Читать книгу Ответный темперамент - Анна Берсенева - Страница 6

Дел сегодня в институте у Ольги было немного. Собственно, одно только дело и было: принять зачет по спецкурсу, который она весь год читала у четверокурсников.

Вообще-то Ольга преподавала французский язык, то есть лекций не читала, а только вела практические занятия. Но этот небольшой лекционный спецкурс был ее собственным изобретением и предметом ее гордости. Она и материал для него подобрала совсем новый, и убедила декана поставить его в учебный план.

Лекции были посвящены переводам, которые были сделаны русскими поэтами ХХ века. Но это была лишь внешняя канва, внутренним же стержнем, ради которого Ольга эти лекции и затеяла, была возможность посмотреть на поэзию иначе, чем это удается и обычному читателю, и литературоведу, – как будто через магический кристалл. Ольге казалось, что переводы таким кристаллом как раз и являются и что, наблюдая, как переводили стихи Пастернак, Цветаева, Ходасевич, можно понять в этих поэтах что-то такое, чего иначе понять нельзя.

В общем, когда она прочитала этот спецкурс впервые, то сделала это просто с упоением. И даже теперь, пять лет спустя, это занятие не стало для нее рутинным.

Ольга приехала вовремя, но студенты уже толпились возле аудитории, в которой был назначен зачет.

– Что это вы сегодня такие пунктуальные? – удивилась она.

– Так футбол сегодня, Ольга Евгеньевна! – весело ответил Дима Мальцев, самый разбитной четверокурсник. – Наши с Аргентиной играют. Вот сдадим зачет – и в спортбар.

– Вы еще сдайте сначала, – хмыкнула Ольга. – А где играют, в Аргентине? – поинтересовалась она.

К футболу Ольга была равнодушна, но, если матчи проходили в Москве, старалась оставаться дома – из-за диких футбольных фанатов, которые неистовствовали в центре независимо от выигрыша или проигрыша обожаемой команды.

– У нас играют, в Лужниках, – ответил Дима. – Но это еще не скоро, не волнуйтесь, Ольга Евгеньевна.

– Ладно, о футболе забудем на время, – сказала Ольга. – Заходите в аудиторию.

Группа, у которой она принимала зачет, понравилась ей еще с момента поступления, когда она начала вести в этой группе французский язык. А теперь, к четвертому курсу, эти ребята стали еще интереснее, глубже. Они читали, они думали, у них была какая-то внутренняя жизнь, и приметы этой жизни, которые Ольга могла наблюдать, казались ей содержательными.

И даже когда они просто отвечали по билетам – не все, конечно, но некоторые, – разговаривать с ними ей было интересно.

Диме достался вопрос о переводах Иннокентия Анненского. Отвечал он бойко, и Ольга уже хотела его остановить, когда он вдруг сказал:

– А все-таки, Ольга Евгеньевна, мне непонятно: хороший Анненский переводчик или плохой?

– Почему же тебе это непонятно, Дима? – улыбнулась Ольга.

– Потому что Бодлера, например, он так перевел, что ни одного слова от него не оставил. Что сам захотел, то и написал. Зачем тогда переводить? Пиши свое. Или, например, когда Еврипида переводил, вы же сами говорили, то такие понятия ввел, которых в Античности и близко не было.

– Какие же, например?

На этот раз Ольга сдержала улыбку. Она видела, что Диму все это почему-то волнует. В нем вообще чувствовался тот прекрасный юношеский трепет, который, как принято было думать, в современной молодежи отсутствовал напрочь.

– Например, совесть. Или еще – раскаяние. Это же все позже появилось, с христианством. А когда Еврипид писал, никаких таких понятий не было!

– Не понятий, Дима, – сказала Ольга. – Слов таких не было. А понятия, я думаю, были. Вряд ли люди так разительно облагородились с появлением христианства, что у них вдруг совесть появилась. Она просто стала ими осознаваться. То есть название для нее нашлось, определение. Да, оно появилось позже, чем Еврипид писал свои трагедии. Но у кого совесть в принципе была, тот и без специальных терминов знал о ее существовании.

– Но все-таки ведь Анненский от себя про совесть написал, – упрямо не соглашался Дима. – В оригинале этого слова нет. И, может, Еврипид совсем другое что-нибудь имел в виду.

– Просто Анненский понимал, что имел в виду Еврипид, – сказала Ольга. – И хотел, чтобы его читатель тоже это понимал. Независимо от времени. А я, когда рассказывала вам об этом, тоже хотела, чтобы вы понимали, что так переводить возможно. Не обязательно переводить именно так, но это возможно. Потому что это лежит в области искусства.

