Читать книгу Медичийские звезды - Анита Польваре - Страница 9

– Уфф, – вздохнула Анна. – Так закончился мой первый день в Риме.

Денис покачался взад и вперед, слегка откинув голову.

– Мне кажется, стоило бы, Аня, – растягивая слова, начал он, – обязательно попробовать разобраться в источнике этих видений. Ибо очевидно, что их что-то спровоцировало.

Анна чуть лукаво глянула на собеседника:

– Во всяком случае, вы бы пошли в эту аптеку снова, так?

– Да! Обязательно! Только вот… А, давайте пойдем куда-нибудь посидеть в более уютной обстановке, а? Кажется, начинается любимое питерское погодное состояние – моросит…

Они прогулялись до первого понравившегося кафе, где и устроились за бокалами кьянти. Чуть погладив стеклянную ножку, Денис взглянул на Анну:

– Так вы туда все-таки пошли опять, я угадал?

– Так и было, – улыбнулась Анна. – Утро следующего дня началось…

Свежее и ясное утро следующего дня началось для Анны с воя полицейской сирены. Город просыпался, умывался, лениво пил пахучий кофе, усаживался на небольшие городские мотоциклы или аккуратные «фиаты» и начинал привычный утренний бег, объезжая замки, дворцы, набережные, парки, места постоянных римских раскопок, площади и фонтаны. Анна с удовольствием вслушивалась в эти звуки, прекрасно осознавая, что уж ей-то точно не стоит суетиться и выключать будильник. Как удачно, что, погружаясь в прохладную дрему, она взяла телефон и отключила все рабочие будильники. «Красота-а-а… – нежно потянулась в кровати Анна. – Совсем никуда не надо…» Внезапно она села и обхватила колени руками. События вчерашнего дня пронеслись в голове галопирующей упряжкой.

«Совсем не в моей натуре не попытаться разобраться во всем этом. Решено!» Анна взглянула в окно и убедилась, что таким прекрасным летним днем ее несомненно ждет успех в делах и отдыхе. Быстро и даже поспешно сделав круг душ – шкаф – любимые бежевые кроссовки, Анна буквально сбежала вниз по лестнице, вручила ключ девушке на ресепшн и вышла на теневую сторону улицы, буквально нежившейся в ласковых солнечных лучах. Решив ограничиться кофе, она быстро купила стакан с двойным эспрессо в первой же кофейне на перекрестке.

Чудесная погода, небо манящего синего оттенка, нарастающее тепло, обещающее жаркий день, располагали к пешей прогулке быстрым шагом. Настроение Анны было ровным и спокойным, кофе показался просто восхитительным, а путь к аптеке занял не очень много времени, зато позволил путешественнице пройтись по красивейшим районам Рима и выйти прямо к Тиберине, острову на юго-западе исторической части города. Два старинных моста вели прямо в нужный ей район Trastevere, третий пересекал Тибр в обход острова с востока. Анна перешла мост Garibaldi и двинулась на запад вдоль усаженной пышными деревьями набережной Тибра.

Оказавшись на площади della Scala, Анна еще раз огляделась по сторонам и слегка зажмурилась, вытянув шею чуть-чуть вверх. Она вспомнила, что несколько лет назад видела в Лувре великолепную «Смерть Девы Марии» работы Караваджо и нашла упоминание о том, что художник писал ее именно для этой монастырской церкви. Однако же прямо сейчас Анне нужно было непременно попасть в одноименную с площадью аптеку, где вчера с ней произошли столь удивительные и необъяснимые события. Поэтому, подойдя прямо к огромной тяжелой двери, она уверенно и решительно толкнула ее.

Дверь даже не поддалась. «Chiuso!» Именно такую надпись заметила Анна на двери аптеки слева. Справа от здания затаилась полицейская машина, припаркованная крайне небрежно наискосок. Девушка удивилась: «Чудны дела твои, Господи! Где же это я вчера побывала?»

Стараясь не привлекать внимание водителя полицейского автомобиля, тем не менее проводившего ее взглядом, Анна медленно покинула площадь. Снова выйдя на набережную Тибра с его зеленой и мутноватой водой, она глубоко вздохнула. Что-то случилось за время ее отсутствия в старинной аптеке. Что-то, возможно, неприятное. Или даже страшное. В любом случае, сейчас ей лучше там не показываться. Тем более, что маленькая склянка так и осталась в сумке со вчерашнего дня.

