Читать книгу Сумасшествие, коронавирус и прочие сомнительные прелести путешествий. Сборник рассказов - Андрей Юрьев - Страница 11

Петр Иванович Плещёв обладал богатой фантазией. Он обожал долгие прогулки, когда ничто не мешало мечтать о вещах непрактичных и даже вредных. Выходил после работы на бульвар по дороге домой и гулял, заложив руки за спину, с одного конца на другой. И обратно. Любил не торопясь нагуливать аппетит, дома никто не ждал. Мама умерла через четыре года после того, как он начал работать, а Лиза ушла три года назад.

– Я никогда не любила тебя, Петя, – сказала она напоследок, – Ты был хорошим другом, а я спутала это с любовью.

Больше с женщинами он не связывался. Жил один в своей хрущовке с крошечной кухонькой и с узбекскими коврами, оставшимися от мамы, на стенах. Ему нравились бумажные обои с выцветшими желтыми цветами, которые он помнил с детства и местами облупленная белорусская стенка, забитая дешевым хрусталем и любимыми книгами. Иногда он вынимал томик Чехова или Золя, нюхал, перелистывал и ставил обратно. Читать он перестал в студенчестве и теперь пищей для ума ему дважды в месяц служил Московский бухгалтер. А ведь было время, когда он менял библиотеки, прочитав, все, что там было. Состоял почетным членом Клуба юных книголюбов и писал школьные сочинения, которые входили потом в методические пособия для учителей литературы. И друзья тогда водились и даже враги. Про таких и говорят – подает надежды.

Почему он бросил институт? Разочаровался в будущей профессии? Не хотел тратить время на учебу и стремился поскорее жить? Он не мог вспомнить. Все сливалось в мутную белесую полоску, из нее вываливались, как кусочки фруктов из йогурта, то, что дорого – залпом прочитанные «Три мушкетера», когда ему не исполнилось и десяти, опьянение первой сигаретой в седьмом классе, месячный круиз по Волге с мамой после первого курса, скорая женитьба… Не так уж и много для сорока восьми лет. Было и другое, но вспоминать об этом не хотелось. Он заблокировал неудобные воспоминания, и они скоро забылись.

Петр Иванович работал бухгалтером на заводе точной измерительной техники почти девятнадцать лет. Этот факт налагал на него определенные обязанности. Он должен казаться сухим и скучным. Так и было. На работе он был незаметен и незаменим. На людях держал марку и лишь наедине с собой мог расслабиться и предаться любимому занятию. Пофантазировать.

Он представлял себя путешественником во времени, переместившимся в современную Москву из восьмидесятых. Ему нравилось сравнивать эти два близких, но таких разных времени. И в обоих, что немаловажно, он лично пожил.

Вот и сегодня он вышел из конторы и удивился безумно красивым автомобилям, припаркованным яркими рядами, словно игрушки на полочке в шкафу его детства. Вечернее солнце лениво катало блики на блестящих боках. Игра началась.

– Ух ты! – подумал он, – Сколько иномарок! И ни одного Москвича, и Жигулей не видать… Неужели отечественный автопром у них тут загнулся? А нет, вон одна Жулька стоит. Кажется, пятерка… Новая, только грязная и какая-то бесцветная. Господи, я ведь когда-то мечтал о такой! Ужас!

Он прошел мимо двух белых Тойот, замедлил шаг у черного Мерседеса и совсем остановился возле роскошного ярко красного БМВ, любуясь ломаной футуристической формой. Заглянул внутрь. За тонированными стеклами, что само по себе интриговало, как в космическом корабле. Точно, изысканно и дьявольски красиво. Поцокал языком. Скрипнул пальцем по горячему металлу и легонько пнул колесо, как всегда делал отец перед поездкой. Под капотом еле слышно щелкнуло, и неожиданно громко завопила, заквакала сирена.

Караул! Петр Иванович в ужасе отшатнулся. Обернулся по-воровски быстро на окна конторы, и поспешил прочь, втянув голову в серый плащ и прижимая портфель к груди. Сердце стучало, как изношенная шаровая опора в отцовской ласточке. Игра между тем продолжалась.

