Читать книгу Кровь Рюрика - Андрей Земляной - Страница 4

Газета «Московские новости». 5 червена 7358 года. Новости кратко

Публичная порка купца Никандрова, поставившего негодные шестерни для подъёмников Московского императорского университета, состоится в полдень шестицы на наказной площади.

* * *

Выпускные экзамены Безбородовского училища Тайной канцелярии прошли в Тверской губернии в присутствии великой княжны Ольги и шефа училища неведника[9] князя Бенкендорфа. Выпускники показали высокое мастерство в скрытом преодолении полосы укреплений и в прочих науках, входящих в курс обучения.

* * *

Представления скоморошьей компании «Круг» вновь вызвали пересуды в московском обществе и многочисленные обращения к городскому исправнику общественного надзора. В ходе представления скоморох Аркашка Рязанский уронил с чресел штаны, и публика могла лицезреть его заднюю часть в свете многочисленных фонарей, освещавших сцену зала купца Горшенина.

Особо чувствительные дамы тут же упали в обморок, а негодующая публика хотела идти бить скоморошью кодлу, и только вмешательство охранителей остановило расправу, обещанием подробно разобрать нарушение общественного порядка и примерно наказать виновных. Тем не менее, билеты на следующее представление раскуплены совершенно, включая галёрку и приставные кресла.

Графиня Светлова в момент смерти призванного ею упыря ужинала в весёлой компании молодых людей и выбирала тех, с кем проведёт эту ночь. Пока безусловными фаворитами были дворянин Бельский и граф Миллер. Оба высокие, статные и широкоплечие, с красивыми ухоженными лицами и буквально купавшиеся в облаке дорогих духов.

Посмертный выплеск сбросил её со стула, и, потеряв сознание, графиня рухнула прямо на грязный пол трактира, устроив немалый переполох в своей свите. Занеся Светлову в комнату, молодые люди послали за лекарем и, подумав, что с припадочной иметь дело себе дороже, вернулись к столу.

На следующий день в село на взмыленной лошади примчался Никифор и, внимательно осмотрев упыря, которого отволокли на околицу, наложил заклятие от гнили и порчи. Потом осмотрел разрушенный частокол и долго разговаривал со всеми, кто был в ту ночь на стене, оставив Горыню напоследок. Но и его пытал недолго, основное время посвятив осмотру уже заживающей руки, после чего оставил стекляшку с каким-то зельем и ушёл.

А к вечеру того же дня Горыне стало плохо так, что он не смог подняться с кровати, и в таком положении его застала Настасья – одна из многочисленных дочек живущего через улицу кузнеца Лукьяна. Всполошившись, привела сначала травницу, а уж та подняла и Никифора, снова чуть не уехавшего по своим делам.

Осмотрев руку, потемневшую до локтя, волхв вздохнул и покачал головой.

– Жизни тебе от силы пара месяцев. Отравил тебя упырь клятый. К ревуну[10] сляжешь и не поднимешься. И я, дурак старый, подумал, что тебя Ро́довым промыслом обнесёт лихо.

Думал Константин недолго.

– А вернуть руку, пусть ненадолго, можно?

– Тогда неделя, – сказал, как отрезал, Никифор. – Яд будет не проникать постепенно, а сразу двигаться по всему телу.

– Скажи, а разбойники есть в округе?

Несмотря на ситуацию, Никифор улыбнулся.

– Понятно, что ты задумал. Привести лихих людишек на старое капище, да на камень жертвенный. Есть разбойнички, как не быть-то? Банда Черного на сто десятой версте тракта. Уж сколько ловили ее, да так всё без толку. Там болота да плавни, не найти. След вода смывает, да старая ведьма им ворожит. Думаешь, возьмёшь их?

– Дело не такое уж хитрое. Разбойники – это всё же не военные разведчики.

– Как сказал? Военные разведчики? Что речение сие означает? – заинтересовался Никифор.

– Ну, люди специальные, кто уходит в тыл врага, чтобы все движения войск подмечать и передавать воеводам.

– Пластуны, значит. Ты был разведчиком? – Никифор склонился над небольшим сундучком, который привёз с собой.

– Давно. В начале службы.

– А служил сколько? – Волхв, одним взмахом руки подвинув к себе стол, стал смешивать разноцветные жидкости в пузатой бутылочке.

– Тридцать лет почти. – Константин повернул голову, но из-за спины волхва было ничего не видно, и только волны разнообразных запахов да звон стекла говорили о том, что тот работает.

– Тридцать лет – срок. Сколько же лет тебе было?

– К восьмому десятку подбирался.

– Варвара, дай настой липовика, у тебя свеже́е, – обратился Никифор к травнице. – И горелку малую давай.

Минут через двадцать, за неспешным разговором, волхв наконец-то сварил зелье и, охладив его в ведре с колодезной водой, поднёс к кровати.

– Это пей сейчас. Организм у тебя здоровый, так что, может, и поболе недели протянешь. Это, – он протянул совсем маленькую бутылочку, – когда совсем плохо станет. На пару часов всего. Потом – смерть.

Староста лично привёл боевого коня с полной сбруей, которого весь выкупила у Ратибора, и набил его сумки всем, что нужно в дорогу. Уже всё знали, что за хворь приключилась у Горыни и куда он собрался, и на проводы собралась почти половина села. Сам Константин предпочёл, чтобы секретность была бы повыше, но в данной ситуации приходилось мириться с неизбежным.

