Читать книгу Ольховый король - Анна Берсенева - Страница 6

Вероника думала, что граница проходит по огромному пустому полю. Но когда вышли на опушку леса, оказалось, что пройти открыто придется лишь через малое пространство. Она бы такое за пять минут перебежала.

– Вон там уже Польша, – сказал Сергей Васильевич.

Ничем то место впереди, на которое он указал, не отличалось от того, где они стояли сейчас.

– А… полосы перекопанной разве нет? – удивленно спросила Вероника. – И колючей проволоки…

– Здесь ничего нет. Пограничники редко ходят, и то днем. Недавно из Польши целая сельская свадьба на советскую сторону перешла.

– Зачем? – не поняла Вероника.

– Да низачем. Напились и повалили.

– И их не задержали?

– Поляки только рады – меньше дурней останется. А советские решили, потом разберутся, кого расстрелять, кого… – Он заметил, что она от его слов поежилась, и добавил: – Не бойтесь.

– Я не боюсь.

– Отрадно.

Блестела сбоку неширокая речка. Вероника спросила, как та называется, и он ответил:

– Манюня.

Она не удержалась и прыснула от такого смешного названия. Но тут же закрыла себе рот рукой – показалось, что этот глупый звук далеко разнесся в ночной тиши.

– Идите рядом. Если хотите, можете взять меня под руку, – сказал Сергей Васильевич.

– Нет, что вы! Я и так не отстану, – заверила она.

Низину, в которую они вышли, окутывал туман. Очень кстати он сгустился – Вероника обрадовалась ему, как доброму человеческому присутствию. Земля была кочковатая, но ходить по такой она привыкла: на болоте-то еще и не такие кочки бывают. Вероника инстинктивно знала, куда ставить ногу, чтобы не запнуться и не упасть, и Сергей Васильевич точно так же это знал, она чувствовала. Они шли рядом шаг в шаг.

Плечи у него были неширокие, но то ли из-за легкости его походки, то ли из-за чего-то необъяснимого он казался ей сказочным богатырем и еще – частью тумана этого, и луга, и темного неба.

Страх ее прошел совершенно. Она подняла голову. В просвете между тучами проглянула Большая Медведица. И Коса Береники где-то рядом, значит. Она вспомнила, как папа показывал ей это созвездие с багничского крыльца, объясняя:

– В нем шестьдесят четыре звезды. Образно говоря, это небесная сеть. Именно здесь лежит северный полюс Галактики. И здесь же видны еще тысячи галактик и сотни их скоплений. Как подумаешь, так голова кружится! А тебе, милая, что легче представить, конечность Вселенной или ее бесконечность?

Вероника и теперь не знала ответа на тот вопрос. Она чуть было не задала его Сергею Васильевичу. Хорошо, что вовремя опомнилась. Что бы он о ней подумал, если б спросила такое сейчас…

– Стой, стрелять буду!

Окрик разорвал тишину, как будто выстрел не обещан был, а уже прозвучал. Вероника вздрогнула и сама чуть не вскрикнула. Но прежде чем она успела это сделать, Сергей Васильевич схватил ее за руку и бросился бежать через пустошь к польской стороне. Он бежал не прямо, а петлями, и она повторяла каждое его движение. Ей казалось, он не бежит, а несется над землею, как Лесной Царь.

– Стой! Стой, кому говорю!

Выстрелы из трехлинейки – Вероника вспомнила эти звуки – почему-то не испугали. В то мгновенье, когда они грянули, словно бы восстановились в ее памяти события, не успевшие уйти глубоко, – стрельба, взрывы, стоны раненых…

Стон, короткий и негромкий, раздался после третьего выстрела. Вероника почувствовала, что Сергей Васильевич отпустил ее руку. По инерции она пробежала еще немного вперед и только после этого развернулась и бросилась обратно.

– Бегите! – Ей показалось, что он закричал, но это был шепот. – Ну!

Он сидел на земле, согнувшись и зажимая ладонью правый бок. От растерянности у нее словно вспышка блеснула перед глазами. Но растерянность и прошла так же мгновенно, как вспышка.

– Можете встать? – Она упала на колени рядом с ним. – Вставайте же!

Еще один выстрел грянул с советской стороны. С польской стояла тишина.

– Ско… рее… – Его голос звучал прерывисто. – Да не стой же ты!.. Беги к полякам! Не то они… тоже… стрелять начнут…

– Поднимайтесь.

Да, как только она поняла, что он ранен, растерянность ее прошла бесследно. Как обходиться с ранеными, она знала, кажется, уже и не разумом, а просто телом.

Вероника положила левую руку Сергея Васильевича себе на плечи и стала подниматься, увлекая его за собой. Похоже, и он понимал такие вещи не разумом – держась одной рукой за ее плечи, другую отнял от раны, оперся о землю, поднялся и снова повторил:

– Беги… Я догоню.

