Читать книгу Сети Вероники - Анна Берсенева - Страница 3

Переулок в пяти минутах от метро «Курская» назывался Подсосенский. Алесе нравились такие названия. Вернее сказать, они ее завораживали, и не столько старинностью, сколько необъяснимостью. В Пинске названия старых улиц понятные, в Минске тоже, а в Москве многие называются по каким-то странным приметам.

Алеся подумала, что этот переулок был Подсосенским всегда, но оказалось, вовсе нет.

– В двадцатые годы переименовали, – сказал Игорь Павлович. – Раньше Введенским назывался, по церкви Введения под Сосенками, вон она стоит. А после революции только сосенки от названия оставили. В свете борьбы с религией.

Дом за чугунной решетчатой оградой тоже не выглядел особенно старым. Очень уж прямолинейный, строгий, без украшений; под сосенками таких домов не строили точно. Но все-таки и чересчур добротный для того, чтобы считать его современным. Потолки в подъезде высоченные, и лестница широкая.

– Дом во время нэпа строили. Это и по стилю понятно – классический конструктивизм, – объяснил Игорь Павлович, когда Алеся сказала про лестницу. – Для советской респектабельной интеллигенции. Сталин своему личному врачу в первом подъезде квартиру подарил. А вот здесь раньше скамеечка стояла между вторым и третьим этажами. В этой нише. Я ее помню еще. Чтобы можно было отдохнуть, если подниматься устал. В детстве очень удивлялся: как это два этажа пройти и устать?

Теперь уже не удивляется, конечно. Но все-таки он поджарый, быстрый и на третий этаж поднялся легко.

В квартире было тихо и как-то сонно. Алеся умела различать жилье, в котором нет молодых людей, это было как раз такое.

– Ты, Игореша? – раздался голос из дальней комнаты.

– Да, мама, – крикнул Игорь Павлович. – Лежи, не вставай. Ванная вон там, – сказал он Алесе. – Мойте руки и приходите в мамину комнату.

В ванной Алеся поняла, что квартира эта очень хорошо отремонтирована, то есть ремонт в ней совсем не заметен: ощущения старческой замызганности нет, но и новодела не чувствуется тоже. Что можно было сохранить, то сохранили, а что пришлось заменить – ванну, краны, – то заменили в схожем стиле.

Моя руки, Алеся посмотрела в зеркало. Собственный взгляд показался ей растерянным, чуть ли не испуганным. Хотя что особенного происходит? Не раз ведь делала платные уколы на дому, как и любая медсестра.

Она поколебалась, какое полотенце взять, и взяла свежее из тех, что стопкой лежали на полке в углу.

– Вот, мама, – сказал Игорь Павлович, когда она вошла в комнату и поздоровалась. – Это Алеся, сегодня она тебе капельницу поставит.

– Спасибо, Алеся. – Старушка улыбнулась. – А то я уже и сама переполошилась, что день пропущу, и сына переполошила. Как курица. Меня Ирина Михайловна зовут.

Она была полная, рыхлая и сидела в подушках на широкой кровати. Но выглядела ухоженно, даже волосы были тщательно покрашены в естественный русый цвет.

Между кроватью и стойкой для капельницы лежали на тумбочке аптечные коробки.

– А можно назначения ваши посмотреть, Ирина Михайловна?

Алеся улыбнулась, произнося это. Таких пациенток она различала сразу. Они действительно готовы переполошиться из-за любой ерунды чуть не до обморока, но так же легко успокаиваются, как только видят уверенность и доброжелательность. Доверчивы они до детскости, и это доставяет им немало бед. Но Алесе такая доверчивость всегда нравилась. Обманывать она никого ведь не собирается, а если человек доверчивый, то он и не лезет с занудными расспросами, и очень удобно не рассказывать перед каждым уколом, не был ли твой отец алкоголиком и какие отметки у тебя были в медицинском колледже.

Капельницы были назначены в поликлинике, лекарства такие, которые Алеся и сама бы назначила для поддержания сердечной деятельности. Ничего особенного, в общем. Если есть во всем этом странность, то лишь в том, почему Игорь Павлович не вызвал медсестру из любой платной службы, которых по Москве миллион с хвостиком.

– Я и сам переполошился слегка, – сказал он.

– Нет-нет, это именно я тебя переполошила! – возразила Ирина Михайловна. – Сам ты не склонен паниковать, и правильно.