Горыне стоило немалого труда отбиться от желающих помочь, но он спокойно и внятно объяснил, что у одного, в данной ситуации, шансы найти банду куда выше, чем у толпы. Зато кузнец поднёс ему чудо чудное – вполне приличный четырёхлинейный[11] шестизарядный револьвер и небольшой полотняный мешочек с двумя десятками патронов, чем сразу поднял настроение Горыни. Всё-таки однозарядное оружие сильно смущало бывшего армейского разведчика.

Доспехи и поддоспешник он надевать не стал, справедливо полагая, что скорость и подвижность важнее защиты.

К исходу второго дня доехал до приметной сосны, росшей на высоком взгорке, и углубился в лес, ведя коня в поводу.

Следы бандитских засидок и прохода людей искал пять таких драгоценных дней и лишь утром, на шестой, вышел к повороту, где не так давно была жестокая схватка. Об этом говорили и попятнанные стрелами стволы деревьев, и едва уловимый запах крови.

А потом нашёл и путь, по которому уходили бандиты, прихватив добычу. Длинный извилистый овраг с ручьём на дне был удобен как для отступления, так и для обороны, но, как полагал Костя, на одинокого путника, к тому же без доспехов, нападать сразу не будут, а скорее, всё же попробуют выяснить, что ему надобно.

Так и случилось.

Перед очередным поворотом в камень перед ним ударил арбалетный болт и, отскочив, звякнул на камнях.

– Стой, где стоишь.

– Стою. – Костя поднял руки, показывая, что в них нет оружия, и через мгновение раздался звук осыпающихся камней и шорох травы. Кто-то спускался со склона, не сильно беспокоясь производимым шумом.

Неплохо одетый мужчина в сером поддоспешнике, надетой поверх него траченой кольчуге, залатанной проволокой, и с заряженным самострелом в руках неспешно подошёл ближе и смерил гостя взглядом.

– Давай-ка раздевайся да коня своего отпускай. Тебе он боле не надобен будет.

– Вот так, да? А здравствуй, мил человек, чем помочь тебе, дорогой? А к столу пригласить? – Константин явно насмехался, и разбойник, мгновенно почуяв издёвку, вскинул оружие или точнее стал поднимать самострел, как в лоб ему ударила рукоятка ножа, заставив покачнуться.

В долю секунды сократив расстояние до пребывающего в прострации бандита, Константин перехватил самострел и впился глазами в глаза, ломая волю противника. К его удивлению, бандит почти мгновенно «поплыл», и глаза его слегка остекленели.

– Скажи другу своему, чтобы спускался. Дело у меня до атамана вашего. Не хочу, чтобы подстрелили.

– Галаш, спускайся, проводишь гостя, – негромко, но внятно произнёс мужчина, не отрывая взгляда, и через несколько минут на тропе появился второй дозорный. Через пять минут оба бандита, связанные, сидели рядом, с ошалелыми глазами наблюдая, как Горыня демонстративно правит на камне тонкий, длинный кинжал.

Сломались они не сразу, но быстро, и со сноровкой опытного палача Костя погнал допрос.

– Ещё дозорные на тропе есть? Тайный знак, что всё в порядке? Сколько всего разбойников в лагере? Есть ли посторонние? – И так далее, и несколько кругов подряд, уточняя и закрепляя информацию.

В итоге, зарезав одного разбойника, словно барана, и оставив другого в качестве проводника, он быстро двинулся вперёд, идя с бандитом рядом, словно они старые приятели.

– Стой, Бакай, – раздалось сверху. – Кто с тобой?

– Да от Елисея Калиты человек. К атаману, – бодро крикнул разбойник и махнул рукой. – Я Галаша там оставил, присмотрит, пока не вернусь.

– Ну, иди.

Горыня наконец разглядел дозорного, с удобством устроившегося в развилке толстой дубовой ветви. Короткий взмах рукой, и разбойник, получивший нож в шею, рухнул вниз, замерев сломанной куклой. Бодро ввинтившись меж огромных кустов лещины, разбойник, так и не отошедший до конца от процедуры ломки, повёл Горыню к лагерю.

Всего на дороге промышляло около трёх десятков татей, но уже вторую неделю они безвылазно сидели в лагере, зализывая раны после очередной стычки, стоившей им почти десятерых подельников. Караван был не только богатым, но и хорошо защищённым. Даже возницы были опытными воинами, так что вместо обычной десятки охраны бандитов встретили почти три десятка воинов, заставивших банду отступить, теряя людей. Поэтому момент для Горыни был исключительно удачный. Боеспособными оставались лишь двенадцать человек, а остальные имели раны различной тяжести и представляли куда меньшую опасность.

Дорога к логову проходила в том числе и по проложенному по дну болота мосту. Бакай потянул за неприметную палку, мост, бурля грязной жижей, всплыл на поверхность, и проводник, хлюпая сапогами, бодро пошел вперёд.

– Здесь все? – спросил Константин, как только они вышли на край поляны в центре большого острова на болоте.

– Там ещё тропка, к бабке Змеихе, но туда никто, кроме атамана, не ходит, – обморочно произнёс Бакай и, поскольку Горыня его больше не держал, мягко осел на траву.