Площадь у метро его просто раздавила. Обилием информации, безумными сочетаниями цветов и запахов. Как же все изменилось за двадцать лет! Отовсюду вопила иностранщина: – Sale, Макдоналдс, доллары, шоу, хот-доги!

– Они нас все-таки победили? – подумал Петр Иванович. Даже растерялся.

Над входом в метро висел огромный телевизор, как табло на стадионе, а в нем мельтешили кадры, будто из сна шизофреника. Практически голые девицы выли про какой-то клуб, полилось рекой пиво, мелькнула непонятная еда, снова девицы затрясли накаченными ляжками… Здоровенный мужик в наушниках сильно толкнул его в плечо, словно наказывая за нерасторопность, и он отскочил в сторону. К стене, у которой молодая совсем бомжиха делила беляш с таким же бомжеватым рыжим псом. Бомжиха сидела на картонке, поджав по-турецки ноги в сильно поношенных кедах, и не обращала на суету вокруг никакого внимания. Словно кроме нее и пса никого не существовало. Она что-то говорила ему ласково и все пихала под нос надкушенный беляш, а пес морщился и отводил морду в сторону. Снова и снова. Бомжиха смеялась, откусывала от беляша и опять протягивала псу. Тот косился виновато на Петра Ивановича и вилял тугим хвостом по асфальту, раскидывая окурки и сгоревшие спички. Сытый, наверное. Больше всего Петра Ивановича поразило в девице то, что волосы ее выглядели, как палки. Давно не мытые и свалявшиеся, они торчали в разные стороны. У нее был проколот нос, и под ним болталось иссиня черное кольцо. Как у папуаса из журнала «Вокруг света». Девица подняла взгляд, и он поспешно отвернулся. Один глаз у нее был желтый, кошачий, другой черный с белым зрачком. И в довершении всего у нее отсутствовали брови.

– Но так не бывает! – в ужасе подумал он, и боком, как краб, отошел от странной парочки подальше, – Проказа у нее, что ли?

Петр Иванович заметался на пятачке у входа в метро. Везде он мешал. Примостился в углу возле газетного развала и перевел дух. Ну и суета тут у них! Людей стало намного больше. И как же ярко они теперь одеваются! В его годы ходили в одинаково немарких, сереньких робах, а нынче гляньте на них – кто в чем! И ни одной девушки в юбке. Все затянулись в джинсу. Аппетитно, ничего не скажешь. Все угадывается, где надо выпячивается. Но что это? Он не поверил собственным глазам. У девушки возле сигаретной палатки над джинсами виднелись розовой полосой трусики! Бесстыдно, ажурно, напоказ…

– Это оттого что джинсы так низко на бедрах сидят? – не понял Петр Иванович, – И у этой, и у той, и вот еще… А у этой в темных очках на пол лица и того хлеще – в пупке кольцо!

У Петра Ивановича даже голова закружилась от такого хулиганства. Он поплелся к вестибюлю, шаря по карманам в поисках карточки: – Скорее нырнуть в метро, там отдышусь! В метро, слава богу, практически ничего не изменилось. Те же бодливые турникеты, только вместо жетонов – карточки из картона. Та же желтоватая известка на стенах и потолке, неистребимый запах машинного масла и матрешкоподобные скучающие дежурные в смешных шапках-пирожках. Еще он заметил, спускаясь вниз, что резиновый поручень все так же, как и в восьмидесятые бежит быстрее, чем лента эскалатора. Это окончательно его успокоило, и он забыл про игру в путешествие во времени. На станции Китай-город он сделал пересадку и поток утомленных пассажиров понес его от душного вагона к выходу.

Он встал на эскалатор тремя шагами ниже крупной пожилой женщины с тележкой и, задрав голову, вгляделся в ниточку спускающихся людей. Загадал: – Если встретится негр, квартальный отчет сдам легко. Как выяснилось через минуту, негров в Москве не хватало. Особенно в его районе. И квартальный отчет затрещал по швам. Даже не начатый, он уже в голове представлялся чем-то непропеченным и безнадежным. А мысль неслась дальше: – А если бы я сам был негром? Шел бы сейчас по улице, гибко размахивая длинными руками, улыбался бы белозубо проходящим мимо девушкам. Небезуспешно. Звали бы меня Карим, и в заднем кармане тесных джинсов лежал бы блокнот с номерами телефонов красивых русских девушек. Наташя, Галына, Татанья. Он пожевал русские имена на иностранный лад со смаком, словно леденец во рту покатал, и улыбнулся оттого, как глупо они звучат. Вспомнил Лизу и передумал быть неотразимым и желанным: – Да на черта мне сдались эти бабы! Морока одна. Особенно с современными.

