Читать книгу Огневица - Анита Феверс - Страница 4

Итрида сидела на заборе.

Под покровом сгущающейся темноты и плотного капюшона ее толстая рыжая коса, кольцом скрученная на затылке, не выдавала хозяйку ни единым отблеском. Мужская рубаха и штаны скрывали изгибы совсем не юношеского тела, а высокий рост и не по-женски низкий голос дополняли облик, избавляя Итриду от лишних вопросов. Вот разве что сапоги не смотрелись с ее простым нарядом. На них многие задерживали взгляд, и в конце концов, Итриде это надоело. Она свернула в сторону, не доходя нескольких шагов до площади, облюбовала забор, за которым виднелся приземистый домишко с темными провалами сонных окон, и ловко взобралась на шаткие доски. С ее места волнующаяся в ожидании глумца толпа была хорошо видна, а вот на нее саму, скрытую тенями и низко склонившимися ветками старой рябины, внимание обращать наконец перестали.

Итрида покачала одной ногой, задумавшись, не сменить ли приметные сапоги на что-то другое. Имени сапожника из Рябинника, так беспечно выставившего обувку на окно, Итрида узнать не удосужилась, но пару монет в уплату оставила. Уж больно ей глянулся прихотливый золотистый узор, обнимающий голенище и стекающий к мыскам, превращаясь по пути в птичьи перья, острые, точно клинки на ее поясе. Золотая вышивка на черненой коже – точно как Итриде всегда нравилось. Да только где простой деревенской девке получить подобную красоту? Ее удел – серые платья да грубо сработанный жилет, а к тому – лапти вместо остроносых сапожков и кичка, под которой ни единого рыжего волоска не видно будет. И вся девица станет серая, сгорбленная, будто доля прижмет ее к земле и все соки высосет, отдав их свежевспаханным грядам…

Итрида сдула упрямые пряди, выбившиеся из косы и настойчиво лезущие в лицо. Мать, помнится, ворчала, что волосы у Итки такие же упрямые, как она сама, и больно драла гребнем тяжелую гриву, пытаясь вычесать из нее репьи. В конце концов Итриде надоело терпеть материны упреки, и она стала убегать куда глаза глядели при одном только виде расчески. А глядели они чаще всего в сторону леса – темного, дремучего, пахнущего мхом и костяникой. Поначалу боязно было – страсть. За каждым стволом Итриде виделся лешак, в каждой луже мерещились белые руки мавок, а любая тень в глазах испуганного ребенка превращалась в безжалостного пущевика.

Вот только единственными, кого она и правда рассмотреть могла, были белки да зайцы. Однажды видела и волка – крупного белого зверя с по-людски разумным взглядом. Тот волк не подошел близко, только повел мордой, взвыл коротко, словно приказ отдал, и исчез, ровно морок какой. А следом – тени побежали… стая то бишь. И не тронул Итку ни один, будто Белый наказ такой отдал.

С той поры все страхи маленькой Итки как отрезало. И в лес стала она выбираться еще чаще, стыдливо отводя глаза при виде все быстрее белеющей материной головы. Но поделать с собой не могла ничего.

Итрида росла высокой и сильной. Лупила двух своих братьев без стеснения, а потом вместе с ними лупила злоязыких мальчишек, зовущих их троих навьими отродьями. И не понимала, почему с каждым годом все меньше становится у нее подруг и все тяжелеет материнская рука. Не понимала, пока не подслушала разговор на реке, в котором соседка называла ее Иткой-парнем и предупреждала мать, что та еще хлебнет позора с такой-то дочерью. Мать ни слова не сказала в защиту Итриды, только вздыхала и разводила руками, жалуясь, как ей тяжело одной с тремя управляться. Соседка сказала, что надо Итриде поскорей мужа найти, чтобы в черном теле ее держал, а она и думать не смела о том, чтобы с парнями драться и мужские порты носить. И мать согласилась.

Вот только никто из них не мог и представить, как все сложится на самом деле…

От воспоминаний запекло в груди, и Итрида поморщилась. Она подтянула колени еще выше и обхватила их одной рукой. Второй ей все же пришлось держаться за навершия досок, сделанные в виде куполов храма. Итрида, может, и не стала бы жертвовать мягким местом, в которое сейчас беспощадно впивались острые доски, но уж больно хотелось ей послушать глумцов. Птичка на хвосте принесла, что те новую байку привезли с восточных волостей: о беловолосой ведьме, огненной реке и дейвасе, не побоявшемся в Навь войти.