Сориентировались бандиты быстро. Тенькнула тетива арбалета, но Костя уже был в движении. Метательных ножей он набрал три штуки, и они полетели в лежавших вокруг костра татей, после чего настал черёд револьвера. Кто-то, видимо, соображал быстрее, чем другие, и от самой большой палатки раздался сначала один выстрел, потом ещё и ещё, пока Горыня, спрятавшись за мертвецом, освобождал барабан от гильз и перезаряжал свой револьвер. Два выстрела, и атаман с простреленными плечами упал ничком.

Атаман тоже стрелял неплохо и, несмотря на рывки Горыни из стороны в сторону, сумел зацепить его, пробив ногу навылет. Туго затянув рану полоской ткани, Костя, хромая, начал обходить лагерь. Стрелял он аккуратно, и среди бандитов нашлось двадцать живых, что, как ему казалось, было вполне достаточно. Поэтому самых тяжёлых он без зазрения совести добил, оставив только дюжину. Перевязав раны разбойников и крепко связав их, начал обходить землянки и в третьей по счету, среди рванья и тряпья обнаружил совершенно седую женщину, явно находившуюся не в себе. Прижав к груди тряпичный свёрток, она баюкала его словно малыша, что-то невнятно мыча.

Догадываясь, что произошло, Горыня осторожно коснулся её иссохшей руки.

– Поедем домой?

– Домой? – Женщина неожиданно улыбнулась и кивнула. – Покормлю Бориску и пойдём. – Она отогнула рубаху и стала совать грудь в тряпки, продолжая мычать, словно пела колыбельную.

Из землянки Константин вышел с таким лицом, что бандиты, будучи даже связанными по рукам и ногам, попытались расползтись в стороны, мыча в заткнутые в рот кляпы.

И лишь мысль о том, что смерть разбойников должна послужить нужному делу, остановила Горыню. Обыскивая землянку атамана, он, к удивлению, обнаружил кучи почти сгнившего тряпья и несколько крепких сундучков, в которых, судя по весу, были монеты. Серебро или даже золото. Кроме этого, он нашёл огромное количество оружия и пару револьверов замечательной выделки, похожих на американские Smith & Wesson с переломной рамкой. Револьверы были украшены искусной инкрустацией, а щёчки на рукоятях сделаны из перламутра. Кроме того, нашлось больше тысячи патронов разных калибров, что само по себе было немалой ценностью, так как снаряжённый патрон стоил гривенник за штуку.

От обыска его отвлекло внезапно проснувшееся чувство опасности, и, быстро зарядив оба револьвера и сунув в карман горсть патронов, он выскочил наружу.

Сначала ничего не заметил, но, проследив по взглядам разбойников направление, увидел как по воде, словно скользя по поверхности, идёт женщина, замотанная в чёрные одежды.

Справедливо полагая, что ничего хорошего от колдуньи ждать не приходится, открыл огонь сначала из одного револьвера, а когда закончились патроны, из другого, замечая, как колышется ткань от попадания пуль. Калибр у револьверов был вполне приличный – примерно двенадцать миллиметров, так что колдунье приходилось несладко. Тем не менее, понимая, что уже не успевает перезарядить оружие, Константин подхватил тяжеленное ружьё с колесцовым замком за цевьё и понёсся навстречу, собираясь использовать его как дубину.

Но двигаясь вперёд, он начал замедляться, и с каждым шагом ему становилось всё тяжелее, пока он почти не остановился, словно продавливая ставший тугим и вязким воздух.

Уже не надеясь достать колдунью сверху, а хотя бы пробить стволом, начал толкать ружьё вперёд, прикладывая все силы.

Противостояние для колдуньи тоже было непростым, и по её иссохшему лицу стекали ручейки пота, оставляя светлые дорожки.

Проталкивая ружьё, рука Горыни легла на курок, и лишь для очистки совести он нажал спусковой крючок.

Выстрел крупной картечи с расстояния в пару метров начисто снёс правую руку колдунье вместе с плечом, и та, каркнув словно ворон, завалилась на бок, фонтанируя чёрной кровью.

Ружьё было двуствольным, и, спотыкаясь от перенапряжения, Константин вскинул оружие и почти в упор превратил грудину старой ведьмы в одну сплошную кашу.

Сидя возле остывающего трупа, Горыня первым делом перезарядил оружие, перевязал нормально рану на ноге, а потом поднял бандита, захваченного первым, и заставил его запрягать две телеги и таскать связанных разбойников, укладывая их словно дрова. Седую женщину усадили на другую повозку, там, где везли награбленное бандитами богатство.

Выехали с разорённой стоянки ещё до полудня и двинулись в сторону села. Боевые кони, запряжённые парой, шли ходко, так что к вечеру они уже пересекли границу общины, а уже ночью, объехав село, поднялись на холм к старому капищу. Приступы, грозящие беспамятством, накатывались всё чаще и чаще, и он уже почти из последних сил подошёл к заповедной поляне.

К удивлению Горыни, там уже горел костёр и мирно, словно два старых друга, беседовали Мокошь, всё в том же белоснежном платье, и Никифор, в своей вечной хламиде.

