Читать книгу Хроника барона фон Дитца - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 5

Они мчались в новом, пахнущем кожей и лаком « опеле» по ночному Берлину. Мелькали каменные громады административных зданий, нарядные фасады богатых домов, залитые светом фонарей проспекты и площади.

Задумчивый Герман хмуро смотрел в окно, словно впервые всё это видел. Раздражение и обиду, которые он при этом испытывал из-за дурацкой размолвки с Отто, были меньше, чем изумление.

Национал-социалисты, пришедшие к власти шесть лет назад, (в партии которых он теперь состоял сам) основательно изменили Берлин. Повсюду на фасадах зданий, как корабельные паруса, колыхались на ветру огромные пунцовые полотнища на растяжках, с белыми мишенями в центре и грозной чёрной свастикой; вдоль улиц, на стенах домов и крышах муниципальных корпусов реяли нацистские стяги, были выставлены военные караулы автоматчиков.

Автострады, дороги и градостроение тоже менялось на глазах: стремительно, мощно с грандиозным масштабом.

Миллионы рейхсмарок стоили и помпезные партийные здания, которые воздвигали Гитлер, считавший себя, по мимо всего прочего, и , великим архитектором современности, и, страстно желавший увековечить в граните и мраморе свой « тысячелетний Рейх» . Герман не раз слышал о ядовитых голосах злопыхателей и завистников: дескать, эти « партийные храмы» были, по чьему-то меткому выражению, гибридами казарм и публичных домов, с последними из которых они могли соревноваться роскошью и безвкусицей…Но с этими « вороньим карканьем» не стоило даже спорить: удел неудачников всегда один – кусать и жалить. Впрочем, за этими « скорпионами и клопами» , за всеми этими « кусаками» , добросовестно, на разных уровнях, охотились гестапо группенфюрера СС Генриха Мюллера. И, надо отметить, получалось это у его спецслужб – плодотворно.

Между тем, Гитлер, по мнениям известных профессионалов – архитекторов, действительно был выдающимся знатоком архитектуры, а более искусства. В первую очередь живописи и не в последнюю – литературы.

Конечно, министерство пропаганды « палача от идеологии» Иозефа Геббельса, тоже не сидело, сложа руки. Миф о разностороннем « гении» фюрера усиленно продвигался в народные массы Германии, укоренился и дал свои плоды. Работа пропаганды на сём поприще с самого начала шла в двух направлениях – вождь изображался « фанатиком идеи национал-социализма» и аскетом, с одной стороны и « мудрым политиком» – с другой.

Но и без всей этой « пудры» , немцы свято верили в эти качества своего правителя. Среди народа воспевалась « солдатская простота» Гитлера. Он и впрямь часто ходил в самой обычной гимнастёрке, с портупеей и без погон. Иногда надевал весьма скромный костюм. Иностранные журналисты писали, что он ходил в « Rauberzivil» , что означает одетый кое-как, в заурядной гражданской одежде.

Что же до загородной резиденции Адольфа Гитлера в Оберзальцбурге, то она и впрямь на зависть была хороша и удобна во всех отношениях. Воплощая этот проект в жизнь: на высоте в 1000 метров над уровнем моря, где находились многочисленные постройки для фюрера и его штата, провели шоссе сквозь тоннель к площадке на высоте 1700 метров. А отсюда ещё один тоннель к лифту в скале, поднимавшийся на 120 метров. И там был возведён чайный домик, из которого открывался роскошный вид. Затея эта была не из дешёвых и обошлась в 30 миллионов рейхсмарок.

Впрочем, идея выстроить это « орлиное гнездо» принадлежало, отнюдь, не Гитлеру, а Борману, – в знак уважения и преклонения перед фюрером. Кстати, в Берхтесгадене на те же деньги партии были воздвигнуты казармы (для охраны Гитлера и других бонз), гостевые виллы, имение « Гутсхоф» – государственное сельскохозяйственное предприятие под началом партагеноссе Мартина Бормана, кормившее всю эту гигантскую свиту челяди и охраны, загородные дома для Геринга, Шпеера, Гиммлера, Риббентропа, Геббельса и других.

