Читать книгу Фагоцит. За себя и за того парня - Андрей Величко - Страница 4

Сосед вышел в Чите, и я остался один в четырехместном купе. Впрочем, этот сосед мне и раньше не больно-то мешал. В основном он спал, распространяя аромат перегара, но не очень сильный, мне даже противно почти не было.

Увы, за все в жизни приходится платить. В детстве я был как все и в юности тоже от большинства сверстников не особо отличался. Но где-то лет в двадцать пять потихоньку, почти незаметно, начали проявляться экстрасенсорные способности, а параллельно с ними появилось неприятие спиртного. И то, и другое помаленьку росло, так что годам к сорока простые человеческие радости – ну типа нажраться в сопли, поколобродить, потом заснуть мордой в салате, а с утра мучиться похмельем – стали мне недоступны. Причем все устроилось мягко, не как, например, у торпедированных алкашей. Я в принципе мог выпить граммов сто, даже сто пятьдесят, но никакого смысла в этом не видел. Водка для меня стала чем-то… ну, наподобие мочи для обычного человека. Пить-то, наверное, можно, если по чуть-чуть, авось и не стошнит, во всяком случае сразу. Но зачем? Противно же.

Во сне это свойство организма не только никуда не исчезло, но даже слегка усилилось, хотя здешнему мне был всего двадцать один год. Я это понял, когда мне делали уколы, а потом протирали кожу ваткой, смоченной в спирте.

Кстати, мои друзья-сослуживцы, что с подачи ротного навещали меня в госпитале, сочли именно это чуть ли не трагедией и искренне жалели. Подумаешь, забыл человек что-то! Во-первых, не все, во-вторых, не факт, что это вообще следовало помнить, а в-третьих – да и хрен с ним. Но вот что бедняга теперь пить не может, как все люди, это ужасно. Неужели передовая советская медицина тут бессильна или просто здесь, в госпитале, не врачи, а коновалы? Но ты, Вить, не падай духом. Ты же москвич, а у вас там в столице всяких академиков как собак нерезаных, авось кто и поможет.

С ротным мы договорились сразу. Он приносит мне мое личное дело, якобы чтобы я мог что-то из своего прошлого вспомнить, и организует визиты приятелей с теми же целями. Я в ответ не лезу в бутылку и не настаиваю на инвалидности, а соглашаюсь с результатами расследования инцидента, после чего спокойно демобилизуюсь, благо все равно пора. Но в Москву еду не в середине ноября эшелоном, а пораньше и литером.

Мне даже присвоили следующее звание, так что дембельнулся я сержантом. И денег дали не так уж мало, восемьдесят два рубля с копейками, так что я, доплатив двадцать рублей с мелочью, поехал не в плацкартном, а в купейном вагоне. Он, кстати, был почти пустой, в отличие от плацкартных. Общих вагонов, где поездка была бы для меня бесплатной, в поезде «Россия» не было.

Когда я первый раз вышел на улицу, у меня аж голова закружилась. А вы сами попробуйте полежать месяца полтора, не вставая, – вас потом в помещении будет сквознячком шатать, не то что ветерком на улице.

Да уж, сон получается какой-то слишком реалистичный, так не бывает. Похоже, это все-таки не сон. Но тогда что? Подумаю в поезде, времени там хватит, решил я.

И вот сразу после того, как попутчик избавил купе от своего присутствия, меня осенила идея. Я ведь знаю свой теперешний адрес. Так почему бы не съездить туда в реальности и не посмотреть, насколько тамошняя обстановка отличается от того, что здесь я узнал из своего личного дела? Вторая улица Строителей, дом такой-то, квартира такая-то. Потом, кажется, это будет улица Инессы Арманд. Или Крупской? Ладно, дома разберусь, подумал я и лег на полку, не разбирая постель.

Проснувшись и мельком глянув на часы, я включил комп и, пока он грузился, в очередной раз прикинул, что я помню из последнего отрезка сна. Как всегда, практически все. Ничуть не хуже, чем здешний вчерашний день. Так, лезем в Яндекс… ага, это все-таки улица Крупской. Недалеко, так что съезжу-ка я туда прямо сейчас.

