Читать книгу Пламя в парусах. Книга первая - Андрей Вейц-Ветер - Страница 4

Нож хоть и оказался туповат, но в деревянные полы крыльца вонзился вполне исправно. Как только он перестал дрожать, вслед за ним последовал второй, а затем и третий. Лезвия каждого из них погружались в доски на глубину фаланги, но дело тут отнюдь не в подгнившей древесине, – просто далеко не каждому под силу так хорошо метать ножи; тем более, настолько тупые. Бросив последний, четвёртый, Ричард подступил на шаг и недовольно воззрился на дело рук своих. На то, чтобы начать портить крыльцо теперь уже его собственного дома, нового пекаря Падымков толкнула та изначальная сила, которой испокон веков покорялись даже боги. Скука, мать её.

– Чёрт меня раздери, – недовольно буркнул он. – Только приехал, и уже так тоскливо. Кто б меня о таком заранее предупредил что ли…

Он выдрал ножи из досок и небрежно свалил их на тумбу у входа. Зашёл ненадолго в хату, а на крыльце появился уже с трубкой в руках. Облокотившись о перила, закурил.

Его новый дом стоял у самой дороги, чуть поодаль от остальной деревеньки. Рядом бежала река, чуть дальше разливалась запруда, а в полумили на запад брал свое начало густой лес. Тихое здесь местечко, весьма приятное, никакой суеты. Ричард приехал сюда сегодняшним ранним утром, наслаждаться, как это у них называлось, увольнительной за труды и заслуги. Останься он в городе, и жадные до деньжат и скорые на расправу дворфы наверняка разыскали бы его, а этого Ричард, ясное дело, намеревался избегать.

Дворфов он недолюбливал, и те, чаще всего, отвечали ему взаимностью.

Но причина-то была в другом. Так случилось, что неделей ранее Ричард выиграл в карты корабль одного бородача, доверху гружёный грибной брагой и пришвартованный где-то у причалов Валерпорта. Притом, выиграл более чем честно – дворф оказался так пьян, что не разбирал колоды перед самым своим носом. Ричард даже названия игры не запомнил; звалась она то ли Тра-, то ли Гра-ханские пляски, или лязги… или что-то типа того. Неважно. Он – выиграл; пожалуй, впервые выиграл действительно честно. Банально и малейшего представления не имел, как в этой игре вообще мухлевать. И, тем не менее, на следующее утро, оклемавшись, премерзкий дворф заявил, что его, дескать, опоили и ограбили! «И ведь нашлись те, кто поверил! – процедил Ричард сквозь зубы. – Надо же».

Корабль – какое-то там корыто, да и грибная брага – то ещё поило, однако выигрыш есть выигрыш, и Ричард с ним расставаться не желал. Поступил он по давно отработанной схеме: сдал судно подельникам, – те придумают, как его реализовать, – а сам пустил слушок, что, дескать, на этом самом кораблике он уплывает в дальние края; куда-нибудь навроде Сан-Холо, что на Мейне, или в какое другое злачное местечко.

Ну а сам перебрался сюда, в Падымки.

И теперь опасаться ему было нечего. Дома, в Гринлаго, его не выдадут; тут – не найдут. Ко всему прочему, в этой деревеньке не так давно ещё и пекарь преставился, а у Ричарда хлеб да кренделя всякие выпекать всегда славно получалось. Будет и тут при деле. Не даром ему и кликуху-то такую дали – Пекарь. Правда, то – совсем по иной причине.

Так или иначе, перекантоваться в Падымках пару-тройку месячишек было вполне хорошей идеей. Он поправит нервишки, даст отдых печени и кулакам, закатами там всякими полюбуется. Ну а по возвращении сможет рассчитывать на щедрый барыш…

Конечно, это если чёртова скука его раньше не прикончит! По правде говоря, Ричарда и сам удивлялся своему состоянию. Он и не думал, что без ежедневной городской суеты сможет так быстро заскучать. Прямо сейчас его, в общем-то, кардинально не устраивало только одно – его собственное отношение к этому местечку. Всё в Падымках было так ладно, что он просто не мог в это поверить. Не мог расслабиться!.. Да ещё этот дракон, что на горизонте недавно показывался. Драконов Ричард тоже не любил, хотя едва ли ящер припёрся сюда специально, чтоб его позлить. Это так… совпадение. Тем не менее, его полёт всё же внёс свою лепту в скверное настроение Пекаря, и вот теперь он, крупный, плечистый мужик, коротко стриженый и выбритый начисто, стоял на крыльце, хмурый, как чёрт. Одень его в шелка, и барон получится!.. Радоваться бы, да вот что-то никак.

– Не хочешь скучать – верни корыто дворфу, – процедил он тихонечко, хотя не имел привычки трепаться сам с собой. Привычку эту ему не иначе как надуло здешним морским ветерком, – вот тогда-то жизнь точно заиграет новыми красками.

Он пыхнул трубкой. Нахмурился. Пожалуй, его проблема была в том, что он просто не умел отдыхать. Ну что ж, всё это, пожалуй, хороший повод научиться.

Ричард пустил ещё больше дыма, вынул мундштук изо рта, намереваясь пепел вытряхнуть из трубки, и только сейчас приметил, что около крыльца его дома – в общем-то прямо напротив него самого – стоит некто в странных одеждах. Этого ни то чаандийца, ни то кирианца он уже видел сегодня, правда лишь мельком и издалека; понятия не имел, проездом ли тот, или уже давно в деревне, но средь изб чужестранец ходил в компании того лысого сморчка-старосты, да и в целом выглядел как… неприкаянный что ли.

И вот теперь он здесь. Глядит на него не двигаясь и, будто бы, даже не дыша.

Ричард под этим взглядом так и застыл.

Такеда был человеком чести. Но честь разни́тся в различных уголках этого мира; у каждого народа и у каждой расы своя честь. Там, у себя на родине, он уже давно позволил бы своему клинку вволю напиться кровью, забрав жизнь каждого жителя этой деревни; а последнему выжившему приказал бы отвести себя к господину этих земель, дабы лично поведать ему, что презренные не одарили гостящего у них самурая должными почестями! Поступил бы так, потому что это правильно. Потому что так велит Кодекс. Но древний Кодекс мудр: учит он не только доблести, но и смирению. Такеда был гостем в этом краю. Он сам избрал для себя путь именно здесь, среди этого невежественного люда, искать той помощи, которой соизволят одарить его небожители. Помощи, либо же смерти.

А ещё великий Кодекс побуждал его помнить, что не самурай он боле, и что нет у него уже никакой родины. Всё, что у него осталось, это немного чести в заплечном вещмешке, крупица доблести в сердце, да полнящаяся жаждой отмщения душа.

Потому-то пришлось ему познать сдержанность. Впервые – с тем мальчишкой, которого он едва не отлупил за то, что тот посмел заговорить с ним, держа оружие наготове; и вот теперь снова, когда его – непревзойдённого война, – отослали к этому невеже просить крова, потому как никто в деревне не решился его приютить. Вот он и стоял сейчас перед порогом, не смея прервать глубокий раздумий хозяина.

– Эм-м… Тебе чего, мужик? – выдавил Ричард, когда молчание затянулось.

Такеда тяжко вздохнул. Так, как вздыхают бойцовые псы перед броском. По-видимому, бестактность и неблаговоспитанность в этих краях сходила за добродетель.

– Мое имя Такеда Кенши. Я самурай господина Такеши Сано-но-Такуми! – отчеканил он. «Бывший самурай, напомнил себе; да и господина ныне покойного».

Ричард лишь кивнул с глуповатым выражением на лице. Из всего сказанного он и слова разобрать не сумел, хотя чужестранец владел языком вполне сносно.

– Я прошу твоего дозволения даровать мне ночлег в этой обители, – продолжил Такеда. – Если моя нога оскорбляет твои владения, у меня есть, чем тебе заплатить.

– Ноч-лег?.. – спросил Ричард, всё ещё недоумевая. – А-а! Да-да, конечно, есть в хате лишняя кровать. Чувствуй себя как дома!.. Хотя нет, минутку обожди, будь добр, я кое-что приберу. Кстати меня зовут Ричард. Ричард Маганти.

Такеда сдержанно поклонился. Ричард же попытался ответить ему тем же, сложив при этом ладони, будто священник. И, затем, сразу же поспешил домой, захлопнув дверь.

– Во чудак, – едва слышно заметил он. – Хотя ладно уж, глядишь, веселее будет.

Зачем-то забросив трубку в нечищеный горшочек из-под утренней каши, Ричард принялся наводить порядок в своём жилище. Собственные пожитки он ещё не разбирал, имел скверную привычку откладывать это на потом. Взялся первым делом за снаряжение. Для человека его жизненных взглядов и устоев, здоровая паранойя являлась верной спутницей, а потому, для начала, он рассовал с дюжину метательных ножей туда, где они бы не отсвечивали: под подушку, на печь, за тумбу… Почти в каждом углу было у него по ножу. Вощёный кожаный жилет он повесил у входа, а рядом, припёртым к стенке, стоял тяжелый арбалет. Короткий меч – проформы ради, ибо Ричард с ним управлялся как с веником, – покоился в ножнах на подоконнике, а неприметную сумку с тем, что послужит ему, если дела пойдут совсем уж худо, он задвинул под кровать. Ну и на этом всё. Прочее барахло пока так и осталось валяться по углам. Ричард пообещал себе всенепременно его разобрать, но уже чуточку попозже. «Главное-то, что снаряга под рукой, а кровать мягка и без клопов – остальным только дураки себе голову забивать будут». И едва он повернулся к выходу, чтобы позвать своего новоявленного соседа, как дверь сама распахнулась прямо ему навстречу.

– Ой!.. – пискнула влетевшая девчушка. Ричард сразу её признал, это была та самая, которая утром так любезно взялась разнести свежеиспечённый хлеб. – С-сир Ричард?!

– Да, с утреца меня именно таким именем и звали, – улыбнулся тот. – Правда, без этого твоего «сир», Солнышко. Не привык я такое по отношению к себе слышать, так-то.

Девица тотчас же смутилась. Румянцем окрасились её щёчки.

– Так чем обязан? – напомнил ей Ричард.

– Ох!.. Старшие велели созвать вас к столу, да поскорее! Угоститься и выпить.

– Ого. Угоститься и выпить – это я завсегда, – не без удивления заметил Ричард. Здешнее непривычное радушие всё больше приходилось ему по нраву. – А повод каков?

– Так, дракон же в небе пролетал! Добрые знаменья к добрым вестям взывают…

– А-ах, да-да-да, точно! Припоминаю. Ну что ж… хорошо, я скоро подойду.

Довольная собой, девица – Лея, кажется так её звали, – кивнула, махнув прядками волос, и поспешила выскочить за дверь, забыв даже попрощаться. «Ох, молодость!», – подумал Ричард с улыбкой. Он снова прошёлся по своим разворошённым пожиткам, выудил расшитую бисером и серым жемчугом жилетку из мягкой кожи, и напялил её на себя. Глянул в начищенную орихалковую вазу, повернулся и тем боком, и этим, и, наконец, удовлетворённо кивнул. По его мнению, выглядел он вполне празднично.

С собой Ричард взял только кисет с табаком. Огляделся в поисках трубки и… «Что за чертовщина такая?!», – воскликнул он, обнаружив её в горшке. Выхватил сразу же, но трубка вся оказалась перемазана остатками каши. А запасной-то у Ричарда и не было.

– Ох, непруха. Ну да ладно, мож кто угостит?.. – проворчал он. Тут же выругался на себя за то, что опять размышляет вслух, бросил трубку на стол и вышел из хаты вон.

Такеда дожидался его на прежнем месте. Ричард про него едва не позабыл. Теперь понятно, отчего эта девчонка влетела в дом, будто пичуга, а затем так же и упорхнула.

– Ну что ж, проходи, приятель. Теперь мы соседи. Там в углу есть свободная кровать – её и занимай.

Чужестранец поклонился. Потянулся к шее и выудил оттуда связку причудливых монет на верёвке. В свете клонящегося к закату солнца сверкнула медь и серебро.

– Эй!.. Не-не-не, так не пойдёт, – осадил его Ричард. – Давай-ка вот что устроим: я сегодня в добром расположении духа, потому ты считай себя моим гостем, договорились?

Пекарь ожидал улыбку или что-то наподобие того, но Такеда в лице ничуть не изменился. Только кивнул, убрал монеты и взялся за вещмешок.

– Неразговорчивый ты парень, да? Ну да ладно, устраивайся там пока, а я отойду.

Чаандией – для себя Ричард решил, что он, скорее всего, именно чаандиец, раз носит свои деньги таким причудливым образом, – скрылся за дверью его дома. Пекарь вздохнул чуть свободнее. Нечему было удивляться, отчего этот чужак пришёл именно к нему искать крова; его неприветливость наверняка пугала деревенских с самого порога. Интересным казалось другое: та жилка в голове у Ричарда, которая обычно громче всех восклицала «гони его в шею!», «пора делать ноги!» или «камнем по башке, и в колодец!», – нынче преспокойненько себе молчала. Была в этом конечно и свой логика, ведь если б Такеда хотел ему навредить – наверное, сделал бы это сразу и с порога. Не выглядел он как сопляк из робкого десятка, хоть ты тресни. Но загвоздка-то была в другом.

В том, что и у самого Ричарда не было ни единого повода так с ним любезничать. По крайней мере, раньше он за собой подобного не замечал. И вот кто б ему растолковал: эдакие настроения в его голову сегодняшним морским бризом надуло, или… или что?..

– Тьфу, холера! – тихонько выругался Ричард, пнув случайный камень с дороги.

Тут ведь вот какое дело: у людей его профессии – его породы, – отличать мнимую угрозу от угрозы всамделишной было в порядке вещей; а друзей у них и вовсе не водилось. Мужик мужику либо старшой, либо шестёрка, либо компаньон, ежели общее дело есть; ну а свою спину каждый сам прикрывает. Вот и ему – Ричарду, – нет бы сейчас на стрёме сидеть, а он с этого чаандийца ещё и плату брать отказался. Товарищи б не оценили…

Многотравье, по которому он ступал, то и дело забивалось в башмаки, царапая щиколотку. Коль скоро он останется здесь надолго, надо б тропинку что ли протоптать.

Ричард снова потянулся за отсутствующей трубкой, и снова выругался, когда вспомнил, что её нет рядом. «А к чёрту всё это!», – решил он, выбрасывая из головы лишнее. Всяких там философских размышлений он никогда не жаловал – те напоминали ему о том, что не очень-то он хороший человек, – а потому Ричард сделал то, что и всегда, когда котелок его забивался всякой ерундой: двинул туда, где наливают. Тем более, что гам весёлого застолья с каждым его шагом всё нарастал. Ну а когда кто-то из деревенских взялся за гусли, даже его весёлость наконец взыграла.

И дело тут вовсе не в угощении, как можно было подумать, и даже не в выпивке.

Разномастной снеди как раз-таки было не особо много – в любой придорожной корчме за пятак кормили лучше. Застолье, как-никак, организовывалось с кондачка; деревенские бабы просто не успели состряпать чего-то эдакого. Нет, дело было в той всеобщей радости, что царствовала здесь полноправно и своевольно. Искренней радости, так её разэтак! Ричард только из-за холмика успел показаться, как его глазам предстал не просто праздник, а целая мать её деревенская ярмарка. Только огоньков разноцветных да дрессированных мишек тут и не хватало! Местные веселились так, будто отродясь бед не знавали… Ну, или, как если бы делали это в самый распоследний раз.

Так или иначе, но их настрой захлестнул Пекаря словно штормовая волна, и понёс прямиком к столу, так что и не воспротивиться. Там перед ним в тот же миг выросла гора съестного, кружка уже исходила чем-то пряным и пенным, а когда он лишь заикнулся о курительной трубке, ему сразу предложили четыре на выбор. И это были совсем не те посиделки в «Бочке», что он помнил и считал за образец хорошего времяпрепровождения.

Там-то заседали люди серьёзные, общались только по делам, пили, топя в алкоголе собственные грехи, и играли в карты, чтобы, проиграв, расплатится за недоброе с судьбой.

Здесь же ничего подобного не было. Не было той тягостной серьёзности. Только добрая компания людей, многих из которых он видел сегодня впервые, но которых – и он, Ричард, мог бы свидетельствовать об этом перед богами, – хорошо знал всю свою жизнь.

Не иначе как кто-то погнал время розгами, ибо полетело оно быстрее ветра.

Ричард пил, но не пьянел, смеялся, но глупцом себя не чувствовал, щедро делился рукопожатиями и похлопываниями по спине, и – чёрт возьми! – наслаждался до того качественным табаком, какого ещё в жизни не пробовал. Самым простым и дешёвым.

Он разомлел и чувствовал себя уже в доску своим, да и пиршество потихоньку затихало, когда к столу подошёл ещё один приятель. Лысый мужичонка с аккуратно стриженой бородкой и глазами цвета отражённого в морских водах закатного солнца. Ричард решил, что ему где-то лет за сорок, и что он – редкостный добряк и любитель отобедать, раз позволил себе отпустить такое брюшко.

Но к застолью новоприбывший присоединяться не стал. Аккуратно протолкнулся мимо Ричарда, и, перекинувшись парой слов с одним бородачом, принял из его рук корзинку, доверху набитую всякой снедью. Ну и, поблагодарив, двинулся себе прочь.

– Э-э, друг! – окликнул его Ричард. – А ты разве не посидишь с нами?

Тот сходу обернулся, будто ожидал этого вопроса, и одарил Ричарда самой тёплой улыбкой, какую ему только приходилось видеть. Улыбкой младенца. Ну, либо же святого.

– Прости, славный пекарь, – заявил этот добряк, после чего с трудом высвободил одну из рук и протянул её Ричарду. – Себастиан моё имя, рад с тобою познакомится! Я бы остался, но меня ожидает старая Делиндеара, у которой я учусь лекарским премудростям и о которой забочусь. Шумных застолий она не жалует… сам понимаешь.

