Читать книгу 39 долей чистого золота - Анна Александровна Кудинова - Страница 6

Утро началось с дурных новостей о пропавшем самолете над Северным морем. Уже через час нашлись первые обломки и масляные пятна на поверхности воды. Борт обнаружен – передавали в новостях по всем каналам. Оставалось найти черные ящики, посчитать количество жертв и выдать всем родственникам денежную компенсацию. Таня стояла перед телевизором в белой растянутой майке до колен, черных сестринских тапках на голую ногу и прихлебывала ароматный кофе, обняв чашку двумя руками. После завтрака Таня вышла на улицу и побрела в сторону парка: маленький городок, в нем маленький парк, в центре маленького парка есть маленький пруд, а вокруг стоят маленькие лавочки. Это правда или предвзятое ощущение жителя мегаполиса? Тане все казалось маленьким и нелепым. Вдыхая полной грудью свежий воздух, она ощущала, будто бы воздуха не хватало так же, как и всего остального. На обратной дороге Таня свернула на местный продуктовый рынок, в эту сторону ее поманил аромат свежей выпечки, веявший из пекарни под незамысловатым названием «Хлеб». Пекарь, одетый в белый замызганный халат и цилиндрический колпачок, шустро выносил горячие рогалики, булки, ватрушки и прочую сдобу на металлическом подносе и сбрасывал их в деревянные лотки. Во рту появился вкус холодного ломтика сливочного масла, сползающего с рыхлой горячей корки черного хлеба, только что слетевшего с подноса пекаря. «Последний раз такое себе позволяю», – думала Таня, понюхав буханку и откусив хрустящий край. К полудню она вернулась домой – в двери соседней квартиры торчала записка, девушка заметила ее сразу, как поднялась на этаж. Посмотрев по сторонам, Таня убедилась, что рядом никого нет, и вытащила бумажку: «Здравствуйте, уважаемые соседи! Спешу сообщить вам, что ваш уважаемый кот гадит у нас на балконе. Прошу принять немедленные меры! Спасибо, ваш сосед слева». Таня хихикнула и воткнула записку обратно. «Надо посмотреть, может, и у нас навалил кучку. Сестра обрадуется такому сюрпризу», – подумала она и пошла к себе.

– Представляешь! – рассказывала Таня Виктору содержимое записки.

– Там никто не живет! – уверенно заявил Виктор.

– Где?

– В квартире, что слева. Там жил странный мужик с мамой, а потом они переехали в частный дом, а квартиру продали грузинам, что торгуют на рынке постельным бельем. Грузины начали делать ремонт, но их уже с полгода не слышно, бросили эту затею, как узнали, что дом снесут.

– Значит, вернулись.

– Нет, я бы слышал.

– То есть ты намекаешь, что я все это придумала?

– Да нет, ты, наверное, не ту квартиру имеешь в виду.

– Слушаешь?

– Да!

Таня открыла дневник старухи на следующей странице и продолжила читать:

«Всю ночь я не спала от сильной стреляющей боли в спине, а уснула только под утро. И мне приснился чудесный сон – я иду по лавандовому полю, знойное солнце печет мне спину, обжигая голые плечи до красноты. Длинные сиреневые гряды ползут по обе стороны от меня, словно гигантские змеи, и благоухают свежим стойким лавандовым ароматом, устремляясь к подножию белоснежной горы, окутанной в нижней части утренним ватным туманом. Я чувствую каждый свой шаг, иду все быстрей и быстрей, мне легко дышать, и я будто бы парю над землей, отрываюсь от нее, делая очередной шаг, и он становится таким длинным, что я практически лечу, бултыхая ногами в воздухе.

Мой сон прервала вошедшая в палату медсестра, а за ней еще несколько человек. Мне хотелось только одного – чтобы они скорее закончили свое дело и ушли вон. Мне не хотелось слушать их, отвечать на вопросы и уж тем более им улыбаться – зачем они тут? Я ведь мертва. Зачем осматривать и лечить человека, который давно умер, им что, живых пациентов не хватает?! Или они настолько глупы, что не могут отличить живого от мертвого?»

– Почему она называет себя мертвой? Это ужасно.

– Видимо, ей неслабо досталось, – ответил Виктор.

– Мне жаль ее, может, не стоит дальше читать? – поинтересовалась Таня.

– Послушай, ей действительно досталось будь здоров, раз ее переехал поезд, но! Прожила она после этого еще достаточно долго и, имея даже разные ноги, умудрилась укатить жить в Париж. Ты вот была в Париже?