Итрида снова поерзала, пытаясь устроиться поудобнее. Ведьма та, небось, лаума какая-нибудь – хоть и прошло десять весен с тех пор, как водяницы вернулись в Беловодье, проснувшись от колдовского сна, да только до сих пор к ним не очень-то привыкли. В маленьких волостях водяниц и вовсе чурались и на порог их пускали очень неохотно. Про огненную реку Итриде тоже не верилось: в любом мало-мальски сытом доме по праздникам такие реки текут, что не приведи Перкунас кресалом черкануть – сам воздух вспыхнет. А вот про дейваса послушать бродяжнице очень хотелось. Про то, как он с силой своей управляется.

Может, и ей пригодится услышанное?

Жар в груди стал сильнее, и Итриду словно кто-то царапнул изнутри. Она выпрямилась, пережидая, пока тревожное чувство утихнет.

Ей очень нужны были знания, и надежней учителей, чем носители искры Перкунаса, во всем Беловодье было не сыскать. Но Итрида понимала, что ни одному из них ей и на глаза показаться нельзя. Потому как не водились в Беловодье женщины-огненосицы. А узнай дейвасы, как ей достался ее огонь… Итриде страшно было представить, чем для нее это могло обернуться.

Вот и сидела она на заборе, упрямо сгорбившись и сливаясь темным нарядом с тенями, вместо того, чтобы отправиться вместе с Храбром к Бояне, наслаждаться вкусным ужином и поджидать загулявшего Даромира. Все для того, чтобы добавить хотя бы крупицу знаний к собственным, обретенным через боль и кровь.

Народу на площади становилось все больше. Люди притаскивали с собой кадки, чтобы было где посидеть. Кто-то приволок целую лавку и теперь гонял с нее пронырливую детвору, то и дело хлопая ладонью по гладкому горбылю. Ребятишки уворачивались и хихикали, но, стоило хозяину лавки отвернуться, тут же забирались обратно.

Площадь, очищенную для выступления глумцов, по кругу обнесли факелами. Ветер полоскал языки пламени, пляшущего на промасленных тряпках в медных чашах, игрался ими, как котенок клубком, и был сегодня ласков и мягок. Итрида подставила лицо его касаниям и легонько улыбнулась. Незримые когти наконец оставили ее в покое. Дела остались под слепящим солнечным кругом и становились уже бесконечно далекими – такими же, как ушедшее утро. Переговаривались люди, тихонько бренчали гусли и посвистывала дудочка, распеваясь, чтобы лечь под нитку байки ровным полотнищем. Навершия забора кололи все сильнее, и Итрида начала нетерпеливо ерзать, утомленная долгим, хоть и безмятежным ожиданием. Наконец разговоры стали стихать, будто толпа была прудом, и кто-то бросил в середину камешек, а волны от того камешка несли людям молчание.

Откуда появился глумец, Итрида рассмотреть не успела, да и не пыталась особо. Сказитель был высок, хоть и сутулился. В объятиях длинных рук, как младенец в колыбели, лежал инструмент, подобного которому она еще не встречала. Белеющий в сумраке, точно обглоданные временем кости, прихотливо изгибающийся, как девичий стан, изукрашенный тонкой резьбой и звенящий едва слышно россыпью серебристых струн. И хозяину вон как дорог: тот присел на заготовленную лавку, помедлил мгновение, потом прикоснулся губами к длинной рукояти и наконец пробежался по струнам затейливым перебором.

Итрида прерывисто вздохнула и подалась вперед, едва не свалившись с забора. Чарующая музыка пролилась в ночь живительной влагой после долгой засухи. Она струилась широкой полноводной рекой и танцевала по речным перекатам прозрачными струями. Падала нежными вишневыми лепестками и гарцевала табуном горячих диких коней, выбивающих красную пыль из растрескавшейся от жара земли. Глумец закрыл глаза и наклонил голову, болезненно кусая губы. Он выглядел одержимым – да он и был таким – и люди волей-неволей подпадали под его колдовское очарование. Женщины плакали, не таясь. Мужчины хмурились и рыскали взглядом по сторонам, стесняясь облечь в слезы то неведомое, что заморский инструмент и странный, непохожий ни на кого глумец поднимал со дна их душ.

