Читать книгу Комбат. Беспокойный - Андрей Воронин - Страница 3

Обнесенный легкими железными перилами прямоугольный бассейн дока был залит беспощадным светом мощных галогенных прожекторов. В одном месте в ограждении имелся разрыв, через который можно было попасть к спускающемуся до самой воды и исчезающему под ее поверхностью отвесному стальному трапу. Нержавеющая сталь весело блестела в лучах прожекторов, придавая доку неуместное сходство с обычным плавательным бассейном. Сварные швы на стыках вертикальных и горизонтальных труб порыжели от ржавчины, нижняя ступенька, расположенная на уровне воды, была изумрудной от неистребимых водорослей, и старший прапорщик Палей, хозяйственный, как все прапорщики, подумал, что скоро в док придется направить рабочую команду для очистки бассейна.

Сегодня старший прапорщик выступал в роли начальника конвоя. По этому случаю он был облачен в удобный черный комбинезон и бронежилет, поверх которого была наверчена прочая амуниция – пистолет, рация, резиновая дубинка, электрошокер, баллон со слезоточивым газом, наручники и, разумеется, автомат. Матово-черный шлем из новомодного пуленепробиваемого пластика, состряпанный по американскому образцу и почти неотличимо похожий на немецкую каску времен Второй мировой, венчал его крупную голову, лицо прикрывала прозрачная плексигласовая пластина. Палей стоял у прохода в ограждении, почти поровну деля свое внимание между черной водой, что плескалась о покрытые зеленой слизью бетонные стенки, и группой подконвойных. Подконвойные неровной шеренгой стояли поодаль, у стены, равнодушно глядя в дула направленных на них автоматов охраны. Их было двадцать человек, из чего следовало, что сегодняшняя партия груза сравнительно велика.

За спиной у старшего прапорщика находился автопогрузчик, со стрелы которого вместо крюка и талей свисало что-то вроде ременной сбруи с пряжками. За рулем погрузчика сидел водитель в пятнистой армейской униформе. От погрузчика пахло соляркой, дымом и резиной, так что о его присутствии было бы несложно догадаться, даже если бы Палей не знал, что он тут.

Прапорщик посмотрел на часы, браслет которых был застегнут поверх рукава комбинезона. Морячки сегодня запаздывали. Впрочем, море – вещь непредсказуемая, и судам нелегко придерживаться четкого расписания. Давным-давно, в детстве, школьнику Женьке Палею иногда случалось заболеть и не пойти в школу. Само по себе это было неплохо, вот только гулять ему, больному, строго-настрого запрещали, а других развлечений, не связанных с беготней по двору, он в ту пору не знал. Кабельного ТВ тогда не было, телевизор показывал три программы (из них две – с такими помехами, что их было решительно невозможно смотреть), о видеомагнитофоне, учитывая заработки матери, не приходилось и мечтать, и будущий прапорщик поневоле, от скуки, читал книги, которые таскал ему из школьной библиотеки младший братишка. В одной из них он прочел, что моряки старательно избегают утверждений типа: «Будем там-то и там-то тогда-то и тогда-то», считая, что это верный путь очутиться не «там-то и там-то», а на дне. Они вообще чудной народ, моряки. По морю они не плавают, а ходят – плавает, видите ли, только дерьмо, – и чуть ли не для всего на свете у них есть свои, чудные, нерусские названия: вместо порога – комингс, вместо скамейки – банка (мель у них, кстати, тоже почему-то банкой называется), вместо кухни – камбуз, а вместо сортира – гальюн… А с другой стороны, служба у них тяжелая, да и требуется от них, как и от всех на свете, только одно – чтоб исправно делали свое дело. А между собой пусть хоть и вовсе по-русски не разговаривают, это их внутренняя, военно-морская проблема…

Словно в ответ на мысли старшего прапорщика, вода в продолговатой ванне дока заколыхалась сильнее. Где-то в глубине возникло и начало разгораться, превращая воду из непроглядно черной в зеленовато-прозрачную, туманное свечение. Вскоре оно набрало полную силу, превратившись в два круглых, как пара любопытных глаз, ярких световых пятна, и вдруг погасло. За мгновение до того, как это произошло, старший прапорщик успел разглядеть плавно поднимающееся из глубины темное веретенообразное тело и, как обычно, испытал при этом легкое волнение: ему, человеку сухопутному, выросшему в местности, где не было даже реки, это зрелище до сих пор было в диковинку.