Возможно, там, на фоне восхитительной природы Баварских Альп: заоблачных гор, хрустальных ручьёв, гремящих водопадов, « королевских охот» , купаний, пикников, конных прогулок и нашёл своё воплощение нацистский « рай» , что был запечатлён на цветную киноплёнку Эвой Браун. Но разве подобных « эдемов» , в курортных, сказочных местах не создавалось в советском Крыму, на черноморском побережье Кавказа? На золотых пляжах, возле лазурных бухт Средиземноморья? Или подобных резиденций не было в Англии, Франции, Испании? В США, в райских кущах Флориды и Калифорнии, или на берегах горного озера Тахо?..И везде: те же огромные холлы, террасы, тенистые аллеи, изысканные кусты роз и орхидей, аркады и залы для гостей; гигантских размеров салоны со сплошными стеклянными стенами, витражами, сквозь которые открывались великолепные виды на потрясающие взор панорамы. Те же яхты и лимузины, картины великих мастеров, ручной работы ковры, статуи из благородной бронзы и мрамора, и решительно всё остальное…

* * *

…Машина сделала очередной поворот; примерно за квартал впереди они увидели, что два автомобиля намертво столкнулись прямо посреди бульвара, и толпа зевак уже окружила водителей, подзадоривая их и понукая начать драку.

Когда « опель» миновал скопление, они услышали завывание сирены, яростный визг тормозов и, оглянувшись, увидели, что патрульный автомобиль остановился, чтобы пресечь драку. Ульрих притопил педаль газа и начал плавно обгонять машины, идущие с маленькой скоростью. Господа офицеры не возражали, и это очень радовало, не за хвост собачий пострадавшего Зуппе. « Святой Августин…Не хватало ещё дорожной полиции. К чёрту, мать вашу!.. – в сердцах сказал он себе, нервно поглядывая в зеркало заднего вида. – Ну и дела, чтоб я сдох, сегодня с меня всего довольно и без полиции!»

– Ну? И долго ты ещё собираешься смотреть на меня, как солдат на вошь? – барон дружески приобнял Германа за плечо и снова улыбнулся бравой улыбкой, открывавшей белые зубы. – Ну! Ну же!!

Шнитке сопротивлялся не долго. Напористое – боевое обаяние старого друга было велико, желание узнать куда они, в конце концов, едут ещё больше:

– Отто, дьявол! Ты наш success du scandale! Vae victis!8

– Вот это уже кое-что, дружище, – не скрывая победной улыбки, хлопнул себя по колену лайковой перчаткой фон Дитц.

Салон « опеля» мазнул рассеянный свет встречных фар, но в салоне на удивление оставался полумрак, словно его поглотила тьма.

« Просто мистика!» – Герман вдруг с удивлением поймал себя на мысли, что тьма это исходила от, сидевшего рядом, Отто. – Проклятье! – Он был в этом почти убеждён. В сём мужественном красавце с волчьим оскалом, будто присутствовал сгусток тьмы, поглощавшей свет.

Точно прочитав его мысли и, не желая разочаровывать сослуживца по корпусу, фон Дитц склонился к нему и тихо, но отчётливо – ясно, растягивая слова, будто смакуя, сказал:

– Всё-таки, как не крути, Герман…а превращение живого в труп…чтоб мне гореть в аду , интересная штука, мм? Ощущаешь себя Творцом, угу? – он исподволь заглянул в глаза Шнитке и, не найдя в них поддержки, усмехнулся зверистой улыбкой. – Ладно, ладно…Согласен. Перебор, дружище. Ну, хотя бы Падшим ангелом, мм? Это, ведь, тоже, друг мой, не мало.

– Отто! Ты обещал! – их взгляды скрестились, подобно клинкам.

