Читать книгу Мятежная Анжелика - Анн Голон - Страница 5

Отец Анжелики, барон де Сансе, умер в прошлом году зимой, накануне ее отъезда в Марсель. Услышав это имя, она ушам своим не поверила и вскочила с дивана. По ступеням лестницы походкой отца поднимался мужчина в коричневом костюме и в грубых грязных башмаках. Она смотрела, как он шел по галерее, и вдруг узнала замкнутое недовольное лицо мальчиков де Сансе. Так это один из ее братьев?

– Дени, ты ли это?

– Здравствуй, – отвечал тот.

Она помнила его военным, занимающим хороший пост в одном из гарнизонов в окрестностях Парижа. И вдруг он объявляется провинциальным мелкопоместным дворянином. Он приобрел тяжелую походку и озабоченное выражение лица барона Армана. С недовольным видом он вертел в руках конверт:

– Вот. Я получил приказ от господина де Марийяка, губернатора провинции. Он просит нанести тебе визит. Ну, я и приехал.

– Воистину, в нашей семье теперь действуют только по приказу. Просто очаровательно!

– Еще бы, ведь положение очень непростое.

– А что же произошло?

– И ты еще спрашиваешь, хотя вся королевская полиция гоняется за тобой по пятам и как преступницу привозит тебя под охраной! Об этом говорит вся округа!

– Это понятно. Но что еще произошло?

Дени уселся с удрученным видом:

– Верно, ты ведь ничего не знаешь. Так я тебе расскажу, потому что господин де Марийяк и прислал меня для того, чтобы «ты сделала из этого нужные выводы». Это его слова. Так-то вот.

– Так в чем же дело?

– Не суетись. Сейчас узнаешь. Это чрезвычайно неприятно. На нашу семью свалился позор. Ах! Анжелика, зачем ты только уехала?

– Но неужели они посмели наброситься на нашу семью только потому, что мне было угодно отправиться путешествовать, не испросив на то королевского разрешения?

– Нет. Напрямик это не связано. Но если бы ты здесь оказалась!.. Все случилось через несколько месяцев после твоего отъезда. Никто точно не знал, почему ты уехала, но у короля было отвратительное настроение. Я не считал это трагичным. Я думал: «Анжелике это не впервой. Если она и сделала какую-то глупость, то при своей красоте легко ее поправит». Признаюсь, меня больше всего огорчало, что я не знал, где тебя найти, потому что хотел подзанять деньжат. Я как раз вбил себе в голову купить освободившуюся должность в гвардейском полку Версаля. И рассчитывал на твою помощь, на твое влияние и… твои денежки. Дело шло на лад, и тогда я пошел к Альберу, потому что знал, что он пробил себе дорогу при дворе Месье. Я верил в успех. Альбер купался в золоте. Он сказал, что Месье от него без ума и осыпает его милостями: дарения, должности – и что недавно он даже добился права на доходы от нашего большого Ньельского аббатства. Эта мыслишка уже давно сидела в голове нашего честолюбца. Теперь этот хитрец чувствовал себя обеспеченным до конца дней своих! Он вполне мог отвалить несколько сотен ливров мне, бедному солдату без особых мозгов, не умевшему нравиться мужчинам. Он не заставил себя упрашивать, и я смог купить должность. И расположился в Версале. Для всякого офицера это куда лучше, чем Медон. Хотя и дисциплина построже. Все время парады в угоду королю. Но и праздники были, опять же карточная игра. Было и кое-что другое, менее приятное, когда нас, не спросив, послали усмирять волнения каменщиков и мастеровых… В Версале, как ты помнишь, проводились большие работы.

– Да, я помню.

Монотонный голос молодого человека вызывал в памяти забытые картины: сверкающие глыбы нагроможденных камней, их скрип под гигантскими пилами, переплетение строительных лесов, которые возводились по сторонам обоих перестраиваемых крыльев дворца. Неумолчный шум непрекращающейся стройки долетал даже в глубину парка до гуляющих знатных господ: крики, удары молотов, скрип тачек, скрежет заступов… Огромная армия озабоченных муравьев.