Анна открыла сумку и, не доставая склянку, нащупала ее рукой, рассматривая противоположный берег. Вынув руку и защелкнув металлическую застежку, она невольно уловила уже знакомый запах. Теперь он манил и звал ее, но куда и зачем ей нужно идти, пока она не осознавала.

Что ж… Я в Риме! И я хочу насладиться этим городом, этой страной в стране. И поэтому я направлюсь… В Ватикан! В государство в пределах городских стен. В хранилище бесценного и вечного. В мир католических воззрений, ошибок и жестокого прошлого. На этом пункте Анна одернула сама себя: «Я иду любоваться произведениями искусства, – строго сказала она. – Ошибки католической церкви оставим самой католической церкви».

С этой несложной мыслью женщина быстро и уверенно зашагала к мосту Sisto, чтобы по многолетней привычке пройти пешком несколько километров и получить подлинное блаженство от чистейшего летнего римского неба, от многочисленных вычурных вывесок магазинов и кафе, от попадающихся на каждом шагу небольших храмов, узких, жарящихся на старом добром итальянском солнце, тротуаров, от крохотных машин, запросто припаркованных перпендикулярно мостовой, а вовсе не вдоль.

Шумные итальянские женщины, обсуждающие свои дела по мобильным телефонам в режиме fortissimo, стройные и не очень итальянские мужчины с вьющимися черными волосами, мотоциклы с наездниками в костюмах различных приемлемых оттенков и, разумеется, в шлемах – все двигалось, гудело, разговаривало, смеялось и восклицало! И, безусловно, восхищало любопытную каштановолосую путешественницу! Ибо получать удовольствие от впечатлений и преобразовывать это удовольствие затем в размышления Анна считала одной из наивысших способностей рода человеческого.

Мимо одной вывески Анна, конечно же, не прошла просто так. Ее непосредственное внимание привлекла джелатерия с длинной витриной, от выбора в которой не просто двоилось в глазах, но и становилось непонятным, а как же люди в сущности этот самый выбор делают? Абсолютно несложно выбрать из двух, ну, из пяти видов мороженого, но стоять перед витриной с сорока пятью вариантами становилось просто скучно.

Слегка встряхнув челкой и чуть зажмурившись от луча солнца, скользнувшего по щеке и задевшего глаз, Анна сделала выбор в пользу шоколадного лакомства и, получив огромный рожок с витой темно-коричневой башенкой, счастливо улыбнулась. Умение получать удовольствие от жизни как таковой во всех ее добрых проявлениях и приятных мелочах – вот что бесспорно отличало эту красивую русскую женщину от частенько нахмуренных и чрезмерно собранных в узел недоверия и подозрительности соотечественниц.

С превеликим наслаждением облизав приятно охлажденные на такой жаре губы и тут же вспомнив о правилах приличия, Анна вынула из сумки платок и поднесла его к лицу, одновременно подняв голову. Платок замер у рта и медленно прошелся по удивленно полураскрытым, чуть розовым губам. Такое чувство Анна испытывала неизменно всякий раз, когда считала, что прикасается к вечному и в чем-то уже не совсем принадлежащему человечеству, небесному, потустороннему, божественному, называйте это, как угодно. Ей с самого детства нелегко было воспринимать очередное произведение искусства творением рук вон того смешного сморщенного человека на старинном портрете или строгого черноглазого старика с очень старой гравюры, или же совсем молодого и оттого вечно смеющегося художника с автопортрета. Касание ласковой божественной руки, тонкая и ненавязчивая помощь Творца, озарение, посланное свыше – вот что сопровождало в глазах Анны создание любого музейного экспоната.

Получив легкий толчок в плечо, она опомнилась. Непрерывно перетекающие одна в другую толпы людей старались попасть на площадь перед главным собором всего католического мира: San Pietro. Полураскрытые объятия его приглашали в свои недра, манили симметричной красотой колоннады, завораживали статуями святых по контуру здания, доводили до тихого исступления мощнейшим куполом, знакомым практически каждому человеку на Земле.