О ком шла речь Ричард не знал, но и настаивать не собирался. Примирительно поднял руки и кивнул в знак немого согласия, а сам постарался запомнить новые имена.

– Благодарю за понимание, добрый Ричард, – кивнул Себастиан, улыбнулся ещё шире, перехватил корзинку и удалился восвояси.

«Меня уже вся деревня знает», – приятно удивился Пекарь и обернулся к бородачу:

– А я уж грешным делом подумал, что не все на этот праздник приглашены.

– Да полноте! – рассмеялся тот ему в ответ. – Приглашены как раз-таки все! Все до единого! Мы только свиней и псов от этой повинности-то и освободили…

Едва он это сказал, как один косматый пёс подбежал к столу с противоположного его конца, и ловко стянул из чьей-то тарелки недоеденную сардельку.

– Ну… – продолжил бородач. – По крайней мере свиней – уж точно!

И, громко рассмеявшись, попытался утопить себя в кружке, до краёв полной пенного. Ричард же поутих и принялся осматриваться по сторонам. Хоть и было ему сказано, что приглашены все, но одного человека ему никак не удавалось высмотреть в толпе. Его нового соседа, чаандийца Такеду. Похоже, был он тем единственным, с кем обошлись, как со свиньёй. Наверняка не злонамеренно конечно же, но всё же…

Ричард поднялся из-за стола. В голову ему пришла преотличнейшая идея.

Такеда преклонил колени и опустился на коврик, который постелил прямо посреди поля, неподалёку от дома деревенского пекаря. Спина его была пряма, пальцы сложены в знак Цсао-чи-онн прямо напротив сердца, а взгляд прикрытых глаз устремлён в никуда. Сейчас его тело отрешалось от забот этого мира, сбрасывая их слой за слоем, как цветок сбрасывает лепестки осенней порой, а дух готовился устремиться следом за Киоку-но-Кенчи – «Ветром Воспоминаний», – одной из семнадцати дыхательных техник, описанных в Кодексе. Если душа война пребывает в безмятежности, с помощью этой техники он может вновь увидеть былое; вернуть мгновения, ушедшие навсегда, свидетелем которых некогда был, и, тем самым, – быть может, – лучше понять и их, и самого себя.

Великий Кодекс повелевает чтить мгновения. Каждую секунду, каждый удар сердца, каждый вдох. Отнять или потерять жизнь можно в миг взмаха крыльев бабочки; чтобы познать мудрость или уничтожить её на веки вечные, достаточно мановения руки. Единственная песчинка подчас отделяет правильный поступок от ошибки, и только лишь познавший эту грань обретает великую силу совершать выбор осознанно.

Так гласит Кодекс. Значит, так оно и есть.

Такеда вздохнул. Глубоко, неспешно. Находись кто неподалёку в этот самый момент, – увидел бы, как травы и колосья склоняются пред этим дыханием, а вольный ветер огибает задумчивого чаандийца с почтением, ветру вовсе несвойственным. Но рядом не было никого. Лишь птицы в небе, да безмятежные призраки в сухой траве.

Киоку-но-Кенчи не приходил; не утягивал его дух в омут тех событий, к коим Такеда взывал снова и снова вот уже долгое время. А всё потому, что не было в его душе безмятежности. Её там просто не осталось ни единой крохи. Он сам её изгнал! Изгнал, как недальновидный правитель, погрязший в беспутстве. И исправить что-либо ему сейчас было не под силу. Он тратил время попусту. Лишь его меч, покоящийся в ножнах у самых колен, содрогался и скрежетал в такт вдохам и выдохам своего хозяина. Не желал ждать.

Единственное, чего Такеда добился, это заранее услышал шаги идущего к нему.

Судя по их тяжести, неторопливости и лёгкой, едва заметной, неуклюжести, – это хозяин дома направлялся в его сторону. Но Такеда не услышал ни скрипа половиц, ни хлопанья входной двери. Человек, назвавшийся Ричардом Маганти, направлялся не к себе домой, но шёл именно к месту его уединения. Меч у ног Такеды голодно заскрежетал.

– Охо, наслаждаешься видом, как я погляжу! – сходу заявил Ричард, плюхнувшись прямо на траву чуть в стороне. – А, глаза-то у тебя закрыты. Ну и… как оно, в целом-то?..

Такеда молчал. Ричарт прицокнул.

– Ах да… ты же из этих. Из тех, кто словами попусту не разбрасывается… уважаю, – покивал Пекарь. Помолчал немного, затем потянулся себе за спину. – Слушай. Тут, в общем, недоразумение такое вышло – у деревенских там вроде как праздничное застолье, но ни одного свободного табурета и не осталось. Была парочка, да один сломали, а другой в костре на спор сожгли… Короче, дабы тут никто обиженным не оставался, я тебе прямо сюда немного съестного взял. Чутка лепёшек вон, каши, мясца, ну и сыра козьего, – куда ж без него-то, родимого? Дай, думаю, угощу нового соседа, и, ну, всё такое прочее…

Не помнил Ричард, что б хотя бы раз в жизни слова ему давались с таким трудом. Будто каждое из них в смоле или патоке перемазано, вот оно и липнет и цепляется за всё подряд. Да и чаандиец этот: как молчал, зараза, так и молчит! Вроде и следовало ещё что-то ему сказать, да в голову ничегошеньки не шло. Тогда Пекарь сам взял одну из лепёшек, макнул её в варенье, и откусил кусок. И, как назло, тут же поперхнулся.

– Кха… Тьфу, холера её раздери!.. – начал он, отплёвываясь, но тут же и замер.

Гость его подал наконец признаки жизни: чуть приподнялся, шумно вздохнул, – кажись, усмехнулся даже, – и потянулся себе за спину. Ну и вытащил из-за спины ни что иное, как его – Ричардову! – курительную трубку. Чистую от комочков сохлой каши.

– Услуга за услугу, – промолвил Такеда, и хотя на его лице не играло в тот момент никакой улыбки, однако она явственно слышалась в произнесённых словах.

Ричард удивился, но трубку принял. Тряхнул головой, выплюнул остатки лепёшки, прочистил горло, и со знанием дела принялся её рассматривать, вращая так и эдак; проверяя, всё ли в порядке. Конечно, дарёному коню в зубы не смотрят, но он хотел удостовериться. Грешным делом, позволил себе думать, что чаандиец, по незнанию, вполне мог просто ополоснуть трубку… да хотя бы вон в бочонке с дождевой водой! Трубке тогда настал бы конец; она после этого сгодиться разве что только на растопку.

Но, оказалось, нет. С трубкой обошлись мастерски, – иначе и не скажешь. Не только снаружи вычищена, но и внутри нагар весь соскоблён; и притом аккуратно: ни одной лишней трещинки, царапины или потёртости Ричарду на глаза так и не попалось. Да ещё и мундштук подрезан как надо. Он и сам бы не сумел сделать всего этого лучше.

Ричард усмехнулся чуть недоверчиво и, не без труда, оторвал взгляд от своей старой трубки. Хотя теперь-то её вполне можно было назвать почти-что-новой.

– Это… что же получается?.. – выдохнул он, не зная, как и благодарить Такеду. Может, кому-то такой подарок и показался бы мелочью, но для него это было самое то.

Такеда же вновь улыбнулся, потянулся под полу́ коврика и достал из-под неё небольшой ларчик. Раскрыл его. Внутри Ричард увидел пару курительных трубок, – простецких на первый взгляд, и формы странной, но сделанных если не мастером, то уж точно с душой; несколько взвесей табака, шило для чистки, ножик для удаления нагара и ложечку-топталку ни то из рога, ни то из кости. Всё чистенькое и упаковано аккуратно.

Не курительный набор странника, а скорее уж реликварий для некоего сакрального таинства. Видать, попался ему настоящий знаток и ценитель этого дела. Это редкая удача.

Ричард, глядя на всю эдакую красоту, присвистнул с неподдельным уважением. Продул свою трубку, зажал её меж зубов, достал из кармашка кисет, и, расплывшись в улыбке, задал самый важный для сегодняшнего вечера вопрос:

– Ну что ж… подымим?!

Так они и поступили. Устроились на крыльце дома, чуток перекусили, опрокинули по одной, ну а после, – хорошенько забили трубки табаком. Ну и пошла беседа. День уже клонился к закату, погода обещала гром и молнию на всю ночь вплоть до самого рассвета, а они просто наслаждались вечером и всякую всячину перетирали. То был разговор не меж друзьями или хотя бы товарищами, но уже вполне себе добрыми знакомыми. Пустой в сущности, – пока что больше для того, чтобы оценить: кто твой собеседник и насколько следует оставаться с ним словоохотливым. Но Ричард и тому остался рад. Всё лучше, чем стоять особняком. Да и чаандиец не возражал – он действительно оказался новым лицом в деревне, а потому крыша над головой и добрая компания ему уж явно не повредит.

«Не так уж тут и плохо, – наконец заключил для себя Ричард, любуясь всполохами молний на горизонте. – Да и не сказать, чтоб так уж прям скучно. Дело привычки, да и только-то». Сам же он окончательно уверился, что приехать сюда было хорошей идеей. У него появился интересный знакомец, местные, если и не пожимали руки, то благодушно кивали при встрече, и даже один паренёк, что на телеге отправился до города с местным забавным святошей, весело махнул ему – Ричарду – на прощанье. Преисполненный этим радушием, Пекарь не без удовольствия махнул ему вослед тоже. Денёк в конечном итоге выдался самое то, что надо.

Ричард Маганти оттолкнулся от крыльца своего дома и добротно так потянулся. Аж до хруста где-то в грудине, – настолько отчётливого, что тот вполне мог бы спугнуть спящего на подоконнике кота или заинтересовать лекаря-костоправа. «Пора бы, пожалуй, и на боковую уже!» – рассудил он сквозь зевоту. Час был поздний, вовсю накрапывал дождик, да и мягкость своей новой кровати он ещё не успел как следует опробовать. Это досадное упущение надлежало исправить как можно скорее. Такеда отлучился в деревню, вроде как за колодезной водой, но Ричард решил, что нет нужды его дожидаться. Изменив одной из обязательных своих привычек, он рассудил, что даже запирать входную дверь не станет. Настрой его оставался так хорош, что ажно ограбь его кто-то этой ночью, и завтра поутру он выйдет на улицу и во всеуслышание потребует у вора, чтобы тот обязательно выпил за его здоровье, да и только-то. Нет, конечно он не собирался терять бдительности и «раскисать», как бы не преминули про него сказать некоторые его приятели, просто…

Просто увольнительная оплачена, вот он и решил наслаждаться ей в полной мере.

«И, кстати, надо бы подумать выкопать тут где-нибудь свой собственный колодец, – пришла Ричарду в голову здравая мыслишка. – Всё удобней, чем каждый раз бегать до деревни. Можно было бы разместить его, скажем, здесь, – он ткнул пальцем в поросшую одуванчиками опушку чуть северней от своей хаты. Указывал не для кого-то конкретного, но просто так, для себя самого. – Или, может, вот здесь; или вон там. Ну, или, на худой конец вон, посреди того… а это что ещё за чертовщина такая?!».

Ричардов палец указывал аккурат в сторону дороги, что вела вон из Падымков, и там, особенно при всполохах далёких молний, что-то да мельтешило. Ричард сплюнул, по старой привычке отёр руки о жилетку и подошёл на шаг ближе. Прищурился. Гвардейские нашивки, точняк – они, родненькие. Веселый и добродушный Ричард тотчас же испарился; заместо него на крыльцо дома встал Пекарь из Гринлаго, смурной и матёрый мужик, с кем меньше всего хотелось без особой нужды задираться. Ничего на это прямо не указывало, но гвардейский разъезд он сходу принял на свой счёт. И будь у него как у кота шерсть на загривке, она бы уже ершом топорщилась.

Ричард ещё раз сплюнул, развернулся и зашёл в дом. Дверь за собой запер на крепкий засов. Затушил масляные коптилки, загасил печь, которую получасом ранее решил растопить, и, на всякий случай, проверил, легко ли открываются оконные ставни с противоположной от входа стороны. Сам же он переоделся в более удобное и устроился наблюдать за дорогой; так, чтобы незваных гостей видеть наверняка, но чтоб никто не заприметил его самого в окне. Заранее нацепил тетиву на арбалет. Ну и принялся ждать.

Такеда тем временем спустился в деревню и направился к колодцу. Он уже достаточно исходил здесь за сегодня, мотаясь от дома к дому в поисках ночлега, – знал куда идти. На плече его болталось коромысло, а тройку пустых покамест вёдер он нёс в руке. Местные уже не таращились на него с таким возмутительным интересом, как раньше, хотя в этом он находил для себя мало радости. В любом случае ему не пристало задерживаться здесь надолго. Дорога берёт своё начало под ногами идущего.

А вот и колодец возник наконец-то на его пути. Даже он бередил его чувство прекрасного своей безыскусностью и посредственностью. Самая простая яма в земле, обложенная жжёным камнем; у Такеды же на родине колодезь являлся местом глубокого почтения, местом созерцания, покаяния и праведного глубокомыслия; его не выкапывали где попало и не украшали чем придётся!.. Только, что толку сейчас об этом вспоминать?

Такеда отмахнулся от невесёлых раздумий и подошёл ближе. Отложил коромысло в сторону, поставил вёдра на землю. Взялся за рукоять колодезного ворота, но едва лишь собрался провернуть его, как приметил нечто серебристое и на диво стремительное, что шмыгнуло прочь от его взгляда, скрывшись за каменной кладкой. Всего в каких-то трёх шагах от него. Будто зверёк какой, с пушистым не по погоде хвостом и окрасом донельзя странным для этого времени года. А может и вовсе показалось. И всё бы ничего, но…

Такеда отпустил ворот и шагнул вперёд. Обошёл кругом, но никого за колодцем не оказалось; не осталось даже следов на влажной почве. Он был здесь один. Чаандиец выпрямился, огляделся. Серебристый всполох, будто то кайма шёлкового шарфа или хвост зимней лисицы, мелькнул за амбаром и тотчас же исчез. И миг спустя что-то бряцнуло в том самом месте. Такеда двинулся следом.

Он подошёл к стене амбара и заглянул за угол. Никого. И никаких следов опять же, хотя в притоптанной травке сложно было разглядеть наверняка. Брякнула же, очевидно, зазубренная тяпка, что выпала из-под козырька для инструментов. Такеда наклонился к ней, и с одного из зубьев стянул комочек серебристо-серой шерсти. Помял его в пальцах, отчего тот легко распался в прах и пепел, затерявшись средь капель дождя.

А ведь он уже видел такой однажды.

В тот день, когда лишил себя чести и всякого воинского достоинства. Когда сбежал из-под стражи, убив своих тюремщиков, выкрав тот злосчастный меч и покинув город своих отцов под покровом ночи; навсегда тем самым заклеймив позором и своё имя, и имя рода своего. Он разглядел серебристый всполох на пристани. Последовал за ним, понадеявшись, что это свет путеводной звезды либо же клинок духа мщения, а после нашёл кусочек ободранного о ржавый гвоздь меха, что тоже распался в его пальцах пылью потухших светил. Гвоздь этот торчал из трапа, приставленного к судну, как оказалось, контрабандистов. Те просто вышли к нему навстречу и спросили, чего ему надо.

– Бежать отсюда, – ответил тогда Такеда.

– Чем платишь? – хмуро вопросили они.

И Такеда отдал им свой фамильный клинок…

Кто-то выругался неприлично. Чаандиец поднял голову, и увидел неподалёку от себя местного старосту. Тот навьючивал свою лошадь – единственную во всём селении, – и скверно ругался, выискивая что-то в седельных сумках. Приметил Такеду и тут же замер, захлопнув рот на замок. А чуть погодя, – выдавил из себя улыбку, что выглядела кислее даже недозрелых плодов лимонного древа. Такеда пожал плечами, поднялся и отвернулся.

И тут к нему подбежал один из местный:

– Беда, господин! Беда у нас! Душегубы к нам пожаловали и вот-вот разбой вершить будут!.. – затараторил тот, но вовремя опомнился и голос свой понизил. – Ох, молю, вступитесь за нас! В долгу не останемся, всей деревней соберём для вас добра…

Такеда даже немного удивился, хотя и не подал виду. Тараторящего без умолку деревенщину он заставил замолчать единственным взмахом руки. Оглянулся на старосту, но тот уже исчез с глаз долой; только его навьюченная кобылка осталась на привязи.

Меч на поясе Такеды задрожал и тихонько заскрежетал об оковку ножен. Он сильней прижал его рукой, заставить замереть. Местный был перепуган не на шутку, а значит не врал, да и деньги ему не помешают. Ну а если повезёт, он найдёт для себя кое-что получше – может, достойную смерть в неравном бою. Остальное не так уж и важно.

– Веди, – ответил Такеда голосом, заставившим беднягу содрогнуться сильнее.

Но всё же тот пересилил себя и повёл.

– Чёрт бы вас подрал, – выругался Ричард, глядя в просвет зашторенного окна.

Шут его знает, когда об этом допёрли местные, но вот он-то сходу прочухал, что никакие это не гвардейцы. Да они и не особо-то старались это скрывать. Видать, по дороге сюда совсем заколебались, проголодались и, как следствие, оскотинились. Завалились в деревню куцей толпой человек примерно в сорок; кто им под руку попадался – пинками разгоняли. Кричали, ругались, жратвы требовали да старших к себе на поклон гнать велели. Всё ещё прикрывались гвардейскими нашивками, но скорее уж шутки ради. Мерзавцы, с какими даже Ричард со своей братией дел предпочитал не иметь; дезертиры или что-то типа того. В том же Гринлаго их бы уже трижды под орех разделали, а из костей клей бы сварили. Дураков там не терпели, по науке свои дела проворачивали.