– О да, конечно, – благосклонно кивнул барон. – Потому спрошу тебя совсем о другом, не против?

– Изволь, – Герман выбил из пачки сигарету, щёлкнул бензиновой зажигалкой, приоткрыл окно.

– Как у тебя…с Бертой Шелинг?

– ?– Герман поднял на собеседника возмущённые глаза и замер. – Вас, барон, не учили хорошим манерам? Это очень личное, Отто.

– Брось, СС – это орденское братство. А братьям?..

– …можно всё, враги пусть живут по закону! – не удержался Герман, закончив девиз их танкового корпуса.

– Браво! В яблочко! – Отто, любезный, дружелюбный, со своей ироничной, быстро набегавшей и исчезавшей усмешкой, всё такой же молодцеватый, с сочным соломенным отсветом причёсанных волос, крепко пожал ему руку, и вновь дал наставление:

– И хватит ревновать, Отелло…Я же ..не претендую на твою несравненную…Прости. Я ли не понимаю, – в этом нежном и тонком деле следует быть деликатным. О, женщины! Это же винт, на котором всё вертится! Но хватит летать в небесах, mon ami. И ты, и я – крепко чувствуем землю под своими ногами, не так ли?

– Что именно, интересует тебя? – глаза Шнитке насторожились, на лице сквозь бронзовый загар проступил румянец.

– У вас действительно всё так серьёзно?

– Более чем! – с горячей готовностью ответил Герман, сообщая об их отношениях, которые, судя по сияющим глазам, и впрямь были на высоте.

– На свадьбу пригласишь?

– Глупый вопрос, барон. Надеюсь, будешь моим шафером? Отлично, но я не пойму, куда ты клонишь?

– Скоро тебя окольцуют, брат…Прощай вольная жизнь и холостяцкие пирушки, так?

– Допустим и что же? – теперь он стал понимать, куда гнёт барон, и на его молодом, загорелом лице румянец проступил ещё ярче.

– Вот по этому, я и хочу сделать тебе, как говорят тщеславные « томми» ¹, маленький презент:

– Так мы едем… – в хмельных глазах Германа замерцал селадоновый блеск, – в бордель?

– Именно! В дом под красным фонарём фрау Эльзы Голдман.

– Эй, да что с тобой? – рассмеялся фон Дитц. – Ты напуган моим ответом или своим страхом за неверность? Брось, какой пустяк! До свадьбы эти проделки не в счёт. Берта всё равно не узнает, если сам не сболтнёшь, ха-хаа!

– Как бы не замараться…в дерьме. Она жидовка? Голдман?..

– Если и да, то на четверть. Но фуражки из гестапо и СД пасутся на её « заливных лужках» , стало быть, это « дерьмо» не для нас.

– Ну и дела! – весело хмыкнул Герман, боднул локтём Отто. – Чёрт! Ты и впрямь джин из бутылки.

В их разговор вежливо встрял водитель:

– Прошу прощения, господа офицеры…Это начало…Вильгельмштрассе. Теперь куда?

– Прямо, потом, на углу за министерством авиации, на лево. Эй, погоди! Сейчас прижмись, вон у той аллеи, где потемнее…

– Опять приспичило? – сочувственно улыбнулся Герман.

– И не говори. Чёртово пиво толстяка Фуггера, аж в ушах булькает. Составишь кампанию?

– Уволь, – Шнитке счастливо откинулся на кожаную спинку сиденья и сладко затянулся сигаретой « Третий Рейх» .

Отто покинул салон « опеля» , но вдруг заглянул в переднее боковое окно и улыбнулся ветеринару Зуппе той самой жуткой и холодной улыбкой, которая накануне заставила заледенеть кровь, в его жилах, и процедил сквозь зубы:

– Только не вздумай шутить с нами. С тридцати метров я выбью пулей

¹ одно из прозвищ англичан в Европе.

