Читать книгу Спецназовец. Взгляд снайпера - Андрей Воронин - Страница 4

Юрий остановил машину и выключил двигатель. Нужное ему заведение располагалось на первом этаже обыкновенного жилого дома, за массивной, неприкрыто железной дверью, к которой вело бетонное крылечко из пяти довольно крутых ступенек. Слева от двери к стене была привинчена стеклянная, красная с золотом табличка с названием компании, справа – такая же, но поменьше, с распорядком работы. На крылечке, привалившись широким задом к железным перилам, покуривал атлетически сложенный субъект примерно одного с Юрием возраста. Вид у субъекта был угрюмый и неприветливый, чему немало способствовал красовавшийся на левой скуле пластырь, из-под которого во все стороны расплывался заметный даже с такого расстояния багрово-фиолетовый кровоподтек. Якушев недобро усмехнулся: похоже, он попал по адресу.

Первым делом он проверил карманы, выложив оттуда все лишнее – свои документы, сигареты, зажигалку, ключи от квартиры, бумажник и перочинный нож. Все это он беспорядочной кучей свалил в бардачок, а потом, подумав секунду, бросил сверху мобильный телефон. Твердо зная, что поступает в высшей степени неразумно (ибо для жителя сегодняшней Москвы нормальное человеческое поведение является верхом неблагоразумия), Юрий вышел из машины, запер центральный замок и, на ходу поправляя выбившуюся из-под ремня рубашку, целеустремленной походкой крайне занятого человека направился к крылечку.

Евгению Сидневу было тридцать три – возраст Христа, как любят выражаться люди, склонные украшать свою речь придуманными кем-то другим расхожими фразами. Прежде чем регулярную армию, в которой он служил в качестве офицера связи, вывели с Кавказа, он успел получить капитанский чин и приличных размеров дыру в легких, оставленную прошедшим навылет осколком. Выписывая его из госпиталя, врач сказал, что он родился в рубашке. Сиднев его, конечно, поблагодарил, но словам его не поверил: сам он себя счастливчиком вовсе не считал. О каком везенье можно говорить, если в неполные тридцать лет ты уже законченный инвалид без надежды на выздоровление?

Через два года после демобилизации он женился на своей однокласснице. Не без помощи родителей молодые приобрели двухкомнатную квартирку в старом пятиэтажном доме на задворках Ленинградского шоссе и зажили там небогато, но в мире и согласии. Сиднев работал дома – как теперь принято выражаться, посредством удаленного доступа, – делая в Интернете что-то такое, во что его супруга даже не пыталась вникнуть ввиду своей полной неспособности к техническим дисциплинам и непростых отношений с электрическими приборами, которые регулярно ломались, казалось, от одного ее взгляда. Сама она была учительницей начальных классов и мечтала только об одном: чтобы их с мужем финансовое положение когда-нибудь улучшилось настолько, что они смогли бы, наконец, позволить себе завести ребенка.

Неудивительно, что при таком положении вещей деньги были для Сиднева больной темой. Скрягой он, конечно, не стал, но случайно подслушанный однажды разговор двух соседок-пенсионерок о том, что коммунальники якобы бесстыдно обирают жильцов их не блещущего повышенной комфортабельностью щелястого панельного курятника, не оставил его равнодушным. Поскольку коммунальные платежи составляли весьма существенную часть семейных расходов, Евгений предпринял кое-какие изыскания – спасибо Интернету, для этого даже не пришлось выходить из дома – и без особого труда выяснил, что старухи правы: их таки обирают, и не по мелочи, а весьма и весьма чувствительно.

Попытки добиться правды в управляющей компании, как водится, ничего не дали. Письменные ответы были невнятными, руководство уклонялось от личных встреч, трубы текли, батареи не грели, а суммы, ежемесячно выставляемые к оплате, неуклонно росли. Потом жильцы многоквартирных домов получили по закону право брать управление домами на себя, для чего следовало всего лишь организовать общественный совет и оформить немногочисленные документы в районной управе. К этому моменту Евгений незаметно для себя оброс целой когортой сочувствующих и готовых поддержать его соседей, которые единогласно избрали его своим полномочным представителем. Сделано это было с немалым облегчением: человек он был волевой, энергичный – как-никак, офицер, хоть и бывший, – грамотный, с математическим складом ума, а главное – не связанный необходимостью ежедневно ходить на работу. Один из главных аргументов в его пользу – то, что вполне вероятные неприятности целиком достанутся ему, – остался неозвученным, но Евгений хорошо знал (или думал, что знает), на что идет. Возможные осложнения его не страшили: он не дрогнул на войне, так неужто побоится засевшего в офисе управляющей компании мелкого ворья?