Стоит правда отдать должное – деревенские тоже оказались не промах. То ли пиво, мёд и самогон им в головы ударил, то ли были они такой дружной и сплочённой общиной, но едва лишь начались беспорядки, – все-как-один высыпали они перед угнетателями; да и топоры с вилами прихватить не забыли. Ричард ещё приметил группку охотников, что устроили себе место для беседы чуть в стороне; ну а луки у них под рукой оказались как бы между делом. «Достойно, – подумал про себя Ричард. – Весьма достойно». Вот только увы, всего этого наверняка окажется недостаточно. Больше сотни подвыпивших мужиков и баб с вилами и ножами против сорока головорезов, – в доспехах и с оружием; да ещё и тот здоровяк с непомерным мечом среди них. Быть тут побоищу, коль они не договорятся.

Сейчас вроде пытались весь этот конфликт как-то перетереть, но вот если местные держались вполне чинно, то главный у дезертиров орал и бранился только так. Всячески нарывался на драку, бахвалился, чёрт. Ну а когда к нему ещё и того несчастного старосту приволокли, тот начал что-то лепетать и тут же в рожу схлопотал, то всё стало ещё хуже.

– Пора бы валить, – напомнил себе Ричард.

Слова эти он повторял уже раз пятый или шестой. И всё равно не двигался с места. Не имел он привычки впрягаться в заведомо проигрышные драки, как и заступаться не за собственные интересы, и вроде бы уже ноги́ его не должно было быть в этой деревне, – по крайней мере, пока всё не уляжется, – но он всё сидел и смотрел, как пойдут дело дальше. Подходящего момента дожидался…

Вот только, подходящего момента для чего?!

Ричард оглянулся на сумку под кроватью, будто та вот-вот бы ему ответила, как лучше поступить. Но сумка, ясное дело, молчала. Скрытую внутри дорогущую алхимию следовало бы беречь, как зеницу ока, а не разбазаривать на каких-то там деревенщин с их – сугубо их! – личными проблемами. Может они задолжали тем мордоворотам, тогда ведь всё честь по чести тут твориться… Но ведь местные – отличные ребята! Они его к столу позвали. Они за его здоровье выпили. И он ведь тоже с ними пил. Это чего-то да стоило.

Ричард нахмурился до боли в переносице и вновь обратился к окну. Даже не удивился, когда увидел средь толпы деревенских Такеду в своих странных одеждах. Тот, как дурак, вышел вперёд, что-то коротко прокричал и положил руку на меч. Дезертирские арбалетчики тотчас же за свои орудия взялись. Обступили чаандийца и взяли на мушку.

– Ну вот… явился, не запылился, – прохрипел новый пекарь Падымков, глядя на своего соседа. – Что же ты, дубина, такое творишь? Ну не в своё ж дело ведь лезешь.

Ричард ажно до скрипа упёр руки в подоконник, – ещё немного и, того и гляди, поломал бы. И какого лешего этот узкоглазый туда попёрся?! Ладно, у тамошних негодяев с местными могли быть незаконченные какие дела, – это Ричард понимал и вполне себе принимал, – но ведь этот-то дурачок сейчас там голову сложит не за ломаную черновую. Да ещё и поножовщину тем самым устроит! Подоконник заскрипел ещё жалобней.

– А-а, падла ты эдакая! Я об этом как пить дать пожалею! – зашипел Пекарь.

Он подпоясался мечом, зарядил арбалет, зажёг масляную коптилку и хорошенько набил трубку табаком. Так, что аж через край посыпалось. Запалил табак. Курить, ясное дело, Ричард не собирался, – не ко времени, да и трубке после такого конец. Края её прогорят безнадёжно, их будет уже не обчистить. Нет, ему просто-напросто нужен был огонь, который не занимал бы рук. Зажав мундштук в зубах, Ричард полез под кровать.

– Я тебе последний шанс даю, погань ты заморская, – в сторону отойди! – крикнул командующий всех этих недостойных, но Такеда и не подумал сдвинуться с места.

Крикун был громок и охоч до брани, – пожалуй, даже хорошо, что Такеда толком его не понимал, – и тем не менее, он по-видимому пользовался у своих людей солидным авторитетом; а значит, что чего-то да стоял. Сам бы чаандиец ни в жизнь не пошёл бы за таким предводителем. Впрочем, этот хоть и крепко сбитый, но уродливый, пучеглазый старик, чьи седеющие ба́чки вились подобно свиным хвостам, мало его заботил. Едва выступив из толпы местных жителей, Такеда сходу наметил другую цель. Внушительного мужа с обритой головой, не в меру громадным мечом и маской умелого, хотя и глухого к мольбам правосудия, война. Вот кто ему был нужен. Вот кого он потребовал на поединок. Если Такеда его одолеет, быть может весь этот конфликт и удастся загасить малой кровью. В любом случае ничего другого ему в голову не пришло. Такие дела достойному человеку до́лжно решать честью и мастерством клинка. Так его учили. Так он и поступал всю жизнь.

– Ну всё, хорёк, ты довыпендривался! – прохрипел командир. – Стрелки́!..

Но едва он поднял руку, как тот самый величавый здоровяк толкнул его – вроде как абсолютно случайно, – проходя мимо и перебрасывая свой могучий меч с плеча на руку́.

– Что за… Сэндел! Какого чёрта ты творишь?! – взревел командующий, но, хоть и был он типом суров по своей натуре, от взгляда обернувшегося на него здоровяка онемел.

– Эй, главный, – просипел ему названный Сэнделом, – мы ж вроде договаривались, помнишь: никаких имён. Таков был уговор. – И улыбнулся ещё шире своей беззаботной, счастливейшей улыбкой. Затем кивнул в сторону чаандийца: – Этот мой. Без разговоров.

Командующий скривился, что выглядело так, будто ему не посчастливилось прикусить себе язык. Со звяканьем ламелярных наручей он сложил руки на груди и медленно, с неохотой, кивнул: «развлекайся». Но едва Сэндел от него отвернулся, как он поманил к себе одного из своих людей и тихонько распорядился, так, чтобы лишь он-то его и слышал: «Возьми пару ребят, пусть грохнул эту гниду из арбалетов, быстро!». Тот едва заметно кивнул и отошёл в сторону, тотчас же растворившись среди прочих бойцов.

Сэндел тем временем выступил вперёд, улыбнулся Такеде, упёр свой меч в землю и принялся неторопливо натягивать дуэльные перчатки. Чаандиец же стоял недвижимо. Как только дело было сделано, здоровяк сложил пальцы домиком, скрипнув кожей перчаток, выдернул меч из грязи и одним изящным движением выдернул его из ножен, отбросив те себе за спину. Низко присел, широко расставив ноги, а волнообразного лезвие клинка водрузил себе на плечо, высоко подняв рукоять. Принял боевую стойку, да так и замер.

– Начнём, – только и вымолвил он, будто речь шла о партии в дворфью горку.

Такеда всё так же стоял в неподвижности. Казалось, он даже не дышал; лишь капельки дождя разбивались о его широкополую плетёную шляпу. Мгновение, когда он выхватил свой клинок, оказался столь внезапен, что каждый, кому посчастливилось стать этому свидетелем, подумал про себя, что это сама молния застыла в руках чаандийца. По толпе деревенских прокатился изумлённый вздох. Дезертиры же крепче взялись за оружие.

Дуэлянты застыли друг напротив друга, готовые к бою, и с того момента даже дождь стал казаться непочтительно громким. Секунды растянулись в дрожащие от натяга струны, а небо сверкало, гремело и рыдало, предвещая чью-то скорую погибель. Чью же?

Протяжный посвист, что взвился над головами собравшихся, показался лишь немногим тише терзавших небо громовых раскатов. Все разом – и дезертиры, и местные, и дуэлянты, и даже псы с крысами, что оказались неподалёку, – обернулись на этот звук. Ричард вынул пальцы изо рта и одной рукой поднял с земли арбалет. Дымящая трубка у него в зубах то и дело шипела и шкворчала от падающих в жерлице капель вечернего ненастья, а бесчувственное тело одного из арбалетчиков растянулось у самых ног.

Перетянув трубку из одного уголка рта в другой, Ричард окинул пристальным взглядом округу. Лицо его при этом выражало куда как большую смелость, нежели та, что в действительности плескалась у него внутри. Помниться, когда он шёл сюда, никем незамеченный, – ибо все собравшиеся глазели на драчунов, – в голове у него возникла добротная, язвительная речь, которая как нельзя лучше подошла бы ко всей этой сваре. Сейчас же, хоть убей, он её даже поверхностно припомнить не мог.

– Я вижу, – начал Ричард, облизнув пересохшие несмотря на дождь губы, – у нас сегодня ярмарка! Иначе откуда бы тут взяться стольким шутам и скоморохам?! Но час то поздний, добрые господа, так что берите-ка вы ноги в руки и тикайте отсюда подобру-поздорову! Надеюсь, в котелках у вас достаточно каши, чтоб не лезть на рожон?!

Произнеся всё это на едином дыхании, Пекарь едва не задохнулся; а последующий вдох у него вышел прерывистым и шумным. «Ну, вот и всё!» – уж подумал он, конец ему. Сейчас его утыкают стрелами и болтами, как ежа, порубят в капусту мечами и секирами, а дурную его башку насадят на пику и будут в развёрзнутую пасть рыбьи косточки на спор закидывать. Участь не из приятных. А потому он сильнее сжал арбалет, чуть ближе к лицу поднёс фиал с алхимической эссенцией и пыхнул трубкой, чтоб пожарче раздуть пламя. Фитиль, что был не длиннее крысиного хвоста, занялся белёсым искристым огоньком.

– Знаете, что это́?! – поинтересовался Ричард, поднимая запаленный фиал повыше.

Они не знали. Никто из них. Он по глазам это видел.

Сам Ричард алхимиком не был, хотя прошаренные люди его убеждали, что мутная золочёная эссенция в фиале должна одним своим видом отпугивать непрошенных гостей и прочих злопыхателей. Особенно дворфов. Но, похоже, на этот раз что-то пошло не так. Только сейчас в голову ему закралась пренеприятнейшая мысль: а что, если его надули, и в руке у него подделка? Разбавленный мёд с блёстками? Беда, если оно и вправду так.

Дезертиров его серьёзность и опрометчивость нисколечко не впечатлила. Все они смотрели на Ричарда, как на истукана, после чего их главный отрывисто рыкнул: «Взять ублюдка!». Удивительно, что только «взять», а не «грохнуть». Девятеро выступили из толпы и двинулись прямо на него. Шли уверенно, даже несмотря на выставленный в их сторону арбалет и бесчувственного товарища, которому Ричард вполне сумел бы и шею переломить одним хорошим пинком. «Ну, с богом», – подумал новый пекарь Падымков, поцеловал фиал на удачу и метнул его в толпу. Тут-то и началось главное представление.

Фиал был невелик, а запал его успел прогореть лишь наполовину. На него толком и внимания-то не обратили; на подлёте один из дезертиров отмахнулся от этой скляночки, как от особо назойливой мухи. Это была его величайшая за всю прожитую жизнь ошибка. Фиал даже не разбился, но лопнул, расплескав золочённое содержимое во все стороны. И без того яркие бусины охватило пламя фитиля, и тотчас же они запылали аки раскалённый добела метал. Попали на доспехи и оружие, кожу лица и рук. И принялись жечь.

Дезертиры закричали; сперва от неожиданности и страха, затем от боли. Пробовали смахнуть с себя неведомое наваждение, но лишь сильней размазывали. Раскалённые капли тем временем зафырчали и заискрили; засвистели, будто сопровождаемые лютой трелью обезумевшего соловья, и принялись полыхать с каждым мгновением всё ярче и сильней. Проедали доспехи с той же лёгкостью, что и вода вымывает сохлый песок; оголяли кости.

Благо, продлилось это недолго. Секунды две, может три… не более.

В очередное мгновение всё – даже крики – затихло, всполохи прекратились, и поляну омыло вспышкой и грохотом такой силы, что в пору было поверить, будто это земля ответила грозовому небу своими собственными молнией и громом. Эти девятеро дезертиров исчезли. То, что от них осталось, уже нельзя было назвать телами. Не назвать это даже останками! Выкорчеванную в земле дымящую рытвину украшал вываренный и выплавленный шлак, на котором шипели, испаряясь, капельки дождя.

Ричард, как только эхо стихло, первым овладел собой и выпрямился. Скорее от шока, нежели от большой смелости, он оттянул полу жилета и показал ещё два флакона, притороченные к внутренней подкладке. Оба с тем же составом. Хотя сейчас ему как никогда ранее хотелось выбросить их ко всем чертям в чернеющее за клифом море!

После этого как-то вдруг резко – совсем не по-летнему – потемнело, а холод Призрачной, скрывавшейся где-то за тучами на небосводе, стал совсем уж замогильным.

Воцарилось донельзя напряжённое, тяжёлое затишье. Никто не смел шелохнуться.

Сам же Ричард, как только вспомнил, что язык у него во рту не только чтоб квас лакать, собрал всю волю, какая у него осталась, и крикнул: «Лучше бы нам на этом и закончить! Как думаете?!». Ну а в довесок к сказанному, чтобы ни у кого глупостей в головах не возникало, поднял очередной ненавистный флакон – тот, что поменьше, – и пыхнул трубкой, так, что аж искорки во все стороны прыснули беспокойными светляками.

Тут ещё и гром грянул, и ветер налетел. К хорошей драке погода не располагала.

Дезертиры после этого как-то совсем свой задор подрастеряли. Один за другим они оглядывались на своего командующего. Приказа ждали. Никто из них боле не помышлял о том, чтобы ринуться в бой или как-то там бахвалиться. Молчали все. Только дождь барабанил по влажной земле, да где-то в деревне ржала перепуганная шумом лошадь.

Командующий прочистил горло и смачно, с вызовом, сплюнул. Так, что и дураку стало бы ясно – проигрывать он не любит сто крат сильней самого заядлого картёжника. «Валим отсюда», – громко и отчётливо скомандовал он, и этим его словам даже истовый жрец какого-нибудь давно забытого, мстительного бога рукоплескал бы стоя, – столько ядовитой угрозы в них таилось. Дезертиры подчинились беспрекословно.

– Эй, главный, – подал голос Сэндел, что по-прежнему, с мечом на изготовку, стоял напротив Такеды. Эти двое выглядели так, будто и конец времён не стал бы им помехой, чтоб скрестить друг с другом клинки. – Мы что, уже уходим? А как же дело?

У командующего отрядом дезертиров разве что пар из ушей не валил.

– Делай, что тебе говорят, наёмник! – бросил он, не оборачиваясь.

– Ха, ну да, делаю, – просипел Сэндэл в ответ.

Он выпрямился, сломал боевую стойку, воздел лезвие своего могучего меча к небу и картинно рубанул в сторону, смахивая дождевую воду. Иронично воззрился на Такеду:

– Признаюсь, было довольно весело. Жаль, что нас прервали? – выдал здоровяк-наёмник, склоняясь в шутливом салюте. – Уверен, уже очень скоро мы снова свидимся!

С этими словами он полез куда-то за подкладку, выудил оттуда крупную медную монету, с мелодичным звоном подбросил её в воздух, поймал, чиркнул ребром о лезвие клинка, высекши искру, и бросило чаандийцу прямо под ноги.

– Это за беспокойство, – усмехнулся он и двинулся прочь.

Такеда взмахнул мечом, очертя в воздухе витиеватую дугу, упёр лезвие в стальную оковку и со всем почтением вложил клинок в ножны. Великий Кодекс требовал вознести мольбы о прощении тому оружию, коему пришлось пробудиться по недостойной причине. Красочное ритуальное возвращение меча обратно в лоно его ножен, – первый к тому шаг.

Остальное потом. Позже.

На брошенную монету Такеда даже не взглянул. Деревенские тоже стороной обходили то место, где она лежала в грязи, пока кто-то не пнул треклятый медяк в мутную лужу, где тот и скрылся с глаз долой. Никто в Падымках не него не позарился.

Ричард, когда дезертиры скрылись за ближайшим изгибом дороги, выдохнул так, будто из бочонка с забродившим игристым пробку вынули. У него аж в глаза потемнело, и, если б фиал с алхимическим ужасом не покоился у него в руке, – и он бы не боялся до чёртиков его случайно уронить, – так бы и завалился поверх оглушённого арбалетчика.

Ах да, ещё ведь тот арбалетчик…

Ричард удивлённо воззрился себе под ноги, пытаясь восстановить в памяти картину всего произошедшего. Бесчувственное тело дезертира и вправду валялось у его башмаков; его дружки, видать, подумали, что тот уже не жилец. «Ну и хорошо, что так, – решил про себя тот, старый Ричард, – который из Гринлаго, – прагматик и скептик, для которого всё имело свою цену. – Пленник уж наверняка сумеет что-нибудь интересненькое рассказать».

Бедняга застонал, вроде как попытался открыть глаза, и Пекарь хорошенько приложил его по лицу. Пускай ещё немного поспит, – впереди у него долгая ночка.

– …И вот, значит, стоит он с этой грязной, огроменной морковью в руке – землёй на пол крошит, – и говорит: «Со своей дочерью я как-нибудь сам разберусь!». И морковью трясёт так угрожающе, как дубиной! Я же в этот момент только-только в окно залезаю: вижу морковь, вижу дочь, красную с лица, как помидор перезрелый, и вижу, значит, этого её любовничка – который в ужасе на морковь таращится!.. Ну и решаю лезть обратно…

Дальше Ричард мог не продолжать. Местные и без того вовсю хохотали, пряча рты кто за ладонью, кто за рукавом, чтоб не так громко было. Ну как «вовсю»: насколько чистосердечно можно веселиться после того, как на глазах у тебя девятерых людей превратили в оплавленные головешки, а твоих родных и близких едва не предали ножу, – настолько и хохотали. Ричард же продолжал хохмить: где всамделишную какую историю расскажет, где приукрасит чутка, а где и целиком наврёт. Главное же, чтоб веселее было.

