Читать книгу Поиск дороги, ведущей к храму - Анна Бунина - Страница 4

Начну с самого начала для того, чтобы стало понятно, как формировалось моё мировоззрение. И уже потом, вы вместе со мной, могли войти в мои поиски. Мне кажется, нужен определённый настрой, и как бы единый причал, чтобы отплыть. Я родилась в Москве в августе, в год окончания Великой Отечественной войны. Это было через несколько дней, после того, как Американцы сбросили атомную бомбу на Японию, на города Хиросиму и Нагасаки. Родилась я в том родильном доме, в котором рождались почти все, кто жил на Арбате. «Арбат» в данном случае подразумевает, и все улочки, и переулочки, окружающие Арбат. Роддом имени Гроуэрмана находился недалеко от небольшой площади, прозванной в народе «Собачей площадкой». Рассказывали, что когда-то, то ли княгиня, то ли графиня, большая любительница собак, похоронила здесь свою любимую собачонку, и поставила ей памятник, разбила вокруг него скверик. Это было уютное место, любимое детворой. Там, в сквере около памятника, катались на коньках и на санках, а летом няни прогуливали своих воспитанников, разговаривая с ними по-французски.

Дедушка мой по маминой линии в бога не верил, но и коммунистом не был. Бабушка же моя ходила в церковь, и иногда водила меня. Но, к вере не приучала, хотя в тайне от отца коммуниста всё-таки окрестила меня.

Как и многих в то время, однажды, по доносу деда моего арестовали. Но, ему повезло, что сменили следователя и, разобравшись, его оправдали. Через несколько лет после ареста, его выпустили из тюрьмы. Я думаю таких везунчиков было немного.

Отец мой был членом КПСС. Мама была беспартийная. В молодости отец был секретарем парткома завода имени Войкова, а одно время даже главным редактором основной газеты своего родного города. Отец учился вместе с Хрущевым в высшей партшколе. Он воевал на Малой Земле, где в годы войны служил Брежнев. Я помню, как стало легко дышаться в то время, когда вместо Сталина и Берьи пришёл к власти Н. С. Хрущёв, как будто даже Солнце стало светить ярче. Что бы мы все о нём ни думали и ни говорили, потом, тогда эта перемена была явно заметна. Он, хотя бы не был так кровожаден, как Сталин и Берия.

Мама по образованию была педагог и работала в молодости воспитателем в детском доме, для трудных подростков. Но в момент моего рождения после войны, она была директором гостиницы при министерстве Энергетики, которую и создала сама во время войны, по приказу из Министерства. Она была в министерском доме на улице Вахтангова, где и стоял, и стоит на Арбате театр Вахтангова. Но в наши дни её название изменили, теперь она носит название Николопесковский переулок. Когда-то там стояла церковь Николы чудотворца на песках. Но, во времена Сталина церковь вместе с кладбищем вокруг неё снесли, а на её месте построили наш дом. В строительстве этого министерского дома принимал участие и мой дед, который потом и стал его домоуправом.

Папа во время войны, после выписки из госпиталя попал на работу в Москве в НКО (Наркомат обороны), начальником наградного отдела. Познакомились они с мамой в госпитале, ещё во время войны, и позже поженились. Но, ещё шла война, и никто не знал, как сложится их дальнейшая жизнь. Они рассказывали, что ночью однажды они услышали, как на улице все кричат: «Конец войне!!! Война закончилась!!! Мир!!! Подписан мир!!!» Что тут началось! Все выбежали на улицу. На Арбате было столько людей, как на демонстрации. Все плакали и смеялись, обнимали друг друга. Это было состояние эйфории. Казалось, что война кончилась и сразу наступит рай, или хотя бы всё будет так, как было до войны. Но, увы, скоро наступило «похмелье». В стране была разруха. Продукты выдавали по карточкам. Деньги обесценились. И ещё долго деньги не работали. Промышленность надо было переводить с военных рельс на гражданские. На это понадобились годы. В то время, как и во время войны, всё выдавали по карточкам для работающих, и отдельно для стариков, детей и инвалидов.

Но, когда война кончилась, папа смог привести своих двоих детей из эвакуации, они остались сиротами, когда во время войны умерла его жена, жили с родственниками отца, пока он воевал.