– Но Алеся действительно квалифицированная медсестра. – В его голосе не слышалось ни отзвука сомнения. – Так что моя паника оказалась кстати. Неизвестно, кого бы я второпях в интернете нашел.

– Капельницы хорошо переносите? – спросила Алеся.

– Прекрасно, – ответила Ирина Михайловна. – Нет никакой необходимости ложиться в больницу!

«Значит, предлагали», – поняла Алеся.

И сразу пожалела, что согласилась ставить капельницу на дому. Даже не пожалела, а испугалась. Неизвестные люди, и кто знает, что у них на уме… – Давайте давление померяем, – сказала она.

– Сто шестьдесят на восемьдесят, – сразу же откликнулась Ирина Михайловна. – Это мое рабочее.

– Сто шестьдесят не должно быть рабочим, – заметила Алеся. – Что вы принимаете?

Давление именно таким и оказалось, и пока старушка перечисляла свои лекарства, Алеся подготовила капельницу. Когда ставила ее, Игорь Павлович смотрел, как она это делает. Мама называла это «над душой стоит» и терпеть не могла, но Алеся еще в колледже к этому привыкла, и сразу после учебы, когда начала работать в больнице, каждое ее движение оставалось под контролем. А как иначе? Случись что, кто кому будет объяснять, что медсестра была неопытная?

Вены у Ирины Михайловны оказались плохие, но Алесе попадались и похуже.

– Чаю выпьете, кофе? – предложил Игорь Павлович, когда капельница была поставлена.

– Нет, я здесь послежу, – отказалась Алеся.

Мало ли какая у больной окажется реакция. Лучше не отходить ни на шаг. Об этом она, правда, говорить ее сыну не стала.

– Я сюда и принесу, – сказал он. – Так чай или кофе?

Алеся думала, придется без умолку беседовать с Ириной Михайловной. Но та свободной от капельницы рукой взяла с тумбочки книгу и погрузилась в чтение.

Игорь Павлович принес себе чай, а Алесе эспрессо. Как гудела кофейная машина, не было слышно из-за того, что квартира большая и стены, наверное, толстые.

Она не говорила, что любит именно эспрессо, но уже не удивилась его догадливости.

– Куда вы ходите в Москве? – спросил Игорь Павлович, садясь в кресло в углу.

– Много куда, – ответила Алеся.

– Так моя внучка всегда отвечает. – Он улыбнулся. – Что ты сегодня делала? Много чего. Куда ты ходила гулять? Много куда. Ей пять лет.

– Мне тридцать. – Алеся улыбнулась тоже. – Ходила в Третьяковку на выставку Мунка. Это неделю назад. А потом на работу только.

– На Мунка долго стояли?

– В интернете билеты взяла, день и время указаны. Я же по графику работаю, могу заранее рассчитать.

– Понравился Мунк?

– Очень.

– Вообще-то странно.

– Почему? – удивилась Алеся.

– Он довольно болезненный художник, по-моему. А вы – наоборот.

Себя Алеся болезненной, конечно, не считала, ни в смысле физического здоровья, ни в том смысле, который имел в виду Игорь Павлович. Но разве человеку должно нравиться только то, что свойственно ему самому?

– Разве человеку должно нравиться только то, что свойственно ему самому? – оторвавшись от книги, сказала Ирина Михайловна.

Алеся посмотрела на нее почти с опаской, но спохватилась и спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно, хотя в сон клонит, – ответила та.

– Так и должно быть, – кивнула Алеся. – Можете подремать. Мы тихо посидим, не будем вам мешать.

– Вы не мешаете. Читать мне вообще не мешает никто и ничто.

Она снова взяла книгу с одеяла.

– Я вас не обидел, Алеся? – спросил Игорь Павлович.

– Чем?

– Что сказал о вас и о Мунке. Неприятно, когда тебя оценивают. Даже если оценка положительная.

– Я и так знала, что вы меня оцениваете, – пожала плечами Алеся. – И я вас тоже. Вы же незнакомого человека с улицы в дом привели. И я к незнакомым людям пришла, капельницу ставлю. Конечно, мы друг друга оцениваем, ничего особенного.

– Не знаю, как меня, а вас оценить не сложно. Ошибки, конечно, бывают, но все-таки я был бы очень удивлен, если бы оказалось, что в вас таятся бездны.