тебе глаз…левый или правый, на выбор, какой захочешь. – Он хлопнул рукой по глянцевой кобуре « парабеллума» и, как старший товарищ младшему, подмигнул. – Надеюсь, на твоё понимание, говнюк.

Ульрих Зуппе, ни живой, ни мёртвый лишь бессильно тряхнул пухлыми щеками. У него, словно отвалилась нижняя челюсть, а мелко дрожавшие пальцы, зачем-то опять крутнули ручку радиоприёмника, из динамика которого грянуло неистовое, как обвал в горах:

– Зиг!

– Хайль!

– Зиг!!

– Ха-айль!!

– Зиг!!!

– Ха-а-айль!!!

Нервически возбуждённый голос Геббельса взрывал массы очередной цитатой из собственной повести « Михаэль» :

« Я надеваю каску, пристёгиваю кортик и декламирую Лилиенкрона» . И далее: « О, Вседержитель! Я вижу сожжённые руины домов и селений при свете вечерней зари…Я вижу остекленевшие глаза и слышу душераздирающие стоны умирающих. Я больше не человек. Меня охватывает безумная, дикая ярость. Я чую кровь. Я кричу: « Вперёд! Вперёд! За мно-о-ой!» Я хочу стать героем!»

…Вперёд, нация воинов! Победу не дарят, её завоёвывают!

…Гитлер – гений! Адольф Гитлер мы любим тебя!

…Он настоящий мужчина, воин, защитник Фатерланда! Говорит о государственных делах…Он умён. Он огромен. Он силён, как лев – громко рыкающий. Он гигант!

…после обеда снова думает и решает задачи о завоевании государства и глубинном смысле политической революции.

Бог мой! Как воистину пророчески звучит это…Предначертание судьбы…А на бескрайнем синем небе белое облако приобретает очертания бессмертной свастики…Это знак Фатума, счастливого рока!

…Гитлер здесь! Наш Фюрер! Майн Готт! Моя радость велика. О, смотрите! Смотрите все…Он здоровается со мной, как старый друг. И он обращается со мной, как брат. Господи, как я его люблю! Ну и че-ло-век! Он даёт мне своё фото. Пишет: « С приветом из Рейнланда» …Я, как и миллионы немцев хочу, чтобы фюрер стал моим другом. Его фото в рамке стоит у меня на столе. Я хочу умереть за него и Германию!

– Хайль Гитлер!!»

И снова рёв иступлённых масс, как прибой безбрежного моря.

…Герман выбросил окурок в окно. Его потрясал не только сам фюрер и его окружение, потрясали и материальные возможности Третьего Рейха, да и весь строгий, « рыцарский» уклад гитлеровского « двора» . Его идеи и замыслы.

« Один народ. Одна Империя. Один фюрер. – Восторженно, как магическое заклинание, повторил он. С нарастающей радостной тревогой осознавая, что мир ждут в скором времени грандиозные, невиданные по масштабу перемены, и он, Герман Шнитке, вместе с другими патриотами Отечества, будет участвовать в них. – Что ж, грядёт новая, тотальная война. Война идеологий, машин и людей. И если мне повезёт, я ещё расскажу своим детям, как их отец бился за торжество справедливости. Как было наказано мировое Зло, и завоёвано величие Третьего Рейха. Да и как может быть по другому, если нас к победе ведёт Адольф Гитлер? Если старик Крупп – король пушек и танков в Европе – всего что убивает и сметает на своём пути – тоже на нашей стороне? Если, даже сам Бог с Германией, – то кто осмелится выступить против нас?

Нет, чёрт возьми…действительно грядут великие перемены и я не желаю оставаться на обочине или быть вышвырнутым жестокой судьбой за борт истории..В конце концов, любовь, вера, честь, долг, Фатерланд! Как без этого можно жить вообще? Без этого жизнь пуста и никчемна» .