– Ну, я понимаю вообще-то… – проговорил Дима. – Но все-таки как Гумилев переводил, мне больше нравится. Точно, ясно.

«Просто тебе сам Гумилев больше нравится, – подумала Ольга. – Рыцарь без страха и упрека».

Ей приятно было об этом думать. На душе у нее было легко и хорошо, и ей приятно было думать, что есть на свете мальчики, которых волнует, правильно ли переведен Еврипид, и которым нравится рыцарственная прямота Николая Гумилева.

Все это было частью того душевного согласия, в котором проходила ее жизнь. Кому-то могло показаться однообразным такое течение жизни, но Ольга знала ему цену. Точнее, понимала его бесценность.

– Иди, Дима, – сказала она. – Материал ты знаешь. А прав Анненский или не прав, когда так уязвимо напоминает о совести, это ты со временем сам решишь.

Зачет Ольга приняла довольно быстро, но, как это часто бывало, сразу же нашлись дела, из-за которых ей пришлось задержаться в институте сначала на час, потом еще на час и еще.

Новая и до невозможности бестолковая кафедральная лаборантка Наташа потеряла папку с рецензиями на прошлогодние курсовые работы, из-за этого в личных делах пятикурсников не хватало документов, им не хотели выдавать дипломы, и Ольге пришлось искать папку вместе с Наташей, а когда папка нашлась, то нескольких рецензий в ней почему-то не обнаружилось, и пришлось их восстанавливать.

Пришел завкафедрой и сообщил, что просит Ольгу присутствовать на ученом совете, так как он подозревает, что будут внесены какие-то посторонние и бессмысленные предложения по учебному плану их кафедры, а он против, и, разумеется, в случае чего выступит против, но было бы очень неплохо, если бы в этом самом случае аргументов было побольше… Конечно, Ольга осталась на ученый совет, хотя, как выяснилось, зря, потому что никаких таких предложений внесено не было.

В общем, из института она вышла ближе к вечеру в состоянии чуть досадливой усталости. Ольга была совсем не против обыденности, но только тогда, когда обыденность имела осмысленные формы или хотя бы цели. Тратить же время на повседневные дела, которые изначально выглядели пустыми, казалось ей глупым.

Андрей позвонил, когда она только что перешла с Остоженки на Пречистенку.

– Что случилось? – спросил он.

Ольга поразилась его прозорливости. Правда, ничего особенного с ней не случилось, но как же он догадался, что она досадует на так бездарно проведенные полдня?

– Ничего не случилось, – ответила она. – Уже иду домой.

– Здрасьте! – возмутился он. – Я ее полчаса возле книжного жду, а она, оказывается, еще домой решила зайти! Ты что, переодеваться собралась?

– Господи! – ахнула Ольга. – А я…

– Что – ты?

– Ничего! Уже бегу, Андрюша! Там в книжном кафе хорошее, ты пока зайди, кофе выпей. Я через полчаса буду!

– Да уж разберусь как-нибудь, что мне делать, – проворчал муж, впрочем, без раздражения, так, для порядка. – Не переодевайся, Олька, ты и так прилично выглядишь.

«Надо же быть такой дурой! – думала Ольга, стоя у обочины бульвара на Пречистенке. – Как я могла забыть?»

О том, что они с Андреем сегодня идут в Консерваторию, она в самом деле забыла напрочь. Хотя инициатива похода, как обычно, принадлежала ей: Андрей был не то чтобы совсем равнодушен к музыке, но легко довольствовался тем, как она звучала дома, на хорошей аппаратуре, и поэтому не чувствовал потребности ходить на концерты. А Ольга любила не только саму музыку, но тот трепет, которым она наполняла предназначенный для нее зал. Этот трепет, хотя Ольга и стеснялась подобных слов, казался ей волшебным, и именно ради него она ходила в Консерваторию.

И вот пожалуйста – забыла!

Вдобавок они договорились встретиться за час до концерта, чтобы побродить этот час по книжному магазину на Никитском бульваре. Они делали такие вот набеги на книжные примерно раз в месяц, и это доставляло обоим просто-таки физическое удовольствие. И хождение вдоль стеллажей, и разговоры с продавщицами, которые в книжных магазинах все, как на подбор, были умненькие и приветливые, и множество незнакомых интеллигентных людей вокруг, и, главное, радостное сознание того, что они на целый месяц обеспечены хорошим чтением и что жизнь их от этого приобретает осмысленный и приятный облик.