– Нет, не была. Париж – это мечта. Это даже больше, чем мечта, это другая жизнь.

– Вот! Я тоже не был, – сказал Витя, хоть его и не спрашивали об этом, а потом добавил: – Может, она в своем дневнике написала что-то обо мне? Может, объяснила, чем ее заинтересовало мое рождение? А кроме тебя, мне никто его не прочтет.

– Ты можешь прочесть его сам.

– Не могу, – возмущенно крикнул Витя.

Таня догадалась. Вся картинка, словно пазл, собралась воедино, и она решила рискнуть еще раз:

– Ты…

– Я слепой, – опередил он.

Таня не знала, что надо сказать в такой момент, сморщила лоб и начала подбирать в голове фразы: «Не расстраивайся!» – Нет! «А я так и думала». – Нет, глупо как-то. «Для меня это вообще не важно». – Нет, при чем тут я. «А как это произошло?» – Нет, не мое это дело.

В воздухе повисла тишина, и, как Тане казалось, разорвать ее предстояло именно ей.

– Хорошо, – ответила Таня, – я прочту его для тебя, только не кричи больше, ладно?

– Прости.

«Прошла неделя, прежде чем мою ногу отвязали от железного поручня, это освобождение дало мне возможность переворачиваться на бок, а еще через некоторое время – подниматься и садиться на край кровати. Обезболивающие отменили, и боли в ноге стали куда ощутимее, день за днем они терзали мое мертвое тело, как ничто другое, отвлекая от всяческих мыслей. Дни, словно чистые страницы моего дневника, – одинаковые и пустые. Менялись только лица медсестер и таблички с именами на их белых халатах. Утром, входя в палату, сестра натягивала дежурную улыбку, за которой скрывалось холодное безразличие, и меняла мне повязку на ноге. «Все будет хорошо», – приговаривала она, разматывая бинт.

Сегодня утром ко мне в палату положили женщину, я лежала, отвернувшись к стене, а ее положили напротив, на ту кровать, что стояла у окна. Предварительно лечащий доктор оказал мне честь, спросив, не хочу ли я занять то место, но я ничего не ответила и не стала перекладываться, даже несмотря на то, что с него намного лучше видно небо: можно хоть целый день рассматривать его через большие мутные круги, оставленные тряпкой на больничном стекле. Это придает небу особый вид, можно представить, что это не круги, а круговороты небесных мыслей. Несколько первых часов новая соседка спала, издавая во сне тихие стонущие звуки, видимо, это связано с болью, которую она испытывала. За все время в больнице я ни разу не взглянула на часы, сутки делились сами собой на три части стуком проезжающей по коридору тележки с едой и звяканьем тарелок, после чего распахивалась дверь и в палату вносили тарелку с едой и чашку с напитком. В этот момент я отворачивалась на другой бок и злилась – зачем еда мертвому человеку? Когда же они, наконец, поймут, что пора обратить на меня внимание: пощупать пульс на руке, затем на шее и, не обнаружив его, созвать всех остальных врачей, что есть в отделении, чтобы они тоже убедились в моей смерти. Потом зафиксировать все это в карте, привезти каталку, перегрузить мое уже остывшее синее тело, накрыть белой простыней и отправить в морг на растерзание патологоанатома. Пока мое тело будут везти по коридору, вдоль стен соберутся любопытные больные – они будут охать и вздыхать, проявляя чувство жалости и сострадание ко мне, но мне будет уже все равно, потому что мертвые не способны думать и чувствовать. Затем в морг приедут родственники, одетые в черные одеяния, глаза их будут красные и мокрые, хотя я бы предпочла, чтобы они в этот день выглядели хорошо, это ведь последний день, когда я еще есть в их жизнях. Вот чего бы мне не хотелось – так это вскрытия, как подумаю об этом, мурашки бегут по телу. И вообще, хорошо бы обойтись без всех стандартных процедур, мне они никогда не нравились и нагоняли еще больше тоски.

Врач зашел в палату с большими снимками в руках и, казалось, направился в сторону спящей соседки, но потом резко изменил курс, будто бы опомнившись, и подошел ко мне.

– Как вы? – спросил доктор. – Взгляните! – не дождавшись моего ответа, продолжил он.

Неуклюже ерзая по кровати, я отвернулась от него и натянула одеяло на голову. Неужели ему не понятно – я продолжала злиться, и подступившая к горлу обида сперла дыхание вместе с душным ватным одеялом».