Воображение послушно и живо нарисовало ему картинку. Он прогуливается неспешно в обнимку с девицей в джинсах с низкой талией и с проколотым пупком. На ней накинута белая лакированная куртка из кож зама. Коротенькая, со всякими молниями и побрякушками золотистыми. Под ней блузка с глубоким вырезом. А там есть на что поглядеть! Лицо ее упорно не рисовалось, и Петр Иванович сосредоточился на других деталях. Девица буквально на нем повисла. Чавкает жвачкой весело и мотает из стороны в сторону маленькой аппетитной попкой. А он улыбается, как идиот, называет девицу Заей и все пытается засунуть правой рукой обратно в джинсы эти ее ажурные розовые трусики. Безуспешно. Левой рукой он, тем временем, мотает туда-сюда старым кожаным портфелем с квартальным отчетом. Который, если кто забыл – ждет тяжелая судьба и полное забвение. У девицы в руке с длинными накладными ногтями мобильник, который с искажениями выплевывает в окружающую гармонию песенку. На удивление тупую. За странной парочкой далеко тянется шлейф приторных до оскомины духов.

– Здравствуйте, Антонина Павловна, – кивает он соседке, прогуливающей собачку, – А мы вот с Заей из театра идем.

– Добренького вечера, Петр Иванович, – мило улыбается соседка, – И Вам того же, Зая…

– Бред! – он встряхнул плечами, словно сбрасывая глупый образ на землю, и толкнул стеклянную дверь.

На улице посвежело. Солнце висело над крышами, словно оранжевая пуговица на разболтанной ниточке. Но невидимая нить потихоньку ослабевала под напором прохладного ветерка, и солнце опускалось все ниже, и вот оно стукнулось о крыши домов, рассыпая по городу брызги теплых бликов. Пахло завтрашним ненастьем. Люди спешили по домам, стараясь нагнать собственные длинные тени, а Петр Иванович загрустил. Неплохой, в общем-то, день катился к закату, и его стало жаль. Петр Иванович задумался. Вот сейчас он зайдет в универсам. Купит двести грамм салата мимоза и что-нибудь еще, на что упадет взгляд. Придет домой, пофыркает в ванной и переоденется в старые домашние джинсы и широкую линялую футболку. Поужинает перед телевизором. Пощелкает каналами. Станет зевать и уснет тут же на диване, кое-как разложив постель. Едва перед глазами поплывут первые размытые кадры сна, день умрет и наступит новый. Какой он будет – неизвестно. Это еще посмотреть надо. Попробовать на зуб. А этот день ему даже очень нравится. Двадцать первое апреля. Хороший, спокойный и уютный получился день. И вот выходит, что он каждым своим движением, каждым действием – словно нож в спину всаживает уходящему дню. Убивает против собственной воли.

Петр Иванович замедлил шаг, выходя на бульвар по дороге домой.

– Не буду торопиться. Пусть день продлится дольше, – решил он.

Под ногами захрустела гранитная щебенка. Солнце грело спину и затылок, а лицо замерзло, обдуваемое ветерком.

– Если бы не седина, голова нагрелась бы еще больше, – подумал он и с удовольствием вздохнул полной грудью. В остывающем воздухе, как ошалелые носились терпкие запахи земли и новой травы.

Петр Иванович привычно пробежался взглядом по бульвару и в шести или семи скамейках впереди заметил странно напряженный женский силуэт. Женщина сидела вполоборота, прислонившись плечом к высокой спинке, и смотрела прямо на него. Он подумал, что ей должно быть неудобно сидеть в таком положении. Вот если бы она закинула на скамейку ноги, убрав под себя, как это обычно делают женщины, тогда, пожалуй, не выглядела столь напряженной. Хотя, (мысли его по обыкновению понеслись дальше, влекомые предвкушением игры), так бы ей тоже было неудобно. Ведь сиденье жесткое и она скоро бы отсидела ноги. На них отпечатался бы полосатый рисунок скамейки, а этого никакая женщина допустить не может. К тому же ей пришлось бы снять туфли, что тоже не совсем удобно в общественном месте.