– Пришёл. – Мокошь легко, словно танцуя, встала, подошла ближе и провела ладонью по щеке Горыни. – Хорошее дело сделал, воин. Её я тоже забираю. – Она взмахнула рукой в сторону женщины, которая уже спала среди тюков с тканью и оружия, прижимая к груди свёрток, которого считала своим ребёнком. – Пусть душа её давно отлетела, но не могла найти покоя.

– А…

– Знаю, о чём спросить хочешь. – Богиня кивнула. – Выбирай. Или она или ты. Энергии в этих телах совсем немного.

– Пусть будет она. – Константин, у которого вдруг пересохло в горле, кивнул. – Люди не смогли её защитить так пусть хоть в посмертии у неё всё будет.

– Ты сказал. – Мокошь кивнула. – А теперь покажи.

Константин кивнул и подошёл пребывающему в ступоре вознице.

– Ты готов?

– К чему, господин? – чуть заикаясь, спросил разбойник.

– Умереть. Но не жертвенным бараном, а воином, хотя вы этого и не достойны. Но насколько я понял, боги здесь не принимают безвольных жертв.

Тот вздохнул и, тряхнув головой, слез с телеги.

Бой, несмотря на перевязанную ногу Горыни, получился коротким, и через десяток секунд он чётко воткнул нож прямо в сердце бандита. Так или почти так закончили жизнь все двенадцать разбойников, за исключением атамана.

– Это не моё. – Мокошь покачала головой. – Это сестрицы Мары.

– Так отдай. – Костя равнодушно отвернулся.

– Не могу. – Богиня виновато улыбнулась. – Тебе придётся самому её призвать.

– Просто позвать достаточно? – уточнил Горыня и, увидев кивок Никифора, негромко произнёс: – Мара, слышишь ли меня? Приди, забери своё.

Короткий порыв ветра, и на поляне возник туманно мерцающий вихрь, из которого вышла высокая черноволосая женщина в длинном платье, похожем на звёздное небо.

– А, старый знакомый. – Она приветливо улыбнулась Горыне. – Радовал ты меня в том мире, радуешь и в этом. Она взмахнула рукой, и атаман, лежавший на телеге, захрипел, чуть дёрнулся, и глаза его остекленели.

– Ну, всё. Старую ведьму я прибрала ещё на болоте, а этих отдаю тебе, сестрица. – Мара ослепительно улыбнулась и, сделав пару шагов, вдруг обернулась. – Нет, посижу немного. Подышу воздухом этой земли. Ты ведь не против, сестрица, и вы, уважаемый Никифор?

– Прошу. – Волхв в мгновение ока сдёрнул с себя плащ и расстелил перед костром.

Мокошь с непонятным выражением на лице обернулась в сторону Мары и, вздохнув, махнула рукой. Сразу же в центре поляны возник сверкающий вихрь, откуда во все стороны ударил плотный солнечный свет, и с криком «Мама!» выбежал мальчишка лет шести.

Женщина, спавшая в повозке, вдруг встрепенулась и, забыв про свёрток, рванулась к мальчишке. Встав перед ним на колени, она просто стала целовать его, прижимая к себе.

– Мама, не плачь. Мама… – Мальчишка что-то говорил, а потом, когда женщина встала, взял её за руку и, что-то рассказывая, повёл за собой, и через секунду вихрь схлопнулся, оставив на поляне лишь примятую траву.

– Но сдаётся мне, сестрица, что ты хочешь обжулить моего верного паладина? – Донёсся от костра голос Мары. – Условие он выполнил, и даже более. Двенадцать жизней за одну… более чем справедливо. А если учесть тех, кого я забрала на болоте, так просто грабёж получается.

– Он не твой!!! – Мокошь резко, будто кошка, обернулась и даже чуть пригнулась, словно перед броском.

– Не мой. – Мара насмешливо посмотрела на сестру и поудобнее устроилась на плаще, растянувшись на нём словно кошка. – И не твой.

Горыня, смотревший на всё это с круглыми от удивления глазами, не нашёл ничего лучше, чем, подняв руки, подойти ближе.

– Девочки, не ссорьтесь, вы чего?

В ответ обе как-то отпрянули и через секунду рассмеялись заливистым смехом.

– Это всё воздух среднего мира, – сказала, отсмеявшись, Мокошь. – Бьёт в голову сильнее вина…

Но окончание фразы он уже не расслышал, повалившись в траву словно подкошенный.

Очнулся уже в своей постели. Травница Варвара сопела на лавке рядом, и тут же на табурете сидела девчонка лет двенадцати.

Стоило ему открыть глаза, как девочка метнулась к бабке и стала трясти её за плечо.

– Бабушка Варвара, бабушка Варвара, проснулся он.

– Да не тряси меня, ужо всю душу вытрясешь. – Женщина опустила ноги на пол, села и, накинув платок на голову, посмотрела на пациента.

– Глазки, я смотрю, чистые, испарины нет… Попьёшь, вон на столе в бутылке оставила отвар. По стакану кажно утро. – С чем и отбыла по своим делам, оставив после себя тонкий запах сушёных трав и бутылочку с лекарством.

А Горыня, не торопясь, сел на кровати и первым делом проверил руку, которая была вполне нормального цвета, и рану на ноге, которой просто не нашёл. Затем прополоскал рот настойкой, глотнул и, скривившись от горечи, стал прибирать в доме. Лишь наведя порядок, вымылся и, надев чистую одежду, пошёл к кузнецу, прихватив оба револьвера.