Он рассеянно посмотрел на курчавый затылок водителя; в маленькое зеркальце, закреплённое над ним, увидел скованное напряжением мятое лицо, кари вишни беспокойных, испуганных глаз…

« Этот слизняк – австрийский словак» … « Вонючий урод не хотел услужить двум благородным немецким офицерам Рейха…» – Герман повторил хамски – грубые сентенции фон Дитца. – Что ж, такова реальность…Время лихое, неверное…Время « больших чисток» и наведения « нового порядка» . « Славяне в Германии должны жить, как псы на псарне – служить хозяину, знать кнут и радоваться кости…» – это было глубокое убеждение фюрера. – Евреи, цыгане – не люди. Это тупиковая ветвь на древе…это мусор Человечества. А мусор – подлежит уничтожению через огонь, что бы ни оставалось заразных бацилл и сифилитических гумм. Сифилис – это чисто еврейская болезнь.9 И мы обязаны очистить нашу благородную нацию от этой проказы раз и навсегда! Славяне – « недочеловеки» – это грязное отродье тоже обречено быть в услужении высшей расы – чистокровных арийцев и работать в поте своего лица на процветание Великой Германии!»

Как член НСДАП с 36-го года, Шнитке знал: во главу угла нацисты ставили, отнюдь, не классовую, а расовую борьбу. Именно на этой почве, которую, как не парадоксально! – ревниво удобрял теми же идеями о « расовом превосходстве» другой, якобы « избранный Богом народ» – еврейский, – и возрос государственный антисемитизм Третьего Рейха и политика жестокого геноцида, решительно и последовательно проводимая Гитлером и другими нацистскими фюрерами. В общее русло этой огненной фашистской стремнины с готовностью влился и бытовой антисемитизм Германии, свойственный простому, угнетённому люду в любой стране…Но не только в силу его темноты и озлобленности на чужаков, заполнивших страну, обманом и подкупом захвативших все лучшие прибыльные места, а более из-за их беспредельной наглости, надменности, махрового цинизма и презрения к коренному населению.

…Мимо проносились, плавно скользили, покачиваясь на рессорах легковые машины, поливая светом чёрное покрытие шоссе, ровные, словно по линейке постриженные, придорожные щётки кустов и стволы деревьев. В салонах дорогих лимузинов, он видел каких-то светских дам в длинных, по локоть, перчатках, в бриллиантах, то ли настоящих, толи искусственных, ослепительно сверкавших. На радостных лицах счастливые улыбки…рядом с ними находились разновозрастные кавалеры в идеальных фраках, смокингах, военных мундирах с аксельбантами, с эмблемами немецких полков и дивизий, усыпанные железными крестами за удачно проделанный бескровный « аншлюс» – присоединение Австрии.

…Всё это скоростное движение отражалось в автомобильных стёклах, зеркалах, в зрачках Германа, двоилось, накрывалось – проходило одно сквозь другое, уносилось прочь, а дышащий динамик продолжал сотрясать салон « опеля» воинственными призывами – восклицаниями главного гауляйтора Берлина, и Шнитке слушал его вместе с шумным « морским прибоем» – фанатично ревущих, ликующих народных масс, и медленно погружался в сладостную фантасмагорию. Он понимал, что слышит небывалые, посему ещё не напечатанные, а лишь страстно изречённые тирады нового вероучения, коему теперь неукоснительно следовали миллионы немцев и стальная машина Вермахта. Ему, Герману Шнитке из провинциального Пфальца, как и миллионам других сограждан, не дано было до конца постичь глубинный смысл и разглядеть бездонную багровую тьму нового учения, а лишь молча внимать и строго исполнять, как подобает дисциплинированному во всём, педантичному немецкому офицеру СС.

Одно было ясно, без гадалок – медиумов и объявлений, – близятся страшные дни суровых испытаний, жуткие побоища и пожары, сотни тысяч, миллионы, быть может десятки миллионов смертей, но всё для того, что бы искоренить мировое Зло и завевать величие арийской сверх Державы, вопреки всем и всему возрождённой, как легендарная птица Феникс, из пламени; очищенной от жидовствующей саранчи и другой мрази, которая, как ржавь, прикипела к благородной стали их германских мечей.

