Читать книгу Фатум. Том первый. Паруса судьбы - Андрей Воронов-Оренбургский - Страница 17

До дому они дотряслись уже глубокой теменью. Во дворе Андрей спрыгнул с коня, под ногами зачавкала грязь. Бросив отсыревший повод Палычу, он крадучись скользнул к воротам и застыл, прислушиваясь.

Дождь неожиданно выплакался, и по горизонту мутной, пепельной грядой ползли низкие брюхатые облака. Окрест было тихо: ветка не шелохнется. Небо ненадолго рассветлилось, и Андрей Сергеевич на мгновение углядел размытое белое пятно кафедрального собора. Где-то далече, за воскресной школой, с тоски брехнула собака.

Денщик по-петушиному вытянул шею и изумленно глазел на барина.

− Вашбродь?..

− Тс-с! Тихо ты, дурак! − погрозил ему кулаком капитан. Палыч, не взяв в толк, в чем дело, понимающе кивнул и замер изваянием в скрипучем седле.

Капитан, приклеившись к заборной щели, всматривался в залитую дроглым лунным светом пустынную улицу.

− Тьфу, черт,− шепотом ругнулся он наконец.− Темнотища, хоть глаз коли.

− Как тамось, вашбродь? − послышалось за спиной нервозное шиканье Палыча.

− Да как будто покойно все… Ты вот что, поставь лошадей и глянь, заперты ли окна на болты, да ворота на засовы не забудь закрыть непременно. И смотри мне!.. Чтоб не авосьничал! − уже с крыльца распорядился Андрей и, не раздеваясь, прошагал в горницу. Там скинул на сундук опостылевший, мокрый до нитки плащ, забросил на книжный шкап треуголку, достал пакет и тронутый влагой свернутый листок. Разложив все перед собой на столе, крытом желто-бахромчатой скатертью, капитан устроился на стуле, с наслаждением вытянул гудевшие от долгой езды ноги и при двух свечах зашуршал бумагой.

− Святый Боже! − вырвалось из его груди.

Пальцы, державшие письмо, дрогнули. Оно было адресовано ему и писано кровью друга.

* * *

Милый брат, Преображенский!

Я умираю. Рана гнусная − в живот. Надеяться не на что… Жить, по всему, мне суждено не более четверти часа.

Не ведаю, сдюжит ли Волокитин, казак, оставшийся из моего сопровождения, достичь Охотска и сыскать тебя. Однако выхода у меня иного нет… Человек он верный, но тоже колот в сшибке, в кою мы влипли, к счастью, не так гибло…

По сему уведомляю: ты, Andre,− единственный в Охотске, кому я могу доверить секретное поручение важности государственной. Уверен, ты выкажешь истое радение и выполнишь его!

Пакет, коий ты держишь в руках, подписан собственной его величе-ства рукой. Оный для Отечества нашего бесценен. Доставь его незамедлительно правителю форта Росс господину Кускову. Ежели сие станется невозможным − документ изничтожь, но врагу не выдай!

Под свое начало возьмешь фрегат капитана Черкасова… дотоле ознакомив его с эпистолой сей. Ему уже срок прибыть с островов Японских в Охотск. Корабль тебя ожидает отменный, имя сего красавца «Северный Орел». Я должен был идти на нем в Новый Свет, ай ухожу на тот.

На сем прощаюсь… кровью исхожусь… Умирать не хочется, но на судьбу не гневлюсь. Видно, так было угодно Господу… Отстрелялся я, брат. Черкни маменьке моей и сообщи о приключившемся злодействе графу Румянцеву в Петербург. Искренне твой Алешка Осоргин.

P.S. Заклинаю тебя… Будь зорок! Смерть рядом… Бойся Ноздрю… Они погубили меня, Andre…»

* * *

На этом письмо обрывалось. Капитан еще и еще раз перечитал его: рванул ворот кафтана, как в удушье, рухнул на колени. Кровавые запекшиеся строки черной вязью отражались в его расширенных блестящих зрачках.

«Господи, Алешка… не верю! Как же это? За что?» −вопросы, как вопли, терзали душу Преображенского. Он не хотел, он не мог согласиться, что Осоргина − цветущего и красивого баловня судьбы − уже нет в живых и никогда, никогда уже не будет. Этого весельчака и отпетого дуэлянта, которого он любил и жаловал как брата. По-следний раз виделись они три года назад в Петербурге у графа Толстого.

«Да, да, сие случилось на святки»,− ворошил память Андрей, потрясенно складывая письмо. Тогда они, бывшие выпускники морского кадетского корпуса, собрались мальчишником и кутили трое суток кряду: варили пунш, сунув в серебряное ведро кадетского братства офицерские шпаги; вспоминали строгих учителей, отчаянные «штуки»; хвастали амурными похождениями; клялись пылко в вечной дружбе; пили до «тети Воти», то бишь до мертвецкой одури; бегали потом по парку босые, в одних рубахах, вдогонки по снегу; вели раззадушевные беседы; спорили, вспыхивали, что порох,− словом, радовались жизни, как способна радоваться сильная, уверенная в себе кипучая молодость.

Ныне все это было убито, перепачкано кровью и по-звериному брошено где-то в чаще.