Дом нашелся быстро, а квартира, похоже, была на первом этаже, довольно низком, пол этак примерно в полуметре над землей. На лавочке у подъезда сидела бабуля примерно моего возраста или чуть старше, и я решил, что вот она-то может знать все про всех и, если повести разговор правильно, с удовольствием расскажет. Поэтому я состроил мечтательное выражение лица и начал с интересом разглядывать ряды окон.

– Кхе, вы что-то ищете? – подала голос бабуля.

– Да, знаете, вот как-то мне вдруг моя первая любовь вспомнилась, вот и решил навестить двор, где она жила. Делать-то на пенсии все равно нечего… похоже, это вон та квартира, но точно припомнить не получается. Наверное, склероз.

– Наверное, – кивнула бабка, – потому что во времена нашей с вами молодости в этой квартире проживала всего одна девушка, и это была я. Но у меня такого ухажера точно не было. Разве что сосед Витя, вы на него немного похожи, но он за мной не ухаживал, я тогда совсем малой была. Да и погиб он в шестьдесят втором… неужели? Нет, вы не он. Он повыше был заметно, да и вообще… скажите, ведь вас зовут не Виктор Скворцов?

– Нет, то есть зовут действительно Виктором, но фамилия Антонов. И всегда такой была, – уточнил я, присаживаясь рядом. И вскоре мне была рассказана история о жильцах этой квартиры.

– Василий-то Николаевич подполковником был, когда попал под сокращение. Жена у него давно умерла, говорят, болела все время, совсем здоровье потеряла в эвакуации. Но ему все-таки повезло, ушел с неплохой пенсией, и комнату им с сыном дали. Пока они вместе жили, дядя Вася еще держался, хотя, конечно, иногда… того. Но как Виктор в армию ушел, запил его отец по-черному. И в сентябре шестьдесят второго скончался, болезный. Я так думаю, что это ему еще повезло. Не узнал он, что месяцем позже сын-то его единственный в армии погиб. Комната потом полтора года стояла опечатанной. Мы уж надеялись, что ее нам отдадут, но нет, вселили в нее какого-то анахорета, он ни с кем не знался и из комнаты-то вообще почти не выходил. А я в шестьдесят девятом году за Федю Мамонтова вышла вон из того дома. Так с тех пор там и живу. Здесь? А что здесь, уже лет двадцать никто не живет, конторы какие-то.

Я на автопилоте проводил бабушку до ее подъезда, на всякий случай записал телефон и потом раза два прошелся вверх-вниз по скверу в середине улицы Крупской. Ну и ни хрена же себе! Ага, сон, держи карман шире. Получается, я и в самом деле не дал умереть Вите Скворцову. И теперь должен жить, как в песне – «за себя и за того парня». Блин, вот ведь дурак старый! Шикануть решил, просто так взял и выкинул двадцатник, чтобы с комфортом ехать. Для проезда в плацкартном вагоне нужно было доплатить всего червонец. А он на эти десять рублей разницы в своем шестьдесят втором году мог жить неделю! Хм, какой еще «он»? Это теперь тоже я, только тамошний. Ладно, но деньги все равно лучше поберечь, они тамошнему мне еще понадобятся вне зависимости от того, я он или все-таки не совсем я. Памятник хоть какой-то отцу поставить, да мало ли еще какие понадобятся траты.

Дома я решил на всякий случай записать то, что сегодня узнал, и свои мысли по этому поводу. Мало ли, вдруг забуду, а в моем теперешнем положении не скажешь, какие сведения важные, а какие нет. Так что берем ручку, чистый листок бумаги… ладно, этот обрывок тоже сойдет.

Закончив записи, я решил прилечь – мало ли, а вдруг получится прямо сейчас перенестись сознанием туда, где Витя Скворцов едет в поезде. Действительно получилось! И, что удивительно, не только сознанием.

Я с изумлением таращился на кусок бумаги у себя в кулаке. Да, помнится, хотел положить его на столик рядом с диваном, но не успел, потому что сразу заснул. А теперь – вот он! Тот самый, из двадцать первого века, никаких сомнений в этом нет. Так что же, я, оказывается, могу перемещать туда-сюда и материальные предметы?

Стоп, притормозил я полет фантазии. Во-первых, пока известно только про «сюда». Во-вторых, неясно, будет ли такое явление повторяться. И даже если будет, то наверняка обнаружатся ограничения по размерам, массе или еще чему-нибудь.