Темная вода в центре бассейна забурлила, вспучилась горбом, расступилась и схлынула, оставив на поверхности черный стальной гриб командирской рубки. Гриб вырастал на глазах в плеске волн и пенных струях стекающей с него, хлещущей из каких-то отверстий, брызжущей во все стороны, глухо шумящей воды. Вслед за рубкой над поверхностью появилась верхняя часть корпуса с палубным настилом из дырчатого рифленого железа; винты коротко вспенили воду за кормой, над водой поплыл пахнущий соляркой сизый дым, и миниатюрная субмарина мягко привалилась черным мокрым бортом к сделанным из старых автомобильных покрышек кранцам.

Личный состав боевого охранения, появившись словно ниоткуда, занял позиции по периметру дока, десяток автоматов и противотанковый гранатомет нацелились на судно. Если бы на подлодке сюда вдруг пожаловали незваные гости, им пришлось бы несладко: как выразился однажды известный в свое время политик, жили бы они плохо, но недолго.

Впрочем, чуда, как всегда, не произошло, и, когда люк субмарины откинулся, из него показалась не штурмовая группа, а всего-навсего командир подлодки, наглядно знакомый Палею капитан-лейтенант. Водить с моряками личное знакомство охране запрещалось категорически, так что фамилии каплея старший прапорщик не знал и даже звание его узнал случайно: один из матросов, видимо забывшись, в его присутствии назвал командира товарищем капитан-лейтенантом. Видимо, матросику потом за это здорово влетело, потому что безымянный каплей, как и все его подчиненные, явно неспроста носил робу без знаков различия.

Ловко, как большая обезьяна, перемахнув с палубного настила своей лодки на отвесный трап, каплей в два рывка вскарабкался наверх и выпрямился на краю бассейна. Палей коротко козырнул; каплей козырнул в ответ, после чего они обменялись рукопожатием.

– Можно приступать? – спросил Палей.

– Приступайте, – коротко, резко кивнул подводник. – Забирайте их к чертовой матери, вся лодка провоняла этой падалью…

Отойдя в сторонку, он привалился задом к перилам ограждения (которые на его странном языке именовались леерами) и с видимым наслаждением закурил, демонстрируя полное презрение к здешним порядкам, установленным не для него.

Прапорщик кивнул водителю погрузчика, и тот запустил мотор. Бетонированная пещера дока наполнилась грохотом и треском выхлопов, в лучах прожекторов заклубился сизый дым. Стрела подъемника передвинулась правее, немного поерзала из стороны в сторону и опустилась. Укрепленная на тросе ременная сбруя скрылась в черной пасти открытого люка; со стороны это немного напоминало игру, в которой для победы нужно как можно точнее попасть привязанным к леске на конце удилища грузиком в горлышко бутылки.

Из лодки, придерживаясь рукой в рабочей рукавице за трос, выбрался бритоголовый морячок в застиранной брезентовой робе и стал на краю люка, глядя вниз. Корни волос у него были светлые, почти белые, а лицо и шея – кирпично-красные, обгорелые на солнце, из чего следовало, что парнишка либо новенький, либо недавно вернулся из отпуска. Палей ему позавидовал: сам он, как и его сослуживцы, не был в отпуске уже давненько, и счет этого «давненько» шел не на месяцы, а на годы. Все они здесь были иссиня-бледные, как покойники, но не замечали этого – по крайней мере, до тех пор, пока в поле зрения не появлялся кто-нибудь наподобие вот этого морячка. Подконвойные были не в счет, да и не родился еще, наверное, такой болван, чтобы им позавидовал, будь они хоть трижды загорелыми.

Матрос поднял кверху рукавицу, подавая интернациональный сигнал: вира! Двигатель погрузчика затрещал громче, замасленный трос начал наматываться на барабан, и вскоре из люка появился схваченный ременной сбруей продолговатый тюк из черной материи – вернее, не тюк, а мешок, вроде тех, в которые пакуют покойников на месте происшествия, только не пластиковый, а полотняный. Он висел строго вертикально; морячок придержал его, не давая раскачиваться, махнул рукой водителю погрузчика, стрела повернулась, и груз мягко опустился на бетон причальной стенки.