Как назло, ни одна машина не желала останавливаться, чтобы подвезти опаздывающую женщину до Никитского бульвара. В центре вообще стало трудно поймать машину: гастарбайтеры, промышляющие на «джихад-такси», ездить вблизи Кремля опасались, хозяева дорогих лимузинов и даже их шоферы не стремились подработать частным извозом, а официальные таксисты туда-сюда впустую не разъезжали – лениво дежурили возле многочисленных бутиков и ресторанов Тверской и требовали за поездку от «Националя» до Пушкинской площади столько, сколько по совести должна была бы стоить дорога куда-нибудь в аэропорт.

«Честное слово, научусь машину водить! – сердито пообещала себе Ольга. – И научусь, и буду!»

В конце концов ее все-таки подхватила какая-то юркая облезлая машинка, водитель которой, похоже, просто маялся бездельем в выходной день и не прочь был завести знакомство. В этом своем желании он, правда, был не слишком навязчив и до Никитского бульвара довез Ольгу быстро.

Андрея она нашла в кафе. Он сидел за столиком у окна и наблюдал за хорошенькой блондинкой, болтающей по телефону на улице, в шаге от него. Вид у него при этом был такой сосредоточенно-изучающий, словно блондинке, довольно, кстати, вульгарной, предстояло сделаться объектом исследования его психологической лаборатории. Ольга несколько секунд постояла у входа в кафе, глядя на мужа, а потом засмеялась и подошла к нему.

– Девушку изучаешь? – спросила она.

Андрей вздрогнул.

– Вечно ты подкрадываешься! – сказал он. – Да, интересно. Она только что здесь, в кафе, сидела. И тоже по телефону разговаривала. Про карвинг. Это что такое, не знаешь? Я так понял, что-то вроде химзавивки. И мне вот интересно, она и сейчас про него разговаривает или уже про что-то более осмысленное?

– Сейчас она разговаривает про мелирование, – сказала Ольга. – Я когда мимо нее проходила, то слышала. Такая же у него технология, как у колорирования, или другая.

– Интересно… – проговорил Андрей.

– Что тебе интересно? – еле сдерживая смех, спросила Ольга.

– Какая-то другая жизнь… Совершенно мне непонятная.

– Ну и бог с ней! – Ольга наконец засмеялась. – Вот прямо полжизни ты потерял из-за того, что не знаешь, чем мелирование от колорирования отличается!

– Нет, это другое… Да ладно, в самом деле! Ну что, пойдем или кофе выпьешь?

Кофе Ольга вообще-то выпила бы, но ей жаль было задерживать мужа. И так он уже от ожидания изныл, цепляясь вниманием за всякие случайные глупости.

В магазине Андрей сразу отправился в отдел мемуаров – сказал, что хочет посмотреть книгу о режиссере Таирове, которую написал Михаил Левитин. У Левитина в театре «Эрмитаж» они бывали часто, и поэтому книга была Андрею любопытна, хотя вообще-то о Таирове он только слышал, как что-нибудь слышал о нем едва ли не каждый человек, время от времени бывающий в театре, а специально никогда им не интересовался.

Ольга осталась в зале художественной литературы. Ей вообще больше нравилось бывать в книжном мире одной – она сразу впадала в такое странное состояние рассеянности и сосредоточенности, в котором не хотелось разговаривать даже с мужем.

Она шла вдоль стеллажей, брала в руки книги, просматривала, ставила обратно… Пока ей не попалось ничего такого, что остановило бы внимание, но времени до концерта оставалось еще достаточно, а Ольге так нравилось само это движение вдоль сплошного книжного потока, что она не торопилась.

Отдел художественной литературы примыкал к отделу технической; Ольга чуть не забрела туда. Народу там было немного: видимо, в субботу люди отдыхали от своих профессий. Возле полки с какими-то фундаментально выглядящими книгами стояла только одна пожилая пара и что-то увлеченно обсуждала.

Ольга прислушалась к этому разговору машинально, так, как привыкла она прислушиваться ко всем разговорам в книжных магазинах, ведь они велись не втайне и всегда бывали интересны. Но из разговора этих немолодых мужчины и женщины она не поняла ни слова: он сплошь состоял из технических терминов.