Дальше события покатились как по маслу: общее собрание жильцов, оформление документов и затянувшаяся без малого на год борьба с компанией за то, чтобы взять управление домом на себя. Закончилась эта борьба известной сценой, имевшей место в кустах сирени во дворе дома, где обитал Евгений Сиднев, а заодно и Юрий Якушев.

Все это поведала Юрию жена Сиднева Марина, когда немного успокоилась и заново обрела способность не только произносить отдельные слова, но и составлять из них связные, осмысленные фразы. К тому времени пострадавший в битве за справедливость отставной капитан уже спал глубоким наркотическим сном в палате интенсивной терапии. Жизни его, по словам хирурга, всерьез ничто не угрожало, делать в пустом приемном покое было нечего, и Юрий по настоянию все того же хирурга почти силой увез Марину Сидневу домой, благо жили они по соседству, более того – в одном подъезде.

Известие о том, что в одном с ним подъезде, оказывается, проживает незнакомый ему ветеран чеченской войны, в общем и целом не произвело на Юрия особенного впечатления. Через Чечню прошли многие – каждый по-своему, кто как сумел, – и это, вопреки широко распространенному мнению, вовсе не повод для того, чтобы с разбега вешаться на шею каждому, кто там побывал. Якушев, во всяком случае, такого желания не испытывал, особенно после нескольких встреч с теми, кого считал когда-то своими боевыми друзьями. А Сиднев и вовсе был ему никем – какой-то офицер связи, перед самым отъездом с Кавказа поймавший в легкие осколок.

Проблема завышенных коммунальных платежей его тоже не слишком беспокоила. Он давно поручил банку, в котором держал свои не шибко завидные сбережения, оплачивать за него счета, и с легким сердцем свалил с плеч долой эту тяжкую повинность. Деньги не являлись для него такой проблемой, как для Сиднева, особенно после получения гонорара за проведенную в конце прошлой осени маленькую спасательную операцию (ту самую, после которой новоявленный дагестанский родственник осчастливил его скорострельным подарком американского производства). Но и он нашел свои финансы не на помойке и не имел ни малейшего желания безропотно отдавать их всякому, у кого появится желание ими завладеть. Однако…

А что, собственно, «однако»? Тут в его рассуждениях снова наличествовал странный пробел, этакий небольшой логический скачок, напоминающий неуклюжий пируэт галантного кавалера, который, прогуливаясь под ручку с дамой (и обязательно на первом свидании, когда так необходимо произвести хорошее впечатление!), за мгновение до того, как закончить начатый шаг и поставить ногу в начищенном до блеска ботинке на землю, замечает в сантиметре от своей подошвы собачью кучку.

Получалось у него примерно следующее: хорошо, пусть ваш Сиднев – ангел во плоти; сам я в этом не уверен, но пусть будет так. Мне на него, если честно, наплевать – как, кстати, и ему на меня. Отстаивая интересы жильцов дома, он, конечно, заботился и обо мне, но ведь я-то его об этом не просил! Если вы запаслись продуктами на год вперед, что-то из ваших запасов, несомненно, перепадет и живущей за плинтусом мыши, но вы же не станете требовать от нее благодарности или, того смешнее, ответной услуги! Короче говоря, вся эта борьба за справедливость меня не касается, и, если кто-то считает, что я кому-то что-то должен, пусть подъедет в институт Склифосовского и спросит у врача, что стало бы с больным Сидневым, если бы мимо места, где его убивали, случайно не проходил я… О! Даже не так, у меня есть формулировка получше: что бы с ним было, если бы я послушался вас, умников, и не пошел выносить вечером мусор, потому что это – к безденежью? А? Молчите? То-то.

В общем, я вашему драгоценному Сидневу уже помог. Дальше начинается уже не помощь, а месть, сведение счетов, находящееся далеко за рамками того, что принято считать нормой поведения в социуме. Сами вы почему-то выходить за эти рамки не торопитесь – прямо скажем, страшновато, – а от меня чего-то хотите… А я, по-вашему, кто – Бэтмен? Робин из Шервуда? Зорро?