Он приближался, а она смотрела на него, не меняя позы. Он пока не мог разобрать ее лица, но виделся вызов в ее взгляде. Она смотрела неподвижно, чуть откинув голову назад. В какой-то момент ему показалось, что время и вовсе застыло, как на фотокарточке. Это ему понравилось. Фото такое он с удовольствием бы разместил на рабочем столе конторского компьютера. А лучше подвесил бы в рамке над диваном дома. Бульвар, длинные тени, отбрасываемые кленами и фигуркой мужчины, который идет навстречу ожидающей его женщине. Чистая поэзия в кадре.

Когда до скамейки оставалось несколько метров и он, наконец, смог рассмотреть черты лица женщины, показалось, что он ее знает. Или знал в одной из прошлых жизней. На вид ей было около сорока, и выглядела она недурно. Светлые длинные волосы мягкими прядями спадали на плечи, чуть вздернутый носик тонкой линией делил лицо пополам. Глаза закрыты. Оказывается, она подставляла лицо лучам заходящего солнца. Наслаждалась его теплом.

До нее оставалось несколько шагов, вдох и выдох; и ему захотелось сказать ей что-нибудь, привлечь внимание, но он был в таких вопросах нерешителен, даже робок, и понял, что пройдет мимо. В лучшем случае сядет на пару скамеек дальше и будет поглядывать в ее сторону. Когда солнце скроется за старыми домами, она уйдет. Может быть, даже посмотрит на него с легким укором на прощанье. Впрочем, такое уже случалось. А значит это не фантазия, а играть в такие игры всегда больно и грустно.

Вот он поравнялся с ней и только хотел отвести взгляд, ведь неприлично так пялиться, как длинные ресницы задрожали, и она открыла глаза. Голубые, как небо этим утром. А в них пляшущими чертиками – крошечные рыжие крапины. Петр Иванович провалился в эти глаза и падал в них стремительно, а ноги двигались сами по себе, и все осталось на местах – дома, деревья, заходящее солнце, чириканье птиц; только он не знал ничего, кроме этих глаз. И не то познавал их, не то вспоминал что-то давным-давно забытое…

И тогда она сказала: – Здравствуй, Петя.

Этого Петр Иванович не ожидал. Словно статуя в музее с ним заговорила. Ну, не могут такие красивые женщины к нему обращаться! На бульваре. Первыми. Никогда.

– Она назвала меня по имени? – Он остановился, на долю секунды вынырнул из синей глубины, и мир ударил со всех сторон красками, предметами, запахами и звуками. Будто затянулся сигарой. И ни закашляться, и ни вздохнуть. Петр Иванович в изумлении перевел взгляд с ее глаз на рот, только что взорвавший мир двумя простыми словами, и обратно. И снова провалился в синеву. А в глазах у нее на самом дне – смешинки и что-то еще, от чего неловко стало, даже вспотел.

– Извините? – только и смог он выдавить.

– Ты что, не узнаешь меня? – спросила она, улыбаясь.

В ее голосе, глубоком и сильном, промелькнули знакомые интонации, и это заставило память метаться по самым потайным уголкам. Петру Ивановичу показалось на мгновение, что эта красивая женщина взволнована, хоть и прячет это искусно. А она выпрямилась, поправила волосы, и так это у нее вышло естественно и спокойно, что он еще больше стушевался. А потом заметил крохотный белый шрам в уголке ее рта. Справа. Похожий на латинскую S. Он мог поклясться, что видел такой. У человека, которого любил когда-то давно.

– Лена? – прошептали губы. Они вспомнили, а он сам еще до конца не понял.

– Ну, наконец-то, – смеясь, сказала она, – Неужели я так сильно изменилась?

– Ленка Русанова, – прошептал он, не сводя с нее глаз, и покачал головой, – Ты ли это?

– Я, Петя, я… – она погладила скамейку. Словно собаку, – Да ты садись!