После случившегося у него до сих пор дрожали руки.

Им с Такедой этой ночью почестей досталось с лихвой: и по плечу их похлопали, и подарков всяких мелких надарили, и деньжат немного отсыпали. Конкретно на него ещё и местные девицы, что в самом соку, поглядывать стали чаще; чаандийца пока сторонились, побаивались чутка. Вот только от всего этого не становилось спокойнее. Рассвет нескоро.

– А вот ещё забавная история была. Как-то раз мы… О-у!.. Премного благодарен! – начал было Ричард, но отвлёкся, когда одна из девиц – дородная, что бурёнка на сносях, – подала ему кружку горячего эля. Он её с радостью принял. Он же теперь герой.

– Нравиться? – поинтересовалась прелестница, пряча смущение за улыбкой.

Ричард кивнул. Кивнул, потому как со всей поспешностью прильнул губами к напитку. Знал, что за первым словом последует и второе, и третье… и что тогда он до самого утра не сумеет от неё отделаться. А сейчас оно как-то совсем несподручно было.

Задняя дверь амбара, возле которого они стояли, вдруг отворилась, грохнув о косяк. Все тотчас же смертельно посерьёзнели. Девахи и след простыл.

– Ну, как оно? – хмуро поинтересовался Ричард. Тот, что из Гринлаго.

Вышедший здоровяк – один из местных охотников – задрал голову и выдохнул паром в ночь. Принялся стягивать с рук тронутые кровью обмотки, сварганенные наспех из крепёжных ремешков. «Нормально», – только и послышалось от него. Ричард вручил ему кружку эля, и тот сходу осушил её на добрую половину. Роль палача изнуряла.

Здоровяка звали Гарки. Когда дезертиры ушли, почти все деревенские мужики и едва ли не треть баб собрались, чтобы думать, как дальше поступить. Когда под боком такие соседи, – спокойно в своей кровати не поспишь. Первым делом вознамерились допросить пленника, но тот наотрез говорить отказался. Только орал, что им это с рук не сойдёт, угрожал, сквернословил, плевался и кашлял, будто больной какой-нибудь.

Язык ему решили развязать во что бы то ни стало. Тянули жребий, ну а крепкий, ширококостный Гарки почти сразу же добровольцем вызвался. Не от большой охоты размять кулаки, как догадался Ричард, а по нужде.

Утерев подбородок рукавом, здоровяк вернул кружку. Обмотки, хоть и были это вполне ещё годные ремни из добротной телячий кожи, упали в грязь прямо к его ногам. Дождь сошёл на нет, гроза ушла за море, но по-настоящему просохнет только к утру.

– Э-эй, Гарки! Ну, что там, много рассказал? – спросил один их мужиков. «Эдакий дуралей, неспособный со своим любопытством совладать», как подумал про него Ричард.

Хотя ему и самому было интересно до чёртиков.

– Нет, немного? – покачал головой здоровяк-охотник. – Но, если кто меня спросит, думаю, рассказал он всё, что знал. Говорит, что им заплатили – и не мало – чтобы они тут шороху навели. Рассказал, что Брутова сынка и священника они повстречали на дороге, но трогать не стали: так только лишь, шугнули слегка. И поведал ещё, где лагерем встали.

Ричард припомнил весельчака-священника и парнишку, который махнул ему на прощанье. Значит, это сын некоего Брута; а если он не попутал имён, то этот Брут здесь был на хорошем счету. Третий человек на деревне, если не второй. Ну а нынче же, когда оказалось, что тот сморчок-староста на своей кляче удрал в ночь, наверное – уже первый. Полезно такое держать в голове; ну а старик Ричарду сразу не понравился. Дёрганый был.

– …Пока суть да дело, он как заведённый твердил, что всамделишный гвардеец, и что всем нам за такое с ним обращение головы поснимают, – продолжал меж тем Гарки, – но врёт поди. А ещё плакался, что, дескать, согласился на это дело, потому как деньги ему нужны на лечение больной матушки. Он у неё один-одинёшенек, говорит, остался.

– Тьфу ты!.. Таких послушать, так всё зло в мире только ради больных матушек и совершается! – выругался Ричард. А ведь он и сам не раз подобной ложью прикрывался.

Мужики, хмурые, как те тучи, что уплыли за море, согласно покивали. Ну и решили помолчать немного. Каждый думал о своём; эль, пока ещё тёплый, пошёл по рукам. Нужно было как-то согреваться пока суть да дело.

– Ну а… что теперича делать-то станем? – поинтересовался тот, любопытный.

И это, чёрт возьми, был хороший вопрос. Все они узнают ответ на него менее чем через четверть часа, когда каждого жителя Падымков старше отрочества созвали на совет. Единственными, кого освободили от этой повинности, были старая деревенская травница и её провожатый. Час-то поздний; она слишком слаба и дряхла для таких приключений, ну а он – чересчур заботлив и щепетилен. Ричарда и Такеду туда тоже пригласили. Оба они показали себя достойно в глазах местных жителей, ну а после внезапного побега старосты и речи не шло о том, чтобы в чём-то там их подозревать.

Импровизированный военный совет, устроенный в местной корчме, без преувеличения внушал. Столы сдвинуты к центру, для каждого нашёлся табурет и плошка горячей еды, если он вдруг проголодался или замёрз, и всем всё было видно. Большую карту местных земель на стене уже успели расчертить вдоль и поперёк, обозначая тропки и маршруты, прикидывая переходы и расставляя соглядатаев. Сам корчмарь был счастлив, – наконец, с того момента, как он возвёл эти стены, в его заведении не протолкнуться.

Что ещё заметили и Ричард, и Такеда, так это то, что каждый был при оружии. Тут и там ещё встречались вилы да косы, но всё больше мечей, копий и топоров. Простецких и выкованных грубо в большинстве своём, но тем не менее. А народец-то тут оказался далеко не так прост. Такеда про себя стал уважать их чуточку больше. Ричард – опасаться.

Впрочем, если чаандиец и чувствовал себя вполне вольготно меж здешних вояк, – или тех, кто очень хотел себя воякой считать, – то Ричарду, по большому счёту, делать тут было нечего. Он сходу приметил для себя другое местечко. Среди таких же людей, как и он сам – кому нечего было сказать и, в общем-то, незачем слушать; но ещё оставалось, что проиграть. В карманах у него как раз чутка звенело опосля недавнего. Грех не поставить.

– Во что играете, господа хорошие? – спросил он, пододвигая к себе табурет.

– В кня́жку. Га́нмарскую. Слыхал? – ответил один из игроков. Лысый. Как раз собирал карты, и по его лицу Ричард понял, что он не против ещё одного за их столом.

– А-то ж не слыхать. На четвёртого раздадите?

Возражать не стали. Ричард уселся поудобнее, бросил несколько медяков к общей ставке, и в пол уха принялся слушать, что там у умных людей за главным столом делается. А послушать-то было чего – спор оттуда доносился нешуточный. Жаль, слов не разобрать.

– Как думаете, – начал лысый, тасуя колоду с мастерством завсегдатая карточных столов, – эти мерзавцы ещё вернуться дело своё нехорошее доканчивать, или пронесло?

О каких именно мерзавцах шла речь, можно было не уточнять.

– Как пить дать, верно говорю вам, вернутся! – прорычал крепкий здоровяк, что не отрывал взгляда от серебряника, беспрестанно катая тот по столу взад-вперед. – Знаю я такую породу людскую. Озлобленные они, что волки твои! Жизнь чью-то в раз загубят…

И замолчал до того внезапно, будто таилось за этими его словами глубокое горе.

– Беда, если оно и вправду так, – рассудил лысый, выровнял колоду и протянул её Ричарду. – На вот, добрый пекарь, сними, будь любезен.

Ричард снял. Лысый разбил колоду надвое, сложил ёлочкой, соединил, ещё раз скоренько перемешал и раздал на игроков. Поднял верхнюю карту, показывая её всем:

– У власти у нас Княжна. Добрый знак! – объявил он вполголоса. – Вне закона… Хм-м, Стражник, м-да. А в дураках – добрый Мирянин ныне остался, увы. Ну-с, играем.

Три карты легли на стол, ликом кверху. Остаток колоды шлёпнулся рядом.

– Злободневненько, – задумчиво изрёк, собирая свои карты, Ричард, чем вызвал пару-тройку смешков у окружающих. Расклад на партию и впрямь выходил интересный.

Впрочем, он не намеревался играть сегодня всерьёз. Мухлевать – тоже. Если и проиграет, то чёрт бы с тем; главное, чтоб карты хоть немного уняли дрожь его пальцев.

– А я вот слышал, – начал с бухты-барахты самый молодой за столом. Парнишка лет двадцати, с лицом простака, но глазами как два наточенных кинжала. Аж изнывал от желания выпалить всё, что услышал намедни, – будто б охотники, те, что первыми вахту несли, видели, как кто-то шарился по подлеску! Говорят, не нашенский это был.

– Даже так?.. – протянул Ричард, не отрываясь от своих карт. – И что ж они его не сцапали?! Чай места́ здешние лучше знают, чем всякие пришлые недоумки?

Молодой только рот открыл, чтоб ответить, как лысый его опередил:

– Да нечего впотьмах за призраками гонятся! Вдруг их там целая орава таится?!

– И то верно, – согласился Ричард. – И часто у вас тут такие гости захаживают?

– На моей памяти – впервые, – отозвался здоровяк, сбросил двух Крестьян, а ещё одну карту выложил перед собой рубашкой кверху. Взял из колоды. – Но я лет двадцать всего в Падымках обитаю. Может, не знаю чего.

Лысый добавил к выложенным Крестьянам Караванщика, но Ричард перебил его Стражником и Палачом. Все карты ушли в сброс. Двенадцать медяков укрепили ставку.

– То есть, вы тут спокойно живёте? – поинтересовался Ричард, беря из колоды. Выпала ему северная Графиня. Весьма удачно. – А по копьям да вилам и не скажешь…

Лысый сбросил перед ним ни много ни мало Маркиза со Священником. На обмен. То ли догадался, что у него Графиня, то ли ставку поднимал. Ну а сам вперёд подался:

– Это, видишь, вон, мужик со стянутыми на затылке волосами стоит?.. С чёрной бородой который, а рядом с ним рыжевласая дикарка с наколками по всему лицу? Это бывший гвардейский сотник со своей жёнкой. Отличный мужик, боевой, да и дело своё хорошо знает, а бабёнка его – северянка сложных каких-то там кровей.

Ричард взглянул в сторону. Рядом с дикаркой, приметить которую было несложно, крутился тот самый Брут, палашом подпоясанный и с круглым щитом за спиной. И хотя такая амуниция вроде как претила военному уставу, но его собственное гвардейство проступало на лице, что называется, алой нитью выписанное. Скажи кто, что он не сотник, а без малого генерал, и даже у самого дотошного проныры не возникло бы в том сомнений.

В данный же момент этот знатный муж был занят тем, что переговаривал то с одной группкой мужиков, то с другой. Судя по тому, что некоторые после этого стекались ближе к его дикарке, – он активно набирал себе сторонников. Вот только для чего?..

– И что с того? – поинтересовался Ричард, отвернувшись и изобразив безразличие.

– А то, что, благодаря ему и его жёнке, мы дружны с местными морскими контра…

Тут лысого ткнули под ребро, что он ажно охнул. Едва карты не выронил.

– Совсем сдурел?! – просипел здоровяк, но все трое тем не менее воззрились именно на Ричарда. И не сказать, чтоб взгляды эти сулили много хорошего.

– Что не так? – спросил Ричард так спокойно и праздно, как только сумел, хотя в боку-то у него кольнуло. Маркиза и Священники – в общем-то выгодный для него обмен, – он перевёл Душеприказчиком; притом карту выкладывал так медленно, будто резал ею.

– Слушай, добрый пекарь, – начал здоровяк, – ты как в целом по жизни-то, человек болтливый? Только честно говори, тут все свои.

– Обижаете, дру́ги, – заявил Ричард, смешав на своей физиономии удивление и обиду в равных пропорциях. – Я, чай, мужик-то не глупый, – из лужи водицу не пью.

Все трое переглянулись. Ричард навострил уши, готовый к интересностям, но, на всякий непредвиденный случай, ногой попробовал засапожный нож в соседнем голенище.

– В общем, слушай, – продолжил здоровяк, – мы тут немного с контрабандистами дела взаимовыгодные ведём. Ничего горячего, но лучше об этом попусту не трепаться. Помогаем друг другу и выручаем по мере возможности. Понимаешь?

Ричард кинул. Он подумывал изобразить на лице невинное удивление, но решил, что взгляд уверенный и жёсткий даст его собеседникам понять, что он и сам не лыком шит. Судя по тому, как они расслабились и продолжили игру, – не прогадал.

И тем не менее был он весьма удивлён. Как и со всеми прочими делами, несущими прибыль в обход имперских и церковных десятин, Ричард ведал о контрабандном потоке, русло которого тянулось через Гринлаго. Но и подумать не мог, что его верховье – здесь.

Пока не настал очередной его ход, он вновь обернулся к северянке, её муженьку и их разношёрстной компании. Только сейчас, среди прочих деревенских, Ричард приметил ещё и с дюжину мужиков, в которых, – едва прозвучало слово «контрабандист», – только и можно было, что шайку морских разбойников признать.

Интересно, и как это он умудрился не разглядеть их загодя? Стареет видать.

Ричард отвернулся, и игра пошла своим чередом, будто никто ничего и не говорил.

– Нет! Нельзя этого делать, дружище! – донеслось до их стола, когда половина колоды уже вышла. – Держать оборону нам сил не хватит, так уж лучше просто уйдём.

Ричард вновь оглянулся. Он не понял, кто сейчас говорил, но зато видел – кому это сказано. Бруту. Их партия в карты затянулась, ставка приятно выросла, а рассвет был уже не за горами. Народ притих, а большие люди стали говорить громче. Вот-вот что-то решат.

– А если пленник соврал? Если пресвятой Кристофер и мой сын у них, то что тогда?! – отвечал Брут. Он вроде бы и был спокоен, но как рот раскрывал – аж оконца звенели. – Простите. Простите, друзья, но я пойду хоть бы и в одиночку! Да и другого такого шанса у нас не будет, – тут он отвернулся от своего собеседника и на удивление ловко вскочил на стол: – Слушайте! Слушайте все! Я иду спасать сына. А если спасать некого или незачем, то иду бить врага! Потому как не хочу, чтобы бросился он в погоню за теми, кто укроется в аббатстве! Не позволю всяким ублюдкам нашу землю своим грязным сапогом попирали! Кто идёт со мной? Кто готов взяться за оружие?!

А этот Брут разгорячился. Ричард ожидал, что толпа вот-вот взорвётся гомоном восторженных выкриков после его речи; обрастёт потрясаемым в воздухе оружием и лесом добровольческих рук. Ожидал, что едва ли не каждый сейчас решит встать под копьё ради своего соотечественника. Да ещё и цель такая благородная – мальчишка и священник в беде. Только летописца или поэта тут и не хватало.

Но Ричард ошибся. За исключением тех, кто уже отошёл в сторону, идти в бой не захотел больше никто. Ни один человек. Все́ замолчали. Все уткнулись кто в окно, кто в тарелку или кружку, а кто и попросту вниз, найдя на своих башмаках нечто занятное.

И в том не было ничего удивительного, странного и, уж тем более, постыдного. Ведь в таких вопросах суть крылась уже не в мужестве или отсутствии оного; просто у каждого нашлось то, что ему собственной шеи дороже: родные и близкие, жёны и дети.

Ричард это понял, когда увидел, что на лице Брута не мелькнуло и тени злобы или разочарования, когда со всех сторон корчмы зазвучали на его призыв робкие отказы.

– Ну а что насчёт тебя, пекарь?! – внезапно спросил Брут, спрыгнув со стола и как-то неожиданно для самого Ричарда оказавшись рядом. – Ты, вроде, мужик-то не промах.

Ричард поднял на него глаза. С удивлением обнаружил, что пальцы у него больше не дрожат. Затем, глянул в сторону, – туда, где в компании дикарки, контрабандистов и отчаянных деревенских, без труда разглядел Такеду. Конечно, этого чаандийца им долго уговаривать не пришлось. Этот-то, по всей видимости, был только рад мечом помахать.

Ричард отвернулся от него. Повернулся к столу. Выдохнул, шумно и тяжело. Собрал свои карты, сложил их стопочкой, задумчиво постучал по столу. С мыслями значит собирался. Почесал шею, прочистил горло, и только тогда снова взглянул на Брута. Прикинул в уме всё, за минувший день произошедшее, и только и ответил, что:

– Прости, дружище. Не моё это. Сам понимаешь.

Брут и впрямь понимал. Он хлопнул его по плечу, улыбнулся искренне, и отошёл.

На том партия в карты и закончилась.

Деревня опустела в каких-то полчаса, едва только рассвело. Люди её покинули; добро и домашнюю скотинку забрали с собой, а то, что взять не смогли – спрятали, как сумели. Животных больных и слабых – забили. На берегу запруды так и осталось стоять недостроенное судно. Дверь каждого дома украшало по замку́, окна закрыты ставнями и заколочены. Теперь здесь обитали только призраки, воспоминания, да и вольные ветра.

Однако же, одна живая душа в Падымках по-прежнему оставалась.

Себастиан преспокойненько себе дремал в домике старой травницы, которая столь любезно приютила его больше пары месяца тому. Он никуда не торопился, и даже угроза вчерашних дезертиров ничуть его не страшила. Что они ему сделают – своим появлением врасплох его застанут?! Да нет конечно же! Он ведь и так знал, во сколько они явятся.