В кузне уже стоял дым коромыслом, а подмастерья и ученики бегали словно ошпаренные. Сам Лукьян, стоя возле кузни, перебирал инструменты, а, увидев Горыню, широко улыбнулся и сразу предупредил:

– Если по делу – говори, а если так пришёл, то вечером заходи. Вечерять будем и по чарке пропустим.

– Я по делу. – Горыня выложил на стол револьверы.

– Добрая работа. – Кузнец взвёл и спустил курок, крутанул барабан, слушая, как щёлкает трещотка, и вопросительно поднял взгляд.

– Нужно сделать самовзвод. Ну, чтобы, когда крючок нажимаешь, курок сам взводился и соскакивал на капсюль.

– Я знаю, что такое самовзвод. – Лукьян усмехнулся. – Зачем тебе эта господская забава?

– Как сделаешь – покажу, что вовсе не забава. – Горыня улыбнулся. – Очень мне этого самовзвода там, у разбойничков, не хватало.

– Сделаю. – Кузнец кивнул. – Сегодня уж не успею, а завтра займусь. Так что, придёшь вечерять? Как солнце сядет, так мы садимся.

– Приду. – Горыня благодарно прижал ладонь к груди и поклонился.

К моменту когда револьверы были готовы, сельский скорняк уже сшил две кожаные набедренные кобуры, и Горыня потратил почти две сотни патронов, пристреливая оружие сначала стоя, потом в движении, и, наконец, попробовал стрелять с двух рук. Из-за тугих взводов получалось не очень хорошо, но на короткой дистанции преимущество двух стволов могло быть решающим. Ещё в прошлой жизни Константин был высококлассным стрелком и участвовал в соревнованиях по скоростной стрельбе. Тогда у него, правда, были куда более удобные автоматические пистолеты, но и с револьверами тоже можно было многое сделать.

Ещё Горыня сходил к местной мастерице, и та буквально за два дня сшила ему пару удобных штанов, с карманами в нужных местах, и длиннополый пиджак, не пожалев плотного тёмно-синего голландского сукна, а на подкладку голубого ханьского шёлка.

Через три дня, когда вся деревня, разморённая жарким солнцем, вяло копошилась по своим делам, в село вошёл большой отряд воинов, под квадратным флагом с вздыбленным медведем. Все были хорошо одеты, в чистое и почти однообразное обмундирование, а на груди красовались полированные нагрудники. Возглавлял процессию молодой мужчина в алом кафтане с лихо заломленной шапкой. К нему и подскочил староста, поймав коня за повод и рассыпаясь в величаниях.

– Ты, Афанасий Егорыч, давай сразу к столу и воев своих приглашай. А там уж и баньку натопят.

– Некогда мне в баньках рассиживать, – лениво растягивая слова, произнёс княжич. – Тятька наказал другим днём быть обратно, так что глянем на твоё чудо дивное, коли не обманул, и повезём в Медведевск.

– Дак не получится другим днём. – Староста ухмыльнулся. – Мы тут немного татей побили…

– Каких татей? – Сын князя Медведева нахмурился.

– Так банду Черного как есть всю положили. Самих людишек вон в тот сарай определили. Никифор их нетленным заклятием покрыл, а товар и прочее у меня во дворе. Только там, кроме казны, и брать-то нечего. Погнило всё. Ну, вот только если оружье.

– Казна – хорошо. – Афанасий оживился. – А как же так вы всю ватагу смогли? – Он легко спрыгнул с лошади и пошёл к сараю, где сложили тела бандитов.

– Да не мы сами. – Староста, семеня следом, вздохнул. – Дурачок деревенский. Ну, бывший дурачок… Вылечил его Никифор. Так он и упыря того, и банду всю один приморил.

– Да как такое можно! – возмутился шедший следом мужчина с сединой в волосах, на ногах у него были богатые мягкие сапожки алого цвета. – Чтобы один, да всю ватагу?

– А упыря, значит, можно с двух ударов? – ехидно спросил Аким. – Вона топор в колоде торчит. Полюбуйся.

Тысячник, в подчинении которого были сотни медведевской дружины, развернулся к столбу, рядом с которым лежала пилёная колода. На колоде воткнутый углом торчал топор замятым лезвием вверх. Легко выдернув железку из колоды, тысячник молча осмотрел исковерканный металл и покачал головой.

– И где же молодец этот? Очень мне на него посмотреть хочется.

– Так послали уже, Савва Панкратьич.

Когда гости вышли из сарая, туда сразу же зашли трое воинов и принялись составлять опись разбойников, сверяясь с розыскными листами. За прошедшие дни жители деревни съездили к бывшему лагерю и вывезли всё, что можно было вывезти и представляло хотя бы гипотетическую ценность, а кроме того, прихватили все найденные тела вместе с колдуньей.

Когда Горыня пришёл на площадь, с телами почти покончили и разбирались с горой барахла и деньгами в трёх окованных железом дубовых сундуках. Монеты, оказавшиеся в основном платиновыми гривнами, уже разложили по кучкам, и сейчас тысячник и староста громко обсуждали долю веси в добытых богатствах. Оба спорщика вспоминали какие-то указы и уряды, переходя временами на личности, но было заметно, что торг доставляет обоим настоящее удовольствие.