– Было ошибкой набирать столько людей, словно для армии. Их и поселили здесь же. Им не позволяли отлучаться в семьи, потому что боялись, что они не вернутся. Ну и многие, конечно, были этим недовольны. А летом дело осложнилось, когда король решил вырыть водоем около леса, как раз напротив большой лестницы над оранжереей. Стояла жуткая жара… Налетели болотные комары. Началась лихорадка. Люди мерли как мухи… Нас заставляли их хоронить. А потом…

Дени описывал волнения, неожиданно охватившие этих рабов. Бригадиров сбрасывали с лесов. Разъяренные орды в лохмотьях, вооружившись брусьями и молотками, зверски расправились со швейцарцами и захватили партеры. К счастью, в это время на плацу находился целый полк. Солдат срочно построили в боевой порядок, и они поднялись к дворцу. Подавление мятежа продолжалось два часа. Два часа среди полчищ комаров, на жаре, под крики ненависти и стоны умирающих. Когда этих несчастных оттеснили, они забаррикадировались на стройке, скидывали с четырехэтажных лесов глыбы камней, и раздавленные солдаты умирали, словно клопы. Но мушкеты не давали промаха. И вскоре белый песок покрылся телами убитых.

С южного балкона с ужасом наблюдали за происходящим мадам де Монтеспан и ее свита.

Наконец рабочие сдались. На следующий день на рассвете зачинщиков привели на опушку леса, как раз напротив дворца, возле начатого водоема, чтобы там повесить. И вот тогда-то, когда ему уже набросили веревку на шею, Дени увидел его и узнал: Гонтран! Их брат Гонтран! Окровавленный лоб, дикий взгляд, жалкая изодранная одежда, вымазанная краской, мозолистые руки, изъеденные кислотой. Гонтран де Сансе де Монтелу, их брат-ремесленник!

Молодой офицер заорал: «Нет! Не его!» – и бросился к старшему брату, прикрыв его своим телом. Нельзя было допустить такого святотатства: повесить одного из членов семьи де Сансе де Монтелу!

Окружающие решили, что он помешался. А на губах Гонтрана блуждала странная улыбка, насмешливая и усталая.

Побежали за полковником. Задыхаясь, с большим трудом Дени попытался объяснить, что этот мятежник со связанными за спиной руками и по имени, и по крови его родной брат, рожденный теми же родителями, и приходится также братом и маркизе дю Плесси-Бельер. Знатное имя, поразительное сходство обоих братьев, а возможно, и вызывающее высокомерное поведение приговоренного – поведение человека благородного – все, вместе взятое, подействовало на полковника и побудило его отсрочить казнь. Однако он не мог слишком долго тянуть с исполнением приказа, гласившего, что до захода солнца все бунтовщики должны понести наказание за свое безумное поведение. Следовало до наступления вечера добиться для Дени прощения короля.

Он, мелкий офицеришка, должен был проникнуть к королю! А он никого не знал во дворце.

– Если бы ты была там, Анжелика! Еще за два месяца до того ты находилась при дворе, король только на тебя и смотрел, да тебе бы только слово сказать! Почему, ну почему ты пропала, и в самом расцвете славы! Ах! Если бы ты была там!

Дени вновь вспомнил об Альбере, положение которого на тот момент было самым надежным. Поиски иезуита Раймона заняли бы слишком много времени, да к тому же иезуиты хоть и обладают большой властью, но не любят неожиданностей. Итак, полковник сказал: до захода солнца. Дени поскакал во весь опор в Сен-Клу. Месье пребывал на охоте, естественно вместе с фаворитом… Дени бросился на поиски охотников. Необходимо разыскать Альбера, а время – уже полдень. И еще пришлось убеждать Месье отпустить его спутника на несколько часов, на что тоже ушло какое-то время.

– Альбер знает толк в улыбках и нежностях не хуже женщины. Я смотрел, как они стреляют глазками, играют кружевными манжетами, а сам все думал о Гонтране, сидящем под деревом. Ты ведь знаешь, я терпеть не могу Альбера, но надо признать, что он не подвел. Он сделал все, что мог. В Версале, куда мы прибыли к вечеру, он стучался во все двери. Он бегал ко всем. Он ничего не боялся: ни надоедать, ни умолять, ни льстить, ни выслушивать грубые окрики. Но приходилось ждать то в одной, то в другой прихожей. А я следил, как солнце опускается все ниже… Наконец месье де Бриенн соизволил нас выслушать. Он ненадолго удалился. Потом вернулся, сказав, что, возможно, нам повезет увидеть короля, когда тот выйдет из кабинета, где принимал в тот день главных эшевенов города Парижа. Мы ждали среди придворных в гостиной Войны, в конце Большой галереи… Знаешь, где это?