«Странствующий монах» – как он сам себя называл, – позволил себе нежиться в кровати до тех пор, пока утро окончательно не вступило в свои права. И хотя в округе не осталось петуха, что возвестил бы ему о новом дне, в назначенный час Себастиан пробудился самостоятельно; по велению собственных воли и рассудка. Предвкушая день, не менее богатый на события, чем вчерашний, он поднялся, оделся и вышел на улицу.

Утро встретило его не только солнечной лаской, но и влажной прохладой после той грозы, что случилась намедни. Земля вроде бы и просохла, но парила, укрывшись низко стелющимся туманом аки причудливым ковром. На диво густым, хотя и достававшем едва ли до щиколотки. Себастиан потянулся, зевнул, расправил на округлом своём животе потёртую мантию, и направился прямиком к дому деревенского старосты, шагами волнуя обступившее его марево. Не пройдя и полдюжины вёрст, он, по неосторожности, угодил в одинокую, но оттого не менее глубокую лужу, насквозь промочив башмак. И хотя верную Себастианову спутницу – улыбку на его лице, – эта маленькая неприятность нисколько не умолила, про себя он всё же посетовал на то, что не предвидел чего-то подобного загодя.

Деревня выглядела тоскливо. Не сказать наверняка, это погода тому виной, или в чём-то другом было дело, но даже недавно выстроенные домишки выглядели нынче так, будто заброшены уже по меньшей мере пол десятилетия. Тот дым, что нередко украшал печные трубы в подобные вот промозглые утра, уступил место тяжёлому замогильному мороку, льнувшему к ступням. Хотя Себастиан находил это по-своему уютным.

Тем не менее, запах гари всё ещё ощущался в воздухе. Не от печей, – те уже успели остыть с ночи. То тлели остатки моста, некогда переброшенного через запруду. Местные, уходя, хотели срубить его и вытянуть на берег, дабы, когда всё уляжется, поставить сызнова. Но куда уж там. Мост оказался слишком велик и непростительно тяжёл. Будь у деревенских хотя бы пара тягловых лошадок – можно было б попытаться, ну а так…

В конечном итоге мост они сожгли. Простая превентивная мера, и только-то.

Но Себастиан об этом не знал, – да и знай он, что поменялось бы? Проходя по обезлюженной деревне, вслушиваясь в оглушительную поступь собственных неспешных шагов, только в глазах его можно было разглядеть толику скорби в тот миг. А всё потому, что здесь и сейчас, с самого сего момента, судьбы многих людей переменились до неузнаваемости. И в немалой мере именно он – Себастиан, – был тому виной. На такое не так-то просто закрыть глаза; особенно тому, кто видит чуточку больше в сути бытия.

Тем не менее, свою догадку он намеревался проверить во что бы то ни стало.

Дом старосты стоял нетронутым. Лишь запертым на добротный дорогой замок, искусно вмонтированный прямо в дверь. Местные даже и не помышляли о том, чтобы вскрыть его и обыскать брошенное жилище; не то, что разорить. Для Себастиана тем лучше. Ключа поблизости не было, но он и без надобности. Ему и так под силу открыть любую дверь, если конечно та некогда тянула корни в недра, а к солнцу вздымала листву.

Себастиан прикрыл глаза, прогнал из разума всё мирское, и устремил мысленный взор вглубь самого себя, формирую и ровняя собственную волю, как стеклодув ровняет разгорячённый сосуд. Воля человека есть не суть, не данность, и даже не вера, но лишь форма. Овладевший навыками эту форму менять, даже пребывая в недвижимости сумеет преобразить мир по собственной угоде и прихоти. Неспешно и тяжко, но тем не менее! Себастиан в том преуспел, и сейчас, зачерпнув каплю Силы, он вытянул руку вперёд, и…

Его пятерня со стуком упёрлась в дубовую дверь; без видимого эффекта. Петли чуть скрипнули, щеколда звякнула, перепуганная букашка пустилась наутёк. И только-то.

Себастиан отнял руку, открыл глаза и с удивлением воззрился на неё. Крепко сжал пальцы в кулак, разжал, но, покамест, так ничего и не почувствовал. Похоже, не сработало.

Странствующий монах усмехнулся, – даже в таком деликатном деле оставалось место для неудачи; ничего страшного, стыдиться здесь нечего. Он утёр вспотевшую лысину, шумно вздохнул и вновь устремил взор вглубь себя. Однако же на сей раз был он более усерден. Не спешил: погружался медленно и поэтапно, размеренно и с почтением. Ну а ощутив желаемое, сдержал порыв и принялся собирать Силу бережно, по крупицам.

Наконец, открыл глаза. Его ладони покалывало сотней-сотен швейных иголочек. Себастиан прищёлкнул пальцами, – раз, другой, третий… на четвёртый, меж ногтей его полыхнула крохотная искра, наполнив воздух морозцем. И тотчас же он выбросил руку вперёд. Вонзил её в дверь, будто то был клинок, но, вместо того, чтобы перебить себе фаланги, кисть его вошла в древесину аки в размоченную глину, скрывшись по запястье.

То было одно из причудливых его умений, какое не повторить ни знанием наук, ни хитростью, ни ловкостью пальцев. Себастиан будто в иле нащупал замочный механизм и, без каких бы то ни было усилий, вытянул тот из двери. И тотчас же дверь приотворилась.

Чудотворец ступил внутрь; бесполезный ныне механизм он небрежно зашвырнул к дровянику. На ближайшее время стелящаяся дымка скроет его от охочих глаз, ну а потом – уже будет неважно, если его обнаружат. Он отряхнул руки, не глядя взял с полки чутка пожухлое яблоко, которое только его и дожидалось, и принялся бродить по дому.

Себастиан с рождения был человеком выдающимся. Это, если можно так выразится, его родовая особенность, наследуемая от предков черта, общая кровь, единая судьба, – суть неизменна, какое название тому не подбери. Его семейству, чья история тянулась из древнейшей глубины веков, была отнюдь не чужда та изначальная эманация, что в миру некогда называлась «Магией». Магия – инструмент, материал и непреложный закон в едином воплощении. Доступный не каждому, но незримо сплетающий всё вокруг тебя.

Инструмент это и поныне забыт. Погребён под толщей беспощадного и бесконечно печального времени. Забыт, да, верно… но, тем не менее, окончательно так и не заброшен.

Увы, Себастиан и его род – не последние, кто в праве черпать и взнуздывать магию. Пока ещё нет. По-прежнему кроме них оставался ещё кое-кто. Кое-кто могущественный в достаточной мере, чтобы скрываться поколения за поколениями. И вот сейчас, каково же было удивление молодого чудотворца, самого юного в роду, когда здесь, на Драриндаине, в такой-то глуши, он учуял столь причудливое сплетение Силы, какого не ведал прежде.

Вне всякого сомнения, это была ловушка; однако Себастиану посчастливилось первым обнаружить её. Больше месяца он разнюхивал, всё ближе и ближе подбираясь к неведомому. Сплетал заклятья, перенаправлял потоки, гасил вибрацию струн. Затягивал узлы вокруг Источника – крепил прутья и пружинки, дабы западня не сработала. И вот сейчас, бродя по дому старосты, – дому человека простого и простодушного, встрявшего в противостояние, коего не в силах понять, – чудотворец чуял, что близок как никогда. Ему оставалось лишь найти физическое воплощение этого Источника. И завладеть им.

Себастиан откусил от яблока; огляделся по сторонам, уже в который раз. Его окружали непростительные бардак и разруха, – староста покидал своё жилище с завидной для такого пожилого и тщедушного человека поспешностью. И судя по тому, что в разбитой витрине одного из сервантов так и остались стоять посеребрённые фигурки – вовсе не ценности интересовали беглеца. Но что же тогда? Для себя Себастиан решил, что это вполне мог быть именно искомый им Источник. По крайней мере, его присутствие по-прежнему ощущалось где-то неподалёку. Тяжкое, будто ледяная глыба под сердцем.

Благо, нерадивый староста изрядно наследил. Не в плане устроенного беспорядка; паническое бегство и страх за собственную шкуру – верные признаки открытого разума. А для такого одарённого человека, как Себастиан, это сродни пятнам крови для ищейки. Не мешкая, чудотворец вновь воззвал к своим силам, желая, ни много ни мало, заглянуть прямиком в ушедший день. И, без особого на этот раз усердия, он взял да и заглянул:

Подёрнутая дымкой увядающих воспоминаний комната предстала перед ним такой, какой и была намедни; до устроенного перепуганным стариком разгрома. Сам же образ старосты, будто призрак, не ведающий покоя, носился вокруг, переворачивая всё вверх дном. Воплощал минувший день в день сегодняшний. Он… Себастиан вскоре понял, что он искал что-то. Очевидно, что-то достаточно небольшое. Понять было бы проще, сумей чудотворец слышать ещё и голос несчастного старика, ибо призрачные губы беспрестанно лепетали. Но, увы. Образ былого метался аки зверь: от сумок к полкам, от полок к шкафу, от шкафа к сундуку, а от него – к тайничку под полом; заглядывал и под кровать, и под стол, и под выстланную у порога шкуру. И ничего! Староста жадно всматривался в каждый закуток, где мог бы храниться спрятанный или таится затерявшийся… кто же?

«Ключик! – догадался Себастиан. – Он ключ искал!» Тотчас же чудотворец воздел очи горе, и под потолком увидел люк с замочной скважиной, аккурат как у входной двери. Добраться дотуда оказалось для него сто крат сложнее, чем справится с самим замком.

Себастиан, отдуваясь, вкатился на пыльный чердак. В который раз пришлось ему признать, что он себя немножечко запустил; и пообещать самому себе отныне и впредь упражнять не только разум, но и тело… уже в который раз. Но всё это – потом. Сейчас же чудотворец поднялся на четвереньки и, на ощупь, пополз вперёд по тесному и низкому чердаку. Он толком ничего не видел, ну а путеводной звездой ему служила тяжба на сердце. Наконец, ладонь его упёрлась в холодный метал обитого железом короба; ну а на душе притом стало так мерзко, будто коснулся он мертвеца. Страшно подумать, что могло произойти, не оплети он эти зловещие нити своими чарами. Однако же, время не терпит. Себастиан подобрался поближе и ощупал короб со всех сторон. Несмотря на упитанность, пальцы его оставались в меру ловки и на диво чувствительны, – да и могло ли быть иначе, при его-то талантах? Найденный сундучок оказался не заперт, однако же поперёк него обнаружилась туго натянутая струна. Пройдясь по ней пальцами, Себастиан обнаружил закреплённую за балкой колбу, выступающий язычок которой эта струна и цепляла.

«Ловушка для ловушки», – это показалось ему в какой-то мере даже забавным: как стражник для стражника, или слуга для слуги.

Себастиан, как мог аккуратно, обезвредил и эту западню, а колбу забрал с собой. Мог бы не рисковать и воспользоваться магией, однако предпочёл всё делать руками. Сила ему сегодня ещё понадобится, а большее напряжение скорее всего просто убьёт его.

Внутри короба обнаружилось богатое мужское платье, несколько нарядов попроще, два распечатанных письма и некий прибор, какой Себастиан видывал у моряков. И ещё некая шкатулка. И вот, когда он взял эту шкатулку в руки, лёд и тяжесть рухнули с его сердца до того внезапно, что чудотворец аж ахнул. Это и было то, что он искал. Это и был Источник. Шкатулка, ясное дело, оказалась заперта. Он взял только её и распечатанные конверты, хорошенько запрятал всё это в свои одеяния, и поспешил выбраться с чердака.

На улице ему повстречалась целая треклятая прорва дезертиров. Те уже вовсю хозяйничали в деревушке. Хотя, правильней сказать, – это они́ наткнулись на Себастиана, нежели он на них. Мерзавцы никак не ожидали застать здесь одинокого монаха, или кем он там им привиделся. И ещё меньше они ожидали от него подобной хамской спеси.

– Ну, наконец-то! Я уже всю задницу себе отсидел, дожидаясь вас! – громко прокричал чудотворец, пинком отварить себе дверь и вразвалочку спустившись с веранды. – А вы не торопились… Ну да и ладно, неважно. В деревни ни души, можете выдохнуть. Ну и не стесняйтесь, поищите себе чего ценного, а меня как можно скорее сопроводите к Главному. У меня для него донесение важнее, чем все ваши головы вместе взятые!

Дезертиры, кто оказался неподалеку и слышал каждое слово, оторопели. Речь незнакомого монаха до того выбила их из колеи, что даже те, у кого оружие томилось в ножнах, и не подумали взяться за него. Хотя бы проформы ради. Ну а Себастиан только того и добивался. Он стёр со своего лица привычную дружелюбную улыбку и скривил – как сумел – циничную гримасу. Надеялся, что подобрал те самые слова и примерил на себя то самое поведение, какое требовалось, чтобы сойти сейчас у этого сброда за своего.

Ибо если он ошибся или что-то не так сделал, то… лучше об этом не думать.

– А ты, братишь, – выступил вперёд самый смелый, что само по себе значило – и самый смекалистый, из дезертиров, – собственно, чьих будешь-то? Я тебя не припомню.

Себастиан воззрился на него, как на идиота.

– А сам-то как думаешь? Ваших конечно же!.. Впрочем, если старшой тебе про меня не сказал, значит ему виднее. – Сплюнул. – А теперь пошли в лагерь. И если у тебя по пути не иссякнут тупые вопросы, то вот Главному их и задашь. Он любит придурков.

Это был не лес. Скорее уж кошмар наяву, но уж точно не лес! Ричард соскальзывал в каждый овраг, мимо которого проходил, наступал в каждую лужу, через кою собирался перешагнуть; каждая ветвь, которую он отстранял со своего пути, неизбежно хлестала его по лицу. И ради чего, спрашивается?! За своё решение всё-таки пойти вместе с опальными деревенскими в рейд, он корил себя снова и снова. И дело даже не в том, что он замедлял весь отряд, нет. Дело в том, что здесь и сейчас он понял: он городской житель. Городской до мозга костей! Ему здесь просто не место; таких как Ричард не для того на свет рожают.

Ну, хотя бы остальные его ни словом, ни взглядом не упрекали за задержки.

Пошло их сорок человек. Шестеро деревенских охотников – семеро, если считать рыжевласую, каждое слово которой они трепетно ловили, – и вдвое больше простых рубак, бывших некогда, как понял Ричард из разговоров, солдатами, плотниками или лесорубами. Эти больше теснились к Бруту, который верховодил ими как настоящий офицер. Всем им, похоже, терять было нечего; в деревне их якорем ничто не держало, вот они и пошли. Ну и Такеда вместе с ними, чьи услуги, очевидно, обошлись местным в кругленькую сумму.

Ну и сам Ричард – задарма, блин, попёрся.

Остальными были контрабандисты. Восемнадцать человек – все со следами лихой жизни на телах и лицах. Особенно Ричарду приглянулась жилистая северянка, на которую он нет-нет, да и посматривал мельком. И если б та не сверкала наточенными как у зверя зубами, глядишь, он и рискнул бы к ней подступиться. Ну а так – держался всё ближе к Такеде. Какой-никакой, а всё-таки товарищ. Жаль только, что шёл он ни слова не говоря.

Пока солнце вставало всё выше, они всё сильнее углублялись в чащу. В начале пути кто-то ещё настаивал на том, что двигаться следует вдоль дороги, прикрываясь лесом как плащом, но эдакого умника быстро разубедили. Липовые гвардейцы ведь тоже могли устроить засаду; кто побьётся об заклад, что не было среди них толковых диверсантов? А когда таятся двое, проигрывает тот, кто первым двинется с места. Тот, чьё время не ждёт.

Вели группу двое: рыжевласая Энилин и никс-кхортемский воин-охотник хааной – чующий лес. Человек без имени и рода, способный, по преданиям, за сотню вёрст уловить, как росинка скатывается с листка. Остальные шли следом. Время от времени несколько охотников откалывались от общего строя и растворялась в лесу. Отправлялись проверить, что там делается на этой злосчастной дороге. Через полчаса возвращались. Никто и не удивился, когда в очередной раз такая группка разведчиков сообщила, что углядела толпу дезертиров, двигающихся в сторону деревни; а спустя чуть более четверти часа, вместе с налетающим с моря ветром, по лесу пошёл запах гари. С того момента ни у кого уже не возникало сомневался, что за это дело они взялись не напрасно. Деревню подожгли.

Уже к полудню шло, когда лес оборвался, словно ножом обрезанный, и уступил место неровным холмистым взгорьям, иссечённым рваными распадками и утыканным скалистыми выступами в три-четыре мужских обхвата, торчащими будто сколы костей. Если бы некий бог с начала времён взъелся бы на эту землю, начал бы её лупить, царапать и изрывать, то вот так бы она сейчас и выглядела. Здесь никто не селился и случайно сюда не забредали; даже зверья не обитало. В таком месте человеку просто не прокормиться, – разве что кто-то вознамерился поедать одних лишь скальных ящерок да пыльный мох; зато вот шею себе свернуть, случайно оступившись, – это легче лёгкого.

Именно сюда-то и указал пленник, когда его допрашивали.

Но то ли он приврал, то ли местность знал скверно, то ли сам по себе дураком был, однако же никакого лагеря там, где марал карту кровавый отпечаток пальца, не оказалось. Ни следов, ни залы от кострища, ни примятых кустиков и зарубок на камнях. Хотя в этой-то местности и армию можно было утаить без особых усилий, чему уж тут удивляться? До самого полудня охотники и следопыты шастали тут и там, выискивая и вынюхивая, пока молчаливый хааной не учуял вдруг нечто, только ему одному и ведомое. Он указал на скальный гребень в четверти мили севернее, и стоило им только к нему подступится, как самый глазастый из охотников углядел наконец-то первого врага.

