Читать книгу В Портофино, и там… - Андрей Виноградов - Страница 18

С чем-то я явно переборщил, скорее всего с овощами. Вернувшись на лодку и выведя из дремотного состояния ноут-бук, дабы освежить погодные данные, зачем-то то полез в биографию Отто Скорцени. Наверное всему виной шрам на скуле водителя моего такси, напомнивший мне о рыжем мерзавце, которого я невольно искал глазами в порту весь недолгий путь к своей лодке, намереваясь спросить, куда он увел свою спутницу… Не думаю, что пытался по имени «Отто» найти в интеренете портафинский адрес животного, это вряд ли, даже для меня это бьло бы слишком, хотя кое-кто из близких друзей и поскребет недоверчиво ногтем бровь.

Как бы там ни было, но я с головой ушел в подробности удивительной жизни человека с польской фамилией, которую, если следовать правилам, следовало бы произносить как «Скожены», а вовсе не Скорцени. Поговаривали, что одним из немногих, у кого получалось не каверкать фамилию Отто был еще один австриец, звали его Адольф.

Поразительная история: оказалось, что примерно в то время, когда я впервые смотрел «Освобождение» Юрия Озерова, в частности эпизод про спасение итальянского диктатора, все равно потерявшего власть безвозвратно, как шевелюру, хоть и позднее, Отто Скорцени – автор и исполнитель отчаянной миссии – безбедно доживал свой век в испанском Мадриде, находясь под личной опекой генерала Франко, и даже сподобился основать в Испании свеженькую неофашистскую группу. Мне же в то время казалось, что война – невероятное прошлое, куда ближе к революции и Ильичу, чем ко мне. По календарю, кстати сказать, примерно так и выходило – пара лет разницы, а по ощущениям – несколько десятилетий. Каждый день я проживал среди ветеранов той самой войны, а в кино почему-то смотрел в перепачканные окопной грязью, закопченые лица озеровских солдат и ни разу не разглядел в них ни соседей, ни учителей, ни папу с мамой… Деда слегко себе мог представить, наверное, потому, что дед не вернулся… Вероятно то, что я видел в кино, по моим мальчишеским представлениям, нельзя было пережить и все, кто уцелел, дожны были быть на какой-то другой войне.

«…Вот, откуда у Отто шрам. Завзятый дуэлянт… Пятнадцать студеческих дуэлей на шпагах! Серьезный парень. Был. Поединок, удар шпагой по левой щеке…» Я крепко зажмурился, вспоминая кошачью морду: тоже слева. Мне не стоило закрывать глаза, кто-то недобрый в тот же миг изобразил на веках – с внутренней стороны – рыжую ассиметричную морду… Снизу ее подпирал белоснежный воротничок, зажатый лацканами черного мундира, Рыцарский крест прямо по центру… Мои глаза распахнулись шире обычного и видение исчезло, но моргать стало страшно. Я опустил экран компьютера, поднялся, сделал несколько не самых уверенных шагов… Незамеченным, хотелось надеяться, выглянул в щель между двумя задергнутми портьерами, прямо по центру: по причалу прогуливались какие-то люди, вполне обычные. Кота не было, девушки тоже.

«Признайся себе, что и не было их никогда», – протянул сам себе руку помощи.

«Никогда».

Поди разберись, что я имел ввиду этим своим «никогда».

Наверное, я ухмыльнулся, не помню, но должен был: когда я доволен собой, то всегда ухмыляюсь.

Я рывком развинул тяжелую ткань и вышел в кокпит, кивнув приветливо помахавшему мне соседу с «англичанина», чье название начинается со слова «Старый» или «Старая». С таким же успехом – «Старые»…

«Друзья, кости, песни, раны, привычки, уроды, консервы, бабы, газеты… Хорошее название для лодки – «Старина». Что-нибудь этакое, винтажное: темно-синий корпус, много лакированного дерева, штурвал солнышком компас бронзовый, непременно спиртовой… Размечтался, старая жопа, хрыч, болван…»

Я немного постоял, глядя бесцельно по сторонам, сделал вид, что проверяю, хорошо ли натянуты швартовы, провёл ладонью в том месте борта, где по моим представлениям могла остаться отметина от телефонного аппарата. Примерно там ее и нашел. Вот только откуда она взялась и когда появилась? Сто лет не осматривал лодку снаружи.

«А надо бы».