Папа много читал, и маму пристрастил к чтению. Ходили в театры, в кино. Иногда просто сидели дома вдвоём, читали вслух или он ей пел и играл на гитаре. Мама всю остальную жизнь не ложилась спать, пока не почитает. Без хорошей книги жизнь казалась серой, скучной.

Наша улица одним концом выходила на Арбат, а другим на Собачью площадку, на которой когда-то стоял дом Нащекина, друга Пушкина. К нему Пушкин приезжал, бывая в Москве. К сожалению, при сносе старых улочек, перед строительством Нового Арбата, эта часть нашей истории никого из чиновников не интересовала.

Дома, стоящие вокруг нашего дома, относились к прицерковным постройкам. Напротив, нашего дома, на другой стороне улицы Вахтангова стоял дом, в котором раньше жил композитор Скрябин. Наш двор, по которому теперь бегала, ничего не подозревающая детвора, раньше был кладбищем. На этом кладбище купил себе место Скрябин. Там его и похоронили. Он был необычный, как говорили его близкие, ясновидящий человек. Говорят, он знал день своей смерти и ровно до этого дня снял свою квартиру, которая впоследствии стала музеем имени Скрябина. В его квартире, в тяжёлые времена голода и разрухи, бывали и Пастернак, и Цветаева. Она в это время жила в верхнем этаже дома за Собачьей площадкой, рядом с 49 магазином, и умирая от голода, плелась в гости к Скрябину, чтобы выпить спасительную чашку чая с сахаром, и послушать игру Скрябина, дающую силу жить. Мы, дети из близлежащих домов, подрастая, становились завсегдатаями этого музея, но, позже, вырастая, забывали о нём, хотя очень многое узнавали именно в этом музее.

Скрябин был замечательный человек, намного опередивший своё время.

Когда суфий Хазрат Инайят Хан был в России, они со Скрябиным нашли очень много общего. Суфий подарил Скрябину восточный мотив, который вошёл в его «Мистерию». Они оба, не сговариваясь, мечтали дать всемирный концерт, построив для этого огромный концертный зал. Говорят, Скрябин мечтал дать этот концерт в Индии, Хазрат Инайят Хан на Западе. Они оба даже выбрали для этого место, но осуществить свои мечты так и не успели. Этот Мусульманский посвящённый, был послан Востоком, для ознакомления Запада с их мировоззрением, для лучшего взаимопонимания между людьми. Ведь по экзотерическим законам ислама, мусульманская религия запрещает заниматься музыкой, но посвящённые в тайны своей религии мусульмане знают, что имелось в виду. Запрещалось злоупотребление музыкой, что мы с вами и наблюдаем очень часто сейчас. Ведь звук – это очень мощный инструмент. Он создал мир, но он может и разрушить его, да и психику человека, при неправильном обращении и применении. Ритмичная, гармоничная музыка способна объединить людей в едином порыве, вызывая энтузиазм, подъём духа, давая силы и радость. Аритмичная музыка, лишённая гармонии, наоборот разъединяет, разбалансировав весь организм, и человек чувствует себя как бы разобранным, грубый же ритм отупляет человека. Так понимая законы звука, можно влиять на человека, чем в древности и пользовались жрецы. Суфийский Орден, к которому принадлежал Хазрат Инайят Хан, как раз служил всевышнему с помощью извлечения из пространства божественных звуков, медитируя на одну тему – любовь к всевышнему. В музее Скрябина, в последней комнате всё было оставлено так, как при его жизни. В этой комнате он занимался цветомузыкой. В остальных комнатах продолжала жить его семья. Говорят, Скрябину не хватало семи нот. Он считал, что для того чтобы он смог написать то, что он слышит, их мало. А, оказывается, древние китайцы слышали только пять нот, и спектр цвета, видимый ими, был на два цвета меньше. Блаватская писала, что люди следующей расы будут слышать больше нот и спектр видимых волн расширится, новая раса будет слышать и видеть больше. Учёные музыканты и до сих пор с возрастающим интересом занимаются изучением сочинений Скрябина.