Здесь его уже ждали. Двое подконвойных в серых робах сноровисто уложили тюк на носилки, затянули привязные ремни, схватились за ручки, дружно оторвали ношу от земли и в сопровождении автоматчика быстро зашагали в сторону приемного отсека. Их место заняли двое других, тоже с носилками; подконвойные работали молча и быстро, с деловитой целеустремленностью муравьев, но без муравьиной толкотни и суеты. Над черной полоской воды между бортом субмарины и причальной стенкой уже покачивался новый продолговатый тюк. Это был рабочий материал, и, пока в нем не отпала нужда, с ним обращались крайне бережно, как с хрупким дорогостоящим оборудованием.

Операция повторилась десять раз; десять пар носильщиков, каждая в сопровождении вооруженного, готового ко всему охранника, почти бегом удалились в сторону приемного отсека. Потом стоявший на крыше рубки морячок поднял над головой скрещенные руки в испачканных черной графитовой смазкой рукавицах и нырнул обратно в люк. Водитель погрузчика привел стрелу в транспортное положение, ловко развернул свой агрегат и укатил в гараж. В доке наступила тишина, после треска и грома дизельных выхлопов показавшаяся оглушительной. Сизый дым медленно рассасывался и таял, уходя в невидимые вентиляционные каналы, в бассейне негромко плескалась пахнущая йодом и солью вода. На причале остались только окружившие бассейн автоматчики, старший прапорщик Палей да капитан-лейтенант в линялой бледно-синей робе без знаков различия. Расстегнув планшет, он вынул оттуда и протянул прапорщику разграфленную грузовую ведомость с галочкой внизу листа – там, где следовало расписаться. Вместе с ведомостью он протянул и планшет.

– Десять, – сказал Палей, пристраивая бумагу на планшете и ставя неразборчивый росчерк поверх галочки. – Многовато сегодня.

– Многовато, – согласился командир подлодки, убирая ведомость в планшет. – Возим и возим, как картошку… Что вы тут с ними делаете – едите? – Тебе правду сказать или соврать что-нибудь? – спросил Палей.

– Ну, соври, если не лень.

– Франкенштейнов выводим, – с удовольствием соврал соскучившийся по свежему собеседнику старший прапорщик. – Боевых упырей для заброски в тыл потенциального противника.

– Тьфу, – сказал каплей и действительно сплюнул в бассейн. Плевок закачался на мелкой волне, отчетливо белея на фоне темной воды. – А если серьезно?

Старший прапорщик Палей поднял пластиковое забрало шлема и внимательно посмотрел ему в лицо. Каплей смущенно отвел взгляд, хотя по его виду было невозможно предположить, что он умеет смущаться.

– Если серьезно, – медленно, веско проговорил Палей, – то я, ей-богу, и сам не знаю. А если совсем-совсем серьезно, то ты не имеешь права мне такие вопросы задавать, а я – на них отвечать.

– И то правда, – согласился каплей, вынул из кармана пачку сигарет, повертел ее в руках и, почему-то передумав курить, снова спрятал в карман. – А не жалко?

– Кого? – искренне не понял прапорщик.

– Их. Люди все-таки.

– Да какие они люди? – изумился Палей.

– И то правда, – повторил капитан-лейтенант и, не прощаясь, ловко, одним прыжком, перемахнул с причала на борт субмарины.

Палубный настил загудел под его башмаками. Вскарабкавшись на крышу рубки по приваренным к корпусу стальным скобам, каплей отработанным до автоматизма плавным движением скользнул в люк и скрылся из вида. Тяжелая крышка захлопнулась; потом зарокотал, плюясь сизым дымком, дизельный движок, вода вдоль бортов подлодки вспенилась, забурлила, и прочный стальной корпус начал быстро погружаться. Вскоре над поверхностью воды осталась только сужающаяся кверху телескопическая труба перископа, потом исчезла и она. Черная, пятнистая от бликов вода с радужными масляными разводами тяжело плескалась о бетонные стенки; потом в глубине опять зажегся размытый свет прожекторов, начал удаляться, меркнуть и через некоторое время исчез совсем.

Палей засек время, выждал предписываемые инструкцией пятнадцать минут и скомандовал караулу строиться. Когда слитный топот двух десятков обутых в солдатские башмаки ног стих в отдалении, в рукотворной пещере дока остался только часовой, который, как всегда, лениво прохаживался вдоль ограждения бассейна, положив руки на вороненый казенник автомата. Примерно через час, строго по расписанию, в отдалении возник нарастающий гул, послышался мягкий перестук колес и из тоннеля выкатилась электрическая вагонетка. Часовой помахал рукой, и водитель в общевойсковом комплекте химической защиты махнул ему в ответ трехпалой резиновой рукавицей. Вагонетка скрылась в проходе, ведущем к похоронной камере, и вскоре оттуда донеслись тревожные крякающие вскрики включившейся сигнализации.