Итрида не услышала – почуяла миг, когда музыка оборвалась. Вот только катилась приливной волной, пытаясь угнаться за лунным светом – и нет ее. Лишь холодеют на ночном ветру слезы, заставляя шмыгать носом и утираться рукавом. Люди, отделявшие бродяжницу от музыканта, заволновались, начали гомонить потихоньку и кидать монетки в старую шапку, которую тот поставил возле себя. Итрида поспешно, пока никто не видел, отерла слезы тыльной стороной ладони, соскочила с забора и подошла к площади. Помедлила на границе толпы и нырнула в открывшийся на мгновение просвет

Порой ее задевали, подталкивали или чья-то спина оказывалась чересчур широкой, и тогда девушка легонько чиркала помеху указательным пальцем по боку. Человек охал и ругался на дурня, который догадался огниво в толпе затеплить, а Итрида продолжала двигаться вперед, пока не оказалась в передней линии. Девушка нащупала в кармане монету, погладила руны и щелчком отправила ее в нутро шапки, перекошенной на один бок от россыпи медяков. Полновесный золотой – часть платы от купца Вышаты – упал ровно как задумано: чуть с краю, чтобы в глаза не бросаться, удачно запутавшись в меховых складках.

Глумец вскинул голову, и его глаза тускло блеснули из-под густых нахмуренных бровей.

– Пани хочет, чтобы Волоха сыграл что-то особенное? – хрипло спросил мужчина. Итрида не отвела глаза и не отшатнулась, но по ее телу прокатились мурашки. Такая – в куртке, с убранными волосами и низко надвинутым капюшоном – она ничем не напоминала девицу. Но бродячий музыкант обладал соколиным зрением. Люди зашушукались. Своими неосторожными словами мужчина будто сорвал с Итриды полог невидимости, и каменчане вдруг разом обратили внимание на странную чужачку.

– Пани, может, и хочет, – лениво протянула Итрида, ловко меняя свой и без того низкий голос, – да только я спросить не сподобился.

Кто-то гоготнул, смешок подхватили остальные. Чей-то голос выкрикнул: «Молодец, парень, неча бабе вопросы задавать, надо к делу сразу!», его метко срезала соседка, и люди загомонили, разом порвав напряженную тишину.

Волоха же не повел и бровью, продолжая задумчиво поглаживать костяные изгибы.

– Что ж, – обронил он, – тогда Волоха сыграет нечто особенное просто так.

Итрида усмехнулась в ответ и повернулась спиной к вновь начавшему перебирать струны музыканту, желая скрыться в толпе. Но замерла, когда вслед полился протяжный голос, от которого все нутро будто опалило огнем:

Ты назад не смотри, огневица, там волки спешат за тобой.

Роют землю когтями и пахнут горелой травой.

Опустив морду вниз, они держат зубами твой след

И летят через ночь, через стылость чуждых побед.

Ты бежишь от огня, но несешь его в сердце своем.

Ты боишься обжечься, а пламя ликует: "Споем?"

Пляшет сталь между пальцев, и кровью окропится путь.

Этот выбор не твой, но тебе уж с него не свернуть.

За спиною твоей стяг из перьев, чернее чем ночь.

Прорастают сквозь кожу – не вырвать, не бросить их прочь,

Только с ними сгореть. Почему же ты не бежишь?

Почему, огневица, ты волков своих ждешь и молчишь?

Серый лес проходя, знай, что ты до костей обгоришь.

И, срываясь с обрыва, знай, что ты никогда не взлетишь.

Волчья стая рассыплется пеплом средь красных рябин,

И останется только одна

Из двух половин.

Итрида быстро шла прочь от площади, сунув руки подмышки. Ее лицо было спокойно, и никому не удалось бы прочесть, что творилось в ее душе. Разве что человек с немалым коробом жизненных неурядиц за плечами мог заглянуть в черные глаза и вздрогнуть, уловив отзвук чего-то страшного.

Но в глаза бродяжнице никто не смотрел.

* * *

Итрида без приключений добралась до «Ладьи». К вечеру народу в корчму набилось столько, что яблоку негде было упасть, и оттого в едальне было тесно и душно. Поприветствовав Бояну и Храбра, Итрида на одном духу осушила кружку прохладного пива. Сейчас, когда глумец вместе с его колдовским инструментом и бьющими в самое нутро песенками остался далеко, бродяжница ругала себя, что не сдержалась и воспользовалась огнем. Она прижала ко лбу холодную кружку и устало закрыла глаза.

– Эй, – окликнула ее Бояна, уже какое-то время обеспокоенно наблюдавшая за подругой. – На тебе лица нет. Стряслось чего?

Итрида в ответ только покачала головой.

– Надо дождаться Даромира и валить отсюда. Какой ближайший город, куда мы можем податься?

