Читать книгу Муму. Гладиатор - Андрей Воронин - Страница 6

Один мудрец говорил, что человек – это совокупность его привычек. Изучив эти привычки, можно многое узнать о прошлом их носителя. Смотрительница из Третьяковской галереи Лидия Михайловна Гигина была очень интересным объектом для таких наблюдений.

В этот майский день Лидия Михайловна проснулась, как всегда, в шесть. И сразу же отправилась на небольшую пробежку. Такая привычка появилась у нее еще в те годы, когда заниматься спортом было очень модно среди бизнес-леди.

Другие привычки той поры, к сожалению, пришлось отбросить. Сегодня Гигина уже не могла себе позволить слетать на уик-энд в Мадрид или устроить у себя дома настоящий серпентариум. Ее средств не хватало даже на посещение приличного косметического кабинета. Но бегать по утрам ей никто не возбранял.

В шесть сорок Лидия Михайловна уже сидела в своей крохотной кухоньке. На плите кипятился очень крепкий чай, а между пальцами дымилась сигарета.

Посетители Третьяковки, встречавшие в зале иконописи эту почтенную даму раннего пенсионного возраста, скорее всего, были убеждены, что всю свою жизнь она занималась только одним: вежливо встречала туристов и проверяла билетики. Но в Третьяковке Гигина работала только пять последних лет. Это были самые спокойные и самые скучные годы ее жизни. Коллекцию привычек они почти не пополнили. Разве что Лидия Михайловна стала чаще употреблять вежливые слова: «простите», «извините», «пожалуйста». Раньше она произносила их крайне редко.

Делая глубокую затяжку, Гигина думала о том, что в этот весенний день неплохо было бы прогуляться по Амстердаму или посидеть на террасе парижского кафе с книжкой Хемингуэя…

Но увы, сегодня ее ожидал обычный рабочий день. Толпы туристов, шум, суета. А вечером – маленькие женские радости в виде творожного пудинга.

Лидия Михайловна никогда не проявляла своего недовольства жизнью. Всем своим коллегам (подруг у нее не было) она всегда казалась доброжелательной, вежливой, подтянутой, улыбчивой и очень скромной. Даже слишком скромной и стеснительной. Она никогда не участвовала в тех пересудах, которые нередко устраивали работники музея вдалеке от ушей начальства. Никому не перемывала косточки, не интересовалась никакими карьерными подвижками. Не пересказывала полушепотом последних сплетен, а когда сама их слышала, то в ответ только неопределенно улыбалась.

Даже по поводу недавнего события, которое потрясло всю Третьяковку, – внезапной гибели Болдигова – она не сказала ни единого слова. Кроме разве что дежурной фразы: «Ну, полиция, наверное, во всем разберется».

Ее, казалось, вообще не интересовало ничего, кроме работы. Директор галереи, его замы и покойный уже Болдигов считали Гигину идеальной музейной смотрительницей. Добросовестной, спокойной и совсем не амбициозной. Хотя казаться такой стоило Бигиной огромных усилий.

Размышления о жизни нахлынули на нее очень некстати. Пора было собираться на работу. Лидия Михайловна быстро допила чай и отправилась наводить марафет. На это ей требовалось никак не меньше двадцати минут.

Гитина взяла себе железное правило: появляться на работу только в самом лучшем виде. Макияж, прическа, одежда с иголочки.

– Ты, Михайловна, видно замуж собралась, – то и дело подтрунивали над ней коллеги.

Лидия Михайловна стала перед резным трюмо и открыла свою косметичку. Роскошное трюмо не вписывалось в скромные интерьеры ее однокомнатной квартиры. Эта вещь как будто была из другого мира и стоила совсем других денег. Зарплаты смотрительницы на подобную мебель никогда бы не хватило. Трюмо было самой любимой вещью Лидии Михайловны и единственным напоминанием о прежних временах. Все остальные напоминания были конфискованы по решению суда. А трюмо как раз отдали в починку, и поэтому про него чудом забыли.