Ага, догонит! Еле на ногах стоит.

– Лгать грешно, – пробормотала она. – Поберегите силы.

Хорошо хоть тучи снова сошлись, усилив тьму, и без того адову. Но и в этой кромешной тьме бежать на польскую сторону бессмысленно. Шанс уцелеть под выстрелами остается лишь в том случае, если вот именно бежать, стремительно и ловко петляя. А это невозможно: Сергей Васильевич с трудом переставляет ноги.

На открытом пространстве меж двух границ они оказались удобной мишенью.

– Куда? – сквозь сжатые зубы процедил он, когда, пригнувшись и не отпуская его, Вероника повернула назад и влево. – Брось же к черту!..

Его рука дернулась на ее плече, но Вероника покрепче вцепилась в нее, не давая убрать. На слова же внимания не обратила – идет, и слава богу.

Наверное, он понял, что, пытаясь высвободиться, не отпускает, а лишь задерживает ее.

Слева была та самая речка Манюня, над названием которой Вероника смеялась всего лишь полчаса назад. Она запомнила кусты на берегу. Надолго в таких не спрячешься, но на короткое время укроют и они. А сейчас о считаных минутах речь, если не о секундах даже: в трехлинейке пять патронов, потом ее надо перезаряжать. Неизвестно, правда, сколько там стрелков.

Не мыслями проносилось все это у нее в голове. И не мысли помогали ей выбирать, куда ставить ноги на кочковатом пространстве.

Под кусты скатились вместе с очередным выстрелом. Сергей Васильевич упал рядом с Вероникой и тут же, приподнявшись, лег на нее сверху. Она не поняла зачем и попробовала высвободиться, но он не дал ей этого сделать. Она виском почувствовала, как тверда и горяча его скула, и голова у нее закружилась.

Еще несколько пуль просвистели над кустами. Потом выстрелы стихли. Вероника расслышала, как скрипят его зубы возле ее уха. Ее рука, неудобно подвернувшись, касалась его бока. Она ощутила тепло его крови на своих пальцах.

– Попал, Пятро? – раздалось совсем рядом.

– А хто ж ведае! – послышалось в ответ.

– Пашукаем?

– А што ж ты зараз адшукаешь? Тёмна, як… Завтра знойдем, кали не прамазали.

Стрелки были так близко, что Вероника боялась, они расслышат, как гулко колотится ее сердце. А если Сергей Васильевич застонет?

Он молчал, даже зубами скрипеть перестал. Хотя по его дыханию она понимала, что он в сознании, и что ему больно, понимала тоже.

Зашуршала под удаляющимися шагами трава. Вскоре затихли все людские звуки, только вода едва слышно струилась рядом.

– Влево. Ползком.

Сергей Васильевич шепнул это прямо ей в ухо – так тихо, что его голос не перекрыл шепота речных струй.

Который теперь час? Не разглядеть в темноте циферблат. Но светает в октябре уже не рано, и в этом их надежда.

Сколько времени ползли до леса, Вероника не поняла. Силы ее удвоились, или утроились, или даже удесятерились, может. Кочки, только что пройденные ногами, она ощущала теперь всем телом.

«Только сознания не теряй, ну пожалуйста!» – билось у нее в голове, когда вслушивалась в его слабеющие вдохи и выдохи.

И только когда оказались наконец под лесными кронами, Вероника села на траву и выдохнула тоже.

Сергей Васильевич оперся локтями о засыпанную листьями землю, приподнялся, прислонился спиной к широкому дубовому стволу и сказал:

– Иди. Не теряй времени.

– Куда? – не поняла она.

– В Польшу теперь не получится. Подвел тебя. Уходи обратно. Как можно дальше. В деревню не заходи. Там следят, кто и откуда. Донесут. На Старовиленский тракт тоже не надо. Лесами до Минска добирайся.

– Вы какие-то глупости говорите, Сергей Васильевич, – поморщилась она. – Давайте перевяжу лучше.

– Мне твое самопожертвование до… – Он выругался так, что она снова вспомнила пинский госпиталь. – Живее отсюда, ну!

– Не понукайте, не запрягли, – отрезала она и, не дожидаясь разрешения, расстегнула на нем поддевку.

Бок был залит кровью так, что даже ей стало не по себе, хотя она самых страшных ран навидалась. Но одно дело в госпитале, когда подается вся возможная помощь, а другое – под кустом у границы, когда помощи ожидать неоткуда и даже отлежаться невозможно, потому что каждый час только приближает опасность.

– Можно взять ваш нож? – спросила Вероника.

Он молча кивнул. В темноте она видела, как блестят его глаза. Долго ли он продержится? Движения ее сделались быстрыми, машинальными.