* * *

Подполковник столичной ГИБДД Пермяков был весь округлый, крепенький, как боровик, с большим носом и густыми, любовно ухоженными усами, которые, несмотря на все его старания, не добавляли добродушной физиономии подполковника ни капельки свирепости. Впрочем, Борис Рублев был знаком с ним не первый год и знал, что в случае нужды Павел Егорович бывает достаточно крут. В этом только что имели случай убедиться двое его подчиненных; даже сидя в приемной, за двойной, плотно закрытой дверью, Рублев слышал, как орал господин подполковник и какими страшными карами грозил проштрафившимся инспекторам.

Несколько лет назад Борис Иванович оказал Пермякову, с которым тогда вовсе не был знаком, одну услугу, отвадив от его дочери дружка-наркомана со товарищи. Пермяков оказался памятлив на добро, да и мужик он был хороший, в меру твердый, что позволило ему сохранить нормальные человеческие качества даже на той собачьей работе, которой он занимался. Близкими друзьями они не стали, но встречаться с ним Рублеву было приятно, тем более что Павлу Егоровичу в свое время тоже довелось повоевать, и воевал он, по отзывам, неплохо – не как профессиональный спецназовец, но честно, храбро и достаточно грамотно. И о войне он говорил, как настоящий солдат, крайне неохотно, а когда уж очень сильно донимали расспросами, отделывался пересказом смешных случаев и расхожих войсковых побасенок, так что у собеседника (если собеседник был не шибко большого ума) складывалось впечатление, что подполковник Пермяков целых полгода не воевал в Чечне, а прохлаждался в санатории для сотрудников МВД. Он был Борису Ивановичу симпатичен, да и решать периодически возникающие проблемы с дорожными инспекторами теперь стало не в пример легче. «Полезное знакомство», – подумал Рублев и невесело усмехнулся, вспомнив о дне рождения, на который безнадежно опоздал, новых полезных знакомствах, которыми не обзавелся, и роскошном, многострадальном букете роз, который теперь оставалось только выбросить в первую попавшуюся урну.

О том, что повод для встречи у них нынче не самый приятный, лишний раз напоминала побагровевшая от гнева лысина господина подполковника, которую тот периодически вытирал мятым клетчатым носовым платком.

– Зря ты на них так набросился, Пал Егорыч, – сказал ему Рублев. – Ну, переусердствовали, ну, дали маху, так ведь без злого умысла! Ведь была же, наверное, ориентировка или как там это у вас делается…

– Мне виднее, зря или не зря, – проворчал Пермяков, понемногу остывая, и снова вытер платком лысину. – Ориентировка… Конечно, ориентировка была, как же без ориентировки! Зеленая такая, и портрет на ней – не твой, а президента Соединенных Штатов Бенджамина Франклина. Симпатичный такой старикан – лысый, как я, но в буклях. И без усов. Очень популярная во всем мире личность, за его портреты люди друг другу глотки рвут. А бывает, объявляют в розыск абсолютно чистые, купленные на законных основаниях, не числящиеся в угоне автомобили.

– Хочешь сказать, что это была подстава?

– По-моему, уже сказал. Кому-то ты, Борис Иваныч, крепко насолил. И я, кажется, даже догадываюсь кому. У тебя в последнее время неприятности с ФСБ были?

Рублев слегка опешил.

– Эк ты, Егорыч, хватил, – сказал он растерянно. – Я кто, по-твоему, – террорист? Наркобарон?

– Ну, может, я не совсем правильно выразился, – согласился подполковник. – Необязательно с ФСБ как организацией. А с отдельно взятыми сотрудниками – было?

Борис Иванович пожал широкими плечами.

– С теми, кого лично знаю, не было, – уверенно заявил он. – И быть не могло. А от прочих я стараюсь держаться подальше. На кой ляд они мне сдались? Ты, вообще, к чему клонишь?

Пермяков подвигал усами, потеребил кончик носа и снова вытер платком лысину, которая уже приобрела нормальный оттенок. Он пребывал в явном и решительно непонятном Борису Ивановичу затруднении. Хотя, когда речь заходит о неприятностях с ФСБ, в затруднительном положении может оказаться любой, особенно человек в погонах.