Он неловко сел. Неудобно, на край, так, чтобы видеть ее всю и тут же пожалел, что не сел слева. Солнце слепило глаза.

– Что ты здесь делаешь?

– А ты, значит, все еще тут живешь… В пятом, если память мне не изменяет?

– Точно, в пятом, – ответил он и приставил ко лбу ладонь.

Он смотрел на нее и не находил прежней Ленки в этой холеной, моложавой женщине. А ведь ей тоже сорок восемь. Невероятно…

– Ты замечательно выглядишь!

– Спасибо Петя, и ты тоже. Такой… как бы сказать? – она наморщила лоб, – Солидный что ли. Я бы не узнала тебя, наверное, но мне повезло. Ты шел медленно.

– Я здесь часто гуляю по вечерам после работы.

– А знаешь, как я тебя узнала?

Он помотал головой.

– Ты по-прежнему пинаешь камешки, – она засмеялась и накрыла ладонью его руку, – Совсем, как мальчишка, которого я знала.

Рука ее была прохладной и невесомой. Запахло дорогими духами. Что-то цитрусовое с нотками кориандра. Лена легонько сжала его руку, и у Петра Ивановича перехватило дыхание. Ему хотелось доказать, что он не изменился. Он все тот же фантазер и веселый парень. Петька по прозвищу Лещ. Он распрямил плечи и разогнул спину. Насколько мог.

– Ну, как ты? – спросила она тихо.

– Я? – зачем-то переспросил он, – Я в порядке. Живу, работаю… – он махнул рукой, – Так – суета… Ты как? Рассказывай!

– Я, Петя, теперь совсем другая, – сказала Лена и убрала руку. Достала из сумочки элегантный мобильник, посмотрела на экран как будто немного удивленно, и кинула обратно, – Слушай, ты один живешь?

– Да, – ответил он, – Но…

– Я почему-то всегда думала, что ты будешь один, – сказала она и легонько коснулась пальцами его локтя, – Ты не обижайся.

– Мы с женой разошлись три года назад, – сказал Петр Иванович. Ее слова задели.

– Мне жаль…

– Не страшно, – он улыбнулся, – Ты знаешь, я даже рад, что один теперь. Сам себе хозяин. Так сказать, король своего маленького государства. Делаю, что пожелаю. Иду, куда хочу.

– Я тебя понимаю, – Лена запахнула полы легкого фисташкового плаща, – Прохладно стало…

Петр Иванович с недоумением посмотрел на небо. Солнце оказывается уже село за хребет домов, а он и не заметил. Воздух стал густым, коричневым и прохладным. В домах зажигались огни. Город затихал.

Все, как тогда, в юности.

– А помнишь, мы с тобой здесь целовались? – вдруг спросил Петр Иванович. Он начал вспоминать то, о чем давно забыл. Обрадовался этому, как собака первому снегу, – Помнишь?

– Пойдем к тебе, Петя, – сказала Лена, – Выпьем за встречу старых друзей.

Она встала со скамейки и протянула ему руку: – Идем?

– Да, – засуетился он, – У меня и водка есть дома…

– Универсам ваш еще работает?

– А что с ним будет? Он у нас теперь круглосуточный.

– Удобно, – сказала Лена и взяла Петра Ивановича под руку, – Зайдем за шампанским. Там же можно купить приличное шампанское?

– Конечно…

Они пошли по бульвару. Она слева, держась за его руку и чуть наклонившись к нему, что-то говорила о гениальной книге малоизвестного автора с незапоминаемой фамилией. Он шел ровно, словно только что наутюженные штаны и казалось, он теперь немного выше ростом. Каблуки Лены вязли в гранитной щебенке, она смеялась и тащила его прочь с бульвара на асфальт тротуара через дорогу. Ему стало неловко.

Ему было неловко и в универсаме, когда она расплачивалась за неприлично дорогое шампанское и горку деликатесов, мимо которых он и по праздникам проходил, не задерживаясь и стараясь не вдыхать аромат. Он попытался достать бумажник на кассе, но Лена посмотрела строго и оттерла плечиком в сторону: – Складывай в пакет давай.

Всю дорогу до дома Лена шутила и называла его Таранькой.