Пишу я об этом для того, чтобы было ясно, в каком окружении росла. Ведь, только, кажется, что это не имеет значения, но это не так. Откуда наша культура, наш внутренний мир берёт своё начало? Именно из того окружения, той атмосферы, которая царит около него, окружает, звучит, и даже думает. Всё это среда обитания, формирующая нас, как и наша семья, конечно, как все, кто окружают человека. Но иногда, внешнее окружение и среда обитания разнообразнее, а иногда и выше по уровню, чем близкое окружение. В этом случае окружение накладывает свои модуляции на сознание и зовёт за собой, расширяя горизонты. Ведь даже простой поход в театр оказывает иногда неизгладимое впечатление. Если атмосфера наполнена мыслями и образами, посылаемыми в пространство творческими, ищущими, растущими духовно людьми, то это оказывает влияние на всё вокруг, – на людей и, даже, на предметы. Мир сложен, но он тем и хорош. Именно так он нас и учит. Но всё-таки очень многое зависит от «звучания» самого человека, его созвучания тем или иным вибрациям. Что отзвучит внутри человека, то и ложится в основу.

Через какое-то время маме дали комнату в соседнем доме, чтобы мы могли выбраться из подвала. Дом этот был построен ещё во времена Наполеона. Квартира была наполнена разношёрстым народом. Но, зато из наших окон можно было наблюдать замечательные сцены, которые разыгрывали студенты Щукинского театрального училища. Училище было от нас через дом, а за ним и дом, где жили актёры, теперь известные всем в нашей стране. Вообще, соседство с театром Вахтангова и домом, в котором жили актёры этого театра, было очень приятным. Мы наблюдали студентов, которые стали впоследствии знаменитыми артистами. Иногда они прямо посередине улицы репетировали сцены объяснения в любви или разыгрывали ссоры влюблённых, всякие смешные сцены, машин-то тогда почти не было. По нашей улице ходила Галина Пашкова в своей великолепной шубе из чернобурки. Красивее этой шубы я не видела до сих пор. Хотя сейчас чего только нет. Она была великолепна, белокурые волосы, прическа пажа, туфельки на шпильке и в этой шубе! Это что-то! Она была намного красивее своей сестры Ларисы. Семейство Державиных напоминало собой карикатуры Кукрыниксов, когда они рисовали холёных, породистых поросят. Ножки толстенькие, ровненькие и с маленькой пухленькой ступней. Породистые холёные лица, что мама, что детки. Никто из них и не догадывался, какие спектакли разыгрывались в реальной жизни, за окнами нашего дома. Татьяна Державина училась со мной в одной школе, в одном классе с моей двоюродной сестрой.

Со школой мне очень повезло. У нас были просто замечательные учителя. Но я, в то время была ортодоксальной комсомолкой, и с их стороны было, очень тщательно скрываемое, неодобрение в этом вопросе. Тогда я этого не понимала. Это позже я, уже анализируя прошлое, смогла понять, почему мы одноклассники так отличались друг от друга в своей идеологии. Дети из семей рабочих и служащих, не имеющих в семье предков дворян или богатых, или же в тех случаях, когда это родство тщательно скрывалось, имели коммунистическую идеологию. А именно, активно выступали за справедливость и равенство. Когда видели их нарушение, то шли на борьбу за попранные права, несмотря на лица. Но учителя видели различия в интеллектуальной подготовке детей, понимали, что в семьях есть различия в возможностях или в желании заниматься детьми. И конечно поощряли тех детей, которые были более подготовлены и естественно лучше успевали по многим предметам и, вообще, были более развиты.

Школа у нас была необычная. К нам на музыкальные четверги съезжались люди со всей Москвы. Наш учитель по астрономии, до войны был музыкантом, говорят известным, но на войне ему покалечило руки, карьера музыканта была закончена. Его общение с консерваторией для нас было великим благом. Если какая-то знаменитость приезжала в Москву, и даже если она официально не давала концертов, то всё равно приезжала на наш четверг и играла, и если была русскоговорящей, то и рассказывала о музыке и авторе тех произведений, которые она исполняла.

Я в то время была ответственной от комитета комсомола за культмассовый сектор. Мне было поручено организовывать субботние вечера. Каждую субботу должно было быть культмассовое мероприятие. У нас в то время все увлекались поэзией. Я организовала вечер, посвящённый поэзии Есенина, зал был соответственно украшен, на синем фоне занавеса, луна, звёзды, ветки берёзы с жёлтой листвой, на столике лампа с уютным абажуром. К этому столу выходили те, кто читал стихи Есенина. На вечер пришли дети и из других школ. И только потом я узнала, что в то время Есенин был запрещенным поэтом. Но меня никто не выдал. Позже я устроила вечер поэзии Симонова. Он пришёл к нам на вечер, и сказал мне, что очень удивлён, что ещё кто-то помнит его как поэта.