Анна решила завершить осмотром базилики сегодняшнюю прогулку и решительно зашагала направо вдоль стены Ватикана с тем, чтобы на viale Vaticano упереться в шумную, но терпеливую вереницу людей, составляющих очередь из таких же желающих приобщиться к искусству, как и она сама. Нисколько не удивившись и покорно простояв в тени рослого американца в желтых шортах и белоснежных кроссовках впереди нее, Анна прошла все мыслимые металлоискатели и стала владельцем заветного билета стоимостью в сорок евро, который показывал дорогу в одну из мощнейших и величайших сокровищниц мира: Musei Vaticani. Она была рада, что так удачно подкрепилась по дороге сюда и пообещала себе отведать чего-то более сытного сегодня-завтра вечером, не позднее.

Медленно перемещаясь из зала в зал и рассматривая статуи, бюсты, живописные полотна и шпалеры, Анна чувствовала приближение какого-то нового впечатления. Что-то произойдет с ней в этих старинных, видавших всякое залах. Она уже стала понимать, что ее поездка в Рим сопровождается странными, но очень волнующими и любопытными событиями, коими нельзя было пренебрегать, ибо за ними всеми очевидным образом пряталось что-то, напрямую касающееся саму Анну.

Сердце Анны замерло и вслед за этим стукнуло без преувеличения три раза подряд: Ра-фа-эль! Залы великого Рафаэля! Он расписал их по заказу Папы Юлия II, и Анне иногда ужасно хотелось повидать этих столетиями назад почивших в бозе наместников Его на земле, чтобы искренне пожать руку в знак благодарности за такие плодотворные идеи приглашать для творения актов живописи и лепки самых поцелованных Богом людей тех или иных далеких времен.

Фрески, которые сейчас рассматривала Анна, заняли у Рафаэля Санти ровно десять лет. И вот уже пять столетий можно внимать этому бесспорному триумфу веры и церкви в залах, благородно названных по его имени.

Происходящее далее показалось Анне замедленной съемкой, участником которой она не стала. В абсолютной, как ей тогда казалось, тишине мимо, толкаясь и непрестанно фотографируя, проходили люди с детьми и без, одетые в футболки и платья, туфли и кроссовки, с разным цветом волос и кожи, разных политических и духовных взглядов, больные и думающие, что здоровые. Анна перестала воспринимать все, что происходило вокруг, и со стороны она выглядела просто сосредоточенной туристкой, слишком серьезно разглядывающей фрески высоко над головой. Однако же в душе ее зрела уверенность, что она подошла к какой-то тайне, и что тайна эта так просто не раскроется ей навстречу.

Она видела сидящих, лежащих, прогуливающихся, играющих или читающих людей, одетых в древнегреческие просторные одежды ярких красок. Она любовалась чистым лазоревым небом, дополненным чистейшими же облаками, чистотой и прямотой линий здания, по которому гуляли персонажи «Афинской школы», сами казавшиеся образцами чистоты и помыслов, и устремлений. Фреска дышала чистотой и гениальностью, простотой и загадочностью. Анна знала, что видит перед собой не совсем Платона, а скорее Леонардо в его роли, не то, чтобы Гераклита, а Микеланджело, и уж точно это сам автор фрески предстал перед ней в образе Птолемея. «Какие глыбы, какие гиганты двигали нашу маленькую планету от первобытного состояния к тому, чтобы сейчас я цепенела от восторга здесь при виде этой невероятной красоты… Однако же, неужели они были так одиноки в своих попытках привнести в этот мир изящество, пропорции и монументальность? Рафаэль имел много учеников. Именно их заслугой стал зал Константина, который они расписали по эскизам своего гениального учителя. Как же так? Кто они на его фоне? Безымянные старатели, перемывающие песок в надежде отыскать золотой слиток? Они не смогут найти слиток золота, но попытаются хоть на грамм крошечного золотого фрагмента приобщиться к тому, чтобы войти в вечность вслед за талантом, трудолюбием и феноменальностью Мастера…»

Именно с такими думами потрясенная Анна медленно покидала Ватикан, еще медленнее она прошла по собору и оказалась на начинающей вечереть площади. Сумерки в Риме ей показались особенными: нежно-сиреневыми, розовыми и чуть дымными, навевающими щемящую грусть.

Выйдя на мощенную брусчаткой узкую улицу, Анна заметила остановку трамвая и нескольких людей, уткнувшихся в смартфоны в ожидании транспорта. Анна устало улыбнулась: она очень любила трамваи и проехаться на них по Риму сочла бы за удовольствие. Обернувшись, она нашла глазами автомат и, внеся несколько монеток, купила билет.