Вот и сейчас она с удовольствием осматривала этот сувенир из прежней жизни. Открыла выдвижной ящик, заглянула в тумбочку. Задняя стенка была толще, чем все остальные. Гигина постучала по ней и услышала глухой звук.

Когда марафет был уже почти закончен, Лидия Михайловна вдруг вспомнила, что ей надо сделать важный звонок, но времени на это уже не оставалось.

– Ладно, – решила она. – Лучше в машине.

Через пару минут Гигина оказалась за рулем своего старого «гольфика». Водить машину, причем с порядочной скоростью, тоже входило в число ее старых привычек, унаследованных из прошлой жизни.

Гигина завела мотор и вскоре растворилась в потоке спешащих на работу москвичей.

* * *

Будильник зазвенел, как всегда, некстати. Майор уголовного розыска Алексей Колбышев с трудом поднял свое тело с огромного, шириной больше двух метров, дивана (в народе такие называют «траходромами»), сунул ноги в тапки и отправился в ванную.

«Да, а Петруччио так и не появился, – подумал он. – Или на пати загулял, или…»

Но утро трудового дня – не самое подходящее время для мрачных мыслей. Колбышев силой воли отогнал их прочь.

В ванной было прохладно и неуютно. Он набрал в пригоршни холодной воды, глубоко вздохнул и поднес руки к лицу. Вода оказалась не только холодной, но еще и мокрой. Колбышев по-девичьи взвизгнул. На его лице за прошлые сутки уже образовался легкий пушок. Значит, перед службой следовало побриться.

Взяв в правую руку баллончик пены для бритья, майор стал строить планы на сегодняшний день. Часам к двенадцати придется ехать на опознание. Какой-то очередной бомжара с двенадцатью колотыми и черепно-мозговой.

Неофициальный план раскрываемости по их отделу на этот месяц был выполнен. Колбышев в кои-то веки мог вздохнуть спокойно. А тут это долбаное опознание!

«И как раз перед обедом! – покачал головой Колбышев. – Надо кого-нибудь из салаг отправить, например лейтенанта Васина. Хотя нет, я ж ему вчера уже одно дело сплавил, тоже со жмуриком. А может, Сереге дерьма подложить?»

Окончив бритье, майор еще долго смотрел на себя в зеркало. Увиденное его не радовало. Над причинным местом свисала огромная трехступенчатая складка. На по-женски пухлых грудях снова появилось несколько бесцветных волосинок. А лысина со вчерашнего утра, казалось, немного выросла в размерах.

Колбышев подумал, что такое тело, как у него, вряд ли способно вызвать порыв страсти и желаний. Впрочем, похожие мысли приходили к нему каждое утро, и спасения от них не было. С каждым годом жизни ситуация только ухудшалась. Майор был человеком взрослым и трезвомыслящим. Поэтому он понимал, что любовь может обеспечить ему не только красота.

23-летний мачо по кличке Петруччио вряд ли испытывал к Колбышеву горячие чувства, но тем не менее он ночевал вместе с майором – на огромном диване, купленном в счет премии на День милиции.

Прошлая ночь была исключением – впрочем, не таким уже и редким за последнее время. Петруччио снова не явился. Майор до полуночи упрямо набирал его номер, но в трубке раздавалось одно и то же: абонент недоступен.

«И куда же этот паршивец запропастился?» – зло подумал Колбышев.

Он прекрасно знал, чего хочет от него этот юный мачо. Большинство таких пареньков хотят только одного – денег. Мачо любят дорогую выпивку, посещают тренажерный зал и салон красоты, одеваются в бутиках. Но зарплаты майора полиции на предметы роскоши не хватало. Благо иногда появлялись неплохие халтурки. Одна из них в одночасье принесла Колбышеву пятьдесят тысяч долларов. Но это было полгода назад. От кейса с ровными пачками сотенных купюр остался один только кейс, совершенно пустой. Главной покупкой, которую позволил себе майор за эти деньги, был как раз новый бойфренд.

Аппетиты Петруччио увеличивались с каждым днем. Последней зарплаты Колбышева ему хватило на один поход в казино.