– А вот какой этаж, убей – не помню, – сказала она в подъезде, – Донесешь?

Петр Иванович на секунду замешкался, и потянул руки к ее талии.

– Шучу я, Таранька! – крикнула она и побежала по лестнице вверх. Как девчонка совсем.

– Третий, – крикнул Петр Иванович ей вслед, – Пятьдесят пятая квартира!

Он догнал ее на втором этаже. Здесь уже полгода не горела лампочка. Развернул к себе и взял за руки. В темноте ее лица не разобрать, но ему не нужны были ни лампы, ни солнце, чтобы видеть все. Он вспомнил эту ее улыбку. Он теперь вспомнил все.

– Ленка… – выдохнул он.

– Не надо, Петя, – тихо сказала она и легонько толкнула в грудь.

Он сделал шаг назад и отпустил ее руки. Ему снова стало неловко.

А она тихо засмеялась и пошла наверх.

Дверь заскрипела, пропуская их в темное тепло.

Она со смехом ввалилась в квартиру, он сзади протянул руку, и привычным движением зажег свет.

– Ух ты, как тут у тебя! – сказала Лена.

– Как?

– Не знаю… Словно в прошлое попала.

Она пробежалась взглядом по обоям под кирпичную стену. Тронула медные завитки светильника и потрепала тонкими чуткими пальцами загривок фарфоровой собачки на телефонном столике. На кончиках пальцев осталась пыль. Стряхнула, как брызгают водой, и подняла на Петра Ивановича задумчивый взгляд. И тут же рассмеялась легко: – Расслабься, Плещев! Мне у тебя нравится. Ты проходи, а мне позвонить надо кое-кому. Ну и руки помыть…

И вытолкнула из прихожей. Даже не дала помочь снять плащ.

Он прошел в гостиную, встал посредине, под люстрой и посмотрел на свое жилище. Слева направо, не пропуская ни одной детали. Глазами Лены. Все, что вчера еще так нравилось своим привычным удобством и простотой, выглядело жалко и запущено.

– Пора делать ремонт, – подумал Петр Иванович, – Вынести все к чертовой матери и купить новую мебель…

Он вздохнул и занялся наведением лоска. Для начала убрал следы холостяцкой жизни. Носки под диван, журналы в шкаф, мусор, объедки вчерашние хоть бы и в этот пакет – завтра разберусь. Подтянул поближе к дивану массивный журнальный столик. Водрузил в центр шампанское и закуску. Два бокала и приборы. Прислушался. Слов было не разобрать, но судя по интонации, Лена с кем-то ругалась. До него доносились отдельные слова: – Какого… битый час… а теперь ты… Он покраснел. Схватил пульт с дивана и включил телевизор.

– Ого! У тебя уже все готово, – сказала Лена с порога. Она прошлась по комнате, тронула корешки книг и села на диван, – Ну, Петя, открывай!

Петр Иванович мастерски открыл шампанское. Без хлопка.

– За встречу!

– Ура!

Пузырьки зашипели в носу. Петр Иванович мотнул головой, засмеялся и допил до дна: – Принести бы водки, да неудобно, – подумал он, – Невесть, что подумает…

Он наполнил бокалы.

– Петя, а ты помнишь Надю? – спросила Лена.

– Мою соседку?

– Да, – сказала Лена и пригубила шампанское.

Конечно, он ее помнил. Вернее, только что вспомнил. Как и многое в этот вечер. Надя Михайлова. Ленкина школьная подружка, она и принесла тогда ту записку от нее. Через полгода, как он бросил институт. Он тогда уже работал. И все еще с ума сходил от горечи и разочарования. Хотелось сломать, разбить все. Казалось, что весь мир его предал. А тут эта записка от нее. Смешная, трогательная. Но было слишком поздно. А Надя? Они продали квартиру в начале девяностых и переехали на окраину. Вроде бы в Митино.

– Ну, и как она?

– Надя умерла в прошлом году, – сказала Лена.

– Как умерла?

– Обычно, Петя. От рака.

Он не знал, что сказать. Они помолчали. Лена ковыряла вилкой икру, он смотрел на нее. Страшно хотелось есть, но как-то неудобно было.