«Ну что ты несешь? – с неловкостью подумал Юрий, приближаясь к крыльцу управляющей компании. – Ведь никто же тебя ни о чем ни словечком не попросил! И не просил никто, и необходимости нет никакой, а ты все равно прешься, как «Фердинанд» на русские окопы… Соскучился, захотелось косточки размять? Ничего, сейчас тебе их разомнут. Вон тот красавчик с осветительным прибором под левым глазом начнет, а если один не справится, коллеги помогут…»

Ему опять вспомнился Баклан. Баклан бы в этой ситуации не рассуждал, Баклан сейчас был бы уже в конторе и доламывал там все, что подвернулось под руку – мебель так мебель, морды так морды… Потому что необходимость дать кому-то в рыло он всегда определял не умом, а сердцем. И если бы его заставили эту необходимость обосновать, ответил бы просто: «Да видно же, что козел, чего тут еще обосновывать?! Стариков обворовывал? Женщину (которую, кстати, тоже обворовал) по лицу бил? Мужа ее, инвалида войны, который тебя, ворюгу, за руку схватил, бейсбольными битами до смерти забить пытался? Ну так какие еще тебе нужны обоснования? Получи, фашист, гранату!»

…Однажды, вернувшись на базу из тяжелого рейда, они были вынуждены написать на имя командира части рапорты с объяснениями по поводу частично утраченного вооружения и амуниции. Их никто ни в чем не обвинял (по крайней мере, пока, до рассмотрения), это была стандартная бюрократическая процедура, и Юрий лично процентов на девяносто был уверен, что рапорты их командир читать не станет, а просто подержит на всякий случай в сейфе до первого боя, под который этого утраченного железа можно будет списать хоть вагон.

Его заблуждение было развеяно буквально на следующий день, когда на утреннем построении полковник Логинов вскользь, как бы между прочим, сообщил сержанту Луговому, что слово «гранатомет» пишется с «т» на конце, а не с «д», как написал он. Дружное ржание выспавшейся, отдохнувшей и предвкушающей плотный завтрак десантуры было прервано командой «Отставить!»; тут бы шутке и кончиться, ан не тут-то было. Вечером Баклану выдали новый гранатомет, а уже наутро обнаружилось, что выстрелы к нему аккуратно разрисованы поперечными черно-желтыми полосками и снабжены неровно вырезанными из тетрадного листа бумажными крылышками, а к тубусу при помощи скотча прикреплен еще один листок с надписью: «Гранатомёд. Не влезай – убьёд!»

На этот раз ржали гораздо дольше – кто-то до самой смерти, а те, кому посчастливилось выжить, до дембеля. Авторство исторической записки принадлежало, без сомнения, Жуку, это было ясно всем, даже не слишком сообразительному Баклану. Понять-то он все понял, но вот сделать ничего так и не сумел: Жук бегал намного быстрее. А теперь ни шутника, ни объекта розыгрыша уже не было в живых, и воспоминание о том, как они погибли, не прибавило Юрию ни оптимизма, ни желания сберечь в целости свой драгоценный эпителий.

Легко поднявшись по ступенькам, он благосклонно кивнул курившему на крылечке субъекту с фингалом и вежливо сказал:

– Здравствуйте.

Субъект не ответил на приветствие, ограничившись тем, что угрюмо посветил на Юрия своим фонарем. Помимо фонаря, у него наличествовало кровоизлияние в глазное яблоко, из-за чего белок был ярко-алым. Заметив, куда смотрит Юрий, мордоворот от ЖКХ опустил на место сдвинутые на лоб солнцезащитные очки. Никуда не торопясь, Якушев внимательно ознакомился с висящим на стене расписанием, а затем подчеркнуто сверился с часами. Время было рабочее, и он решительно потянул на себя тяжелую железную дверь.

Внутри присутственное место оказалось чистеньким, заново отделанным и где-то даже уютным. Разумеется, налет официальной скуки сохранился и в этом современном интерьере, но в нем, слава богу, не осталось ничего от той постылой, убогой, бездушной и нищей казенщины, что была свойственна подобным местам в не столь уж отдаленные времена. На стене холла, куда открывалась входная дверь, даже висело зеркало, в котором Юрий без особого удивления увидел своего вчерашнего крестника, который, наполовину просунувшись в приоткрытую дверь и снова сдвинув на лоб очки, пристально смотрел ему в спину. Узнать того, кто подбил ему глаз, детина, конечно, не мог. Скорее всего, его подозрительность объяснялась просто: уверенная манера держаться, высокий рост и широкие плечи посетителя вызывали у этого гамадрила инстинктивный зуд в кулаках. Кроме того, у обитателей этой конторы наверняка имелись веские основания опасаться незнакомцев с военной выправкой.