Она достала нож из-за голенища его сапога, а из своего заплечного мешка вынула белье. И покраснела, вынимая, – хорошо, что в темноте не видно. Какая же дурында! Взяла с собой шелковую сорочку с кружевами… В размышлениях о первой брачной ночи. Но кто же мог знать?

Хорошо, что нож был острее бритвы. Вероника легко рассекла сорочку на полосы и спросила:

– Коньяк остался?

Он снова кивнул. Фляга была у него во внутреннем кармане поддевки. Вероника обработала коньяком и туго перевязала рану, потом протянула ему флягу. Он молча глотнул. И длинно выдохнул – конечно, ему тяжело дается молчание. Но от коньяка, может, хоть чуточку полегче станет.

– Простите… мою резкость, – наконец проговорил он. – Но я не могу позволить, чтобы вы из-за меня жизнью рисковали. Довольно и того, что я вашей рискнул.

– Помните берлогу? – сказала Вероника. – Мы должны до нее добраться. Это не очень далеко.

– Заляжем на зиму?

Улыбка дрогнула у него на губах. Она почувствовала, что сердце ее дрогнуло тоже. Чудны дела твои, господи! Так учительница словесности говорила в гимназии, когда кто-нибудь из девочек предпринимал нечто неожиданное. Полную главу из «Евгения Онегина» выучивал наизусть, к примеру.

Вероника тряхнула головой, прогоняя несвоевременные воспоминания.

– Я оставлю вас в той берлоге, – сказала она. – И все-таки мне придется пойти в деревню. За телегой.

– Ни в коем случае. Я же вам сказал, приграничные деревни на советской стороне сплошь под контролем.

– Но как иначе? Вы пешком дальше берлоги не дойдете. Хоть бы до нее добраться… А вам срочно нужна медицинская помощь. Возможно, операция.

Рана у него на боку располагалась так, что Вероника со страхом думала, может быть, задето и легкое.

– Слушайте! – вдруг воскликнула она и даже рот прикрыла рукой, хоть воскликнула, конечно, шепотом. – Вы говорили, фурманку вашу потом заберут. Потом – это когда?

– На рассвете, – нехотя произнес он. – Но вы…

– Я до рассвета поспею. Поднимайтесь, пожалуйста, – жалобно попросила она. – Надо поскорее до той ели добраться. Очень вас прошу!

Под елью оказалась не берлога, а просто яма, образовавшаяся оттого, что дождями подмыло корни на склоне. Места в этом укрытии было достаточно, чтобы Сергей Васильевич смог лечь, хотя и согнувшись.

– Очень неудобно? – спросила Вероника.

– Ничего, вполне.

Он ответил без усмешки, и она поняла, что ему в самом деле легче лежать, согнувшись в три погибели: рана меньше болит. Кажется, что меньше.

– Листьями вас забросаю, – сказала она. – В темноте искать не станут, а до рассвета я обернусь.

Он промолчал. Может, думает, что она бросит его здесь? Ей стало обидно, что Сергей Васильевич может так думать, но опровергать такое его мнение было некогда. Наклонившись к его лицу, Вероника быстро поцеловала его, перекрестила и сказала:

– Постарайтесь не терять сознания, добре?

Она долго еще чувствовала на губах горячую сухость его губ и оправдывала излишнее свое в связи с этим волнение тем, что беспокоится, как бы не началась у него горячка. Обернулась в последний раз, увидела голые корни деревьев, и той ели тоже. Корни переплелись и вцепились в землю на краю оврага, спасая свою жизнь.

Опасение, что не найдет дорогу до той поляны, на которой оставлена фурманка, у Вероники, конечно, было. Все-таки места совсем незнакомые, и шли в темноте, и не старалась она запоминать дорогу. Но довольно скоро стала узнавать на своем пути различные приметы недавно пройденной местности, вроде какой-нибудь раздвоенной сосны или расколотой молнией березы на взгорке, и поняла, что опаска ее напрасна. Компас в нее, видно, от роду вживлен. А может, в самом деле у каждого полешука в предках лесовик, или русалка, или еще какая болотная истота, как бабка Тэкля говорила. Или просто созвездия указывают ей путь и никакой здесь нет мистики?

Как бы там ни было, Вероника летела между деревьями не хуже ночной совы, а что служило ей ориентиром, одному Богу ведомо.

Она останавливалась, чтобы отдышаться, преодолев очередной подъем – клятая эта Швейцария! – несколько раз садилась на мшистые пни, приваливалась, не садясь, спиной к деревьям, но после каждого такого отдыха ускоряла шаг и бег.

Поняв, что направление выбрано верно, больше всего она стала бояться, что фурманку уже забрали с поляны. Или что лошадь отвязалась, убрела куда-нибудь.