– Пожалуй, Берестье, – прогудел Храбр, задумчиво потирая подбородок. – Только куды спешить? Расплатились с нами по чести. «Ладья» эта – лучшая корчма Каменки, а тутошнее пиво таково, что я готов его вместо еды кушать. Может, хоть пару дней дух переведем?

– Тревожно мне, – Итрида со стуком опустила кружку на стол и махнула разносчице, чтобы та снова ее наполнила.

– Встретила кого-то? – осторожно спросила Бояна, но Итрида лишь покачала головой.

– Нет. Из людей – никого.

Только из воспоминаний.

Итрида осматривала зал, скользя взглядом по лицам и не задерживаясь ни на одном из них. Пальцы покалывало. Итрида почувствовала, как к царапанью когтей внутри добавилось странное ощущение, словно ее касается чья-то жесткая шерсть. Бродяжница чуть поморщилась, скрывая исказившееся лицо за кружкой с пивом, потом заметила хозяина корчмы и невольно принялась за ним наблюдать. Его светловолосая голова и заплетенная в две косицы борода мелькали тот тут, тот там, пока он самолично разносил свое знаменитое пшеничное пиво, ловко сбрасывая на столы по восемь кружек за раз. В «Золотой ладье» было шумно; дымовая завеса от курительных трубок шеххов наполняла нос вкрадчивым сладковатым дурманом. Хозяин подошел к столу, где расселись, распоясав шелковые халаты и вольготно раскинувшись, шеххи, наклонился к ним и негромко что-то сказал. Купцы возмутились: их лица сморщились, затряслись короткие напомаженные бородки, – но корчмарь стукнул по столу внушительным кулаком. Неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут старший шехх положил на стол два золотых кругляша и что-то негромко сказал. Корчмарь кивнул, сгреб монеты и пошел к другим жаждущим промочить горло, а шеххи под строгим взглядом старца погасили трубки и спрятали их в особые мешочки на поясах.

Бояна, нахмурившись, наблюдала за Итридой. Не выдержав, она тронула ее руку. Итрида тут же шарахнулась в сторону, но осознав, кто ее коснулся, сухо улыбнулась:

– Прости. Думала, какая-то пьянь лапы тянет.

– Ты сама не своя, – Бояна не слушала оправдания подруги. Она разглядывала побледневшее лицо Итриды, жалея, что они не могут остаться наедине. Легче всего успокоить тревогу черноглазой бродяжницы было прикосновениями, но на людях Итрида не разрешала себя трогать.

На взмокшем лбу Итриды закудрявились тонкие прядки темно-рыжих волос.

Она не ответила подруге и снова принялась осматривать зал. Неподалеку сидели четверо путников – Итрида приметила их, едва они расселись. Трое ничем не отличались от небогатых торговцев, заглянувших в корчму промочить горло после удачной ярмарки, а вот четвертый…

Он был тощий, но высокий – когда выпрямлялся, почти на голову превосходил любого из спутников. Вот только выпрямлялся мужчина редко – почти все время он сидел, сгорбившись, кутался в теплый тулуп, невзирая на летнюю ночь, и трясся, как в лихорадке. Однажды незнакомец словно почувствовал внимание Итриды и поднял голову, посмотрев прямиком на нее. Бродяжница взгляда не отвела, но внутри нее все сжалось. Мужчина выглядел больным: под его глазами залегли тени, нос заострился, на бледных щеках алели неровные пятна, волосы и борода были всклокочены, а тулуп застегнут кое-как. Итриде поблазнилось на мгновение, что в тусклых глазах мелькнула красная искра. Впрочем, видение тут же сгинуло, и бродяжница решила, что это был лишь отблеск от свечи. Мужчина ничего не сказал, быстро отвернулся и сжался еще сильнее.

Завидев пристальное внимание Итриды, один из спутников недужного неспешно поднялся и подошел к столику бродяжников.

– Лучом золотым дорога, паны и пани. Вы не бойтесь, Лексей не заразный. Он головой ударился сильно, с тех пор и трясется.

Друзья переглянулись, и за всех ответил Храбр:

– Уж не в Болезный ли дом вы свово друга привезли?

– Туда, – кивнул торговец. – Слыхал, в Каменке отменные знахари, а порой и лаумы заглядывают. Лексей хороший мужик… был. Пошел на охоту и пропал. Нашелся две седмицы спустя на болотах совсем в другой стороне, и с тех пор он вот такой. Всем богам молились, все жрецы его глядели и все в один голос сошлись: навьего духа в нем нет, только телесная немощь. А мы как раз в Каменку на ярмарку собирались, когда все стряслось. Вот и взяли его с собой. Так что нечего его бояться, – снова повторил воленец, кивнул и вернулся к своим друзьям.