Никифор, подошедший чуть раньше, в празднике не участвовал, а сидел в тени под раскидистой вишней и спокойно смотрел на суетящихся вокруг деревенских жителей и воинов князя. К нему и подсел Горыня.

– Это надолго? – Он кивнул в сторону спорщиков.

– Нет. Всё уже решено Родовой Правдой. Тебе треть от казны да всё оружие, что с бандитов добыл. Да рухлядью мягкой половина. За Чёрного тебе по листу розыскному десять гривен да за ведьму двадцать. А остальные по гривне – всего сорок пять. Ещё за упыря двадцать гривен, но из них половину общине. Оружие у тебя выкупят ещё за сто гривен, хоть и дёшево, но не торгуйся. Этот прибыток дружине пойдёт. Да не в казну, а в братину[12].

– Да не нужны мне эти железки. – Горыня вздохнул.

– Да уж, конечно. – Волхв усмехнулся. – Купно с частью казны у тебя тысяча триста гривен, или сто тридцать тысяч рублей. Таких богатеев в нашем уезде всего трое. Князь, братья Шуйкины да Антип Горлов…

Разговор прервал молодой княжич, встав перед Горыней и лениво хлопая по сапогу тонкой нагайкой.

– Так ты тот самый воин?

Горыня встал.

– Если речь о банде и упыре, то да.

– Обращайся ко мне князь, холоп!

Горыня в ответ глянул на Никифора и, увидев, как тот едва заметно отрицательно качнул головой, снова посмотрел на боярина.

– Князь у веси Медведев, да и тому я присягу не давал. И не холоп я тебе. Звать меня Горыня, хочешь поговорить, обращайся нормально.

– Да я… – Афанасий Медведев вскинул хлыст, и на подставленной руке Горыни заалела кровавая полоса. И в ту же секунду в лоб княжичу упёрся шестигранный ствол револьвера.

– Назови хотя бы одну причину, почему бы мне не пробить тебе башку. – Горыня холодно посмотрел ему в глаза и большим пальцем медленно взвёл курок.

Те воины, которые стояли рядом, двинулись было на помощь, но остановились, глядя в зрачок другого револьвера.

– Охолони. – Тысячник, ничуть не смущаясь направленного на него револьвера, подошёл и руками опустил стволы к земле. – Княжич, конечно, не прав, но и тыкать в него оружием не след. Посиди-ка отдохни.

С этими словами Савва отвёл сына князя в сторону.

– Говорил мне твой отец, что умишка ты не нажил, но вот совсем дураком не казался. – Тысячник, воевавший с князем ещё на порубежье, вздохнул. – Ты видел, как он вынимал скорострел? И я не видел. Только мелькнула рука и всё. А я много чего повидал. Такой воин десятка дружинного стоит, и я разменяю любой из них на этого Горыню. Ты перед ним стелиться должен, как батюшка твой перед воями Перуновой сотни. Знаешь, что государь наш, Михаил Елисееич сам подносит чарку воям, что отличились в бою? Сам подносит и зазорным не считает. Потому как они в землю ложатся за Русь. А ты его холопом кличешь. Ну, не стал он перед тобой шапку ломать. Да и не должен, по правде-то. А теперь что? Обиду ты ему нанёс кровную. За такое не деньгами берут – кровью.

– Ништо. – Всё еще бледный от злости на собственный страх княжич скривил тонкие губы в усмешке. – Золотой кину – утрётся и благодарить будет.

– Дурак ты, княжич. Так я батюшке нашему и доложу. Дурак, мол, сын твой родный. Дурак и к воинской службе негодный. Тот, кто в одиночку взял банду из трёх десятков лихих людишек, не деньгам счёт ведёт. У него свой счёт. Они вместе с Марой наособицу считают. Давай, иди, сунь ему золото. Посмотрю я на то, что он тебе скажет. Говорю тебе, если есть у тебя хоть что-то в голове, поди и повинись перед ним. Повинись и проси его быть тебе наставником. Коли согласится – значит, тебя Род-батюшка в лоб при рождении поцеловал. А не согласится, тоже невелика беда. Хоть зла не затаит.

– Да я…

– Ты, ты. – Савва устало кивнул. – Делай, как знаешь, а я без этого Горыни в обратный путь не двинусь. Буду жить тут хоть год, хоть два, но к себе в сотню переманю. – С этими словами тысячник двинулся наводить порядок в приданом подразделении, а княжич, послонявшись по площади, плюнул на всё и пошёл к старосте за стол.

Когда всё, что нужно было увезти, улеглось на повозках, воины пошли в баню, а тысячник, побродив по деревне, подошёл к Горыниному дому.

– Проходи, не стой. – Хозяин дома, коловший дрова, качнул головой на скамейку. – Садись, сейчас баню догрею, и пойдём попаримся.

Через час, вдоволь напарившись в выскобленной до белого цвета бане, они сидели в полотняных рубахах и пили клюквенную настойку, закусывая жареным мясом и соленостями.

– Да, а баня у тебя просто царская. – Тысячник покачал головой. – Чисто, аж входить боязно.