Она уже хотела вернуться к своим стеллажам, но тут что-то в беседе интеллигентных старичков задержало ее внимание. Она даже не сразу догадалась, что именно, а когда догадалась, то замерла, не столько прислушиваясь, сколько приглядываясь к ним.

Ее поразил даже не смысл – его она не понимала, – а тон их разговора, тот живой интерес, который ясно чувствовался в нем. Сначала ей показалось, что интерес этот относится к теме, то есть к книге, которую они рассматривали вдвоем. Но потом она заметила, что книга была лишь поводом, хотя, наверное, и веским поводом, а интерес был связан с тем, что старички разговаривали не с кем-то вообще, а именно друг с другом.

«Это что такое?» – с недоумением, даже с некоторой оторопью подумала Ольга.

Это была та живость чувств, которая не имеет ничего общего ни со старческой сентиментальностью, ни тем более с привычкой. В каждом слове, в каждом взгляде, обращенном друг к другу, чувствовалась такая свежесть, которую встретишь не у всякой молодой парочки из тех, что целуются в метро на эскалаторе.

– Ну как, нашла что-нибудь?

Голос Андрея прозвучал неожиданно. Обернувшись, Ольга увидела, что тележка, которую он катит перед собой, уже полна книг.

– Ого, сколько! – сказала она. – А я ничего пока не нашла. На парочку вон на ту засмотрелась, – понизив голос, добавила она.

– А что в них такого особенного? – удивился Андрей. Но, присмотревшись к старичкам, которые не обращали ни на него, ни на Ольгу ни малейшего внимания, сразу сказал: – А!.. Понятно.

– Что тебе понятно?

Ольге было интересно, что именно увидел он в них и какие выводы сделал.

– Пойдем, пойдем, – сказал Андрей. – Нам в технической литературе вроде бы делать нечего. – И добавил вполголоса: – Что понятно, потом расскажу.

По дороге к кассе Ольга все же захватила несколько книг и для себя – она с удовольствием читала детективы, к которым Андрей был равнодушен.

Они вышли на улицу.

– Я не удивилась бы, если бы это были типичные старосветские помещики, – сказала Ольга, зная, что Андрей поймет, о ком она говорит. – Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович нежно, тихонько, привычно, по-стариковски любят друг друга, это понятно. Но эти… Мне, знаешь, сначала показалось, что они молодожены. А потом присмотрелась – явно нет. И все равно, такая живость между ними… Удивительно!

– Да ничего удивительного, – пожал плечами Андрей. – Так и должно быть.

– Как – так?

– Любовь и должна длиться очень долго. Это влюбленность сходит легко, как позолота.

– Попробуй одно от другого отличи, – улыбнулась Ольга. – Позолота знаешь какая бывает правдоподобная!

– Ну, насчет технологических особенностей позолоты я не знаю, а влюбленность отличить можно: это отождествление себя с объектом, – сказал Андрей.

Ольга улыбнулась: он произнес это таким лекционным тоном, как будто объяснял первокурснице основы своей психологической науки. Как она любила этот тон, за которым скрывалась тонкость чувств ее мужа!

– А любовь? – спросила она.

– А любовь, как я уже сказал, и должна длиться долго, – повторил Андрей. – Длительность заложена в самой ее сути. Если вернуться к технологическим сравнениям, то она – как хорошая кирпичная кладка, которая с годами крепнет. Но любовь может быть длительной только у тех людей, которые способны к творчеству. По своей профессии такие люди с творчеством могут быть совершенно не связаны, вот как эти старички, они ведь, похоже, технари. Творчество, о котором я говорю, есть скорее способность к постоянному саморазвитию. Те люди, которые такой способностью обладают, как раз и могут бесконечно находить в любви новые грани и нюансы. Те же, кто творческой способности лишены, для поддержки в себе чувств нуждаются в постоянных сменах объекта. Это непонятно? – поинтересовался он.

– Это понятно, – улыбнулась Ольга. – Только вот в жизни редко встречается.

– Да почему же редко? – пожал плечами Андрей. – Наши с тобой отношения – самый простой пример такой вот кирпичной кладки.

– Технолог ты мой! – засмеялась Ольга. Она приподнялась на цыпочки – Андрей был гораздо выше ее ростом – и поцеловала его в висок. – Ты прав, как всегда. Пойдем, а то на концерт опоздаем.

Уже в зале, когда зазвучала музыка – исполняли Моцарта, – эти слова снова всплыли в ее легко клубящемся сознании.

«Кирпичная кладка… – подумала она. – С годами крепнет… Да, правда. Как хорошо!»