Но и фурманка была на месте, и лошадь, стреноженная, стояла на привязи под ольхой.

«Жалко, что хлеба для нее не взяла», – подумала Вероника, развязывая путы у лошади на ногах.

Но тут ей представилась яма под елью, Сергей Васильевич, которого она укрыла его окровавленной поддевкой и своим пуховым платком, и посторонние мысли вылетели из ее головы.

Тем более что лошадь угощенья не требовала – была крестьянская, выносливая, к местности привычная и послушно ускоряла ход, когда Вероника нахлестывала ее на более-менее ровных отрезках лесного пути.

Все-таки она почти опоздала. К той минуте, когда фурманка остановилась в ста метрах от приметной ели – ближе было не подъехать по бурелому, – уже был различим и циферблат на золотых часиках, и окружающие старую ель молодые клены. После того как Вероника разбросала листья, которыми, уходя, засыпала Сергея Васильевича, стало видно, что лицо у него белее, чем у покойника, а губы посинели.

Но все-таки он был жив и сознание теплилось в нем. Когда Вероника за ноги тащила его из-под корней, он отталкивался локтями от земли, помогая ей. Как потом переставлял ноги, обвиснув у нее на плечах, было и вовсе немыслимо при его кровопотере.

– Как… хорошо, что… вы живы… – задыхаясь, проговорила она, наконец перевалив его на фурманку.

Он молчал. И когда Вероника вела лошадь под узцы, и когда, миновав ростани, выбрались на ровную песчаную дорогу и она уселась на фурманку тоже, от него не доносилось ни звука.

– Сергей Васильевич, слышите меня? – отдышавшись, спросила она. – Почему вы молчите?

– А что я могу сказать? – Его голос звучал глухо. – Я подавлен и уничтожен.

– Чем уничтожены? – испугалась она.

Он не ответил.

– Пожалуйста, не молчите, – попросила Вероника. – Нельзя молчать! Говорите что-нибудь.

– Что же?

Она обернулась. В рассветных сумерках его глаза сияли как лед и пламень.

– Что угодно, – сказала она. – Декламируйте Гете. Про Ольхового Короля. По-немецки.

– Почему по-немецки?

– Способствует концентрации.

– Вы запомнили.

– Конечно. Говорите, я слушаю.

– Вер райтет зо шпет дурхь нахт унд винд… – послушно начал он.

– И переводите, – потребовала Вероника. – Каждую строфу дословно. Мне интересно, что же неправильно Жуковский перевел.

Он говорил прерывисто, но главное, что не молчал. Когда произнес: «Отец, ты разве не видишь дочерей Ольхового Короля там, в тумане?» – Вероника сказала:

– Это русалки, может. Надо было им работу дать, и не погубили бы мальчика.

– Какую работу?

– Любую. Главное, долгую, на всю ночь. Косу можно расплетать, например.

– Да, вашу и до рассвета не расплетешь. Коса Береники.

Вероника обернулась. Улыбка, которую она расслышала в его голосе, мелькала и на его искусанных от боли губах.

– Вы знаете про Косу Береники? – удивленно спросила она.

– Катулла учат в гимназии. Я всю дорогу на вашу косу смотрел. Кто вам дал это имя?

– Папа.

– Романтик был, наверное.

– Да. Но прожил свою жизнь против того, что мечталось.

– Мечты ни у кого не сбываются.

– Это не так! – горячо возразила она.

– Если бы я вас угробил, вы мне до конца жизни еженощно являлись бы во снах, – помолчав, сказал он.

– Ну так радуйтесь! – Вероника отвернулась и поддернула поводья. – Я ваши сны не омрачу.

– Да, уж лучше я буду омрачать ваши сны.

– Не дождетесь! – фыркнула она.

Он засмеялся. Но смех оборвался сразу же.

– Сергей Васильевич?

Она обернулась. Глаза его закрылись – дольше удерживать себя в сознании он уже не смог. Не помогли ни Ольховый Король, ни русалки, ни Коса Береники.

Вероника спрыгнула с фурманки, достала у него из кармана флягу, дрожащими от страха за него и от усталости руками открутила крышку, влила последние капли коньяка ему в рот.

– Пожалуйста… – жалобно проговорила она. – Не умирайте, ну пожалуйста!..

И наклонилась, прислушиваясь к его дыханию, вглядываясь в лицо. Наконец его веки дрогнули, глаза приоткрылись. Ей показалось, через глаза она всего его увидит насквозь, как дно озера видишь через кристальную воду. Но глаза закрылись снова.

– Мы будем в городе через час, – почти касаясь губами его губ, произнесла она. – Потерпите еще немного, прошу вас, умоляю вас! Не умирайте…