Майор знал, что, как только денежный поток иссякнет, любовь сразу пройдет и помидоры завянут. Объяснять любовнику, что деньги не растут на деревьях, было делом бессмысленным. И если не Колбышев, то это будет кто-то другой. Майор меньше всего хотел в один прекрасный день остаться на своем диване в гордом одиночестве. Такая перспектива пугала его больше смерти. Он выполз из ванны и снял с вешалки свежевыглаженную белую рубашку. Времени было уже полвосьмого – пора бы и поспешить.

Майор повязал галстук, пристегнул кобуру с табельным оружием, накинул сверху пиджак. Затем отправился в прихожую и наклонился, чтобы почистить туфли. В этот момент стальная дверь вдруг легонько скрипнула.

«Это еще что за фокус? – удивился майор. – Неужели Петруччио?»

Догадка тут же подтвердилась. На пороге стоял юный бойфренд, а если выражаться точнее, почти стоял. Его ноги заметно подкашивались.

– Привет, пупсик! – весело поздоровался Петруччио. – Как спалось?

– Хреново, – не сдержал своих чувств майор. – А ты где шатался?

– Да так, взгрустнулось мне что-то. Развеялся малость. А в «Голубой курице» как раз знакомый диджей выступал. Та-акой мальчик аппетитный…

После этих слов майор был готов прикончить свою пассию прямо из табельного оружия, но вовремя взял себя в руки и всеми силами старался не проявлять чувств. Было понятно, что Петруччио сознательно его провоцирует. Он это делал всегда и по любому поводу.

– А позвонить нельзя было? – нахмурился Колбышев.

– Аккумулятор сел, – неумело «признался» Петруччио, даже не пытаясь выдать ложь за правду.

Колбышев был вне себя от злости. Выходки бойфренда ему уже осточертели. Майор полиции не привык к тому, что с ним обходятся как с деревенским простачком. Он был начальником – властным и уважаемым человеком. Но это на службе. Дома он не смел даже голоса повысить на смазливого пацаненка! Колбышев понимал: один неверный жест – и любовник найдет себе нового «папика».

– Иди отсыпайся, – махнул рукой майор.

– Спасибо, любовь моя! – нежно обнял его Петруччио, дыша перегаром. – А что у нас, кстати, на завтрак? А то я так проголодался.

– Поищи в холодильнике.

– Фу, как неромантично. Нет чтобы приготовить сюрприз для своего суслика!

– Некогда мне тебе сюрпризы готовить, – промямлил майор в свое оправдание. – Работы столько, что сил никаких нет. Закажи пиццу, если хочешь.

– Какой же ты зануда, – Петруччио хлопнул его по плечу. – Опять все про работу да про работу.

Колбышев ничего не ответил. Он молча взял портфель и отправился к выходу. Начинать дискуссии с этим тунеядцем по поводу работы было все равно бессмысленно.

– Да, слушай, – Петруччио окликнул его. – Ты мне деньжат не хочешь подкинуть, а? За тренажерку заплатить надо, сегодня последний день.

– Сколько? – холодно спросил майор.

Любовника его тон явно не устроил. Еще бы – этому альфонсу казалось, что его друг должен расставаться с деньгами с радостью! Приносить их ему на голубой тарелочке вместе с утренним кофе!

– Тысяч пять должно хватить. Но ты лучше дай чуть больше.

– У меня только три осталось наличкой, – майор попытался соврать как можно правдоподобнее.

Эта новость очень расстроила Петруччио. Принимая деньги, он делал вид, будто майор отдает ему давний долг, да и то не полностью и под нажимом.

Закрыв за собой дверь, Колбышев покачал головой. А ведь он почти не соврал. Эти деньги и вправду были у него последними, а до аванса оставалась еще неделя. Садясь в свою машину, майор задумался: где взять денег? Пока стоящих вариантов в голову к нему не приходило.