Надо признать, отряд из них вышел что надо: тотчас же все рассыпались по округе и затаились, как по команде; хотя никакой команды и не было. Даже Ричард проникся общим настроем – без промедления припал он к валуну, взяв арбалет наизготовку. Только вот эти меры оказались напрасны. Обнаруженный ими дезертир без сомнения выступал часовым, но часовым в наивысшей мере беспечным. Торчал посреди открытой полянки, не таясь и не укрываясь, за что и поплатился, получив две кхортемских стрелы в сердце.

Энилин была осторожна. Она до последнего подозревала, что одинокий дезертир – лишь подсадная утка, а поблизости тихарится ещё целая клятая прорва недругов. Однако ж разбредшиеся по округе охотники – те, кого она самолично научила многому, – ничего подозрительного не нашли. Даже хааной лишь спокойно указывал на скальный гребень. По-видимому, и впрямь не было больше никого окрест. Тогда-то она тетиву и спустила.

У горе-часового при себе, помимо прочего, обнаружился скудный паёк и рожок скверной работы, которым ему, очевидно, и следовало подать сигнал, если что не так. Значит, и дружки его должны быть неподалёку; не далее, чем слышен звук рожка. Хааной по-прежнему упрямо указывал на гребень, и когда первые разведчики ступили на него, им открылось, что неприятельский лагерь куда как ближе, чем они могли бы надеяться.

Он расположился буквально у них под пятой.

Этот скальный выступ, – живи здесь кто, и наверняка дал бы ему некое красочное название, – оказалось, нависал над обширной логовиной, в которой обживались люди. Хотя мало кто дезертиров, промышляющих разбоем, посчитал бы за людей. Следовало признать, место стоянки они выбрали на редкость удачное. Просто так его не отыщешь, случайно не наткнёшься. Однако же, наперекор этому, дисциплинка у здешних лиходеев хворала на обе ноги. О чём можно говорить, когда к одному из часовых незамеченными подобрались дюжина охотников, горстка деревенских сорвиголов, да и банда морским контрабандистов? У тех даже переклички не было. Всего четверть часа заняло выследить оставшихся соглядатаев и расправится с ними. А в лагере так никто даже и не почесался.

И вот, дело осталось за малым, – нанести решающий удар.

– Эй. Эй, смотрите-ка!.. – шепнул один из охотников, пока остальные судачили о том, с какой стороны и как лучше атаковать. – В лагерь кого-то ведут под конвоем.

Все заинтересованные тотчас же подались ближе; ну и Ричард, – от нечего делать.

И действительно: в лагерь ступало ещё человек двадцать, плотным кольцом обступив одинокую фигуру внутри. То ли пленника, то ли некоего важного гостя. С дезертирами его мало что роднило, а судя по одежде и внешнему виду это и вовсе был…

– Да это же!.. – поразился Ричард.

– Себастиан! – закончила за него Энилин, растянувшаяся рядом. – Подмастерье бабки Делиндеары, травницы нашей. Неужто сейчас выяснится, что это он предатель?

После этих слов все они с замирание сердца принялись следили за странствующим монахом; даже Ричард, который запомнил его по недавнему празднеству. Однако же их подозрения так и не оправдались. Себастиана вели будто гостя, да, но стоило хорошенько присмотреться, как становилось ясно – он крепко связали. Вышел к нему не кто-нибудь, а тот самый смурной капитан, при полном параде и с оружием. Подошёл вплотную, бросил несколько фраз, выслушал ответ… и наотмашь ударил Себастиана по лицу. Тот повалился ничком. Капитан гаркнул приказ, и тотчас же подбежавшие дезертиры вздёрнули монаха на ноги и принялись обыскивать. Нашли нечто занятное и спешно отдали своему главарю.

Тот уставился на находку, словно заворожённый. Покачнулся даже. Не отрывая взгляда, он побрёл вперёд на ватных ногах, не разбирая дороги, и лишь мгновение спустя опомнился и принялся изрыгать приказания направо и налево. Слишком далеко, чтобы их расслышать, но суть и без того была ясна. Дезертиры в спешке сворачивали лагерь.

Энилин, изящная, как кошка, поднялась, устроившись на одно колено, вскинула свой лук и натянула тетиву. Наложенная стрела предназначалась беспечному капитану. Пожертвовать скрытностью за его гибель – это был бы хороший обмен, однако, того уже захлестнула окружающая суета; Энилин вела его вплоть до момента, пока он не скрылся за гребнем скального выступа, но шанса на верный выстрел так и не дождалась.

С досадой она ослабила тетиву и опустила лук. С губ её слетело несколько бранных.

– Эй, да вы только гляньте, что они делают, – заметил меж тем Ричард, отхлёбывая бульона из фляги. – Они прикончить его хотят.

Звучал он при этих словах как могила… и, вовсе не без причины. Себастиана, беднягу, привязали к столбу толщиной с телячий окорок, а к ногам его сносили хворост. Его собирались сжечь. Заживо! И вот подобного добрый люд уже никак не мог стерпеть, окажись Себастиан хоть трижды изменник и злодей. Предавать огню должно только усопших, но никак не живых. Это не просто мерзейшая из казней, к коей бесчеловечно и гадко приговаривать за любое, пусть бы и самое страшное прегрешение.

Это ещё и кощунство. Это – просто не по-людски! Не может быть человеку присуща подобная злоба. А если и может, то не следует ему ступать среди живых.

Все, кто в тот момент таился на скальном гребне, сжали свои луки, рукояти мечей и топоров до того крепко, что из жалобного скрипа кожаных оплёток получилось бы соткать мелодию. Кто-то заскрежетал зубами, кто-то принялся дышать гулко и тяжело, подобно быку. Простые гнев и обида превратились теперь в праведную и жгучую ярость.

– Ладно, пора браться за дело, – произнёс Брут, точно жилу отсёк. – Мы с ребятами зайдём слева. Ударим клином вон в то сборище подонков.

– Добро, – пророкотал сухопарый крепыш с повязкой на глазу. Контрабандисты его слушались; на судне он служил боцманом, а с боцманом не шутят. – Ну а мы справа тогда.

Брут кивнул:

– Ну а что намерен делать ты, воин? – обратился он к Такеде.

Чаандиец ни слова не говоря указал на пологий спуск, поросший кустарником.

– Ха! – рыкнул боцман. – Тогда иди вперёд, молчаливый. Мы – прямо за тобой.

– А ты, пекарь, – повернулся Брут к Ричарду, – пойдёшь с нами, или тут осядешь?

– Здесь от меня больше проку будет, – отозвался тот, подтягивая арбалет поближе.

Брут снова кивнул и поднялся. Вместе с ним поднялись и все деревенские, у кого наточенное железо было при себе. Бросив последний взгляд на Энилин, он перебежками двинулся к оговорённому месту, а остальные его люди вприсядку последовали за ним.

Ричард мельком успел этот взгляд уловить, но тот сразу же ему в душу запал! Было в нём столько… столько… он и сам не до конца ещё понимал, что именно в нём было. Вот только внутри у него всё аж сжалось от тоски и невесть откуда возникшей обиды. На всех.

Перехватив арбалет поудобнее, он изготовился к стрельбе.

Один из дезертиров филонил. Ну а почему бы, собственно, и нет?! Атаман скрылся в пещере, довольный, будто пёс, придушивший кошака; у старших рыльце в пушку, – вот ему никто и не мешал каждые пять минут за кусты бегать под видом, что у него, дескать, колики в животе. Ну а там тайничок с самогоном запрятан, и никто-то о нём не ведает.

Вот только на этот раз хитрец, подходя к заветному кустарнику, держась за здоровый живот и кривят от притворной боли, прямо у своих ног увидел нечто, чего – и он мог бы в том поклясться, – ещё несколько минут назад здесь не было. То ли корзинка плетёная, то ли плошка какая диковинная; лежала одна-одинешенька, лишь покачиваясь слегка от гуляющего по логовине ветра. И вроде бы безделица, а всё равно как-то странно.

Дезертир отнял руку от живота, оглянулся на соратников, и подступился к находке чуточку ближе. Потянулся к ней, дабы получше рассмотреть. И тут, прямо ему навстречу, не потревожив ни единой веточки, выступил Такеда. Взявшись за рукоять меча, он произнёс что-то на своём чуждом для местных языке, и, затем, с громогласным кличем обрушил на беднягу единственный всесокрушающий удар. Дезертир коротко и обрывочно вскрикнул; лишь от страха, ибо боли он так и не почувствовал. Одним ударом – одним косым штрихом, – чаандиец рассёк несчастного надвое, а мощи его замаха с избытком хватило, чтобы отбросить останки долой от себя. Немало выплеснувшейся крови тотчас же подхватил ветер и понёс её прочь, алой дымкой марая валуны, листья и травы.

Жизнь покинула беднягу прежде, чем его выброшенное в лагерь тело коснулось земли. И если среди ближайших дезертиров оставались ещё всамделишные смельчаки, то и они дрогнули от одного только вида этой страшной расправы. Увы, никто не собирался давать им времени опомнится. Из-за спины одинокого мстителя с перемазанным кровью клинком тотчас же выплеснула целая толпа кхортемских дикарей, орудовавших секирами и широкими мечами с той же лёгкостью, как если бы то были обычные ветви; а сверху на буйные некогда головы посыпались ещё и стрелы. В тот же миг и с другого конца лагеря донеслись звуки жестокой рубки. Тихая до поры логовина обратилась в бурлящий котёл.

Ричард выругался, вскинул арбалет и прильнул к ложу щекой, щуря левый глаз. Он уже дважды успел выстрелить. И, походу, оба раза промазал. А всё потому, что легче было у ростовщика гальку выменять на монеты, нежели отличить посреди этой свалки своих от чужих! Чёрт его знает, как это охотники с такой уверенностью посылали стрелу за стрелой. Эта Энилин так и вовсе била без промаху – только свист в ушах стоял… Но вот Ричарду наконец-то удалось наметил себе цель. Один из дезертиров схватил с земли что-то, до боли напоминающее сигнальный рожок. Не иначе как собирался оповестить всех остальных; а значит, были ещё и «остальные»! Ричард прицелился в него и выстрелил. Дезертир едва успел приложить рожок к губам, как тот выбило из его руки арбалетным болтом. И сразу же вслед за этим чья-то стрела выросла у него поперёк горла. Ричард вновь выругался и принялся взводить арбалет по новой. Только сейчас он осознал, что никогда прежде не видел столько крови и смерти зараз. А ведь то ли ещё будет.

Брут, окружённый друзьями и сотоварищами, ворвался в толпу неприятелей, коля, рубя и отшвыривая каждого, кого не признавал в лицо. Все его односельчане здесь, а значит каждый незнакомец впереди – это враг; ну а с врагом у него разговор короткий. Старые привычки забываются с неохотой. Один из дезертиров – видимо, тоже бывалый, – сумел организовать строй и изготовится к обороне. Брут подобрался и двинулся на него; а все его соотечественники едва ли не точь-в-точь за ним повторили. Именно так они и условились действовать: бывший сотник в центре, а остальные к нему плечом к плечу, дабы держался строй. Никаких проволочек, трусости или сомнений – умри, но сделай, ибо если не сделаешь, падут и все остальные. Брут до сих пор не знал, сколькие из его людей ранены или уже погибли; не ко времени ему было оглядываться. Он поднял щит, защищая голову от удара, а сам уколол противника в живот. Тот умело парировал, – контратаковал! Вражий клинок, высекши искру, потянулся к Брутовой груди, но тотчас же он обрушил на него кромку щита. Выбил меч и раздробил ловкачу лучезапястный сустав. Хороший солдат, если хочет прожить достаточно долго, обязан знать строение тела не хуже лекаря. Негодяй взвыл, образованное им звено рассыпалось, и в тот же миг обычные лесорубы и плотники смяли врага, как покатый валун приминает сколь угодно высокую траву.

– Ближе! Ровняй строй! Теснее, теснее! – заревел Брут, лупя палашом по щиту. Плохих солдат не бывает, а ему нынче попались очень хорошие. – Ровнее! Копьё вперёд!

Те, у кого в руках были копья, рогатины и вилы, выставили их на всю длину. Да, однозначно, из этих людей вышли бы отличные солдаты. Брут сделал шаг, и остальные двинулись с ним вровень. Для победы предстояло сделать ещё очень и очень многое.

Дезертиры превосходили атакующих трое к одному, однако стремительное и внезапное нападение, подкреплённое благородной целью и праведной яростью, почти уровняли соотношение сил. Ненадолго, впрочем. Те из мерзавцев, кто не мог сражаться на равных, но избежал жалящих стрел и разящих клинков, укрывался под сенью скального выступа, где лучникам было его не достать. Там же стоял и дезертирский капитан, красный от гнева, но тем не менее руководящий своими людьми умело и жёстко.

И там же, в тени и прохладе, неспешно вооружался наёмник по имени Сэндел.

Эффект внезапности рассеялся так явно, будто кто-то щёлкнул пальцами или сорвал полупрозрачный покров. Каждый это ощутил. Все, кому суждено было погибнуть – уже лежали бездыханными. Остальные же вернули себе самообладание и изготовились к затяжному бою. Рисунок короткого и кровавого марша выделялся теперь на земле столь отчётливо, что, взгляни на него с возвышенности, и увидишь первые мазки смелого живописца; который, впрочем, быстро утратил к своему начинанию всякий интерес. Сражающиеся как-то сами собой распались на небольшие группки, бодаясь друг с другом уже не столько за собственные жизни, сколько по принуждению. «Меня бьют, значит я должен ударить в ответ!». И абсолютно никакого энтузиазма. Только усталость и боль.

Кто-то посреди этого побоища опрокинул в костёр бочонок со смолой, и к небу устремился столп удушливой копоти. Озорной ветерок тотчас же принялся играться с ней на свой безмятежный манер, раскрашивая багровый и алый лишь в неприметный серый.

Себастиан тем временем так и стоял у столба, связанный. Стоял и терпеливо ждал. Ему было ведомо, что в пылу битвы про него все позабудут, но вот появления чёрной копоти он не предвидел. А значит, всё пошло не так как он ожидал! Значит, он вовсе не в безопасности! Как будто в подтверждении этого из копоти вынырнуло двое молодчиков: один с мечом и щитом, другой с кинжалом и факелом. Дезертиры. Оба в неразберихе искали, на кого бы напасть. И оба они, увидев Себастиана, двинулись прямо на него.

Ричард выщелкнул зацепный орех и потянулся к подсумку. Подсумок опустел; в нём оставался ещё только один, последний болт. Все остальные, которых и так-то было немного, он истратил; а попал, от силы, раза два или три. «Будет счастливым», – подумал Ричард, взвёл арбалет и вложил болт в бороздку. Протёр слезящиеся глаза и уставился на поле боя. Его так и подмывало выстрелить хоть куда-нибудь; пустить снаряд в молоко и вроде как выйти из этой кровавой игры. И тут копоть перед ним по воле слепого случая чуточку раздалась, и Ричард разглядел беднягу Себастиана, всё ещё пленённого, но живого. К нему как раз подступали двое. А выстрел у него только один. Ричард вскинул арбалет и все свои силы бросил на то, чтобы уж на этот-то раз прицелиться наверняка.

– Давай же, ублюдок! – нашёптывал он. – Неспроста ж я тебя счастливым прозвал.

Ричард выстрелил.

Болт со свистом ушёл сквозь копоть, поймав на себя солнечный блик. Дезертир только и успел, что замахнуться факелом, как этот золотистый всполох сразил его, попав ровнёхонько в поясницу. Рану мерзотнее конечно можно было себе представить, но пришлось бы постараться. Бедняга выгнулся дугой и упал, даже не пискнув.

Его товарищ взглянул на тело несчастного с тем фатализмом, что присущ всей бандитской братии. Жизнь, как и смерть, ценилась у них весьма дёшево. Перехватив меч поудобнее, он вновь обратил свой взор на связанного, намереваясь жестоко отомстить ему за павшего собрата, однако Себастиан, за тот краткий миг переглядок, уже сумел каким-то образом высвободить свои руки из пут. И более того – с куском столба, к которому и был привязан, он стоял теперь на замахе. Дезертир успел разве что только удивиться.

Палено в руках Себастиана тяготило бы любого, ну а он и вовсе удерживал его из последних сил. Однако же, на один единственный удар и этого хватило. И какой это вышел удар! Мерзавец даже защитится не успел; его аж вокруг своей оси развернуло! Меч выскользнул из его пальцев, взгляд потух, щит повис на руке, и вот, поверженный, он осел на холодную землю. Тем не менее, на том и Себастианова прыть себя исчерпала. Не сумев удержался на ногах, чудотворец повалился ничком; а когда подле его ступни вонзилась случайная стрела, он, взвизгнув неподобающе взрослому мужу, прямо на четвереньках пополз прочь. Боец из него был никакой, и потому он спешно искал где бы схорониться.

– Тесни врага!!! – заревел Брут, и его маленькая армия, прикрываясь трофейными щитами и выставив вперёд оружие, опрокинула очередной неприятельский строй.

Кое-как на этот раз. С трудом и превозмоганием.

Его солдаты – только так он теперь о них и думал, – устали. Хоть и были все они молодцами, но недостаток армейской выдержки и муштры сказывался сейчас как никогда остро. Удары замедлялись, слабели и были уже не так точны. Люди в собственных ногах путались, терялись, дышали с трудом и двигались с явной неохотой. Кровь, смерть и боль с каждым мгновением подкашивала их всё сильней. Ровная некогда шеренга ихнего строя сделалась ныне полукруглой и сбивчивой. Чуть легче для обороны, но хуже для атаки.

Другое дело, что и врагов осталось немного. Точно, увы, не сосчитать, ибо кровь заливала глаза. Брут остановился и попробовал утереть лицо, как вдруг услышал окрик:

– Эй, недотёпы!.. – и, сразу же вслед за этим, некая чудовищная сила свалила с ног и его, и едва ли не всех его людей. И если то была не невесть откуда взявшаяся здесь приливная волна, то он, пожалуй, не стал бы и гадать, что это за неведомая напасть такая.