Юрий не стал оборачиваться: бал еще даже не начался, и время сбрасывать маски пока не наступило. Голова в зеркале убралась обратно на улицу, дверь медленно, будто в сомнении, закрылась. Сдержанно улыбнувшись, Якушев проследовал в выстланный ковровой дорожкой короткий коридор, в торце которого обнаружилась дверь с табличкой «Приемная».

В приемной наличествовало все, чему полагается быть в подобных местах: от матерчатых вертикальных жалюзи на широком окне до миловидной секретарши, отгороженной от внешнего мира замысловато изогнутой стойкой. Из-за стойки выглядывала только голова, которая улыбнулась Юрию ослепительной заученной улыбкой и звонким голоском примерной ученицы осведомилась, что ему угодно.

Юрий огляделся. Помимо входной, в приемной имелись еще две двери. На той, что справа, было написано: «Директор» и ниже: «Парамонов Виктор Тарасович». За дверью налево, если верить табличке, обитал заместитель Виктора Тарасовича. Эта дверь была слегка приоткрыта; изнутри густо тянуло табачным дымом и не доносилось ни звука. Зато за закрытой дверью директорского кабинета слышались бубнящие мужские голоса, и Юрий, отвечая на вопрос секретарши, молча указал пальцем на эту дверь.

– Туда нельзя, там совещание, – все так же бодро прощебетала девица.

– Знаю, я как раз на него опаздываю, – объявил Якушев. – Меня ждут, меня вызывали…

Он устремился к двери. Секретарша вскочила с явным намерением броситься наперехват, и Юрий узнал, что ее зовут Снежаной. Это явствовало из бэджика, прикрепленного к ее блузке в районе левой груди. Якушев остановил ее повелительным жестом.

– Не нужно обо мне докладывать, Снежаночка, – сказал он с улыбкой. – Я же говорю: меня ждут.

– А разве мы знакомы? – изумленно пискнула секретарша.

Ответа не последовало, поскольку дверь директорского кабинета уже закрылась за посетителем.

* * *

Павел Макарович Басалыгин был мужчина крупный, представительный, хотя из-за сильно развитой мускулатуры казался грузноватым, особенно когда впечатляющий рельеф его могучих мышц скрывала одежда. А поскольку начальнику отдела легендарного МУРа не пристало являться на службу с голым торсом, подчиненные за глаза звали его Мамонтом, и не из-за одной только массивной фигуры. Сходство с ископаемым слоном усиливалось из-за не совсем правильного строения черепа: у полковника Басалыгина был высокий, заметно сужающийся кверху лоб, увенчанный шапкой густых, жестких, как проволока, прямых, торчащих в разные стороны волос. Портрет дополняли непропорционально широкая переносица, маленькие, отстоящие непривычно далеко друг от друга недобрые глазки и толстый, загибающийся к верхней губе нос, действительно смахивающий на свернутый слоновий хобот. В сочетании с некоторой сутулостью, тяжелой, обманчиво медлительной походкой и крупными, заметно оттопыренными ушами все это придавало полковнику Басалыгину ярко выраженное сходство с карикатурным изображением мамонта, о чем он превосходно знал и чем беззастенчиво пользовался, когда случалась необходимость припугнуть задержанного или кого-нибудь из подчиненных.

В тот день у Павла Макаровича возникла нужда заглянуть в один из райотделов, на «земле» которых находил свои жертвы маньяк по прозвищу Зулус. Басалыгин, и не он один, денно и нощно ломал голову, придумывая способ вычислить и изловить новоявленного борца с преступностью, который уже успел в одиночку совершить столько убийств, что их хватило бы для вынесения пожизненных приговоров членам крупной преступной группировки. Все его оперативники были заняты, как однорукий расклейщик афиш, и, когда появилась необходимость утрясти кое-какие чисто бумажные вопросы с местными сыскарями, полковник взял это мелкое, но хлопотное дело на себя, благо его путь из точки А в точку Б сегодня по счастливой случайности пролегал как раз мимо упомянутого райотдела.