– Видишь ли, – наконец заговорил подполковник, – машина твоя, как ты знаешь, все эти дни находилась на штрафстоянке. Так вот, уже в первый день около нее был замечен какой-то тип – ходил вокруг, приглядывался, принюхивался… И, главное, никто до сих пор не понял, как он туда попал. Когда к нему подошли, он предъявил удостоверение сотрудника ФСБ, причем, заметь, подлинное, а не из подземного перехода. Объяснить цель своего пребывания на штрафной стоянке ГИБДД он отказался, и его оттуда выдворили…

– Причем с удовольствием, – рискнул предположить Рублев.

– Не без того, – согласился Павел Егорович. – Мы в твой огород не лезем, и ты в наш не суйся. Сначала получи санкцию, уладь вопрос с нашим руководством, тогда и поглядим, имеешь ли ты право здесь находиться. Короче, обычным порядком, все как всегда. Но дело не в этом. В конце концов, можно предположить, что парень забрел туда, чтобы присмотреть себе приличные колеса из конфиската по остаточной стоимости, и твоя тачка ему просто приглянулась…

– Сомнительно, – задумчиво произнес Борис Иванович. – Это ведь не «бентли» и даже не «БМВ»…

– Вот, – утвердительно воскликнул Пермяков, – зришь в корень! Не «БМВ», верно. И это, братец, еще не все. Те два олуха, которые тебя задержали и которых ты тут пытаешься оправдать, только что признались, что наводку на твою машину получили по каналу ФСБ. И после этого ты мне будешь рассказывать, что у тебя с ними никаких трений? Давай, Боря, вспоминай, кому в последнее время соли на хвост насыпал! Может, толкнул кого-то ненароком, или на дороге подрезал, или еще что-нибудь?.. У человека ведь на лбу не написано, из ФСБ он или из жилконторы…

Борис Иванович понял все еще до того, как подполковник кончил говорить. Ему отчетливо вспомнилось утро того злополучного дня, когда патрульные отобрали у него машину на том основании, что она якобы числится в угоне: «тойота», из-за которой он не мог попасть в свою машину, ссора с ее хамоватым и не совсем трезвым хозяином, заброшенный в мусорный бак травматический пистолет… И слова сидящего на асфальте толстяка, в тот момент показавшиеся пустыми угрозами, попыткой махать кулаками после драки: дескать, не на того руку поднял, как бы тебе после об этом не пожалеть. И расплата, последовавшая всего через час после инцидента – то есть практически мгновенно, причем, если верить Пермякову, по линии ФСБ… Ну, а то по какой же! Кто еще мог так оперативно, буквально одним звонком по телефону, все это организовать?

– Черт, – сказал он огорченно. – А я-то думал, что это просто ошибка, недоразумение…

– Ага, – сказал Пермяков, – вспомнил? Давай выкладывай. Да без утайки, как семейному доктору или адвокату. Дело-то серьезное, с этой конторой шутки плохи!

Рублев и сам понимал, что дело серьезное. Даже случайное недоразумение, ставшее следствием путаницы в базе данных ГИБДД, вполне могло обернуться конфискацией автомобиля. А «недоразумение», организованное чекистами, могло обойтись намного дороже – насколько именно дороже, даже страшно было подумать.

– Черт, – повторил он. – Надо было сразу его прикончить. Или хотя бы врезать гаду как следует. Тогда хоть знал бы, за что страдаю.

– Да, – сочувственно покивал лысой головой Пермяков, – это как в одной книжке сказано: раненый полицейский хуже дикого кабана, его надо либо сразу убивать, либо вообще не трогать.

– Хорошая книжка, – вздохнул Рублев. – И наверняка со счастливым концом.

– Ну, мы-то не в книжке живем, – напомнил подполковник. – Так что выкладывай по порядку.

Борис Иванович нехотя стал выкладывать все по порядку: про день рождения, про букет, про заблокированные двери, предложение забраться в машину через багажник и все, что за этим предложением последовало, вплоть до трогательной сцены прощания с сидящим на земле толстяком.

– Ты в своем репертуаре, – дослушав до конца, проворчал подполковник. – Сила есть – ума не надо. Так, говоришь, номера смоленские? А поточнее припомнить не можешь?

– А чего припоминать, – сказал Рублев. – Я на этот его номер до тошноты насмотрелся, пока вдоль стоянки прохаживался. Пиши, если это поможет.