Он уже завел мотор, когда его телефон вдруг затрепетал в кармане брюк. Номер был незнакомым, но он все же поднял трубку:

– Да… да, все понял, – заговорил он. – Хорошо, это мы сделаем. Позвоню сейчас же… Волоколамское, одиннадцать… Да, все понял… Это без вопросов… Но только, знаете, любая услуга требует… Все же я рискую, и рискую очень сильно… Служебное положение, репутация – это бесценно… Очень рад, что вы понимаете.

Майор не мог скрыть радости. Что ж, на какое-то время проблема с деньгами будет решена.

Колбышев помнил, как лихо они с Петруччио промотали пятьдесят штук. Потом его долго мучила совесть: надо было попросить больше! Хотя бы стольник – или семьдесят на худой конец. Сейчас он будет умнее. Услуга, правда, небольшая, но тысяч в двадцать ее точно можно оценить. А этих денег хватит еще на пару месяцев. Ну, или хотя бы на один.

* * *

Майское утро ворвалось к Холмогорову прямо в спальню. Легкий ветерок отодвинул занавеску его открытого окна, позволив солнечному лучику немного поскользить по седой бороде и нежно дотронуться до сомкнутого века.

– Ой, что-то я разоспался совсем, – промолвил Холмогоров, потягиваясь.

Большую часть вчерашней ночи он провел в чтении фундаментального труда преподобного Иоанна Дамаскина об иконописи.

Холмогоров уже давно интересовался этой темой: как видимо передать то, что никакими словами передать невозможно – само присутствие Божье на нашей грешной земле.

«Хотя… с другой стороны, этот солнечный зайчик тоже может свидетельствовать о Всевышнем, – подумал он вдруг. – Надо только уметь понимать такие свидетельства».

– Благодарю тебя, Господи, за этот день, который ты мне послал, – Холмогоров осенил себя крестным знамением. – И за эту ночь, в которую мне удалось хорошенько выспаться. Ведь у многих людей она прошла в тревогах и грехе.

Этот уже немолодой седобородый мужчина обладал особым даром – узнавать те места, которые наиболее подходят для строительства церквей и монастырей. Буквально вчера он вернулся из длительной командировки на Кавказ. Зато сегодняшний день у него был своего рода выходным – ни хлопот ни забот. И Холмогоров решил провести его с толком и пользой.

По дороге в Москву он читал об иконе Андрея Рублева «Троица». Той самой иконе, которая как нельзя лучше воплощала эту способность делать невидимое видимым. У Холмогорова появилось желание снова взглянуть на нее своими глазами. Благо у москвичей всегда есть такая возможность.

Сразу после завтрака и чашки кофе он отправился в Третьяковскую галерею.

* * *

К своему стыду, Дорогин, который всю жизнь прожил в Москве и в последние годы имел уйму свободного времени, ни разу не бывал в Третьяковке. Но сейчас у него появилось большое желание туда попасть. К сожалению, вовсе не от любви к искусству.

Муму хотел увидеть место преступления своими глазами. Зачем – он и сам не мог объяснить. Он надеялся, что во время посещения музея его вдруг посетит какая-нибудь неожиданная и свежая мысль.

Дорогин выбрал то время суток, когда посетителей больше всего. Ему хотелось непременно затеряться в толпе восторженных ценителей прекрасного. У входа в Третьяковку образовалась солидная очередь. Муму уже думал честно ее отстоять, но ему вдруг стало жалко времени, хотя он никуда не спешил. Улучив момент, он примкнул к большой группе американских туристов. Когда билетеры на входе попытались его заслуженно отбрить, он вырубил противника фразой «Sorry, I do not speak Russian».

Пухлые дамы с гроздьями винограда на картинах художников XIX века не сильно его впечатлили. Дорогин взглянул на них разве что из вежливости и отправился искать залы древнерусского искусства. Перемещаясь в толпе туристов, Муму глазел по сторонам. И быстро удостоверился в том, что камер видеонаблюдения в музее хоть отбавляй.

Ему пришла в голову идея проверить сигнализацию. Учитывая наплыв посетителей, это сделать было не так и сложно. Дорогин зашел в зал Васнецова. Почему-то народу там толпилось больше, чем где-либо еще. Несколько японцев с огромными камерами бурно обсуждали картину «Три богатыря». Один из них что-то показывал пальцами остальным.