А напастью этой оказался наёмник. Скрывавшийся и выжидавший в тени скального выступа всё это время, он ураганом выскочил на поле боя и единственным размашистым ударом развалил едва ли не треть отряда селян. В одиночку сломал целый строй! Горе тем, кому не посчастливилось в тот миг оказаться за щитом; остальных же разметало прочь, словно бусины разодранного ожерелья. Обычный человек, осмелься он нанести подобной силы удар, наверняка переломал бы собственные руки о рукоять меча, но Сэнделу всё было нипочём. Богатырским пинком он отпихнул ближайшего оглушённого бедолагу, с оскорбительной небрежностью подрубил ногу другому, и шагнул к растянувшемуся на земле Бруту. А тот, выронив палаш, только и мог что укрыться за треснувшим щитом.

Стрела промелькнула перед взором наёмника до того близко, что если и не задела кожу, то уж точно отсекла несколько ресниц. Энилин промахнулась. Давненько она не промахивалась; почти так же давно, как закончилась последняя война и окончательно иссякла ей нужда стрелять по людям. Но раньше, чем её ледяное спокойствие колыхнула досада, в пальцах уже плясали перья очередной стрелы. Тетиву она спустила в тот же миг, но треклятый наёмник успел отскочить в сторону. Выстрел лишь слегонца зацепил его широченную грудь. Однако её мужу этого времени хватило – Брут, хоть ещё и не успел подняться на ноги, но зато нащупал свой верный палаш и метнул его Сэнделу прямо в лицо. Тот отбил – широкая крестовина двуручного меча сама по себе была всё равно, что щит. Но тотчас же на него накинулись и несколько кхортемских контрабандистов, и наёмнику стало уже не до отряда селян. Впрочем, разочарованным он тоже не выглядел.

Отступив ближе к скальному выступу, дабы лучники ему не досаждали, Сэндел изготовился к бою. Первому же норду, за его поспешность и неаккуратность, он одним ударом отсёк обе ноги; второму гардой проломил голову. Третий контрабандист метнул в наёмника один из своих топоров, но на рожон лезть не стал. Сэндел легко ушёл от броска, с неприкрытой издёвкой изобразив красочный пируэт, будто с прекрасной дамой танцевал. Он веселился от души и выглядел абсолютно счастливым.

– Держи проход, Сэндел! Приказ! – рыкнул ему из тени выступа дезертирский командир. – Остальным всем отступать, кому жизнь дорога! Бросайте раненых.

Наёмник скривился, но и только-то. Приказ отступать пришёлся ему не по нраву; но вот как раз к его противнику подоспел ещё один рубака: оголённый по пояс, весь в наколках и с добротной такой секирой. Норд до мозга костей, да ещё и кровью покрыт с ног до головы, а значит – воин умелый. Оба они, осмелев, стали подбираться к нему шажок за шажком. Сэндел, от радости, аж губы облизнул, предвкушая знатную потеху.

– Отступают! Мерзавцы отступают! Бегут! – крикнул кто-то. – Надо добить!..

– Стоять на месте! – прохрипел Брут, с трудом поднимаясь и отплёвываясь. – Не преследовать! Я запрещаю! Формируем строй… и кто-нибудь – подайте мне оружие.

Ему в руку вложили клинок. Не его родной палаш конечно, но и так сойдёт.

Брут поднялся, взвесил меч в руке и тотчас же встал в стойку, прикрывшись щитом. Солдатская привычка: сперва изготовься к бою, а уж потом всё остальное. Ранен ли ты, окружён ли врагами или уже победил, – заслони сердце и выстави вперёд оружие. Ни одному служивому ещё не удалось погибнуть от излишней предосторожности, зато вот праздность и самоуверенность погубила очень и очень многих.

Однако же ныне в том и вправду не было никакой необходимости. Крикун, кем бы тот ни оказался, не соврал, – дезертиры и впрямь улепетывали со всех ног… всё под тот же скальный выступ, будь он неладен. «Да что им там, мёдом что ли намазано?! Это же форменная западня, если только мерзавцы не собирались вырыть себе нору к самому центру земли и сбежать через неё! Либо так, либо там скрывались резервы». На глупость врага Брут не рассчитывал: не мог позволить себе такой роскоши после всего пережитого. Ему оставалось только наилучшим образом распорядится этой передышкой и изготовится к следующей атаке, если таковая и впрямь начнётся. Это, и ещё разобраться с наёмником.

– Проклятье, я приказал: назад! – рыкнул отставной сотник, но было уже поздно.

Сэндел развлекался. Игрался, будто ребёнок в песке, задирая других мальчишек, что младше его самого. Ну а когда ему надоело – покончил с обоими. Первым стал тот, с единственным топориком в руке. И хотя по ходу боя он разжился ещё и устрашающего вида кинжалом, это едва ли ему помогло. В один миг Сэндел открылся для него; да не просто открылся, а повернулся спиной на сложном замахе. Верный удар, какой и юнцу сопливому удался бы на славу. И не будь сражение с наёмником столь напряжённым и изнуряющим, бедолага-контрабандист наверняка бы разглядел подвох. Ну а так, решил он, что игра всё же стоит свеч, – потому и ударил со всем мастерством, какое накопил за годы.

И это был хороший удар. Жаль только, что цели он так и не достиг.

В то самое мгновение, когда лезвию кинжала должно было коснуться кожи наёмника, рассечь мышцы под этой кожей, раздробить рёбра за мышцами и пропороть сердце за рёбрами, широкая спина Сэндела… просто исчезла! Растаяла, словно пригоршня раннего снега, брошенная в пылающий очаг. Контрабандист пронзил – хоть и мастерски, – только пустоту; наёмник же, со скоростью, казалось, невообразимой для своей мощной фигуры, извернулся, пользуя громадный меч как противовес: ушёл из-под удара, а руку атакующего перехватил так, что тому было уже не вырваться. Пинком выбил его из равновесия, дёрнул вперёд, потянул, – и вот контрабандист уже летел вверх тормашками.

Приземлился он тяжко. Прямо на голову. С размаху. Хруст его шейных позвонков мог бы любого костоправа убедить бросить всё́, и отправиться на поиски иного для себя призвания. И, тем не менее, Сэндел, прежде чем отпустил обмякшую руку несчастного, добавил ему ещё и тяжелым сапогом по глотке. Чтобы уж наверняка. Вторивший этому действу влажный хрип получился лишь немногим менее отвратнее предшествующего.

Хотя, это ещё как посмотреть.

Воин хааной, увы, попался на ту же удочку. Лютый и истовый, став ближайшим свидетелем этой мерзотной расправы, он уверовал в то, что успеет прикончить наёмника, пока тот отвлечён. Потому-то и бросился вперёд, забыв про всякую осторожность.

Сложно винить его за подобное решение.

Свою секиру хааной перехватил ближе к топорищу, дабы удар у него вышел быстрее и экономнее. Ну а Сэндел как раз чего-то подобного и ожидал.

Выгадав момент, наёмник обернулся и предплечьем свободной руки упёрся в дол клинка, готовясь принять удар на крестовину. Казалось, никаких на этот раз уловок не будет – он в своих силах уверен; готов пободаться раз на раз. Но в миг, когда нордскую сталь от волнообразного лезвия отделяло не более ладони, Сэндел вдруг отпрянул с тем проворством, какое присуще скорей скалистым кобрам, нежели человеку. На поверку, мерзавец оказался не просто ловок, но скор как проклятущая небесная молния! Хааной подобной прыти тоже никак не ожидал, а потому не успел ни отклонить удар, ни как-либо иначе среагировать. Рассёк лишь воздух, а миг спустя – принял в свою грудь ужасающее лезвие фламберга. По самые кабаньи клыки! Наёмник тому только улыбнулся, однако, как будто этой победы ему оказалось недостаточно, – навершие своего меча он ещё и в землю упёр; так, что вся эта жуткая «конструкция» осталось стоять без посторонней помощи.

Ну а сам повернулся к собравшейся толпе селян и контрабандистов и, поведя в приветственном жесте руками, расплылся в наимерзейшем своём оскале.

Кто-то бросил в него камень, удачно расквасив наёмнику нос, но тот этого как будто даже и не заметил. Продолжил улыбаться, демонстрируя залитые кровью зубы.

– Проклятье, Гайо милостивый!.. – процедил Брут, сплёвывая в грязь. – Все назад! Никому не подходить к ублюдку ближе, чем на десяток шагов! Ищите себе щиты и пики.

Признаться честно, сейчас он и сам бы с радостью бросился на наёмника, дабы голыми руками свернуть тому шею или, ещё лучше, утопить мерзавца в грязи и крови им убиенных. Однако идейка-то была так себе. Двое хороших людей уже пошли на поводу у подобного «праведного гнева», и вот чем это обернулось. И хотя оба они приходились Бруту добрыми знакомыми, правом отомстить за их гибель он сейчас не располагал. Не ранее, чем выяснит, что дезертиры для всех них готовят. Бремя командира, мать его.

– Эй, в чём у вас там дело-то?! – крикнул меж тем наёмник, соизволив всё же утереть с лица. – В чём заминка? Я сдаюсь, добрые люди. Подходите и возьмите меня!

Вторив словам, Сэндел выставил вперёд руки, соединив запястья так, как если бы их стягивала верёвка. В его сторону тотчас же полетело ещё больше камней, но наёмник удосужился лишь лениво отмахиваться от тех из них, что метили в лицо и голову.

Но вот неровный строй контрабандистов и селян заволновался, и вперёд выступил некий смельчак, готовый принять вызов. Камнепад прекратился как будто бы сам собой.

– Я же велел никому не приблежат… – начал было Брут, но осёкся, увидев, кто́ именно выступил вперёд. То был чужеземец. Такеда, кажется. Ему он перечить не стал.

– Во-от, значит, как!.. – выдохнул Сэндел. Развернулся и направился за мечом.

Широким, размашистым движением он вырвал клинок из груди война-охотника, позволив тому пасть наконец на землю, и встал в низкую стойку, водрузив лезвие себе на плечо и перемазав тем самым дорогие одежды. Замер, изготовившись к бою. Посуровел.

Такеда же напротив, – хоть и держал оружие наготове, но ступал спокойно и чинно, словно собирался не более чем мимо пройти. Лишь взглядом он выдавал свои намеренья. Остановившись аккурат в шести шагах от наёмника, чаандией воздел меч и взмахнул им с такой силой, что вымазанное кровью лезвие в миг очистилось. Багряные капли легли на истоптанную грязь рисунком идеально ровного алого крыла. Любой живописец оценил бы.

Снова взглянув на лезвие, Такеда, тем не менее, не удовлетворился его чистотой: достал платок, – белённый до такой степени, что средь смога коптящей в костре смолы он резал взор, – приложил к клинку и прошёлся им от гарды и до самого острия.

Помаранный, утративший всякую чистоту платок упал прямо в подножную грязь.

Такеда вернул клинок в ножны и замер в фехтовальной стойке; хорошо известной и уважаемой в его краях, но наверняка чуждой для местных невежд. На наёмника, который беспрестанно буравил его взглядом, он не смотрел. Взор свой устремил ко влажной земле.

Так они и застыли, недвижимые, будто каменные изваяния. На мгновение, другое, третье… у мастеров клинка свои причуды. И едва лишь наёмник приготовился рвануться вперёд, – присел чуть ниже, рукоять меча сжал посильнее, – как в спину ему бросили:

– Довольно, Сэндел! Всё, уходим. Возвращайся!.. – и ещё парочку крепких словес вдогонку, которые из тени скального выступа прорычал дезертирский капитан.

Надо было видеть лицо наёмника в тот миг. То было лицо примерного семьянина, узнавшего, что жёнка его на сносях, хотя он не притрагивался к ней вот уже больше год; лицо священника, обнаружившего символ своей веры погребённым в отхожем горшке.

Кому-то даже могло сделаться его жаль. Впрочем, он быстро взял себя в руки.

– Пошёл к чёрту! – коротко бросил Сэндел, не удосужившись даже оглянуться.

Дезертирский капитан – это сразу было видно – рассвирепел, но ответил на диво спокойно и вкрадчиво: «Довольно, наёмник. Это – приказ! Выполняй, что тебе велено».

Ещё мгновение лишь ветер гулял по логовине, гоняя из стороны в сторону чёрную копоть, но это – до тех пор, пока наёмник по имени Сэндел не разразился вздохом столь тяжким, как если бы убиенные сегодня люди вдруг стали небезразличны его чёрствой чёрной душе. Он расслабленно выпрямился, сморкнулся в грязь, а меч на своём плече устроил так, чтоб его легче было носить, нежели сражаться им. Взглянул на чаандийца.

– Ну, видимо, в другой раз, чужак, – изрёк он. – Но ты не волнуйся, я обязательно тебя повстречаю. Лицо у тебя приметное, да и мечик твой мало с чем спутаешь. Ну, до скорого! – После чего развернулся и направился во тьму скального выступа. Задержался лишь у тела хааноя: сорвал с его пояса кушак и, орудуя им как тряпкой, взялся очищать лезвие своего меча от крови. Ну и, проходя мимо командира, оглянулся на него и громко, во всеуслышание, изрёк: – Мы ведь, кажется, договаривались – никаких имён. Так ведь, Слизлик Гейнц, или я что-то путаю? – И после этого окончательно уже скрылся во тьме.

Капитан дезертиров, названный Слизликом Гейнцем, аж побагровел от сказанного. Однако ответить наёмнику так и не решился. Вместо этого, он мстительным взором обвёл собравшуюся толпу, заглядывая с лица. Вот уж где мог не стесняться в выражениях.

– Ну, чего вылупились, собаки?! Радуйтесь, пока можете; дерьма я за ваши жизни не поставил бы!.. – после чего обернулся и скомандовал: – Выпускай! – и зашагал прочь.

И стоило лишь изгвазданному его плащу скрыться в потьма вслед за наёмником, как из тьмы этой загрохотало, застучало и залязгало нечто поистине монструозное. Будто чудище какое рычало и стальной пастью безудержно щёлкало. Но вот лязги пошли на спад и, вскорести, обратились в не более чем ритмичный стальной скрежет. Вояки и кузнецы тот сразу узнали: скрежет сочленений полного латного доспеха. Множества их.

Селяне и контрабандисты приготовились. Никаких команд им уже не требовалось, строй они держали сами. Плечом к плечу с товарищем – оно как-то поспокойнее будет. И вот, из тьмы скального навеса показались первые фигуры. По пятеро, потом ещё по пятеро, и ещё. Всего – двадцать; малый дфорвский шард. Штурмовой отряд суровых низкорослых бородачей. Мало кто из людей видел такой в деле, но… байки-то ходили самые разные.

– А этим какого лешего здесь надо? – вопросил кто-то из контрабандистов и, не дожидаясь ответа, крикнул: – Эй, дворфы, хрен ли вы тут позабыли, а?!!

– Тихо ты! – шикнул на него Брут.

Хотя так-то вопрос был более чем резонный. Какого хрена тут забыли дворфы?! Ещё б придумать, как к ним подступиться, чтобы вежливо об этом спросить…

А шард тем временем вышел из тени скального навеса на свет божий, и, всё тем же боевым порядком, двинулся вперёд. И чем ближе подступали воинствующие дворфы, тем сильнее холодились загривки тех, кто выстроился на их пути. Причин тому хватало.

– А ну стоять! – рыкнул Брут со всей, на какую был способен, сталью в голосе, лишь бы перекричать лязг доспехов. – Если хотите драки, то хотя бы назовитесь!

Дворфы – все до единого, – пропустили его слова мимо ушей с тем безразличием, как если бы не понимали языка или были абсолютно глухи. Никто даже не моргнул. И, тем не менее, вовсе не эта их меланхолия пугала до усрачки. Куда страшнее выглядела амуниция, ибо каждый бородач – хотя народец этот славился своими кузнецами, – был облачён в то, что иначе как мусором и не назовёшь. Стальные кирасы, проржавевшие и почерневшие, изобиловали дырами и сколами лишь в чуть меньшей степени, нежели грубыми, приколоченными кое-как заплатами из жести и подручного мусора. Драные и изъеденные перевязи ощетинились наконечниками калёных гвоздей заместо заклёпок, а стальная сетка из острых прутьев выполняла, видимо, роль кольчуги. Одним словом – с миру по нитке; но всё вместе – не иначе как творение безумца! Тем не менее дворфы исправно двигались вперёд, сохраняя строй, хотя чем ближе подходили, тем отчётливее виднелись на них раны, оставленные подобной защитой. Каждый шаг отмечало кровью.

Ну а оружие было и того хуже. Даже чаандиец не знал, как к ним подступиться.

– Проклятье, чтоб их… Назад! Все назад, – рявкнул Брут. – Строй не размыкать! За каждые их два шага вперёд отходим на шаг. Выманиваем на луки!

Хранить секретность едва ли имело смысл. Даже если дворфы и не понимали сказанного, всё поле боя было усеяно стрелами что колосьями, – даже идиот заметил бы. И тем не менее дворфы послушно шли. Неспешно громыхали вперёд, будто катящийся с предгорья валун. Валун, обвязанный кастрюлями, кольями и обломками клинков…

Одному из селян – подранку, – не посчастливилось оступится при очередном шаге назад. Он выпал из строя и, хотя тотчас же ему подали руку, один из дворфом – в латных перчатках с зазубренными крючьями, приделанными на манер когтей, – упал прямо на него, крепко вцепившись несчастному в ноги. Придавил своим весом к земле и принялся терзать, что остальные аж отпрянули. Кто-то из числа контрабандистов опустил на плечо безумного бородача секач, пропоров хлипкий поддоспешник и, судя по хрусту, раздробив ключицу, но дворф того даже и не заметил. Ну а мгновением позже и вовсе впился в свою жертву зубами! Тут же и остальной шард подступил, и крики несчастного быстро стихли.

– Мать честная!.. – в ужасе выпалил кто-то. Имел на этот ужас полное право.