Он продиктовал регистрационный номер «тойоты». Павел Егорович снял трубку телефона и стал, держа ее в руке, тыкать указательным пальцем в кнопки, набирая номер. Свободной рукой он открыл тумбу письменного стола, извлек оттуда початую бутылку водки и показал ее Рублеву, вопросительно приподняв брови: будешь? Борис Иванович в ответ лишь пожал плечами: почему бы и нет? Пермяков удовлетворенно кивнул: правильно, наш человек, – поставил бутылку на стол и полез в тумбу за рюмками.

Отдавая по телефону необходимые распоряжения, касающиеся установления личности владельца «тойоты», он продолжал, перекосившись набок, свободной от трубки рукой доставать из тумбы и выставлять на стол немудреную закуску: бутерброды с колбасой и домашними котлетками, огурчики, помидорчики и прочую петрушку. Прервав соединение, он сейчас же набрал новый номер и стал уже совсем другим, отнюдь не приказным тоном расспрашивать какого-то Петра Игнатьевича о здоровье и семейных делах. Попутно он извлек откуда-то складной нож и протянул его Рублеву, красноречиво кивнув на закуску. Борис Иванович кивнул в ответ, раскрыл лезвие, оказавшееся отточенным до бритвенной остроты, и принялся крупно, по-мужски, строгать зелень. Зелени было немного; бутербродов тоже оказалось всего четыре штуки, и он, чтобы не сидеть без дела, разрезал каждый из них пополам, с неловкостью думая при этом, что не только эксплуатирует полезное знакомство, но еще и оставляет это самое знакомство без принесенного из дома, заботливо собранного женой обеденного перекусона.

Не прерывая разговора, со стороны выглядевшего просто дружеской болтовней, Павел Егорович пощелкивал кнопкой компьютерной мыши и неумело тыкал указательным пальцем в клавиши. Он оторвался от этого занятия лишь один раз – вопросительно взглянул на Бориса Ивановича, кивнул на бутылку и сделал круговое движение над рюмками, предлагая посетителю не сидеть просто так, глазея по сторонам, а заняться делом, – после чего снова уставился в монитор.

Рублев наполнил рюмки, а потом, не дожидаясь особого распоряжения, прогулялся к входной двери и запер ее на ключ. Это самоуправство было встречено одобрительным кивком хозяина; потом его устремленный на монитор взгляд стал внимательным и цепким, глаза забегали из стороны в сторону, явно читая какой-то текст. При этом подполковник продолжал разговаривать, громогласно и довольно язвительно высказывая сомнения в правдивости слов какого-то Кузяева, утверждавшего, что в прошлое воскресенье выловил из Оки семикилограммовую щуку. – Да брешет, брешет, как последний дворовый кобель, – посмеиваясь, говорил он в трубку, маня Бориса Ивановича пальцем. – Он же сам из прокуратуры, а значит, на слово даже родной жене не верит… А? Жене – в последнюю очередь? Да, тоже верно… – Он рассмеялся. – Ну, так я же и говорю: была бы щука, он бы ее непременно предъявил. Так и бегал бы с ней по знакомым, пока она у него не протухла бы. А то – ни щуки, ни фотографий, ни свидетелей… Уху он, видите ли, из нее сварил! Раз свидетелей не было, значит, рыбачил один. А сколько ухи можно сварить из семикилограммовой щуки? И какое брюхо надо иметь, чтобы в одиночку все это умять? Врет как сивый мерин, даже слушать не хочу!

Повинуясь призывному мановению его толстого указательного пальца, Борис Иванович встал, обогнул стол и посмотрел на монитор. На мониторе красовалась хорошо знакомая ему щекастая физиономия – правда, трезвая, без апоплексического румянца на щеках и с серьезной, значительной, немного глуповатой, как это всегда бывает на фотографиях в официальных документах, миной. Золотую цепь скрывала белая рубашка с широким галстуком, но человек был точно тот самый, с которым Рублев повздорил на стоянке. «Михайлов Василий Андреевич», – прочел он, утвердительно кивнул в ответ на требовательный взгляд Пермякова и вернулся на свое место за столом для совещаний.