Он смотрел внимательно, и в его спокойных карих глазах никаких бездн не таилось.

– Это потому что у меня глаза такие? – вздохнула Алеся. – Мне все говорят.

– А они на самом деле не такие?

– Это же ничего не значит. Просто окраска радужной оболочки.

– Но впечатление создают определенное.

Он улыбнулся.

– Бабушка, когда я родилась, по глазам мне пралесками водила и говорила: «Будьте вочки як пралески». – Алеся улыбнулась тоже. – Потому они такие голубые, может.

– Как-как? – заинтересовался он. – Я думал, Пралеска – это ваша фамилия.

У него брови приподнялись, когда он паспорт ее смотрел, Алеся заметила.

– Фамилия, – кивнула она. – Но и цветок так называется. Первоцвет.

– Вон что. Алеся Пралеска. Красиво. И смешно. Вернее, задорно.

– Ирина Михайловна, будем капельницу снимать, – сказала Алеся.

– Уже? – Та подняла глаза. Они были отрешенные – похоже, не от капельницы, а от полной погруженности в книгу. – На самом интересном месте!

– На каком? – с интересом же спросила Алеся.

– Когда Клэри идет в ресторан и начинается бомбежка. Это Лондон в сорок первом году, «Хроника семьи Казалет». Не читали? Книга просто прекрасная, так увлекает! Если хотите, могу вам дать, прочтете на одном дыхании.

– Спасибо, – ответила Алеся. – На одном дыхании не получится. Работы много, не успеваю.

– У вас семья?

– В Пинске.

– Скучаете, наверное.

Сочувствие в голосе Ирины Михайловны было искренним, а отсутствие дальнейших расспросов – тактичным.

– Конечно, – кивнула Алеся. – Как самочувствие после капельницы?

– Вполне. Легкое головокружение, но это всегда.

– Не вставайте пока, – забеспокоилась Алеся. – В туалет, конечно, захочется… Идите очень осторожно. А лучше бы вам судно.

– Еще не хватало! – Ирина Михайловна вздрогнула. – Нет-нет, это мне рано.

– Полежи, мама, – сказал Игорь Павлович. – А я Алесе еще кофе предложу. Чтобы она еще немного у нас побыла.

– Я и так побуду, – ответила Алеся.

– Предложи лучше суп, – сказала Ирина Михайловна. – Алеся наверняка проголодалась.

– Спасибо, я… – начала было она.

– Вы одна живете, первое не готовите, – перебила Ирина Михайловна. – А для желудка суп необходим. Поешьте, пожалуйста. Он вкусный, моя невестка прекрасно готовит.

Алеся не говорила, что живет одна, но возражать не стала. И против супа тоже.

В кухне Игорь Павлович потрогал стоящую на плите кастрюлю и включил под ней конфорку.

Готовила его жена, может быть, и хорошо, но в кухне, несмотря на чистоту, царило запустение. Или как раз из-за мертвенной чистоты такое впечатление создавалось. Или из-за строгого серо-зеленоватого цвета стен. Не похоже, что здесь готовят, еще меньше похоже, что собирается за обедом семья. Хотя в такой квартире, наверное, не в кухне обедают, а в гостиной, или в столовой, или как они ту комнату называют, не залой же.

Игорь Павлович достал бумажник, протянул Алесе купюру.

– Или вам на карту удобнее? – спросил он.

– Все равно. – Она взяла деньги. – Спасибо.

– Вам спасибо. Не скрою, в какой-то момент я подумал, что ввязался в непростительную авантюру.

– Я тоже.

– Но оказалось, мы оба обладаем хорошей интуицией.

– Все-таки лучше бы вашей маме в стационар лечь, – сказала Алеся. – В ее возрасте на дому только таблетки можно принимать, и то осторожно.

– Не травите душу, – поморщился он. – Мама абсолютно разумный человек и всегда такая была. Но упряма во всем, что касается ее привычек, и это тоже было всегда.

– У всех старых людей так, – пожала плечами Алеся.

– Вас это не раздражает?

– Мы к этому спокойно относимся.

– Вы вообще от обычных людей отличаетесь. Медики, – после едва заметной паузы уточнил он. – У меня одноклассник врач, он мне когда-то объяснил. Мы же, сказал, с семнадцати лет анатомию в морге изучаем, и вся юность у нас проходит под этим знаком.