– Ты так и не сказала, как ты… Что здесь делаешь? Как живешь? – спросил Петр Иванович.

– Я, Петя теперь совсем другая. Не такая, какой ты знал меня.

– Ты… чудесная!

– Ты не можешь знать – Лена бросила вилку на стол, – Я ведь тоже себя сломала. Мечтала о любви, о счастье. Какой же дурой я была, Петя! Наивной милой дурочкой. А теперь уж поздно. Я теперь плохая…

– Лена! – он протянул руку. Хотел погладить по плечу, но она отшатнулась и встала с дивана.

– Ты даже представить не можешь…

Она подошла к окну и ткнулась лбом в стекло. Во дворе стало совсем темно, и только сбоку возле помойки голубым тусклым светом обкрадывал ночь одинокий фонарь. Кругом машины, натыканные, как попало. Ни души.

Лена достала телефон и набрала номер.

– Приезжай, – только и сказала. Этим своим сильным грудным голосом.

Вернулась, села на краешек дивана и улыбнулась.

– Вот и все, Петя. Пора.

– Жаль, – сказал он.

Она усмехнулась, допила шампанское и засобиралась.

– Не провожай меня.

Он подал ей плащ и открыл дверь.

– Прощай, – она тронула губами его щеку.

– Пока.

Он закрыл дверь. Постоял минуту, держась за дверную ручку, выключил свет и вернулся в комнату.

За окном глухо хлопнула дверь, басовито заурчал мотор и зашуршали шины. Все тише и тише, пока не смолкли совсем.

– Уехала, – прошептал он.

Наутро страшно болела голова. Петр Иванович опаздывал на работу, что случалось с ним не часто. Москва скрылась в пелене дождя, вымывая скопившиеся за зиму мусор и грязь. Ветер колол пригоршнями сбоку, и зонтик был почти бесполезен. Петр Иванович подбежал к пешеходному переходу и выглянул из-под зонта. Проехавший серый седан окатил ботинки мутной волной. Он чертыхнулся и побежал через дорогу. Странно – ни одной машины ни туда, ни оттуда. И мысль в голове молнией. Машина-невидимка! Одна из самых любимых и частых фантазий. Переходишь пустую дорогу и представляешь себе машину-невидимку, которая несется прямо на тебя. Ты ее не видишь и не чувствуешь опасности, а она уже скрежещет тормозами и разворачивается в заносе. А потом – бац! И ты в лепешку.

Он почти добрался на ту сторону, когда фантазия ожила. Кинул взгляд вправо и будто услышал визг тормозов сквозь шум воды. А на кипящем от дождя асфальте – исчезающий пенный след. Он выронил зонтик и закрыл лицо руками. Удар! Воздух стал в горле комом, ни туда, ни сюда, тело пронзила страшная боль. В спине слева. Он сделал два вихляющих шага и упал боком на обочине в бурлящий поток воды.

– Мужчине плохо!

Петр Иванович ощутил чьи-то руки на теле.

– Вызовите скорую!

Его куда-то несли, а потом дождь перестал бить в лицо. Он почувствовал под спиной скамейку.

– Как вы, мужчина?

– Да не трогайте вы его! Не видите, у него удар…

Голоса доносились тихо, словно через слой ваты. Болела вся левая сторона тела, и мучительно хотелось пить.

– Неужели это конец? – подумал Петр Иванович.

В глазах проносились звезды, вспыхивали и гасли. Шум в ушах стих, и он с облегчением понял, что все это была игра. Одна большая фантазия. Предательство Лены, собственное тупое упрямство и девятнадцать лет в бухгалтерии. Странная несчастливая женитьба. Чужая жизнь, которую он переживал, корчась от брезгливости и отвращения. Все – фантазия.

Его наполнила радость. Она вытеснила боль, и Петр Иванович впервые за многие годы захотел жить. Откуда-то издалека донесся вой сирены, и он снова почувствовал на себе руки. Открыл глаза и увидел людей, похожих на ангелов. Контуры их были смазаны.

– Ничего… – подумал он, проваливаясь в темноту.

Перед тем, как Петр Иванович закрыл глаза, он заметил на лице одного из ангелов маленький белый шрам в виде латинской S.