Дверь отворилась, король выглядел важным и величественным. При его появлении все голоса смолкли, головы склонились, дамы зашуршали своими шелками, приседая в реверансе.

Юный Альбер, побледнев, в трагической позе бросился перед королем на колени:

– Пощадите, сир, пощадите моего брата Гонтрана де Сансе!

Взгляд короля оставался грозным. Он уже знал, кто эти молодые люди и о чем они его умоляли. Однако он спросил:

– Что он сделал?

Братья опустили головы.

– Сир, он оказался среди тех людей, которые вчера бунтовали и на несколько часов посеяли волнение в вашем дворце.

Король состроил насмешливую гримасу:

– Один из де Сансе де Монтелу, дворянин старинного рода, среди каменщиков! Что за истории вы здесь плетете?

– Увы, сир, это чистая правда. Мой брат постоянно одержим сумасшедшими идеями. Он всегда хотел рисовать, и наш отец, разгневавшись, лишил его наследства. Тогда он стал ремесленником.

– Поистине странная блажь.

– Наша семья потеряла его из виду. И только в тот момент, когда его готовились повесить, мой брат Дени увидел и узнал его.

– И вы помешали исполнению приказа? – спросил король, повернувшись к офицеру.

– Сир… ведь это мой брат!

Король сохранял ледяное молчание. Все понимали, какой призрак пролетел между участниками этой драмы, какое имя безмолвно возникло, легкий силуэт какой гордой дамы показался и пропал в галереях Версаля. Призрак исчез, ранив, сразив короля. Он не мог простить. Когда король заговорил вновь, его голос звучал глухо:

– Господа, вы принадлежите к беспокойному высокомерному семейству, постоянно доставляющему нам неудовольствия. В ваших жилах течет кровь старинных, безмерно гордых феодалов, которые не раз потрясали наше королевство. Вы из тех, кто нередко задается вопросом, надо ли подчиняться королю, и частенько решаете, что нет. Мы знаем того человека, о помиловании которого вы просите. Опасный тип, нечестивец и буян, опустившийся до простолюдинов, чтобы легче было вовлекать их в беспорядки и дурные деяния. Мы собрали о нем сведения и, узнав его имя и родственные связи, были глубоко поражены. Один из семейства де Сансе де Монтелу, говорите вы? И что он добавил к своему имени? Служил ли он в нашей армии? Заплатил ли своей кровью долг каждого дворянина перед королевством? Нет, он пренебрег шпагой ради кисти художника и долота ремесленника, унизил себя, отказался от обязанностей, налагаемых его именем, и отрекся от предков, скомпрометировав себя связью с низами, избрав их своим обществом. Ибо он заявил, что предпочтет дружбу с каменщиком общению с принцем. И если бы еще нам стало достоверно известно, что необъяснимые поступки этого человека вызваны его болезнью, что он слабоумный, страдает пороком, ведущим к невоздержанности, стремлением к бродяжничеству… Такое встречается даже в самых лучших фамилиях. Но нет… Мы его выслушали… Мы пожелали его выслушать… Он показался нам умным, волевым, но пылающим странной ненавистью… Мы узнали этот высокомерный тон, полный злопамятства, увидели отсутствие страха перед королем…

Людовик XIV на мгновение умолк. Несмотря на выдержку, в выражении его лица сквозило что-то неуловимое, и это пугало. Глубокое страдание. Серые глаза Альбера де Сансе, в минуты волнения приобретающие зеленоватый оттенок, напомнили ему другой взгляд. Он глухо произнес:

– Он действовал как безумец и должен понести наказание за свое безумство. Пусть умрет позорной смертью негодяев. Быть повешенным! Разве не мечтал он дерзко потребовать от парламента выслушать его и объявить нам бойкот от лица поденных рабочих, как некогда силой и бунтом корпораций этого добился Этьенн Марсель от нашего предка Карла Пятого?..

Эти слова произносились для эшевенов Парижа, пришедших в тот день с изложением народных требований, которые король не пожелал удовлетворить.

И король проследовал дальше, опираясь на золотой набалдашник эбеновой трости.