…Так думая-рассуждая, Герман непроизвольно вновь упёрся в курчавый затылок водителя « опеля» и подвёл итог. « Всё верно…Фюрер не любит тех легионеров Рейха, у которых дряблые ляжки и сердца. Им нет места в рядах СС…И прав Отто, чертовски прав, белокурая бестия! Что мы всё церемонимся с этими смуглорожими выродками, место которых в каменоломнях или печах крематориев? Видит Бог, нам ариям, и впрямь уже пора привыкать чувствовать себя властелинами мира. Дьявол! Отто опять обскакал меня и здесь. Но клянусь священным мечом Роланда, скачек больше не будет! Кстати. Где он застрял? Donnerwetter!

– Что, приуныл, дружище? – Отто, в очередной раз сливший избыток выпитого пива, без сил плюхнулся рядом с Германом и рассмеялся.

– С облегчением. Где вас черти носили, барон? Роды принимал, что ли?

– Ха-а! Веришь, сам поражаюсь, и откуда сто-олько берётся? Ну, едем, родное сердце? Юбки нас заждались, будь я проклят…Эй, словак, или кто ты там…дави на газ, тут рядом. Это тебе за беспокойство, – Отто бросил на первое сиденье крупную купюру.

– Но, но!…– поперхнулся Зуппе, не веря своим глазам. – Здесь очень много… – у него вновь запульсировали виски.

– Ты чем-то опять не доволен, говнюк? Я ещё в уме, не слепой, знаю и вижу, что и кому даю. Усвоил?

– Точно так, гер офицер! – выпалил Зуппе, чувствуя, как по позвоночнику опять прокатилась предательская дрожь. – Данке шеен! Данке шеен! Да не оскудеет рука дающего. – Он аккуратно тронул машину.

– Вот, вот, – удовлетворённо кивнул Шнитке. – Правильно понимаешь… « Да не оскудеет рука дающего…» Это и имел в виду группенфюрер СС. Гляди-ка, Отто, а твои методы и впрямь комильфо. Надо будет взять на вооружение. Ха-ха-а…

* * *

Багровый цвет неба перешёл в пурпурный, лиловый, на Лейпцингерштрассе, где выросло гранитное громадьё министерства авиации Геринга, на знаменитой Принц-Альбрехтштрассе 8, где расположилось гестапо и весь штат рейхсфюрера СС Гиммлера, словно горстями разбросанные драгоценные камни, замерцали первые огни. Мощные административные корпуса новостроек с востока казались застывшими каменными волнами, огромными массивами темноты, а западная плоскость гранита горела зловещим багрянцем.

И над всей столицей с её четырьмя миллионами отдельных жизней и судеб возвышалась циклопическая громада Рейхстага, крепко стоявшего на Королевской площади. Это было мощное, обширное и одновременно величественное строение из тёмного камня с торжественной колоннадой, портиками и порталами, со стилизованными готическими элементами, с огромным стеклянным куполом над которым, с приходом фашистов, отныне грозно развивался огромный штандарт нацистской Германии.

Многие окна задрапированы тяжёлыми портьерами или белопенными каскадами шёлка, но некоторые, на верхних этажах, избежали участи остальных, и теперь разноцветные стёкла витражей горели опалово-голубым, гранатово-красным, багровым, фиолетовым в алом свете заходящего солнца.

В темнеющей сирени воздуха ощутимей появилась стылая зябкость. Ветер шипел и шептал в каменных зубцах стен, словно узник застенка, говоривший сквозь выбитые зубы.

И многим берлинцам в столице в этот час, снизу вдруг показалось на сверхъестественное ледяное мгновение, что они слышат собственные имена…Что кто-то зовёт их из-за опускающейся завесы ночи.