Муму неуклюже протиснулся рядом с ними и будто случайно толкнул самого тощего локтем в спину. Бедняга потерял равновесие и, падая, легонько зацепил раму картины.

– Ой, простите, пожалуйста! – Дорогину и в самом деле было очень неудобно потревожить кого-то, пусть даже ради эксперимента. – I’m so awfully sorry.

В тот же миг в зале появились несколько охранников. Они сразу бросились именно к «Трем богатырям». Бедный японец начал извиняться.

«Значит, сигнализация работает исправно, – сделал вывод Дорогин. – Умная система, чтобы ее отключить, надо в ней хорошо разбираться».

Наконец он дошел до зала № 60. Именно здесь висела знаменитая «Троица» вместе с другими работами Рублева. У входа в зал дежурила статная дама не первой молодости.

– Доброе утро, – поздоровался Дорогин, и в ответ получил ее вежливую дежурную улыбку.

Муму долго вглядывался в каждую из икон. Он не разбирался в их сложной символике и даже не всегда понимал сюжет. Но при этом его охватывало какое-то странное и удивительно светлое чувство. Как будто эти иконы были окнами в другой мир, без фальши и бесконечной суеты.

Говорят, что «Троица» одаряет смотрящего на нее своим спокойствием. Об этой иконе не хочется думать, хочется просто стоять и долго на нее смотреть.

«Жалко, что я познакомился с этим шедевром при таких обстоятельствах», – подумал Дорогин. И он дал себе слово вернуться сюда сразу после того, как вместо этой фальшивки в Третьяковке снова появится оригинал.

Экспертиза еще не состоялась, но Сергей был почти убежден, что перед ним именно копия. И если даже копия его так впечатлила, то подлинник должен впечатлить еще больше.

Рядом с ним стоял почтенный немолодой человек с длинными волосами и бородой. Он внимательно разглядывал икону, делая какие-то пометки в своем блокноте. «Видно, ученый», – решил Дорогин.

Вдруг этот бородач ненадолго закрыл глаза и как будто погрузился в транс. Муму даже стал беспокоиться за него. Придя в себя, мужчина тут же вышел из зала, доставая из кармана мобильный телефон. Смотрительница проводила его своим вежливым, но строгим взглядом.

* * *

Выйдя из зала № 60, Холмогоров отошел в сторонку и набрал номер своего старого знакомого, доктора наук Лазарева. В динамике долгое время раздавались длинные гудки, потом, наконец, послышалось и вялое «алло».

Закончив осмотр залов икон, Дорогин взглянул на часы. Оказывается, он пробыл в музее уже почти полдня. Но Муму ничуть об этом не пожалел.

– Николай Георгиевич? – бодро поприветствовал его Холмогоров. – Как, не разбудил?

– Да помилуй, барин, – отшутился тот. – Какое «разбудил»? Уже ведь второй час.

– Ну, всякое в жизни бывает. А как она вообще, жизнь?

– Да ты знаешь, что-то скучновато в последнее время. Сплошная рутина.

– Неужели никто картин не подделывает?

– Да можно сказать, сижу без работы. Вот разве что фальшивого Левитана на той неделе обнаружил, и то все очень уж паршиво было сделано. Прямо белыми нитками шито. Не уважают эти хануги настоящих профи вроде меня.

– Ну а я вот тебе как раз халтурку хотел подбросить. Думаю, поинтереснее Левитана. Подревнее да поценнее.

– «Троицу», что ли?

– Да спаси господи! Как ты узнал? – удивился Холмогоров.

– Ну, дружище, у меня тоже есть особый дар, а не только у тебя, – бойко ответил Лазарев. – Позвонили вот, дали наводку.

– То есть не я первый?

– Извини, друг, но это действительно так. И конечно, я собираюсь заняться этим делом уже в самое ближайшее время. Думал даже сегодня, но куда-то запропастился завотделом древнерусского искусства. Пытался дозвониться до него, и все никак. Как будто сквозь землю провалился.