Зеленый трамвайчик подкатил резво, но бесшумно. Над кабиной горели надписи «Largo di Torre Argentina – Trastevere». «Трастевере, Трастевере… Поеду туда», – решила Анна. Прокомпостировав билет, она уселась на свободное место и стала рассматривать быстро темнеющий город. Конечная остановка настигла путешественницу довольно скоро, и, выйдя из трамвайчика, Анна осмотрелась.

Впереди виднелся перекресток, который вел на площадь. Анна не спеша двинулась туда, рассудив, что идти по темным, хоть и людным улицам ей неуютно, а римские площади любого размера всегда имеют очаровательные пристанища в виде уличных кафе для одиноких путешественников.

Удивлению девушки не было предела, когда она поняла, что снова очутилась на знакомой площади. Полицейская машина уже уехала, да и аптека была закрыта. На площади гуляли туристы, но гомон стих, и, похоже, все потихоньку начали разбредаться по гостиницам. Анна устроилась на каменной скамье возле арочных сводов. Вытянув изрядно уставшие за долгий пешеходный день ноги, она быстро глянула на дверь аптеки. В совпадения Анна, конечно, верила, но считала их порождением разума и результатом аналитической работы мозга. Иными словами, то, что она оказалась именно на этой площади уже в третий раз, указывало на подспудное желание побывать здесь и попытаться докопаться до истины. Какой именно истины, в чем она была, эта истина, Анна пока еще не знала.

Открыв сумку, она сразу же увидела вчерашний подарок аптекаря Капелли – крохотный пузырек, но уже без восковой крышки, которую она же сама так отважно сковырнула ножом. Антонио закрыл его другой, плотно прилегающей, но все же слегка пропускающей запах. Возможно, это и был ответ на вопрос, почему Анна пришла к этой загадочной аптеке в третий раз. Невольно улавливая волшебный аромат сквозь крышку и сумку, она вспомнила о первом визите сюда. А раз так, что оставалось делать?

Оглянувшись, девушка аккуратно сняла крышку, не без усилия вытащив ее и постаравшись удержать в руке маленький флакончик. Аромат немедленно разлился, как показалось Анне, по всей небольшой площади, хотя на самом деле никто этого не заметил и даже головы не повернул в ее сторону. Уфф… Запах был чересчур сильный, чтобы держать пузырек открытым хоть чуточку дольше, поэтому Анна провела пальцем по краешку флакона, а затем по левому виску. После этого она плотно вставила крышку обратно и медленно спрятала флакончик.

Чудесный летний вечер плыл перед глазами, мимо перемещались люди, проезжали велосипеды и самокаты, а на потемневшее, безоблачное прежде, небо стали наползать черно-мрачные тучи. Анна не заметила, как на соседнее место опустился молодой человек с каким-то предметом в руках.

– Buona sera, signorina. Vuoi musica?

Анна вздрогнула и повернулась. Она увидела в смуглой руке парня инструмент наподобие мандолины и поняла, что перед ней уличный музыкант – бездельник, зарабатывающий на простоватых туристках, млеющих от сладких струнных переливов и не менее сладких, но таких фальшивых, взглядов римских попрошаек. Собираясь уже подняться и уйти, внезапно Анна перехватила взгляд мужчины и осеклась. Он смотрел на нее печально и серьезно, а инструмент так и держал в руке, обнимая как ребенка – естественно, но бережно.

– А вы произведения Галилея знаете? – сама от себя не ожидая, спросила Анна.

«Боже, что я говорю… Какого Галилея, простите… Которого сожгли? Но он вроде не музыкант, нет? Ну, как это… Земля вращается вокруг Солнца и прочее… Не за это его казнили?»

Меньше всего Анна ожидала от собеседника то, что он ответил ей также по-английски и то, что именно он ей ответил, все так же серьезно и даже печальнее, чем был:

– А что бы вы хотели услышать из Галилея?

– Павану, знаете такое?

Молодой человек уверенно взял инструмент двумя руками, и пальцы его стали неспешно ласкать струны. Он перебирал туго натянутые белые нити, а Анна смотрела прямо перед собой на покрытую густым мраком улицу…

Она с беспокойством осмотрела обе стороны дороги: горожане предпочитали в этот поздний час не показывать носа из дома. Ограбления не были столь уж редки в те неприкаянные времена, когда ум, честь и совесть забывались перед жаждой поживиться тем, что плохо лежит, да еще поздней и душной римской ночью.