Школьные годы, в нашей школе, были временем интересным благодаря разносторонней образованности наших учителей. Моя учительница по литературе Людмила Владимировна Штофф позже вела уроки литературы на телевидении. Кстати, её родители тоже были репрессированы. Когда я её увидела по телевизору, очень обрадовалась и позвонила ей. Она тоже очень обрадовалась моему звонку, оказалось, что она меня очень хорошо помнит, хотя прошло лет пятнадцать. За безграмотность она меня не ругала, говорила, что это болезнь, просто у меня логический склад ума, и я не могу уловить логику языка, а сочинения пишу интересно. Одно из моих сочинений по «Слову о полку Игореве» послали на всероссийский конкурс, так как я его написала языком самой поэмы. Но больше всего меня любили учителя по математике. Уже окончив школу, однажды, когда мы с моим первым мужем, пришли на очередной сбор бывших учеников, после некоторого перерыва, мы узнали, что умерла моя учительница по математике Юлия Ивановна Смирнова. Меня искали даже через паспортный стол, хотели, чтобы я была на её похоронах. Сказали, что она меня очень любила. Но меня не нашли. Дело в том, что мы в это время переехали на новую квартиру и паспорта были на прописке. Её смерть они связывали с теми событиями, которые произошли в нашей школе в это время. Это отразилось на всех учителях. Когда мы вошли в школу мы были поражены, как они все постарели. Чтобы понять атмосферу тех лет расскажу вкратце, что же произошло.

У одной из учениц распалась семья. Мать решила уехать из страны, может быть в Израиль, не помню. А отец девочки был партработник. Он решил, девочку, ни под каким видом, не выпускать из страны. Ей достали путёвку в п/л «Артек». Она никуда ехать не хотела. Публично сняла с себя галстук и растоптала, демонстрируя своё отношение к идеологии нашей страны. В школу пришли два высоченных «амбала» и собирались забрать её силой с уроков. Директор не разрешила. Она понимала, что девочка просто так не сдастся и будет ужасная сцена на глазах у детей, что травмирует их на всю оставшуюся жизнь. Девочку забрали при выходе из школы. Но «папаша» не простил нашей школе неповиновение. Однажды из учительской пропали журналы. Потом начали таскать учителей в «ГОРОНО». Трепали нервы всем. У Юлии Ивановны сердце не выдержало. Потом сменили директора. Новая директор уничтожила наш школьный музей, где было много материалов о бывших учениках, погибших на фронте и героях войны. Она старалась разрушить связь школы с бывшими учениками. Учителя ещё сражались. И надо сказать, те, кто выжил, всё-таки со временем победили. И музей был восстановлен. И вечера встречи бывших учеников и до сих пор проходят при полном зале. А вечер, посвящённый 75-летию школы, собрал полный зал театра имени Вахтангова.

Мои взгляды к этому времени уже изменились, можно сказать, что на противоположные. Конечно, сказалось то, что муж работал в этих структурах, поэтому я очень хорошо знала теперь всё с изнанки. Учителя уже знали о переменах, произошедших со мной.

В нашей школе, находившейся в центре Москвы, училось много детей из семей старой интеллигенции. Например, учились все из семейства Рубена Симонова, директора театра Вахтангова. Очень многие артисты этого театра вышли из стен нашей школы: Державины вся семья, Пашковы, Бероев и т. д. Артист Князев, который играл Мессинга, а теперь является директором театрального училища имени Щукина, сказал на вечере, посвящённом 75-тилетию нашей школы, проходившем в театре имени Вахтангова, что все его дети окончили нашу школу, и без репетиторов поступили в институт. Театр шефствовал над нашей школой.

Так как наша школа расположена в том месте, которое изображено на картине Поленова «Московский дворик», сын Поленова предложил школе, чтобы она носила имя его отца. Теперь наша школа носит имя художника Поленова, и шефствует над его усадьбой.