Прямо сразу начать эксперименты не получилось – спать я не просто не хотел, а натуральным образом не мог. А тут еще в Иркутске в купе подсели два инженера. Они ехали в Пермь, в командировку, и, хотя беспокойства от них было немного, сменить время пребывания получилось только где-то в районе Кирова, когда я снова остался один в купе.

Вернувшись в двадцать первый век, я первым делом полез на антресоли за картонной коробкой, где были сложены совершенно бесполезные сейчас, но памятные мне вещи из юности, молодости и прочего.

Так, фотоаппарат «ФЭД-2» пока отложим, калькулятор «Б3-18А» тоже… ага, вот он, конверт.

Я вытряхнул его содержимое на стол и начал внимательно рассматривать. Денег не так уж мало, но они не все годятся для шестьдесят второго года. Насколько я помнил, где-то ближе к перестройке купюрам была усилена степень защиты, но как их отличить такому дилетанту, как я? Да по первой букве серии. С буквой «А» мне точно годятся, «Б», наверное, тоже. Для рублей и трешек, скорее всего, сойдет и «В» с «Д», вряд ли их будут внимательно рассматривать.

С такими граничными условиями удалось отобрать сто тридцать шесть рублей. Я свернул деньги, перетянул резинкой и положил на столик около дивана. Прямо сейчас отправиться в прошлое не получится, но ничего, я могу и подождать. Может, придет в голову идея, что зажать во второй кулак при отходе ко сну с перспективой перемещения.

Подумав, я решил пока ограничиться деньгами – в конце концов, они сейчас нужны Скворцову в первую очередь. Ну, а все остальное будет потом. После того, как я в его лице приеду в Москву.

Вот я и снова на улице Крупской, которая пока еще Вторая Строителей. Памятника в начале сквера между проезжими частями, ясное дело, нет. Слева вместо ухоженного мини-парка несколько больший по размеру пустырь. Меня уже успели просветить, что он называется Собачьей площадкой. Деревьев в сквере меньше, чем я помнил, и они совсем молодые. Ну что ж, пора двигать к дому.

Я, честно говоря, немного волновался. Во время поездки в поезде как-то не особо чувствовалось, что вокруг далекое и, по мнению некоторых, прекрасное и навсегда утерянное прошлое. Да, что-то такое было, но за окном. А теперь – вот оно! И мне, ну по крайней мере половинке меня, здесь жить. До родного дома осталось пройти метров триста. Как он меня встретит? Хорошо хоть семью соседей я более или менее знаю из описаний словоохотливой старушки Веры Михайловны. Если в квартире не будет гостей, то не ошибусь, как к кому обращаться. У меня даже есть два ключа, только я не уверен, что они именно от моего жилища. Хорошо хоть сегодня воскресенье, так что в квартире почти наверняка кто-то есть. Четвертое ноября, Карибский кризис уже кончился. Впрочем, вряд ли советские люди так уж в курсе про него – на остановках я покупал газеты и не нашел там об этом почти никаких упоминаний. Так, пара невнятных заметок про освободительную борьбу кубинского народа, и все.

Вот и знакомый двор. Почти такой же, как в двадцать первом веке, только зелени существенно меньше и над окнами нет кондиционеров.

Я глубоко вздохнул и зашел в подъезд. Чуть задержался перед квартирной дверью и вдавил кнопку звонка.

Вопль, наверное, был слышен по всем этажам вплоть до последнего, девятого.

– Ви-и-тя-я-я! Мам, пап, Витя вернулся!!!

Верещала девчонка, хотя, пожалуй, уже почти девушка, лет этак тринадцати, в которой можно было узнать Веру Михайловну – пока еще, ясное дело, просто Веру. Или даже Верку.

Дальняя от входа дверь открылась, и из нее выглянул невысокий и тощий мужичок средних лет и средней небритости.

– Здравствуйте, дядя Миша, – я вошел в прихожую и поставил чемоданчик на пол. – Вер, ну не ори ты так, на последнее ведь ухо оглохну.

– А почему на последнее?

– Потому что меня недавно на учениях слегка контузило, и правое ухо пока слышит плохо.

Тут я, конечно, преувеличивал, слух уже практически полностью восстановился. Но про контузию нужно было упомянуть обязательно, чтобы потом мои провалы в памяти особого удивления не вызывали.

– Ох, бедненький…

Вышедшая из комнаты женщина явно была Вериной матерью, сходство несомненное.