В том, что случайность была именно счастливая, Басалыгин убедился не сразу. Счастливой случайностью для него сейчас стала бы разве что встреча посреди улицы с Зулусом, несущим под мышкой голову своей последней жертвы, ресторатора Журбина. Визит же в райотдел воспринимался им лишь как мелкая досадная помеха, с которой приходилось мириться, если он не хотел специально посылать сюда кого-то из своих людей, оторвав от куда более важных дел ради этой ерунды.

Местное начальство он предупредил о своем визите заранее, часа за полтора, сделав соответствующий телефонный звонок. Начальство в лице подполковника с фамилией, которую Басалыгин по телефону грешным делом не разобрал, очень удивилось и предложило доставить товарищу полковнику требуемую информацию прямо на Петровку. От предложенной услуги товарищ полковник отказался, объяснив, что, если бы имел охоту дожидаться второго пришествия, сделал бы официальный запрос. В ходе короткой телефонной беседы у него сложилось впечатление, что подполковник с неразборчивой фамилией не очень-то обрадован предстоящим визитом. В этом, конечно, не было ничего личного: все еще очень живо помнили большую нервотрепку, связанную с воцарением на московском престоле нового мэра, и не ждали от посещения представителей главка ничего хорошего. Впрочем, все эти переживания боящегося слететь с насиженного места подполковника Павла Макаровича интересовали лишь постольку, поскольку давали ему повод слегка позлорадствовать по дороге в райотдел, где сейчас, наверное, судорожно наводили порядок.

Прямо на входе к нему сунулся с рапортом дежурный. Отстранив его нетерпеливым жестом, Басалыгин двинулся было дальше, и тут его внимание привлек сидящий в именуемом «обезьянником» помещении для задержанных гражданин высокого роста и довольно крупного телосложения с подозрительно знакомой физиономией. Посмотрев на Басалыгина, как на пустое место, задержанный равнодушно отвел глаза и уставился в угол, где не было ровным счетом ничего интересного, кроме нацарапанной на штукатурке чем-то острым надписи: «МЕНТЫ КАЗ…» Светлая рубашка на нем была разорвана, кремовые брюки забрызганы чем-то темно-бурым, на щеке темнела ссадина. Картину дополняли скованные наручниками запястья, и, следуя по коридору, полковник пытался припомнить, где, в какой ориентировке он видел эту откровенно протокольную рожу. Потом он вспомнил, резко затормозил посреди коридора, поколебался секунду и продолжил путь в прежнем направлении, резонно рассудив, что за пару минут задержанный никуда не денется.

– А что это за тип у вас в обезьяннике? – как бы между прочим спросил он у сержанта, который почтительно крался рядом, указывая дорогу через мрачный, полутемный лабиринт пропахших казенной безнадегой узких коридоров с выкрашенными масляной краской стенами и угрожающе нависшими над головой низкими потолками.

– Полчаса как доставили, товарищ полковник, – браво отрапортовал сержант. – Документов нет, говорить не хочет. Устроил мордобой в офисе управляющей компании.

– Какой компании?

– Ну, одна из этих, знаете, частных, которые по коммунальному хозяйству…

Сержант замолчал. По тому, как красноречиво он подвесил в воздухе конец фразы, чувствовалось, что от комментариев он воздерживается исключительно из уважения к гостю с самой Петровки и что, будь его воля, он с удовольствием заставил бы сидящего в клетке дебошира и тех, кто пострадал от его противоправных действий, поменяться местами.

– Сильно начудил? – все тем же нейтральным тоном осведомился Басалыгин.

– Если потерпевшего послушать, так там убытков на миллион долларов, – уже с откровенной неприязнью сообщил сержант. – Нет, пару столов, конечно, ему придется оплатить. Компьютер там, пятое-десятое… Охрану немножко помял, но, как я понял, без тяжких телесных… Интересно, что это за охрана такая, если он их, четверых здоровенных жлобов, в одиночку уделал? Да и в кабинете, ребята говорили, все правление сидело, а они тоже мужики крепкие. Так и им, говорят, на орехи досталось. Я так думаю: или уж очень крепко допекли, или парень – настоящий спец.

– Спец, – неопределенно хмыкнул полковник.