Вдруг юного Альбера де Сансе озарила счастливая мысль.

– Сир, – воскликнул он, – взгляните наверх! Вы увидите на плафонах Версаля шедевры моего брата-ремесленника. Он нарисовал их, возвеличивая вашу славу…

Красный луч заходящего солнца упал через окно и озарил на потолке бога Марса на колеснице, запряженной волками.

Людовик XIV остановился в раздумье. Король глубоко чувствовал красоту, и она на минуту сблизила его с этим дерзким бунтовщиком с мозолистыми руками, приоткрыла иной мир, в котором человеческое благородство приобретало иное измерение. А вслед за тем его практичный ум вдруг подсказал, что нужно сохранить работника, способного создавать такие прекрасные произведения искусства. Подлинные художники, идущие своим собственным путем, – это такая редкость. Почему господин Перро, отвечающий за работы в Версале, не сообщил ему об этом таланте, которого сейчас приговорили без суда и следствия? Испугавшись бунта, в страхе перед королем никто не посмел вступиться за мятежника. Король неожиданно изрек:

– Необходимо отсрочить казнь. Мы желаем пристальней рассмотреть дело этого человека…

Он обернулся к господину де Бриенну и продиктовал приказ о помиловании. Оба брата, продолжая стоять на коленях, услышали его слова:

– Ему следует работать в мастерских господина Лебрена.

Братья бросились через погруженные во тьму сады, мимо водоема, от которого поднимались смертоносные миазмы, к той опушке леса, где болтались повешенные.

Они пришли слишком поздно. В наступивших сумерках Гонтран де Сансе де Монтелу висел на ветке дуба, как неподвижный обломок белой скалы, оборотившись лицом к Версалю.

Вокруг раздавалось кваканье лягушек.

Братья сняли тело. Альбер сходил за каретой, кучером и слугой. На рассвете экипаж отправился в направлении Пуату. Они безостановочно скакали под раскаленным летним солнцем и в голубом ночном сумраке, снедаемые желанием поскорей упокоить в земле предков это большое тело с непригодными отныне к работе руками, словно только родная земля могла залечить его раны и смягчить острое разочарование, застывшее на распухшем лице.

Ремесленник Гонтран! Художник Гонтран! Который видел в Монтелу веселых домовых в медных тазиках и смешивал красную кошениль и желтую глину, чтобы окрасить стены. От одного только вида зелени листвы он пьянел, как от хмельного напитка!

Рыдая как дети, Альбер и Дени похоронили брата в семейном склепе возле деревенской церкви в Монтелу.

– А потом я пришел в замок, – продолжал рассказывать Дени. – Он казался мертвым, не раздавалось ни звука, ни одного детского возгласа. Только в кухне сидели кормилица Фантина, с глазами пылающими, как угли, да тетушка Марта, все такая же, тучная и горбатая, со своим неизменным рукоделием. Две старые ведьмы, что-то бормоча, чистили горошек. И тогда я остался. Ты ведь знаешь, что написал в завещании наш отец: «Наследство остается за тем из сыновей, кто возьмет землю…» Так почему бы не я? И я завел мулов, переговорил с фермерами, а потом и женился… На Терезе де Ла Майере. Приданого никакого, но доброе имя, и она хорошая. К сбору яблок у нас будет ребенок. Вот, – заключил новоиспеченный барон де Монтелу, – все это и просил тебе передать господин де Марийяк. То есть не о моей женитьбе, а про Гонтрана. Чтобы ты поразмыслила и лучше поняла, чем обязана королю после стольких оскорблений, как с твоей стороны, так и со стороны всей нашей семьи. Но, я думаю…

Он внимательно посмотрел в лицо своей старшей сестры, которую всегда немного побаивался из-за ее красоты, смелости и постоянных таинственных исчезновений. И вот она объявилась, и опять совсем другая, даже чужая. Тонкий овал лица обрисован благородной линией щек. Она сидела бледная и прямая, до глубины души пораженная только что услышанным рассказом. Это открытие и порадовало, и испугало Дени.

«Анжелика остается прежней, – подумал он, – но ее ожидают далеко не счастливые дни».

– Господин де Марийяк совсем плохо тебя знает, – прошептал он. – Но мне думается, что если он хотел добиться от тебя покорности, то совершил большую ошибку, сообщив, что одного из де Сансе повесили во славу короля.