– Под каким знаком? – не поняла Алеся.

Даже когда он говорил непонятные вещи, его интересно было слушать. А может, и интереснее всего ей было слушать именно о таких вещах.

– Жизни и смерти, – ответил Игорь Павлович. – Это заставляет быстрее взрослеть. Или не так?

Он смотрел на нее внимательным взглядом. Непонятно, что в его глазах. От этого должно становиться неловко. Но Алеся никакой неловкости с Игорем Павловичем не чувствовала. Удивительно – он не из тех, про кого скажешь, что обаятельный или располагает к себе. Но с ним легко. Ей, во всяком случае.

– Так, – согласилась она.

В кастрюле забулькало. По кухне разнесся такой аппетитный запах, что Алеся почувствовала голод.

Игорь Павлович выключил плиту, достал из кухонного шкафа глубокую тарелку.

Суп оказался очень густой и с таким количеством разных овощей, что Алеся даже не все смогла различить. Капуста заметна, цветная, и брюссельская, и брокколи, фасоль в стручках, картошка. Ага, морковка тоже. И правда, хорошо его жена готовит! Сытно, но не тяжело. И красиво в тарелке, разноцветно так.

Заметив, с каким интересом она разглядывает суп, Игорь Павлович спросил:

– Нравится? Маруся такой в Бад-Мюнстерайфеле ела, в Германии, и хозяин кафе дал ей рецепт.

– Там фарш еще, – заметила Алеся. – И колбаски какие-то.

– Да все там, что под руку попадется.

– Очень вкусно!

– Брат у меня гурман, так что кулинарный талант его жены оказался очень уместен. Ну и нам всем перепадает, тоже хорошо.

– Ваш брат с женой вместе с Ириной Михайловной живут? – спросила Алеся.

– После папиной смерти мама решила жить одна. Так для всех лучше. Было.

Обеспеченные люди. Есть возможность не возражать такому маминому решению. Хотя квартира и так-то большая, а для одного человека просто огромная, и логичнее было бы жить в ней семье кого-нибудь из сыновей или внуков.

Стоило Алесе об этом подумать, как ей стало так стыдно, что даже кровь в лицо бросилась. Игорь Павлович говорил о быстром взрослении в положительном смысле, но когда ловишь себя на таких вот мыслях, то поневоле подумаешь, что лучше бы не взрослеть, а оставаться в том возрасте, в котором бабские рассуждения были еще незнакомы.

– Спасибо, Игорь Павлович, – сказала Алеся. – Суп и правда очень вкусный.

От кофе она отказалась, а тарелку он ей помыть не дал – поставил в посудомоечную машину. И вышел провожать Алесю во двор, хотя совсем это было не нужно.

Дом, на который она оглянулась от решетчатой ограды, выглядел как-то беспорядочно. Нельзя было даже понять, сколько в нем этажей, то ли пять, то ли больше, то ли меньше.

– И больше, и меньше, – ответил Игорь Павлович, когда она его об этом спросила. – Было четыре этажа, потом пятый достроили, потом шестой отчасти. Встройку сделали с Лялиного переулка, и квартиры там вышли странные, узкие, тесные, кухни чуть больше шкафа. Квартирный вопрос, как известно, москвичей испортил, и дома наши испортил тоже.

– А внутри не кажется, что тесно, – сказала Алеся.

– Теперь – да, – кивнул он. – Коммуналки давно расселены, переделаны. А все мое детство прошло под знаком тесноты и капитального ремонта, причем крайне бестолкового. Тогда ведь жильцов не спрашивали, что им нравится. То паркет во всех квартирах накрывали линолеумом, то трубы отопления зачем-то под потолок переносили. То электропроводку набили прямо по штукатурке – потом обои нельзя было поменять, от клея цепь замыкало и током било.

– Я смогу поставить Ирине Михайловне следующую капельницу, – сказала Алеся. – Вы ведь это хотите спросить?

– Да.

Он не удивился ее вопросу и, ей показалось, обрадовался тому, что она догадалась о его колебаниях.

– Сегодня в ночь дежурю, завтра с утра работаю, а вечером приду.

– Спасибо, Алеся.

– Ей еще две капельницы останется. Послезавтра у меня не получится, но что-нибудь придумаем. Кого-нибудь из наших девочек попрошу. За кого могу ручаться.