От этого слова веяло гарью сожженных аулов, запахами горных трав и тротилового дыма, в нем слышалось журчание скачущего с камня на камень ледяного ручья, заунывная песня ветра в древних развалинах и короткий щелчок нашедшей цель снайперской пули. «Да, – подумал полковник, – Спец. Что характерно, с большой буквы… Удивительно, что они так легко отделались. И удивительно, что он вообще полез в драку из-за какой-то там квартплаты или протекающей трубы. Неужели так сильно сдал? А по виду вроде не скажешь…»

– Прямо по коридору, товарищ полковник, – прервал его размышления сержант, – последняя дверь налево. Кстати, там и потерпевший – заявление пишет, качает права… Разрешите идти?

– Идите. И с задержанным там… без излишеств, ладно?

Павлу Макаровичу хотелось добавить: «А то голову оторвет», – но он сдержался. «Не влезай – убьёд», – с невольной улыбкой вспомнил он. Это была одна из любимых, понятных только узкому кругу посвященных шуточек тех ребят из разведбатальона ВДВ, которые отбили тогда еще подполковника Басалыгина у захвативших его в плен боевиков. Они появились на сцене как раз в тот момент, когда подполковнику собирались отрезать голову перед объективом видеокамеры, и сказать, что он был рад их видеть, значило бы вообще ничего не сказать.

Времена, увы, переменились, но долг оставался долгом, и Басалыгин намеревался вернуть его любой ценой. Тем более что цена в данном случае не выглядела непомерной: узнав, что речь идет всего-навсего о легких побоях и сломанной мебели, полковник вздохнул с облегчением, поскольку в глубине души побаивался, что Спец и в самом деле оторвал кому-нибудь голову, – ему, успевшему послужить и в ВДВ, и даже в спецназе ГРУ, это было раз плюнуть, особенно под горячую руку.

В просторном кабинете, осененном державным триколором и портретом действующего президента, навстречу ему поднялся из-за стола, сияя радушной улыбкой, невысокий, крепко сбитый мужчина с тронутыми сединой усами, в кителе с подполковничьими звездами на погонах. Фамилия его была Мацуев (Павел Макарович прочел это на привинченной к двери табличке), и потому улыбка хозяина кабинета не вызвала у гостя ожидаемой реакции: зная, что неправ, и ни с кем не делясь своим персональным мнением по этому щекотливому вопросу, Басалыгин инстинктивно недолюбливал милиционеров кавказского происхождения – все понимал, но все равно недолюбливал. А может быть, как раз потому и недолюбливал, что все про них понимал. Про русских милиционеров он все понял еще раньше, но уже тогда менять профессию было безнадежно поздно.

Здесь же, сидя спиной к двери на отодвинутом от стола для совещаний стуле, сидел и корпел над заявлением потерпевший – крупный темноволосый мужчина с расплывшейся талией, в дорогом пиджаке с оторванным рукавом и в демократичных джинсах, из-под которых виднелись остроносые ковбойские сапоги, выглядевшие так, будто были пошиты из змеиной кожи. Эти сапоги сразу бросались в глаза, и Басалыгин изумленно приподнял бровь: ему не так давно случилось свести знакомство с одним деятелем от ЖКХ, и тот просто обожал именно такую обувь.

«Не многовато ли совпадений на один квадратный метр казенной площади?» – подумал Басалыгин, пожимая сухую крепкую ладошку выбежавшего навстречу гостю подполковника Мацуева. Стоя рядом с громоздким Мамонтом, он выглядел даже миниатюрнее, чем был на самом деле.

– Рад знакомству, товарищ полковник, – нараспев заговорил он. – Очень, очень рад!

– Ну, для радости, принимая во внимание повод, я лично оснований не вижу, – слегка окоротил его Павел Макарович. – Да и знакомиться мы с вами толком еще и не начинали…

Голос у него был глубокий, басистый, какой нечасто услышишь на улице. Говоря, он смотрел не на Мацуева, а на потерпевшего, который по-прежнему сидел к нему спиной. Он так и не обернулся, но перестал писать, прислушиваясь к разговору. При каждом слове, произнесенном Басалыгиным, его голова по сантиметру уходила все глубже в плечи, словно он твердо вознамерился втянуть ее в грудную клетку, как черепаха в панцирь. Сие означало, что Павел Макарович не обознался и что внезапно возникшую перед ним дополнительную проблему можно разрешить легко, буквально в два счета.

– А что это за проходимец у вас в кабинете, подполковник? – брюзгливым начальственным тоном осведомился он.