Итрида проводила его взглядом.

Под крышей «Ладьи» собрались шеххи – дети Великой пустыни, воленцы – самый многочисленный народ Беловодья, караалы – белокожие крепкие северяне, и даже, кажется, мелькнули бледные лица кого-то из живников, но последние могли и померещиться. Вдруг Итриду словно ожгло: она поняла, что уже какое-то время разглядывает мужчину в одежде воленского наемника. Он показался ей смутно знакомым, и Итрида припомнила, что видела его на площади, где выступал Волоха. Гордая осанка, ярко-зеленые глаза и необычный цвет волос, в которых мешались красные блики, чернота и тонкие серебристые прядки, привлекали внимание не меньше, чем меч, который наемник прикрепил за спину. Носить мечи могли только знатные люди, а значит, он был не так прост, как мог показаться на первый взгляд. Впрочем, Итрида позабыла о зеленоглазом, стоило Волохе запеть ту морокунову песню. И вот – судьба свела их снова.

За стол воленца присел хозяин корчмы. Судя по завязавшемуся разговору, они были знакомы. Итрида еще какое-то время полюбовалась красивым мужчиной, потом поднялась из-за стола и запахнула куртку.

– Ты куда? Я с тобой! – обеспокоенно привстала Бояна, но Итрида жестом остановила ее.

– Не надо. Я на улицу, подышу немного и вернусь. Лучше возьми мне еще пива. И пирог с вареньем.

– И как в тебя столько сластей влезает? – буркнула Бояна, но послушно замахала разносчице. Итрида пробралась к выходу, умудрившись ни с кем не столкнуться, пропустила стайку раскрасневшихся юнцов, спешащих отведать горячительного, пока родители не хватились, и вышла на улицу. Прохладный ночной ветерок приятно охладил разгоряченное лицо. Прислонившись плечом к резной балке, бродяжница задышала глубоко и ровно, наполняя грудь этой прохладой.

Вдруг ее взгляд упал на тень, размазанную по забору возле одной из распахнутых створок ворот. Тень шевельнулась, и бродяжница всмотрелась внимательнее.

Показалось?

Люди входили и выходили, гомонили и всплескивали руками, делились новостями прошедшего дня, обсуждали цены на зерно и скотину, жаловались на мужей, жен и детей – ничего нового и ничего необычного. Все выглядело так мирно, что Итрида почти убедила себя, что ей все-таки почудилось. Но она все равно успела прижать ногти к запястью и прочертить ими четыре ярко-красные полосы. Девушка поморщилась и одернула рукава, скрывая царапины. А когда подняла голову, то увидела его.

Он чуть выдвинулся из теней – высокая нескладная фигура с длинными безвольно повисшими вдоль тела руками. Тень не отпустила его до конца, и Итриде привиделось, что за его спиной вытянулся тяжелый темный плащ, опускающийся почти до земли. Тела было не различить из-за бесформенной одежды. Незнакомец пошевелился, по его наряду скользнули блики и высветили нечто, похожее на перья.

Сначала Итрида решила, что на его лицо надвинут капюшон. Но, присмотревшись, почувствовала, как по спине стекает холодок. Вместо лица на нее смотрела маска – черная, блестящая, словно облитая маслом, с крючковатым загнутым книзу клювом. В прорезях маски что-то сверкнуло, и блеск этот показался неживым. Совладав с первым испугом, Итрида разозлилась: празднества ряженых давно прошли, чтобы бродить таким страховидлом. Хотя чего хотел, незнакомец добился – ей сделалось не по себе. Итрида собралась было окрикнуть странного ряженого, но тут клюв приоткрылся, мелькнул красный язык и раздался хриплый, похожий на карканье голос:

– Что ты здесь делаешь, Пылающая? Тебя послали проверить меня?

– Ты кто такой? – крикнула бродяжница. Кое-кто из торопящихся в «Ладью» гостей недоуменно глянул на нее, но Итрида не обратила на них внимания. Она с брезгливым любопытством рассматривала существо из теней. Ряженый искусно прятался возле ворот: стоило кому-то скользнуть по нему взглядом, как он застывал, пропадая из виду, хотя стоял всего в нескольких шагах от прохожих. В миг, когда Итрида осознала, что человеком ряженый не был, холодок страха вернулся и вцепился в ее загривок острыми когтями.

Незнакомец в маске ворона снова подался вперед.