– Спасибо вам, – повторил он. – Дадите ваш телефон?

Она продиктовала номер, Игорь Павлович набрал его на своем телефоне и сбросил звонок, когда в сумке у нее запела Барбара Стрейзанд.

– И позвольте мне вызвать вам такси, – сказал он.

– Зачем? – пожала плечами Алеся. – Мне до дому пешком всего пятнадцать минут от метро.

– А метро какое?

– «Мякинино».

Услышав название станции, он достал телефон и открыл приложение для вызова такси. Спросил адрес, и она назвала. Он не давил и не командовал, но все его действия были так естественны, что возражать было глупо и не хотелось.

Машина подъехала сразу, центр же. В заднее окно Алеся видела, как Игорь Павлович идет к своему подъезду. У него была походка человека, который не задумывается, как он выглядит, потому что думает о каких-то более важных вещах. И потому что выглядит он очень хорошо.

Его дом был очень прост во всем своем облике, но остальные дома в Подсосенском переулке были куда более затейливы – московские, старинные, с лепными портиками и барельефами в виде женских лиц над окнами. Да и вся Москва такая, что Алеся не понимала, как это люди, когда едут в наземном транспорте, уткнутся в смартфоны и даже взгляда на все это не бросят. В центр она приезжала при любой возможности, но не на такси, конечно, поэтому смотрела сейчас в окно с особенным неторопливым удовольствием.

Широкими улицами ее не удивить – в Минске они такие же. Но в Минске все послевоенное, кроме, может, Троицкого предместья, а здесь не успеваешь взгляд переводить с одного времени на другое. Есть даже дома, которые еще до Наполеона построены! Алеся специально ходила смотреть такой дом на Тверском бульваре. Настоящая усадьба, в ней Герцен родился, и перед фасадом памятник ему, а в самом доме Литературный институт. Есть же, значит, талантливые люди, и немало, раз им целую усадьбу отвели под учебу. Вот как можно просто так, из ничего, взять и написать книгу? Непонятно и радостно.

Она улыбнулась тому, какими детскими вдруг стали мысли. Ну, сама же только что стыдилась того, что мыслями обабилась. Вот они и вернулись к обычному своему порядку, и Москва с ее огромной красотой этому помогла.

После Подсосенского переулка, и Покровки, и Чистых прудов как-то тягостно показалось въезжать в Павшинскую пойму. Алеся никогда на машине сюда не въезжала, всегда шла к себе на Красногорский бульвар от метро «Мякинино» пешком по длинному пешеходному мосту через Москву-реку, и поэтому впервые увидела сейчас этот район вот так, по всему его протяжению.

Пришлось стоять в такой глухой пробке, что она не выдержала и вышла из такси, хотя до дома еще почти километр было идти. Но километр пешком пройти проще, чем час томиться в едва ползущей машине. Хорошо еще, если час, а не больше.

Кто застроил этот район такими домами – высоченными, длиннющими, стоящими впритык друг к другу? Кто распланировал так, что въехать сюда можно по единственной неширокой улице? И ни единой парковки для машин, которым счету нет, и по дворам из-за этого приходится боком пробираться. И как людям жить в таком переполненном человейнике?

Но живут же как-то. По узкому бульвару мамы с колясками гуляют между бесконечными пробками. Возле каждой коляски по трое детей бегают или по пятеро даже, весело кричат по-киргизски, по-таджикски. Им все нравится. Свете, с которой Алеся снимает квартиру, тоже нравится жить в Павшинской пойме. Магазины в каждом доме, рядом Крокус Сити Молл, в нем тоже магазины, кафе, кино, хоть весь выходной можно там провести, Света и проводит. Да и сама Алеся за год ко всему этому привыкла, хотя сразу, когда приехала в Москву, Павшинская пойма ее ошеломила.

В квартиру она вошла тихо. Света сегодня после ночи и, может, еще спит. В школе Алеся со Светой совсем не дружила и даже не помнила, какая она, но когда решила ехать в Москву, то выбирать не приходилось. Какая ни есть, а на одной улице выросли, и лучше жить с ней, чем неизвестно с кем. О том, чтобы снимать квартиру одной, речь не шла – какой тогда был бы смысл от московской работы? Даже вдвоем смысл есть, только если живешь не в городе, а за Кольцевой, и Павшинская пойма отличный вариант. Тем более что Света успела снять эту квартиру еще до того, как рядом появилось метро, и после открытия станции «Мякинино» хозяева не повысили оплату, решив, что лучше две белоруски по старой цене, чем десять азиатов по новой.