– Так грязная баня – это же вообще глупость. – Горыня усмехнулся и разлил по новой. – А я всё жду, когда ты меня сватать начнёшь. Ведь не в баньке попариться пришёл?

– В такой баньке попариться – праздник, но ты прав, Горыня. Нужда у меня до тебя есть. – Савва бодро дохрустел яблоком и, вытерев распаренное и мокрое от пота лицо рушником, продолжил: – Дела у нас нынче такие. На западной границе собирает войска король Сигизмунд. В помощь ему уже идут войска короля Наполеона Второго и других прочих. И придут они, как сам понимаешь, не подарки раздавать. Государь собирает армию, и князь Багратион назначен командующим армии, которая будет закрывать юго-запад. А там Аустрия да оттоманы. Так что вся турецкая орда, аустрийцы да италийцы – все будут наши. Хан польский по слухам призвал в армию больше трёх сотен кромешников…

– Это ещё кто?

– Колдуны, что таскают существ из-за кромки, – пояснил тысячник. – Потому и кромешниками кличут. Упырь, которого ты завалил, тоже оттуда. Случается, прорываются сами, но в основном колдовство чёрное. Тварей этих, конечно, немного, но бывает, что и один целой сотни стоит. Сами европцы лезут редко, но насылают тварей разных, упырей там, навок, умрунов. От того, кроме охотников, и стоит в каждом уезде Перунова сотня. Где-то поспокойнее, как в Сибири, а где-то каждый день сеча, как на западных границах. Кромешников, конечно, ловим да на кол сажаем, но не переводятся. – Тысячник вздохнул и почесал ветвистый шрам на левом плече. – Извести бы колдунов этих под корень, да руки коротки. Их в германских землях, да у галлов учат, а первейшие академии колдовские у испанцев да бриттов. И простой народ от этой нечисти обороняют волхвы наши да воины земли русской. Так что не на гульбище зову. На смертный бой, где мы по одну сторону, а они по другую. И пока мы их не одолеем, не будет покоя. Всё одно пакостить будут.

– Да я как бы и не против, только вот что объясни мне. Кем буду я? Солдатом? Так это мне не интересно. Чтобы мною командовал какой-нибудь… ну вроде вот этого княжича, или как он называется. Знаешь же, что хороший командир – это половина победы. А вот так, ложиться в землю из-за глупости чьей-то…

– Я-то знаю. – Савва усмехнулся. – А вот откуда ты это знаешь?

– Так, воинская деревня-то. – Горыня улыбнулся в ответ. – Только и разговоров на празднике, где кто служил и что там было. Тут, почитай, любой малец малый строевой устав расскажет без запинки.

– Это да. – Тысячник кивнул. – Ну а сам-то кем хочешь быть?

– Так не знаю я толком, ни как война идёт, ни как тварей этих убивают. Разговоры разговорами, но и собственное представление нужно тоже иметь. Вот коли вольным стрелком…

– А потянешь весь приклад? Дорогонько-то будет все за свой счёт брать. – Савва покачал головой. – Там в десять гривен только и уложишься.

– Конь у меня есть, оружие… Ну ружьё ещё прикупить да какую-никакую защиту, чтобы хотя бы грудь прикрыло.

– А, да. Ты же за банду виру свою имеешь, – вспомнил Савва. – Да, там денег, чтобы полк свой собрать, хватит. Но смотри, в вольных могут потребовать испытания, а княжич наверняка подсуетится и сунет опытного бойца, чтобы тот заломал тебя как бы ненароком. И убивать тебе поединщика никак нельзя. Сразу людей против себя поставишь.

– Ладно, на месте посмотрим. – Горыня кивнул. – Есть еще, что мне знать нужно?

– Ну, как… – Тысячник задумался на несколько секунд. – Вольные обычно в отрядах за пластунов да доглядов. Народ там разный, но своих в обиду не дают. В Перуновой сотне их половина, но те наособицу стоят. Вои из первейших и в сече самым остриём идут. А кто в строевых сотнях, так те – стрелками да пушкарями обыкновенно. Ну и, конечно, летуны…

– Летуны? – переспросил Горыня.

– Ну, да. Летуны. – Савва улыбнулся. – Те, кто в воздухолётах летает. Отчаянный народец, но дружный. Да все с княжьего подворья харчуются, да в одеждах шелковых, что с Желтороссии везут. Есть ещё догляды княжьи. Ну, так про них и не узнаешь, пока в порубе[13] у князя не окажешься.

Просидели с Саввой почти до утра, а с рассветом Горыня начал сборы. Он с самого начала предполагал, что может и не задержаться в селе, но вот так, сразу, срываться, конечно, не планировал. Хотя, может, оно и к лучшему. Хозяйства особого не нажил, и собираться толком было нечего. Одел под рубаху медальон, который назначил своим талисманом в этом мире, прихватил личные вещи, деньги в трёх мешках из толстой кожи, почистил и смазал револьверы, надел сшитый по его рисунку патронташ и поверх всего накинул длиннополый пиджак из голландского сукна, тоже пошитый мастерицами Сосновки. Не хватало только широкополой шляпы, чтобы закончить образ.

Дом он отдал тётке Анастасье, с трудом уговорив её на переезд из крошечного домишки с протекающей крышей.

Седлать лошадь он уже более-менее научился и, взгромоздив на Обжору мешки со скарбом и деньгами, повёл в поводу к площади.

