закончились, – с отчаянием произнес вождь.

– Зато у нас по-прежнему есть огонь, – пытался успокоить его Матфей. – Эти твари боятся его как… огня.

Вместо того чтобы засмеяться, все смогли лишь выдавить из себя измученные улыбки.

– Рано или поздно дикси научатся его обходить, найдут слабые места в обороне.

– Да бросьте, вождь. Они ничего толком о нас не знают.

– Несколько лет назад их отряд ушел отсюда живым, – напомнил Инка.

– И до сегодняшнего дня они нас не тревожили. У них каша вместо мозгов, забыли уже о нас, а сейчас случайно наткнулись.

– Главное – не принимать желаемое за действительное, – мудро проговорил вождь.

– Точно вам говорю, это была случайная стычка, – стоял на своем Матфей. – Слишком они оказались неподготовленные. И никто из них не вернется к своим, не расскажет о наших новых ловушках. Дикси знают о нас только мифы, будто мы повелители огня или что-то вроде того. Чем загадочнее, тем лучше. Мы для них таинственное племя юга.

– Точно так же, как они для нас таинственное племя севера, – нахмурился вождь. – Ладно, нам всем надо немного поспать.

Инка пошел к дому сквозь предрассветный туман. На пороге его, как всегда, ждала Лима все с тем же испуганным взглядом.