Оказалось, Света уже не спит – она выглянула из своей комнаты в полном боевом раскрасе. Вернее, раскрас был почти не заметен, как и следовало по актуальной моде, но дома-то она не только не красилась, а даже и причесывалась не всегда. Если глаза чуть подведены и губы чуть подкрашены, то это для выхода в люди.

– Ну как у них там? – спросила Света.

– У кого?

Алеся даже вздрогнула – откуда той знать про дом в Подсосенском переулке? Но сразу сообразила, что имеется в виду Маргаритина дача. Когда Алеся вчера утром сказала, что едет в Мамонтовку, Светина фантазия разыгралась не в меру.

– Обыкновенно. – Алеся пожала плечами. – Скромно.

– Да? – В Светином голосе послышалось разочарование. – А дом какой?

– Обыкновенный, – повторила Алеся. – Бревенчатый, мансарда щитовая. Да я сильно не разглядывала. Не покупать же ездила.

– А что вы делали? – уже с меньшим интересом спросила Света.

Она принесла из своей комнаты горячие щипцы и под Алесин рассказ о том, как они с Ритой днем купались в речке, а вечером пили на веранде итальянское вино, стала подкручивать волосы перед большим зеркалом в прихожей.

– А кто еще был? – спросила Света.

И узнав, что была еще Ритина мама, интерес к Алесиной поездке утратила напрочь.

– Ты как монашка вообще, – пожала она плечами.

– Почему? – не поняла Алеся.

– Никуда не ходишь, ни с кем не знакомишься.

– Во-первых, хожу.

– Ага, в музеи. Я не об этом, будто не понимаешь.

– Во-вторых…

Алеся чуть не сказала, что как раз сегодня познакомилась с очень интересным мужчиной – таким почему-то обидным показалось ей Светино замечание. Но опомнилась и не сказала. В конце концов, рассказать, что ставила капельницу и ела в кухне овощной суп, это то же самое, что рассказать о походе в Третьяковскую галерею. Света в самом деле не об этом. А кроме этого ничего ведь и не было.

Света положила щипцы на полку, полюбовалась собою в зеркале. И есть чем любоваться: волосы светлые и густые, при высоком росте, длинных ногах и больших серых глазах – девушка, что и говорить, заметная. Ухажеров у Светы было море, но те, за кого хотелось бы замуж, не предлагали даже совместного проживания. А те, которые предлагали, не заслуживали и внимания, не то что чего-нибудь большего. Почему так получается, Света не понимала, и это очень ее сердило.

Но сегодня вид у нее был не сердитый, а скорее загадочный. Почему, Алеся не спрашивала, ясно же, что сама расскажет.

– Авдеев в «Пушкин» пригласил, – наконец сообщила Света. – Ресторан такой в центре, никогда там не была. В интернете посмотрела – дорогой страшно и тусовочный такой, все звезды туда ходят. Интересно, почему именно Пушкин?

– Что – почему? – не поняла Алеся. – Не я же тебя туда пригласила. Наверное, Авдееву этот ресторан нравится.

– Поэт почему главный – Пушкин? Других же много. Выбрали одного и повторяют.

И пока Алеся соображала, что на это ответить, Света засмеялась, влезла в туфельки на шпильках, подхватила сумочку на цепочке и прошествовала за дверь. Отвлеченные рассуждения, да еще о Пушкине, были ей настолько не свойственны, что объясняться могли только ее прекрасным настроением. Наверное, «Пушкин» и правда хороший ресторан, и Авдеев этот, недавно появившийся, очень ей нравится.

Над зеркалом тикали часы. До работы можно еще поспать, и надо поспать. Как все медики, Алеся засыпала мгновенно и в рабочую форму приходила через три минуты после пробуждения.

Как легко она привыкла к обычному, обыденному течению жизни! Может, это и хорошо – как жить без этого? Но так ведь было не всегда, и будет так не всегда, потому что жизнь пройдет. И неважно, что не верится в это под тиканье икеевских часов над зеркалом. Все равно пройдет, и Света права: страшно жалко, что проходит она так обыкновенно.