Зловещее предчувствие чего-то ужасного штыком прон-зило Андрея Сергеевича. Он огляделся. Аршинные стены затихающего дома, на которых тускло мерцало развешанное оружие, давили его. Внезапно Преображенский ощутил в самом воздухе густое устойчивое присутствие смерти, о чем предостерегал его истекающий кровью Алексей. В какой-то момент капитан почувствовал, что не в силах более выносить этой безумной утраты.

Живым − живое: Андрей медленно встал из-за стола, прикрыл двери в горницу и шагнул к резному из красного дерева шкапу. Подцепил из него четырехгранный штоф и три из толстого синего стекла морских стакана. Водка пахуче булькнула… Преображенский кликнул денщика. Вскоре из передней клетушки, где бережничало нехитрое хозяйство Палыча, заслышалось спешное чаканье каблуков, и в дверях с огарком свечи появилась сутулая фигура старика.

− Чаво изволите-с? Ась? − Палыч лукаво усмехнулся.

От капитана не ускользнул мелькнувший бес в глазах слуги − на столе красноречиво боярился штоф анисовки.

− Подойди, дело есть,− Андрей указал денщику на стул.

− Благодарствую, батюшка. Сие отрадно, а почин каков? − забубнил по-стариковски Палыч, поправляя усы напротив штофа.− А я, дурень, вот самовар раздухорил, прикидывал чайком вас с пряником баловать да на покой отчаливать. Ну и пересобачились нынче! А дожж, проклятущий, опять так и сыпет! Небось увихались, вашескобродие?

− Что есть, то есть,− Преображенский сыграл желваками − накрыл третий стакан ноздрястым ломтем каравая, сдобренным щедрой щепотью соли.

− Господи Святы! По кому поминки, Андрей Сергеич? − денщик неуютно ёрзнул на стуле.

− Алешка погиб.

− Ой, матушка небесная! Ляксей Михайлович ангелонравный… Никак он?

− Он.

− Горе-то како, Господи Иисусе Христе! − старик закрестился всхлип, затем уронил руки, замотал седой головой.

− Будет, Палыч, багроветь сердцем. Плоти не поможешь, а душа уже на небесах ответ держит. Помянем давай.

Дзинькнули стаканцы − водка сморщила лицо, но Анд-рея не согрела. Капитан плеснул еще.

− Давай, старина. И знаешь, за то, чтобы Николай Чудотворец не покидал нас.

− Оно как! − приподнял одну бровь Палыч.− Никак срок приспел? Опять в окиян шлепаем?

− Идем.

− Вот-ить она, жизня-то, какб: кровушка льется, а бабы рожают. Значит, за Николушку Чудотворца? Эка…

Одним духом они oсушили содержимое. На сей раз пробрало. Анисовка душевно обожгла внутренности приятным теплом, разбежалась до самых кончиков.

− Вашбродь, не изволите семушки али рыжиков соленых на закуску? Ужо я в погреб-то мигом слетаю…

− Не суетись. Слушай со вниманием, да на ус мотай. Завтра поутру сходишь до пристани. Корабль прийти дол-жен. Зовется «Северным Орлом». Ежели такой объявится, в правлении спроведаешь, где остановился господин Черкасов, капитан сего судна.

− Уяснил, батюшка. Непременно золотыми литерами в память запишу,− рачительно, до легкого пота Палыч повторил: − «Северный Орел», капитан Черкасов.

− Слушай дальше: сыщешь и передашь ему, дескать, капитан Преображенский желает видеть. Дело у меня до него, отлагательств не терпит,− задумчиво молвил Андрей Сергеевич, закрыв ладонями лицо.

− Не вздумайте беспокоиться, барин. Лиха беда начало. Со дна морского зачалю, родимого.

Последние слова слуга обронил медленно, с расстановкой, ибо заметил, что барин, погруженный в свои думы, не слышит его.

Некое время они сидели в тягостном молчании. Преображенский не обратил внимания на то, как Палыч осторожно отложил подалее его заряженный пистолет, продолжая настойчиво истреблять у своей трубки всякие признаки жизни.

− Что с вами, батюшка Андрей Сергеевич? − с дрожью в голосе позаботился денщик, тихонько дотрагиваясь до его плеча: − Уж не приключилась ли с вами какб немочь?

Капитан будто ото сна оторвался, поднял покрасневшие глаза.

− Двери с окнами проверил? − в голосе его слышалось напряжение.

− Как велели-с, отец родной. Да что за напасть, Иисусе Христе?

− Палыч,− едва слышно сказал Андрей.− Тебе не показалось: ровно кто обочиной рысил следом за нами со Змеиного Гнезда? И все балками да оврагами, чтоб не приметили мы… А как в крепость въехали, будто отстал.

− Господь с вами, барин. Накличете беду… Ворон, по-диж-то, пролетал, аль рысь баловала… А и вовсе с устали почудилось часом вам,− белый, как парусина, пролепетал старик.− Не привыкши вы к земле, вашбродь. В море вам пора, сокол. Другим ветром дышать.

− И то верно,− натянуто улыбнувшись, ответствовал капитан.− Ну ступай, Палыч. Один остаться хочу.

Денщик прерывисто вздохнул, глянул внимчиво и, осторожно ступая, словно боясь расплескать что-то, вышел из горницы. По лику хозяина он понял, что там, в срубе, на Змеином Гнезде, случилось нечто особливо важное, что в силах было круто изменить их жизнь, но что именно − раскусить не мог, а лезть капитану в душу с расспросами не решился.