На этот раз там собралась практически вся деревня. Провожали трёх молодых воинов, уходивших в войско князя по набору, и вокруг разодетых в яркие ткани новобранцев крутился вихрь из девок, тёток, мамок и детей. Люди заходили в храм Рода группами и по одному и буквально через минуту выходили, оставив небесному Отцу подношение. В основном дарили деньги – горсть медных, иногда серебряных монет, мастерицы – свои изделия, а воины – что-то добытое с врага.

В большой и светлый храм, с высоким куполом и стрельчатыми окнами, забранными тонким «хрустальным» стеклом, Горыня вошёл без трепета и спокойно, как хороший офицер входит в кабинет генерала. То есть понимает – всегда найдётся, за что его взгреть, но косяков особых нет, и потому душа спокойна.

Никифор, встретивший у входа, молча протянул чашу, вырезанную из дерева, и качнул головой в сторону стоявшей в глубине храма статуи. Там, на длинных полках вокруг идола уже стояли рядами такие же чаши. Принятое богами исчезало, а то, что оставалось в чашах, делилось между весью и храмом Рода в Медведевске.

Горыня ссыпал в чашу медные чешуйки своего предшественника по телу и ту серебряную монету, что нашёл в доме. Добавил от себя ещё пять монет и уже понёс, чтобы поставить на полку, когда вдруг остановился.

Сердцем понимая, что не серебро нужно Роду, подошёл ближе к статуе и вгляделся в черты лица, исполненные талантливым резчиком из древесины столетнего дуба. Род в сосновском храме был похож не на гневного карающего бога, а на чуть усталого, но внимательного родителя, с едва заметной полуулыбкой смотрящего на своих детей.

Ссыпав деньги в горсть и спрятав в карман, Горыня поставил чашу перед статуей и, полоснув по ладони ножом, сжал руку в кулак.

Когда в чаше набралось примерно полстакана, перехватил рану куском чистой тряпки, которая лежала в кармане именно на этот случай, и поднял свой дар.

– Прими, Род-батюшка.

Резкая вспышка ударила по глазам, словно взрыв световой гранаты, а когда Горыня проморгался, то сквозь зелёное марево увидел, что чаши в руках нет, как нет и пятен крови на сжатом в руке платке.

– В чём клялся-то? – спросил Никифор, подошедший сзади.

– Да ни в чём. – Горыня поднялся на ноги и оглянулся на слегка опешившего волхва.

– Клятва кровью – серьёзная клятва. Тако вои, что идут на смерть за родную землю, призывают Родово благословение.

– Мне, чтобы защищать родную землю, не нужно клятв. – Горыня, почувствовав, что боль в раненой руке куда-то ушла, размотал платок и увидел, как рана буквально на глазах полностью исчезла. – Я один раз уже поклялся и уверен, что этого достаточно. А вот подношение сделать… Ну, что я купец, чтобы деньгами кланяться? – Он залез в карман и вытащил приготовленные для дара деньги. – Это вот возьми для тех, кто нуждается. Можешь в храм отдать, можешь людям. Сам смотри. И вот это, – он достал из другого кармана горсть гривен, – отдай Тасье. Не берёт она у меня деньги, говорит, что мне нужнее. А хозяйство у неё небогатое. – Он кивнул волхву и вышел из храма на площадь.

Телеги, на которых сложили разбойников и тело упыря, уже вытянулись одна за другой, и потихоньку караван двинулся вперёд.

Горыня поклонился до земли бабке Анастасье, что привечала его, когда все в селе отвернулись, обнял на прощание, легко взлетел в седло и лёгким хлопком коленей послал Обжору ходкой рысью, чтобы догнать голову колонны, где ехал Савва.

В разговорах и неторопливой езде по Царскому тракту провели пять дней, столуясь в придорожных трактирах и один раз остановившись на берегу широкой реки, которую называли Волгла. На реке вопреки ожиданию Горыни было вполне оживлённое судоходство. Сновали крупные баржи, широкие лодки и высокие парусники.

Савва, вышедший к утёсу вместе с другими, вдруг поднёс ладонь к глазам, закрываясь от солнца, и ткнул пальцем в едва заметную точку в небе.

– Глади-ко, почтовый из Новограда пошёл. Смотри, Горыня, такого чуда мож и не видывал никогда, чтобы люди-то по воздуху, словно птицы.

Горыня чуть напряг зрение и действительно увидел на фоне небесной синевы чуть вытянутый пузырь, за которым тянулся едва видимый дымный след.

– А летает, на угле, что ли?

– Ты бы ещё сказал на дровах. – Савва рассмеялся в голос. Нет не на угле, но земляное масло жрёт исправно. Сам видел, как заливают из бочки.

– А корабли такие есть? Ну, на земляном масле, – поинтересовался Горыня и оглянулся на посерьёзневшего тысячника.

– Есть, как не быть-то. Только дорого то. Вон у нас всего пара, у нижегородцев два десятка, у астраханцев с сотню, да в Русском море[14] – с сотни две. Вот те точно на угле ходят. Только не обычном, а горючем камне, что добывают из земли. А вообще это тебе к розмыслам княжьим, да вот не любят они вопросов.

– Это понятно. – Горыня кивнул и пошёл рассёдлывать Обжору.