– Это потерпевший, – слегка растерялся Мацуев.

– Не позволяйте ему водить себя за нос, – громогласно посоветовал Павел Макарович, – никакой это не потерпевший, а самый настоящий проходимец. Девяносто шестой пробы. Если даже ему и закатали в глаз, так, поверьте, за дело… Ну, так и есть! – воскликнул он, когда потерпевший, осознав, что продолжать прикидываться промокашкой бесполезно, повернул к нему потерявшее симметрию, перекошенное на сторону, наполовину залитое чудовищным кровоподтеком лицо. – Что с вами, Парамонов? Лошадь лягнула?

– На меня напали, – всем своим видом и тоном являя оскорбленное достоинство, сообщил Парамонов. – И мне не нравится тон, которым вы, представитель закона…

– А мне не нравится наглость, с которой вы, до сих пор оставаясь на воле исключительно по нашему недосмотру, являетесь сюда и строчите свои кляузы, – перебил его полковник. – И делаете это почему-то не в дежурной части и не в кабинете оперуполномоченного, а тут, за столом начальника райотдела. Вам что, подполковник, нечем заняться?!

– Гражданин настаивал на встрече со мной, – сообщил Мацуев.

Чуйка у подполковника была, как у хорошей охотничьей собаки, смену направления ветра он уловил мгновенно, и теперь в его тоне сквозило холодное неодобрение в адрес жалобщика, попусту отнимающего у него драгоценное время. Взгляд его при этом нехорошо вильнул, из чего Басалыгин сделал вывод, что если подполковник и не находится у Парамонова на жалованье, то наверняка уже получил – если не всю сумму отката, то ее половину или хотя бы гарантии того, что она будет доставлена ему в ближайшее время.

– Если вы случайно не в курсе, – сказал ему Павел Макарович, – спешу сообщить, что данный гражданин недавно проходил по делу об убийстве и нанесении тяжких телесных повреждений – по предварительному сговору, группой лиц… Проходил в качестве заказчика и организатора; разумеется, собственноручно махать дубиной у него кишка тонка…

– Это клевета, – возмущенно расправил плечи Парамонов. – Вы прекрасно знаете, что дело закрыто за отсутствием состава преступления!

– За отсутствием улик, – поправил Павел Макарович, – а это разные вещи, Парамонов. Ну вот что, скажите на милость, вы там пишете? Нет-нет, уберите, читать этого я не стану, пока начальство не обяжет, да и тогда еще трижды подумаю, прежде чем взять вашу писанину в руки.

– Товарищ полковник, – осторожно, но решительно вмешался в их увлекательную беседу Мацуев. – При всем уважении я хотел бы напомнить…

– Что хозяин здесь вы, – закончил за него Басалыгин. – Да, конечно. Виноват, погорячился. Продолжайте, прошу вас. Я сейчас уйду и не буду вам больше мешать. Все, чего я хотел, это чтобы вы поняли, с кем связываетесь. И с чем. Думаете, это злостное хулиганство и все? Да вы увязнете в этом деле на полгода, если не на полный год! Вы не боитесь, Парамонов, что задержанный напишет на вас встречное заявление? – обратился он к обладателю ковбойских ботинок. – Он или кто-то другой, неважно, – не боитесь?

Разбитая, опухшая физиономия Парамонова приобрела обиженное, угрюмое выражение, взгляд единственного уцелевшего глаза уехал куда-то в нижний угол кабинета.

– То-то и оно, – правильно истолковав эту пантомиму, констатировал Павел Макарович. – Что ж вы тогда сюда приперлись?

– Да не припирался я! – окончательно сдаваясь, огрызнулся Парамонов. – Они меня сюда силой привезли!

– Ай-яй-яй, – сочувственно покачал головой полковник. – Прямо силой? Надо же, какие невоспитанные!

– Секретарша, дура, испугалась и наряд вызвала. Я-то знаю, что с вами лучше не связываться – неважно, прав или виноват, все равно держись подальше. Вы и святому дело сошьете, да так ловко, что он еще и после Страшного суда досиживать будет.

– Э! – демонстрируя знаменитый кавказский темперамент, вскинулся подполковник. – Не надо, уважаемый, нехорошо так говорить, мы при исполнении!

Парамонов сгреб со стола и скомкал в кулаке свое заявление.

– Все ясно, – тоном безвинной жертвы тоскливо констатировал он. – Короче, я пошел.