– Витя… ты… уже знаешь?

– Про отца? Да, теть Нина, знаю. От чего он умер?

– Доктора разные ученые слова про печень говорили, а я по-простому тебе скажу. От водки! Она, проклятущая, его в могилу свела. Ты уж, Витенька, не пей, ну зачем тебе это? Ой, да что ж ты в коридоре-то встал? Сейчас ключи твои принесу, и… это… я там в твоей комнате все протерла маленько. Больно уж там… э… не убрано было. А ты тут чего подмигиваешь?

Этот пассаж был адресован уже дяде Мише.

– Так ведь отметить бы…

– Дядь Миш, теть Нин, мне после контузии еще и пить нельзя.

– Совсем? Ну…

Дядя Миша, похоже, был готов начать меня жалеть даже почище друзей-сослуживцев, но под многообещающим взглядом супруги сдулся и даже начал, как мог, делать вид, что он ничего такого сказать и не хотел.

– И правильно, ты, Витя, об этом не жалей. Сейчас сядем, чайку попьем… в бакалее небось еще вафельные тортики не кончились… Вер, сбегаешь?

– Давай лучше я, – вылез дядя Миша.

– Куда? Хотя… ладно, иди. Но чтоб мигом – одна нога здесь, другая там! Витя, да ты, наверное, с дороги голодный, борщ будешь?

«Глава семьи» действительно обернулся быстро, у меня только-только получилось умять приличных размеров тарелку борща.

Я присмотрелся и принюхался. Похоже, дядя Миша перехватил как минимум три кружки пива, а скорее и все четыре. Когда успел-то? Он ведь еще и торт принес. Впрочем, это его дела. В двадцать первом веке Вера Михайловна говорила, что ее отец, конечно, выпивал, но не так чтобы очень и к буйству по пьяни был совершенно не склонен.

Да уж, решил я, наконец-то оставшись один в своей комнате, с соседями мне, похоже, повезло. Вороньей слободкой в этой коммунальной квартире не пахнет совершенно. Нина Александровна вон тут не только все, как она сказала, протерла. В комнате вообще не было ни пылинки. Вся одежда выстирана и выглажена, холодильник «ЗИЛ» отмыт до блеска, прямо-таки ждет, когда я его включу и начну набивать продуктами.

Комната моя, по наспех проведенным измерениям, имела общую площадь двадцать два квадратных метра и состояла из четырехметрового тамбура, где стоял холодильник и к стене были привинчены вешалки для одежды, а снизу стояла самодельная полка для обуви, и собственно жилого помещения три на шесть метров. В принципе между тамбуром и комнатой можно даже вставить дверь, но зачем? И так сойдет.

Мебели в комнате не очень много, но и не мало. В самый раз, только эту железную кровать с шарами лучше выкинуть, мне и дивана хватит. Из аппаратуры – радиола «Октава». Вполне, кстати, приличный аппарат для теперешних времен, причем, если понадобится, его смогу модернизировать. Приемную часть наверняка придется, имеющаяся для прослушивания вражеских голосов годится не очень. И, кстати, с деньгами у меня теперь очень даже неплохо. Помимо остатка дембельских и тех, что я переправил из двадцать первого века, Нина Александровна вручила мне еще триста двадцать рублей. Оказывается, отец с каждой пенсии отдавал ей по червонцу – чтоб, значит, она эти деньги сохранила для меня.

– Как чувствовал, что сам-то тебя не дождется, – всхлипнула женщина.

– Где он похоронен?

– На Востряковском, я тебе, Витенька, в следующее воскресенье покажу.

В общем, прикинул я, работу можно выбирать вдумчиво, хоть все три месяца, что мне даны по закону. Денег на жизнь хватит. Хотя чего тут выбирать-то? В ФИАНе я когда-то работал и ничего плохого про это место сказать не могу. Тем более что сейчас я живу ближе к нему, чем тогда. Значит, в понедельник с утра в военкомат, а потом можно будет съездить в ФИАН. Деньгам же применение всегда найдется. Можно шикануть и купить мотоцикл. «Ковровец», например. Или он уже «Восход»? «Яву» мне не надо. Сопрут, если держать на улице, да и слишком это жирно для парня только из армии, может привлечь ненужное внимание. Кстати, надо будет спросить у дяди Миши, как сейчас получают права. Он может знать, ведь работает в гараже Академии наук.