Мне стало смешно – я вспомнил кота в немецком мундире. Я давно замечал, что на свежем воздухе многие ужасы теряют свой зловещий окрас. Обращали внимание, как часто люди, получив от жизни очередной пинок в особо чувствительное место, говорят: «Мне надо на воздух»? Наверное, еще и поэтому нас с детства приучают спасть с открытой форточкой, даже зимой. Не только в закаливании дело.

Вслед за этим я неожиданно подумал, что рыжему хвостатому Отто мундир Русского фельдмаршала подошел бы ничуть не хуже эсесовского. А если еще и поязкой пораненый глаз прикрыть… Вспомнилась «Гусарская баллада» и мурлыкающий душка Ильинский… Игорь Владимирович в роли Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Клянусь, даже лучше бы русский мундир коту подошел, тем более, что, видать, сытно ему живется на портофинских хлебах, упитанный.

Давным давно, в годы начала моей авдокатской практики, еще на родине, один из начальников установил в офисе код сигнализации «1812» и устроил конкурс на лучший словесный пароль, который следовало было передать в охранное агентство. После вполне предсказуемых «Бородино», «Наполеон», «Кутузов», эпатажных – «Наташа Ростова», «Батарея Раевского» и «Шевардинский редут» он сам неожиданно для всех выдал версию – «Голенищев». До этого, признаться, все считали его скучным тупицей. Жаль, что наш недолгий совместный труд, несмотря ни на что, подтвердил правоту первого впечатления. Пароль оказался случайным проблеском мысли, а скорее всего – домашней заготовкой его умной жены Евгении, умненькой женушки Женечки… Умненькой и хорошенькой.

«Интересно, а что сказали бы кадровики, доведись мне устраиваться на работу следующим в очереди после Ганса – Йохана? Про немца забыли бы напрочь. Тогда, спрашивается, какого черта мне помнить о нем, о его рыжем коте, его одиозном тезке?»

Я медленно глубоко вдохнул – «Влажность то какая…» – и резко выдохнул из себя всю эту чепуху, а чтобы она не воспользовалась случайной заминкой и не проскользнула незаметно назад, быстренько вернулся внутрь лодки, включил компьютер – все это, заметьте, проделал, задерживая дыхание, по честному – всего два раза сжульничал, и разом закупориваю все лазейки доброй порцией чистого джина. Пощадил напиток, не стал истязать тоником, и без того он, несчастный, больше чем на половину разбавлен водой. И дурак: с тоником его было бы больше. И не дурак: пока бы лез в холодильник за тоником, точно бы задохнулся, а третий раз жульничать – это уже слишком.

Потом на Портофино излился дождь, будто кто-то наверху взялся строгать бесконечную водяную глыбу на крупной терке. Его первые капли казались мне тяжелыми, жирными и на удивление прочными. Все от того, что они не сразу разбивались в лепешку о палубу, а на долю секунды застывали на ней подобием лягушачьей икры, и только потом разлетались мелочью брызг, расплющенные такими же водяными снарядами. Если не верите, значит на вас неразбавленный джин действует по-другому, скучно действует. Пробуйте, экспериментируйте, Бог вам в помощь… Долго смотреть на дождь оказалось занятием утомительным и я ушел спать. Волна накатывала серьезная и матрац подо мной, подло злоупотребляя земным притяжением, вознамерился получить самый глубокий и подробный отпечаток моего «бэушного» тела, а затем и вовсе сбросил на пол будто неликвид… Временами в мой сон врывался вой натянутых будто струны швартовых, шум, крики, а однажды почудилось, что кто-то пробежал по палубе прямо над головой. Не просыпаясь окончательно, я тем не менее вспомнил, что дверь в салон точно запер.

«А подите все… Вам нужно, вы и бегайте… Все чем могу…»

…И рухнул вместе с лодкой с очередного вала, возможно глубже, чем раньше, так как уже не взлетал более до самого рассвета. Если только телом, но в любом случае, не настолько высоко, чтобы вновь оказаться на койке.

Утром обнаружил, что прижимаю к животу раскрытую брошюру «Спасение на водах». Видимо, ночью замерз слегка, до чего дотянулся – тем себя и прикрыл. Случись что-нибудь отчаяно плохое – так бы и затонул с наглядным пособием в руках. Народ в местной полиции со смеху бы поумирал. Хоть какая была бы от меня польза.

Мне первому было суждено оценить нежное утро после шторма. Дальше известно: желтый предмет, багор…