– Ты пахнешь огнем, но не знаешь, кто я? Любопытно…

Итрида повела плечами и сжала рукоять кинжала. Не отводя взгляда от ряженого, она стала спускаться по ступеням.

– Ты не ответил на вопрос.

На Итриду оборачивались уже многие, кое-кто и пальцем у виска крутил. Она шла все быстрее, но все равно не успела: лунный свет блеснул на острых треугольных зубах, красный язык свернулся узелком, и существо прошипело:

– Уверен, Госпоже будет интересно узнать о тебе. Жди скорой встречи, Пылающая. Ну а пока – наслаждайся зрелищем.

И существо целиком скрылось в тени.

Итрида преодолела весь двор за один удар сердца. Но, уже протягивая руку в темноту, она знала, что ничего там не нащупает. Ряженый исчез.

С трудом обретенный покой рассыпался колючими осколками, и Итрида, грязно выругавшись, вернулась в корчму. Тревога и боль вернулись; мир на мгновение заволокло черными изломанными линиями, похожими на корявые ветви, и там, среди этих ветвей, пошевелился силуэт, окрашенный в цвета ночи и огня. Итрида вцепилась в край стола до побелевших костяшек и прикусила щеку изнутри. Бояна обеспокоенно смотрела на нее, но уже ни о чем не спрашивала. По корчме пронесся сквозняк, и многочисленные серебристые палочки ловцов ветра запели на разные голоса, задетые его стремительным полетом. Бродяжники повернулись к двери и увидели знакомый силуэт, застывший на мгновение прежде, чем шагнуть вперед и смешаться с разномастной толпой.

– Шо это на нем лица нет? – протянул Храбр, удивленно подняв брови. Итрида глянула на приближающегося к ним шехха и нахмурилась. Храбр был прав: привычная лоснящаяся уверенностью в себе улыбка Даромира не угадывалась даже в его синих глазах.

– Похоже, новой крале Дара не угодили его умения, – криво усмехнулась Бояна, глядя в ту же сторону.

– Как бы нам ее обида не вышла боком, – Итрида следила за шеххом и хмурилась все сильнее. Он был бледен; на узком лице подсыхали коричневые разводы, слишком похожие на кровь. Но двигался шехх по-прежнему легко – что ж, по крайней мере, ему ничего не сломали.

Дар допетлял до стола, где разместились бродяжники, и рухнул на лавку. Сгорбился и запустил обе руки в темную волнистую гриву.

– Эй, – Итрида тронула его за плечо, и шехх вскинулся, но, увидев, что это всего лишь она, снова сгорбил плечи, вцепляясь длинными пальцами в волосы. – Что случилось? На тебе лица нет. Ты что, в постели вместо пани навью тварь повстречал?

– Хуже, – простонал Дар, сжимая пальцы так сильно, что Итрида испугалась, как бы он себе клок волос не отхватил. – Навьи хоть просто жрут, а люди гадят так, что нежити и не снилось! Будь проклят тот миг, когда я встретил эту белокожую гадюку!

– Уже интересно, – Бояна подалась вперед, поставив локти на стол и положив подбородок на ладони. Она старательно прятала ехидную ухмылку, с преувеличенным вниманием слушая стенания Дара.

– Может, все-таки скажешь толком, шо случилось? – примирительно прогудел Храбр.

И Даромир рассказал.

Когда они с Каженой вдоволь натешились друг другом, Даромир собрался сбежать, как привык. Но девица уболтала его задержаться: мол, засовы на двери крепки, а без разрешения ни одна собака к ней не посмеет заглянуть. Почему бы не вздремнуть, а затем не повторить приятное общение? И Даромир послушал ее, развесил уши, как сопливый щенок – а может, всему виной сладко пахнущие дорогими притираниями простыни, истома во всем теле и любовь шехха к красивым женщинам? В общем, он и в самом деле задремал.

Проснулся шехх от страшного грохота, ворвавшегося в полумрак покоев Кажены словно удар топора рассерженного Перкунаса по наковальне Небесной Кузницы…

– Так уж и самого Перкунаса? – фыркнула в кулачок Бояна. Даромир только зло зыркнул на нее и продолжил.