– Скатертью дорога, – напутствовал его Басалыгин. – Вы не возражаете, подполковник? Да, еще один вопрос. Чего от вас хотел задержанный? Надеюсь, не часы и бумажник?

– Это к делу не относится, – огрызнулся Парамонов.

Павел Макарович повернулся к нему всем корпусом, ссутулился сильнее обычного, грозно сдвинул брови и набычился. У его подчиненных это называлось «включить мамонта» и обычно производило на оппонентов полковника неизгладимое впечатление. Старый трюк не подвел и на этот раз: Парамонов горестно оскалился, с присвистом выдохнул сквозь стиснутые зубы и, глядя мимо полковника, неприязненно процедил:

– Ну, требовал, чтобы я передал жильцам управление домом, ну и что?

– От души советую выполнить требование, – сказал Басалыгин. – Во избежание повторения инцидента. В другом месте и в другое время, заметьте. Где-нибудь, где уже никто не сможет помешать вашей беседе. Жадность – плохой советчик, Парамонов. Так можно лишиться не только шальных денег, но и здоровья. Или, если попытаетесь снова прибегнуть к своим излюбленным методам, свободы.

– Ха, шальных! – опять оскорбился Парамонов.

– Пошел вон, – поворачиваясь к нему спиной, сказал полковник.

Позади него с деликатным стуком закрылась дверь.

– Совсем плохой человек, э? – светским тоном осведомился Мацуев.

– Я видел и похуже, – проворчал Басалыгин. – Но нечасто. Документы приготовили?

– Да, пожалуйста, уважаемый. – Подполковник взял со стола и протянул ему тощую обтерханную папку. – Что слышно о Зулусе?

– Еще одна жертва, – рассеянно сообщил Басалыгин, бегло пролистывая содержимое папки. – Вчера обнаружили… Да, подполковник, у меня к тебе еще одна просьба. Личная.

– Весь внимание, – заверил Мацуев.

– Ты этого… задержанного своего… Ты его отпусти, ладно? Без протокола, без ничего. Под мою ответственность.

– Знакомый? – сообразил Мацуев.

– Жизнь мне спас, – сообщил Басалыгин.

Он хотел уточнить, где это было, но вовремя вспомнил, с кем говорит, и прикусил язык. Однако подполковник все понял без слов.

– Война, война, – вздохнул он. – Что делается, а?! Жили, как братья, теперь друг друга стреляем, как бешеных собак… Нехорошо, э!

– Нехорошо, – согласился Басалыгин, укладывая папку в портфель. – И что с того? Взятки брать тоже нехорошо. Все это знают, и все берут.

Мацуев едва заметно мигнул.

– Зачем «все»? – вступился он за честь прогрессивного человечества. – Не все!

– Но многие, – застегивая портфель, со значением произнес Басалыгин.

– Многие, – кивая в знак согласия, загрустил Мацуев.

– Вообще, большого греха я в этом не вижу, – задушевным тоном продолжал Павел Макарович. – Надо только знать, у кого можно брать, а у кого нельзя. У Парамонова, например, я бы и сигарету взять поостерегся. А уж донимать по его просьбе того парня, что сейчас сидит у тебя в обезьяннике, я бы злейшему врагу не посоветовал.

– Понимаю, уважаемый! Что я, по-твоему, совсем глупый?

– Нет, – вздохнул Басалыгин, – ты не понимаешь. Это не потому, что он мой знакомый. Это потому, что, если припечет, он может не только к Парамонову, но и к тебе на огонек заглянуть. Раньше, по крайней мере, мог. И поверь мне на слово: если этого паренька разозлить, его весь твой личный состав не остановит.

– Такой серьезный, э?

– Срочная в Чечне, спецназ ГРУ, потом – разведка ВДВ. И все время на переднем крае.

– Э-э-э! – с понимающим видом протянул кавказец. – Так они зря кричали: ворвался, избил, зарезал!.. Это он им просто пальчиком погрозил: ай, нехорошо!

– Вот теперь ты действительно все понял, – усмехнулся Басалыгин. – Ну, будь здоров, коллега. Документы я тебе непременно верну, как только хорошенько ознакомлюсь.

– Не торопись, уважаемый, – пожимая протянутую руку, сказал подполковник, – читай сколько хочешь. Пойдем отпустим твоего человека.

– Не возражаю, – пробасил Басалыгин и первым вышел из кабинета.