Тут, наконец, на головы безумных дворфов посыпались стрелы. Благо, те еле шли, и попасть по ним было несложно. Каждая четвёртая – если не третья, – стрела находила себе путь меж сочленений доспехов. И казалось, исход этого боя предрешён, вот только…

Вот только клятые дворфы обращали на стрелы внимания не больше, чем на слова!

– Мать честная! – повторил боцман дрожащим голосом. – Что будем делать, Брут?!

А Брут и сам хотел бы знать ответ. К такому, по его скромному мнению, никакая служба и никакая война не могли подготовить. Да и на ходу не придумаешь; когда на тебя прёт закованный в окровавленное железо крепыш, которого торчащая из темечка стрела нисколько не беспокоит, – как-то совсем несподручно собираться с мыслями.

Поток стрел иссяк. У лучников они закончились. Лишь одного дворфа свалили.

– Брут! – крикнула с уступа Энилин, бросив лук и замахав руками. – Вон там!.. Смоляной бочонок, что в костре, – используйте его, скорее!

Услышав это, бывший сотник сходу смекнул, о чём речь. Хорошая идея. Коптящая в костре смола – грозное оружие; ну а принципами… На этот раз придётся поступиться.

– Держать строй, мужики, не дрейфить! Калахан, краги мне, скорее!

Свой щит Брут передал сотоварищу, занявшему его место, ну а сам опрометью бросился к дальнему костерку. На ходу поймал брошенные ему кузнечные краги и прямо поверх гвардейских перчаток натянул их по самые предплечья. Те выдерживали жар кузнечного горна; хотелось бы верить, что и горящая смола им тоже окажется нипочём.

Подскочив к огню, он, на ощупь, – ибо копоть нещадно терзала глаза, – кое-как выудил один из занятым пламенем бочонков. Опалил себе бороду, да и его ладони жар своей лаской тоже не обделил. Обратно Брут, как показалось, бежал аж вдвое быстрее, а когда терпеть уже совсем стало невмоготу, – со всего маха зашвырнул смолу прямо в середину проклятущего дворфского шарда. Один из бородачей, по-видимому, совсем обезумел, ибо рубанул подлетающий бочонок секирой, развалив тот на ошмётки. Оттого-то горящая смола покрыла их всех до единого, не пощадив ровным счётом никого.

И нихрена! Как с гуся вода.

Смолой заляпало каждый доспех, она попала на лица и руки, воспламенила усы и бороды. И тем не менее дворфы не дрогнули и строя своего не сломали. Более того, даже и не помышляли о том, чтобы потушиться водой или сбить с себя пламя, катаясь по земле. Никто из них и рта своего не раскрыл, чтобы банально закричать… В глазах несчастных, наблюдавших это, то были уже не дворфы, но мстительные духи, восставшие из глубин самой преисподней. Не ведающие покоя, а потому, очевидно, и смерти неподвластные.

Но ведь огонь пожирает всё! Должен же он рано или поздно совладать и с ними?!

Именно эта мысль билась о своды Ричардова черепа, прежде чем он осознал, что его трясут и треплют за грудки. Энелил, девушку дикарку, он узнал с небывалым трудом.

– Пекарь! – кричала она. – Пекарь, мать твою!.. У тебя ещё осталась та алхимия?!

– Ал-химия… – пролепетал он не своим голосом. «Какая к чёрту алхимия, женщина, когда тут такое?.. А-ах, в смысле, та самая алхимия!». – Да. Да, ещё есть немного!

Ричард потянулся к подкладке жилета, где у него хранилось два промасленных тубуса, и вытащил пузатый флакон и склянку поменьше. После того, что сотворила эта дрянь с дезертиром, он с радостью бы избавился от них насовсем, но… жаба душила. Целое состояние за них отдано; лучше уж выпить, чем выбросить. К тому же нечего было прибедняться – бывало, творил он дела и пострашнее. И ничего, с совестью справлялся.

– Чего ты ждёшь, глупец, бросай скорее!!! – прикрикнула Энилин, но тотчас же прикусила язык. В глазах её плескался страх. «За мужа и сына», – сразу понял Ричард.

Он выбрал тот, что побольше. Размахнулся и зашвырнул флакон в пожираемый пламенем шард, пока дворфы не отошли слишком далеко, и смоляной дым их не сокрыл.

– Бегите куда можете! – закричал Ричард, падая ниц и зажимая уши руками.

Хотя, даже так он прекрасно слышал этот тошнотворный, выворачивающий всё нутро вверх тормашками вой. Ну, по крайней мере он попал. Хлопок взрыва на этот раз вышел сто крат сильнее прежнего: отбил слух, взболтал внутренности, сдавил железной хваткой сердце, да и в целом прошёлся по всему телу, словно ураган по грешнику.

Ну а после, – и не сказать наверняка: это всё стихло до того внезапно, или просто он сознание потерял? Удерживаясь на ватных ногах, Ричард кое-как поднялся. Ощущал себя, словно боги половину его души из тела вынули; ну а остальное нарочно оставили, – дабы, оклемавшись, он мог воочию лицезреть содеянное. И ужасаться.

Бой закончился, а от шарда безумных дворфов осталась лишь обугленная рытвина. Раскалённые до бела камни, обожжённая земля и песок, коптящий шлак… смотреть на всё это не хотелось. Селяне и контрабандисты, насколько можно было судить, все уцелели. Щиты им помогли. Сейчас они потихоньку приходили в себя, хотя… над всей логовиной уже витало призрачное осознание, что на сегодня с кровопролитием покончено.

Так оно на самом деле и было. Лучники – всё равно стрел ни у кого не осталось, – поспешили спуститься со скального выступа и присоединиться к своим. Помочь раненым, ибо мало кому за этот день посчастливилось не снести на себе отметины от меча, копья или жалящего осколка. Ну, по крайней мере, будет что вспомнить. Бруту так и вовсе всё лицо посекло, но он о своём долге не позабыл: наспех перевязал голову, организовал тех, кто ещё в силах был держать оружие, и повёл их под сень скального выступа. Разведать.

Ожидали они всего чего угодно, а нашли лишь нишу с остатками разбитого здесь некогда лагеря, да внушительные врата, вмурованные прямо в скалу. Дворфские, не иначе. Правда эти выглядели, будто б не прикасались к ним целые века. Не поддавались.

Ну и шут бы с ними; дезертиры ушли, и уже вряд ли вернутся за добавкой.

Так же нашли здесь и одного единственного недобитка. Допросили его. Поведал он немного, – не успел, слишком уж поганая рана, – но сказал главное, о чём его допытывал Брут: встреченных на дороге мальчишку и священника дезертиры и впрямь не тронули. Отпустили. Только после этих слов бывший сотник позволил себе вздохнуть спокойно.

Что ж, это можно было назвать победой. Настоящей, всамделишной победой: бесславной, пропитанной усталостью, болью, потом и, разумеется, горестями утрат.

Однако, передышке не суждено было продлиться долго. Все, кто мог, – и кто умел, – занялись ранеными. Среди них и Такеда; чаандиец оказался сведущ в лекарском уходе. Остальные же отдыхали. Кто-то даже организовал котелок над догорающим кострищем. Сражение сражением, а брюхо чем-то набить надобно. В ближайших кустах обнаружился бедняга Себастиан. Он держался молодцом, хотя до сих пор дрожал, как осенний лист на ветру. Одного этого хватило, чтобы разувериться во всех подозрениях на его счёт. И вот, когда мысли едва ли не каждого обратились в том же направлении, что и дорога к дому:

– Беда, дорогой!.. – Энелин вдохнула поглубже, но договорить всё равно не смогла; упала на колени и бросилась в объятия мужа. Всхлипнула. Хотя, возможно, это в котелке.

– Что случилось? Что на этот раз?!

– Гвардейцы, Брут, – отозвался один из охотников, что вместе с Энелин нёс дозор, пока остальные отдыхали и восстанавливали силы. – Гвардейские знамёна на горизонте. Целый полк, а может и того больше. Идёт ровнёхонько сюда. Видать, дым их привлёк.

Ну да, конечно. Подобный столп дыма, коим накоптила здесь смола, пожалуй, за десятую милю виделся; уж для гвардейских соглядатаев это было верным приглашением.

Впрочем, если это целый полк, да ещё и со своими знамёнами, то, пожалуй, нет нужды сомневаться, что это и впрямь настоящие гвардейцы, а не очередная дезертирская банда.

Вот только меньше проблем это не делало.

– Мы уходим! – тут же заявил верховодящий дезертирами боцман. Поднялся, а остальные встали с ним вровень. – Сам понимаешь, старина, нам тут рады не будут.

Ну конечно Брут это понимал. Как и то, что Энелин тоже придётся отправится с ними. Она ведь проклятущая дикарка; клановые наколки с лица просто так не сотрёшь.

– Так, мужики, общий сбор, – голос бывшего сотника походил на скрежещущие друг о друга камни. – Решаем, что делать дальше и как поступить.

Хотя было ли толку что-то решать? Когда они на это дело соглашались, каждый понимал, что, возможно, дороги назад уже не будет. Потому-то и пошли те, кого на этом клочке имперской земли мало что держало. Одно дело, откупаться от местных капитанов, чтоб те закрывали глаза на «подозрительных личностей, сбывающий неописанные товары в обход имперских пошлин», но совсем другое – дать обнаружить себя на месте побоища, среди этих самых подозрительных личностей и мертвецов в гвардейской форме. Конфуз.

Оттого-то совет был недолгим. Все селяне – все выжившие, – единогласно решили примкнуть к контрабандистам. Покинуть обжитые места и вкусить чутка вольной жизни. Может, когда-то даже вернуться, когда всё уляжется. Для смельчака – хорошее решение.

И вопрос-то, по сути, состоял только в одном.

– Не-ет… – едва выдохнула Энелин. – Нет, дорогой! Как же… Как же наш сын?!

Брут нахмурился. Такие решения никому не даются легко.

– Наш сын… – Сглотнул. – Дорогая моя. Родная. Наш сын, Неро, – он справится. Он справиться во что бы то ни стало! Должен справится, потому как я тебя не оставлю! Взгляни на меня, вспомни, вспомни кто его мать, кто учил и натаскивал его! Справится.

Оба они, если б ещё помнили, какого это, заплакали бы в полную силу.

Ричард Маганти, сидевший неподалёку, хлопнул по коленям и поднялся. Всё равно его голос на этом импровизированном совете мало что значил; но вот зато чувства этих двоих ему были знакомы очень хорошо. В конечном итоге, не такие уж они и разные, как он сперва подумал. Поможет уж им чем только сможет, почему бы и нет?

– Я с вами не пойду, – твёрдо заявил он. – Вернусь к себе, в Гринлаго. А заодно и вот этого вот провожу. – Ричард ткнул пальцем себе за спину, указывая на удаляющуюся фигуру чаандийца. Ну а что, ему заплатили, вот он и пошёл своей дорогой. Чужестранец, что с него взять? – Ну и, если повстречаю вашего паренька, – продолжил меж тем Ричард, – могу и весточку ему от вас передать. Так-то это плёвое дело. Идёт?

Он такого не ожидал. Ещё раньше, чем договорил это своё «идёт?», та дикарка, Энелин, заключила его в объятия. Не женские, но мужские и крепкие, полные уважения.

Брут тоже протянул ему руку. Признаться честно, Ричард аж растрогался.

– Безопасную дорогу до города-то хоть знаешь? – поинтересовались у него.

– Знаю, – ответствовал Ричард. – Точнее, знаю тех, кто наверняка должен знать.

– Хорошо, – кивнул Брут. – Тогда за дело. Заберём тела павших, всех, кого сможем унести, и уходим отсюда. – Бывший сотник оглядел логовину, будто та была ему домом родным. Остановил взгляд на Ричарде. – Спасибо, приятель. Жаль, едва познакомились.

Ричард только плечами пожал: «Сочтёмся».

С того момента минуло уже… сколько? Часа два или три, никак не меньше. Закат. И, сколько не оглядывайся, по-прежнему никакой погони. Значит, не зря он про местные тропки узнавал и о нужных людях справлялся. Пригодилось. Разве что за ними до сих пор шёл этот травник или монах – или кем он там был? – Себастиан. Ну и, с одной-то стороны: свободный же человек, пусть идёт куда хочет. Ну а с другой – раздражает ведь, мерзавец.

Ричард, в очередной уже раз, не выдержал и оглянулся:

– Ты же вроде в деревню хотел возвращаться?! – прокричал.

– Нету больше деревни! – донеслось в ответ. – Мне теперь нужно в город!

– Ну так и иди туда другой дорогой! – ругнулся Ричард и продолжил путь.

Это была уже их дюжинная за сегодня перебранка. Сначала Пекарь сам хотел ему тумаков надавать, чтобы отстал. Затем, швырялся в монаха камнями. Под конец иссякли даже брань и оскорбления. Теперь он лишь время от времени пробовал прикрикнуть на Себастиана, чтоб тот валил прочь, но и это ни к чему не приводило. Чаандиец всё это время шёл молча, не вмешиваясь.

В конце концов, Ричард тоже махнул рукой. Будто почувствовав это, монах стал потихоньку их нагонять. По чуть-чуть, понемногу. И вот – он уже идёт с ними вровень.

Шли они через непаханые, поросшие бурьяном и дикими травами поля. Огибали овраги, обходили холмы, встречали и провожали резвящейся здесь тёплый летний ветер. Двигались к мелкому рыбацкому посёлку, у которого, вроде-как и названия-то не было.

Зато, там точно были нужные сейчас люди.

– Фу-ты ну-ты! – воскликнул хозяин одной из хибар, открыв дверь и увидев на своём пороге вымазанного запёкшейся кровью чужеземца, лысого улыбчивого простака в рясе и ещё третьего – человека вроде как серьёзного, вот только что он в такой компании позабыл? – Чего изволите, господа хорошие? Улова сегодня нет, хаты не сдаём.

– Нам бы это, любезный, на тот берег перебраться, – начал Ричард. – Мы от Галавара, больше известного как Нисона, Ригса. Слыхал о таком небось?

– Нет, не слыхал, – с каменным лицом проговорил хозяин хаты, что для своих означало: «Конечно друзья, чувствуйте себя как дома!». – Ну и… сколько вас?

– Двое, – ответил Ричард.

– Трое! – в унисон вставил Себастиан.

Хозяин удивлённо уставился на монаха. Затем – вопросительно на Ричарда.

– Мда, – прицокнул Пекарь, утирая с лица. – Один момент.

Сам закрыл перед хозяином дверь его же хаты. Повернулся к Себастиану, вынул стилет из-за пояса, ухватил того за грудки и…

– У меня есть предложение! – выдал единым порывом монах, хотя на его лице и тени страха не таилось. – Деловое. Вас всенепременно заинтересует!

– Чего?.. – выдохнул Пекарь.

– Мне нужно добраться до города, а затем – до драконьей святыни. Я, разумеется, заплачу. И не мало! Но сперва – будь так любезен, вскрой-ка эту вещицу. Там ваша плата.

– Вскрыть? – всё так же недоверчиво вопросил Ричард. – А с чего это ты взял…

– Чутьё, – улыбнулся в усы своей проклятуще-обезоруживающей улыбкой монах, и сунул Ричарду под самый нос богато украшенную шкатулку.

Ричард ослабил хватку. Вернул стилет за пояс.

– Ну-у, допустим… – проговорил, беря шкатулку в руки.

Провозился он с ней немало. Всё потому, что отмычек с собой не брал. Пришлось орудовать калёной спицей, выгнутым «как надо» рыболовным крючком и парой зубцов, отломанных от обычной вилки, – всем, что нашлось в хате рыболова. Впрочем, не беда, ибо Ричард и сам проникся интересом: замок не так прост, да и сама шкатулка выглядела дорого-богато. Пожалуй, этому странному монаху он мог бы оказать услугу-другую за одну только эту коробочку, а если внутри и впрямь хранилось что-то ценное, то на это следовало хотя бы взглянуть.

Пока Ричард возился, Себастиан сидел в лодке напротив него, беспрестанно что-то перебирая в пальцах и бормоча. Молился небось – монах всё-таки. Чаандиец по-прежнему молчал, хотя в нём, при слове «оплата», зародился некий интерес, ну а лодочник… таких обычно называли: нем как могила. Хороший люд – по таким сразу видно, что неболтливы.

– От… зараза. Заело кажись!.. Ух, – Ричард надавил чуть сильнее, что-то лопнула, и шкатулка отворилась настежь. – Готово, монах! Фу, пылища.

И впрямь, из шкатулки, стоило его открыть, пахнула смрадом, но Себастиан тотчас же руками всё это развеял. Только запах странный остался, как в дождливый день.

Все трое заглянули в шкатулку. Там, в нише из синего атласа, лежало письменное перо исключительной, если не шедевральной, работы. Серебряное, с витиеватым долом для чернил, изысканным рубином посерёдке, и оперением – мягким, сделанным, по-видимому, всё из тех же серебряных нитей. Такая вещица без проблем представлялась в руке не просто высокопоставленного клерка, но, без малого, Императрицы; а уж от одной только мысли, сколько монет можно за неё выручить, голова шла кругом.

– И ты хочешь сказать, – у Ричарда в глотке пересохло, – что пожалуешь нам эту диковинку за то, что мы тебя с одного края острова на другой доставим?

– Именно! – Себастиан вёл себя так, будто слов «ценность» и «деньги» для него не существовало. – Оно мне ещё понадобиться для некоего дела, ну а после – вы станете его полноправными владельцами. Делите его как вам заблагорассудится. Ну что, по рукам?

Такеда и Ричард переглянулись, будто уже сто лет в обед как были закадычными друзьями. Чаандиец даже на миг утратил эту свою раздражающую невозмутимость.

– По рукам, – ответили они хором.

– Превосходно! – захлопал в ладоши Себастиан. – Вы об этом не пожалеете!