Оказалось, что племянник Вышаты Казимир Кожемяка нежданно-негаданно явился в гости на день раньше срока, и ему тут же донесли, что двоюродная сестрица ведет себя неподобающе. Огромный, разъяренный точно бык Казимир чуть не захлебнулся от ярости и бросился к сестре, рыча на ходу угрозы тому, кого найдет на ее ложе. Его не остановил ни засов, ни гневные крики Кажены…

– А меня самого спасло чудо и умение лазать по стенам, – плаксиво закончил Даромир и окончательно сполз на стол, уткнувшись лбом в теплое полированное дерево. Храбр сочувственно похлопал шехха по плечу, пока Бояна давилась смехом. Итрида лишь закатила глаза к потолку, услышав окончание этой истории – вполне ожидаемое для любвеобильного шехха. Но его следующие слова согнали улыбки с лиц бродяжников:

– Знаете, что самое паршивое? – отлепился Дар от стола. – Казимир этот, оказывается, очень дружен с городничим Каменки. Вряд ли им составит много труда найти нас всех в этой корчме и спеленать тепленькими, как младенчиков. А если и сбежим – нам нигде не дадут приюта и, случись что, не помогут в Болезном доме.

Итрида смотрела в виноватые синие глаза и с трудом удерживалась, чтобы не вдарить по кудрявому затылку так, чтобы раздался хруст ломаемого об стол носа. Может, она и не сдержалась бы, но резкие голоса за соседним столиком ее отвлекли.

После встречи с ряженым в маске ворона она и думать забыла про безумного Лексея. Да только тот сам о себе напомнил: вдруг вскочил на ноги и заорал надтреснутым хриплым голосом, до того похожим на голос ряженого, что Итрида вздрогнула и вскинула голову, нащупывая кинжал и хищно раздувая ноздри. И не сразу она осознала, что именно кричит недужный:

– Думаете, я не вижу? Не верите вы мне, небось, решили, что Лексей головой треснулся и совсем разумом помутился? А я вам говорю, что огонь в меня влили! Как будто я кувшин пустой, наполнили до краешков. Вот оттого и больно мне, братцы! Потому что огонь этот, он на свободу рвется, он не хочет во мне быть, выжигает он меня. Того и гляди… потечет… вот только мне того и надо. Пусть течет! Пусть… Лучше уж помереть, чем вот так. Ведь у меня горит все внутри, братцы. Когда сплю – горит. И когда глаза открываю – горит. Вы думаете, я мерзну? А я – горю.

Лексея услышала не только Итрида. Бродяжники в едином порыве сдвинулись ближе к Итриде, с беспокойством глядя на нее. А она, бездумно уставившись в стол и побледнев как снег, продолжала слушать отчаянные крики несчастного. Ей отчего-то было страшно снова на него посмотреть. Как будто она боялась увидеть не тощего мужичонку в тулупе.

А себя.

– Да провались оно все в Навь!!! – голос Лексея сорвался на визг и оборвался. Тут же загремели отодвигаемые лавки, заскрипели натужно столы, кто-то вскрикнул, брякнула оброненная ложка. Итрида резко обернулась и замерла. Люди разбегались во все стороны от Лексея, а он и вправду горел. Его охватило пламя: оно изливалось у него из глаз, распахнутого в беззвучном крике рта, текло по телу, пожирая одежду и кожу… Несчастный запрокинул голову так сильно, что его шея грозила переломиться. Кто-то подбежал с ушатом и выплеснул воду на пылающего человека, но она лишь зашипела, испаряясь и раня горячим облаком всех, кто не успел убраться подальше. Спутники Лексея в ужасе пятились прочь, не сводя широко распахнутых глаз с товарища. И одна только Итрида смотрела на его лицо.

Вовсе не мукой оно было искажено.

На нем было облегчение.

Пламя хлынуло еще сильнее, и вдруг раздался оглушительный взрыв, ударом кузнечного молота разметавший гостей «Ладьи» в стороны вперемешку с щепками и осколками. На глазах оглушенной Итриды Бояна влетела спиной в балку и хэкнула: из ее рта на подбородок плеснула кровь. Итрида затрясла головой, пытаясь прогнать мерзкий звон в ушах, но от этого движения перед глазами все закрутилось волчком, а желудок принялся карабкаться к горлу. Рядом Бояна скрючилась и сблевала на усыпанный опилками пол. Итрида метнулась к ней, схватила за плечо и вздернула подругу на ноги. Пара несильных шлепков по щекам заставила Бояну предупреждающе зарычать. Руки действовали быстрее разума, и прежде, чем девушка сумела-таки сосредоточить взгляд на черных глазах Итриды, один из ножей уже упирался той в живот.

– Какого морокуна стряслось? – выдавила Бояна, отводя клинок. Ее голос звучал для Итриды глухо, будто в уши натолкали тряпок.

Итрида мельком глянула на то, что осталось от Лексея, и отвела глаза.