– Послушай, Петр Игнатьевич, – недобро щурясь на монитор, прежним легким, праздным тоном продолжал подполковник, – ты извини, конечно, но у меня к тебе дело. Ничего особенно важного или, упаси бог, криминального, но хотелось бы навести справки об одном человеке. Да, по вашему ведомству…

Рублев слушал, как он воркует и сыплет прибаутками, уламывая собеседника поделиться с ним не подлежащей разглашению информацией, и опять испытывал растущую неловкость. Было без очков видно, что Павел Егорович в данный момент не просто напрягает, а, пожалуй, даже перенапрягает одно из своих собственных полезных знакомств, рискуя раз и навсегда его потерять. Так и подмывало сказать: «Да плюнь ты, Егорыч, само как-нибудь рассосется», но Пермяков был прав: судя по всему, дельце вырисовывалось не из тех, что рассасываются сами собой. Толстопузый Василий Андреевич Михайлов оказался мстительным и злопамятным и, не имея возможности справиться с противником в честном бою один на один, начал использовать для сведения личных счетов свои весьма широкие служебные полномочия. Борис Рублев уже давно перестал быть настолько наивным, чтобы в подобной ситуации надеяться на защиту закона. «Закон – что дышло: куда повернул, туда и вышло», – говорят в народе, а Михайлов, если и впрямь служил в ФСБ, был как раз из тех людей, которые это дышло ворочают – когда по приказу сверху, а когда и по собственному разумению, как в данном случае. Незаметный со стороны поворот на сотую долю градуса мог стереть Бориса Ивановича в порошок, а ему, как ни странно, по-прежнему хотелось жить – и по возможности на свободе.

Тем не менее, когда Пермяков положил трубку, он высказал ему свои соображения по поводу злоупотребления полезными знакомствами и принес подобающие случаю извинения.

– Забудь, – отмахнулся Павел Егорович. – Нашел о чем говорить! Ты мне дочь вернул, мне этот должок до самой смерти не выплатить. Давай-ка лучше накатим по маленькой, полчасика, как ни крути, подождать придется. А то и часок…

Борис Иванович воздержался от продолжения дискуссии. В словесных прениях он был не силен, да и Пермяков поступил так, как поступил бы в схожей ситуации сам Борис Рублев – то есть, по его разумению, абсолютно правильно. А спорить с тем, что сам считаешь единственно верным, – значит кривить душой, чего Борис Иванович не любил и никогда по-настоящему не умел.

Они выпили по одной, закусили чем бог послал, и Пермяков затеял разговор на отвлеченные темы – несомненно, с целью убить время и разрядить обстановку. В ходе этого разговора Борис Иванович еще раз, уже во всех подробностях, выслушал историю о следователе прокуратуры Кузяеве и его пресловутой щуке, а также расширенный комментарий подполковника Пермякова по этому поводу. В ответ он пересказал Павлу Егоровичу услышанную на днях свежую рыбацкую байку; байка прошла на ура, Пермяков хохотал до слез и, отсмеявшись, предложил выпить за рыбалку. Они выпили за рыбалку, и подполковник переключился на истории о чудачествах участников дорожного движения. Тема была благодатная, буквально неисчерпаемая, рассказывать Павел Егорович умел, и время летело незаметно.

Потом зазвонил телефон. То есть телефоны на столе, числом три, трезвонили почти непрерывно, и Пермяков их благополучно игнорировал. Но на этот звонок он отреагировал почти мгновенно и, на полуслове оборвав очередную байку, схватился за трубку. Борис Иванович всерьез задумался о его интуиции, граничащей с экстрасенсорными способностями, но потом вспомнил о существовании телефонных аппаратов с автоматическим определителем номера и немного успокоился: никакой мистикой тут и не пахло.

Разговор свелся в основном к выражениям горячей благодарности, на которые не поскупился подполковник. Затем он повесил трубку и ткнул пальцем в кнопку включения аппарата факсимильной связи. Факс зажужжал, заурчал, и из него полезла какая-то бумага. Пермяков нетерпеливо выдернул ее из щели печатающего устройства едва ли не раньше, чем аппарат перестал жужжать, и, морщась из-за скверного качества печати, пробежал глазами.