– Чья-то злая ворожба случилась, вот что. Надо валить, пока на нас самих не свалили то, из-под чего выползти не получится.

– У тебя кровь, – Бояна потянулась к щеке подруги, но та только мотнула головой, отталкивая руку девушки.

– Щепкой задело на излете, пустое.

Бояна попробовала сделать шаг и слабо дернулась, выругавшись от прострелившей спину боли. Итрида нахмурилась еще сильнее, зло сверкая глазами. В ее волосах запутались мелкие щепки, кольца лука, осколки глиняного кувшина. Лицо мелко запорошило пылью, на которой темнели потеки из глубокого пореза, пересекавшего щеку.

– Парни где? – просипела Бояна.

– Вон они, у выхода. Да смотри ты под ноги, морокун тебя…!

Бояна споткнулась о чье-то тело. Нижней части лица у умершего не было – его начисто срезало широким осколком стекла, и только удивленные голубые глаза мертво уставились в потолок. К ним метнулась размытая фигура, и Итрида выпустила плечо подруги. Развернулась к нападавшему и вытащила парные кинжалы, чьи лезвия потемнели от яда – подарочек Даромира. Бояна привалилась спиной к уцелевшей стене и глубоко задышала, пытаясь вернуть ясность зрения.

Вокруг метались и кричали люди. Тоненько, на одной ноте, визжала баба. Бояна нашла ее взглядом – простоволосую, стоявшую на коленях возле очередного неподвижного тела – отлепилась от стеночки и, пошатываясь, добрела. Размахнулась и влепила пощечину, мысленно порадовавшись, что попала. Баба схватилась за щеку и уставилась на обидчицу бешеными глазами.

– Беги отсюда, – ласково посоветовала Бояна, щурясь, чтобы хотя бы лицо рассмотреть. – Юбку в руки и пошла прочь! Как бы второй раз не грохнуло.

До женщины доходило медленно. Бояна плюнула и отвернулась, мигом потеряв всякий интерес к кликуше. Орать перестала, и ладно. Итрида избавилась от напавшего на нее мародера и успела подхватить Бояну до того, как та начала медленно падать на колени искаженным отражением голосившей минуту назад женщины.

Итрида зло цыкнула и закинула руку Бояны себе на плечо.

– Идти можешь?

– Даже сплясать могу. Недолго, правда… – съязвила Бояна. Итрида потащила ее к черному прямоугольнику выхода, то и дело прикрывая собой от мечущихся людей. Они почти дошли, когда на пороге вдруг выросла громадная тень. Топор с серебряной оплеткой на длинной рукояти свистнул и вышиб щепки в пяди от их сапог.

– Куда собрались, навьи дети? Думали сбежать под шумок?

– Ты чего, мужик, совсем разум потерял? Беги отсюда! – крикнула ему Итрида, но незнакомец только ощерил в ухмылке крупные белые зубы и рывком оторвал топор от пола, замахиваясь второй раз. Итрида помянула морокуна и дернулась в сторону, утягивая за собой Бояну, которая становилась все тяжелее. Топор свистнул, снова пролетая мимо, и взлетел в третий раз. Итрида выдернула из-за пояса кинжал, но метнуть его не успела – в бок напавшего на них высокого светловолосого мужчины кто-то врезался, и он, не удержавшись, рухнул, впрочем, тут же ловко снова вскочив на ноги. Перед Итридой и Бояной встал Даромир, держащий в каждой руке по кинжалу с тонкой черной полосой посередине – там был яд, собственноручно изготовленный шеххом.

– Казимир, ну до чего ж не вовремя тебя морокун принес!

– Это от него ты удирал? – поразилась Итрида, и шехх коротко кивнул. – Не мог найти кого-нибудь помельче?!

– Ну извини, у девиц на лбу не написано, кто у них в родичах ходит! – огрызнулся шехх.

– Убью!!! – взревел Казимир и кинулся на шехха. Но споткнулся и чуть не упал, ошалело глядя на Итриду, вставшую возле Даромира. Глаза девушки вспыхнули, их черная радужка налилась золотом. Итрида подняла руку. Жилы под бледной кожей набухли и выступили так явно, что каждую можно было разглядеть… или перерезать. Они начали светиться, точно в них что-то вливали. То же золотистое сияние, что и в глазах, заменяло сейчас кровь в теле Итриды. Казимир шагнул назад; его лицо побелело.

– Ты же не волховка, – прошептал он.

– Я похуже буду, – оскалилась Итрида, и из ее ладони в грудь мужчины ударил поток пламени.