– Ну, так и есть, – сказал он, кладя бумагу на стол перед собой и припечатывая сверху широкой мясистой ладонью. – Михайлов Василий Андреевич, подполковник, неделю назад переведен в Москву из управления по Смоленской области. Пока не подыскал квартиру, проживает у родственников по известному тебе адресу…

– Подполковник, – хмыкнул Рублев. – Что-то для подполковника ФСБ машинка у него не шибко солидная. Да и габариты у него не для этой коляски…

– Не о том думаешь, Борис Иваныч, – попенял ему Пермяков и заглянул в полученную объективку. – Ну, правильно, это машина его жены. Оформлена на него, а катается жена. А его «лексус» сейчас в ремонте, проходит предпродажную подготовку – там подтянуть, здесь подкрасить, тут подшаманить…

– Машина жены, говоришь? – Борис Иванович ухмыльнулся. – То-то он так взвился, когда я ее за зад ухватил! Забыл, наверное, с пьяных глаз, кто с ним под одеялом ночевал, а кто – на стоянке…

– Или они с кормы похожи как две капли воды, – предложил свой вариант Пермяков. – Шутки шутками, Боря, но конфликт надо как-то улаживать. Причем лучше прибегнуть к дипломатическим средствам…

– Ох, не моя это стихия – дипломатия, – вздохнул Рублев. – Да и не больно-то хотелось перед ним расшаркиваться. Ты рожу его видал? Так это еще очень удачная фотография, а в жизни – упырь упырем, так бы и проткнул его осиновым колом. – Не навоевался еще? – проворчал Пермяков. – Смотри, Борис, это может плохо кончиться. Эта война будет вестись по его правилам, в которых ты ни бельмеса не смыслишь. Смотри! Когда тебя остановят в следующий раз и найдут где-нибудь в багажнике или за обшивкой салона пакетик с белым порошком, тебя уже никто не выручит, кроме Господа Бога, в которого ты, насколько мне известно, не веруешь. Поэтому, если не хочешь или не можешь решить дело миром, я бы советовал на время уехать из города, и лучше всего – общественным транспортом. Если надо, я помогу найти надежный гараж, где твоя машина будет под присмотром. А ты слетай куда-нибудь к морю, отдохни с месячишко, а там, глядишь, все как-нибудь само утрясется. Он либо успокоится – ну не может же человек вечно беситься из-за такой ерунды, – либо ему здесь обломают рога. А то, как я погляжу, перевод в столицу основательно вскружил ему голову. Забылся человек, потерял точку сборки – подполковник, а ведет себя как депутат Государственной думы. А Москва – это ему не Смоленск, тут на неприятности нарваться – раз плюнуть. Да он уже и нарвался. Петр Игнатьевич – мужик въедливый, непременно захочет выяснить, с чего это я его новым подчиненным заинтересовался…

– А когда выяснит?

Павел Егорович едва заметно пожал плечами.

– Ну, насколько я его знаю, для начала промолчит и возьмет под негласный личный контроль. А потом, в зависимости от выводов, к которым придет, либо поговорит с ним начистоту – дескать, кончай ерундой заниматься и берись за дело, иначе не сработаемся, – либо покажет кузькину мать. В какой именно форме, зависит от обстоятельств, но в этом случае я твоему знакомому не завидую… Но имей в виду, это – самый благоприятный из возможных исходов. Неизвестно, чего этот Михайлов может про тебя наплести, какая у него рука, под кем он ходит, кто ему устроил этот перевод. А когда тебя осудят за хранение и распространение наркотиков, будет уже неважно, хороший он работник или плохой и как к нему относится руководство. Он – это он, а ты – это ты, и искать связь между вашей потасовкой и найденной в твоей машине или прямо у тебя дома наркотой никто, поверь, не станет. И доказать, что тебя просто подставили, будет, скорее всего, невозможно. В таких случаях они работают чисто, без сучка и задоринки – одно слово, профессионалы, да и методы эти разрабатывались не одну сотню лет. Поэтому, повторяю, лучше тебе с ним договориться полюбовно. Извинись, в конце-то концов, язык у тебя от этого не отвалится и хребет не переломится.

– М-да, – неопределенно промямлил Борис Иванович, придерживавшийся по этому поводу прямо противоположного мнения, но понимавший, что это мнение лучше держать при себе, чтобы не показаться собеседнику неблагодарной свиньей. – Спасибо тебе, Павел Егорович, выручил. И за информацию спасибо, и за добрый совет.

– Лучше бы ты этому совету внял, – сказал Пермяков, разливая по рюмкам остаток водки. – Поверь, это в твоих интересах.

– Верю, – вздохнул Рублев. – И не просто верю – знаю. Спасибо. Я постараюсь. Возьму бутылку, посидим, по-окаем… Мужик же он, в конце-то концов!

– Вот именно, – кивнул Пермяков.

Кивок был утвердительный, как и только что прозвучавшая фраза, но в голосе подполковника Борису Ивановичу почудились нотки явного сомнения.