Конечно, в школе учились дети из семей, имевших разный статус. Но дети хотят, чтобы их любили одинаково, тем более, что они не понимают, почему есть это различие, но чувствуют острое социальное неравенство. Сейчас отношение к детям зависит иногда в школе от материального достатка. А в то время, когда я училась, ещё было много живых свидетелей революции, ещё живших в царское время, и имевших соответственное мышление. Но дети из рабочих семей этого не знают, и понять отношение к себе не могут. Им разрешили учиться с детьми интеллигенции и бывших дворян и т.д., но они ещё не были равны им по интеллекту. Они не задумывались о том, что это право дети из таких семей приобрели после революции, и что не все считают это правильным. Говорят, что интеллигентом становится человек, только в третьем поколении высокообразованных родителей. Но для этого надо дать это образование, чтобы дать начало роду, где потом появятся интеллигентные дети. Да и способности у всех людей разные. Были дети, которые вообще ничего не понимали, из того, что им объясняли на уроках. Меня часто прикрепляли к таким детям в помощь. Кстати, не все хотели помочь. А мне говорили: «Вот ты всех защищаешь, так иди и занимайся с ним. Научи его тому-то и, тому-то». Занимаясь с ними, я не могла понять, почему они не понимают, то, что я им объясняю. Хотя считалось, что я объясняю очень доходчиво. Ведь бывали случаи, когда учитель математики поручал мне вести урок и давать новую тему, дав мне только на перемене просмотреть материал. Ну, конечно в том случае, когда его вызывали в Райсовет или на заседание педсовета. Это теперь я понимаю, что не только отсутствием способностей, но и отсутствием какой-либо подготовки и внимания со стороны родителей, можно было всё это объяснить. Позже, уже имея своего ребёнка, я узнала, что для того, чтобы ребёнок хорошо учился, надо с ним заниматься и давать как можно больше информации ещё до четырёх лет. И не важно, что он её сразу не воспринимает, важно, что в это время для этой информации как бы идентифицируются ячейки памяти. И когда позже он будет что-либо узнавать, эта информация уже будет иметь своё место, и поэтому легко будет запоминаться, и усваиваться. В более позднем возрасте заводить новые ячейки всё тяжелее и тяжелее. Вплоть до того, что во взрослом возрасте, при получении новой и обильной информации, первое время, человека тянет непреодолимо ко сну. Пока эти ячейки не будут идентифицированы, усвоение нового материала невозможно. Поэтому, кажется, тогда, всё говорило за то, что дети дворника и токаря не могут сравняться с детьми интеллигента и дворянина. Казалось, что правы те, кто говорили, что к власти пришло «быдло», а детей надо учить отдельно. Но время показало, что с годами, всё-таки различия стали стираться. Нужна была эта революция или нет, – говорить сейчас поздно, она уже произошла. Может быть, было лучше идти постепенно в своём развитии, но как знать, может, не случись такого несчастья как революция, случилось бы ещё что-то худшее. Время перемен приходит тогда, когда подходят космические сроки, а не тогда, когда мы к ним готовы. Смогла бы Царская Россия так мобилизовать народ и одолеть фашистов? Думаю, что случившееся подтверждает слова «Что Бог ни делает – всё к лучшему».

Конечно, к власти «быдло» допускать было нельзя, и это верно. Когда Ленин говорил, что каждая кухарка будет управлять страной, он имел в виду, что кухарка перед этим пройдёт хорошую школу. И сумеет получить достаточное образование, которое теперь будет гарантировано всем, в том числе и кухарке. Некоторым школьным учителям это не нравилось, они считали, что надо учить таких детей отдельно. Но дети этого не понимали. Учителя тогда ещё в своём большинстве были из семей дореволюционной интеллигенции. Они видели разницу между современными учащимися и теми, кого им и их родителям приходилось учить раньше. Ведь молодых учителей было мало. Но недовольство обязательным всеобщим образованием они выразить боялись. Я имею в виду тех, кто этим был недоволен. Правда, таких было немного, основная масса считала, что весь народ имеет право на образование. Мы же дети были друг с другом солидарны. И ненавидели, дружно, этих учителей.

Такой, например, учительницей была, Рахиля Моисеевна, по прозвищу «Рахиля на колёсиках». Внешность у неё была своеобразная: лицо и шея почти всё время были багрового цвета, что говорит о возбудимости и агрессии, при этом волосы были подстрижены, как говорят «под горшок», и были совершенно седые с ржавым оттенком. Причём горшок был, формы цветочного горшка, но опрокинутого вверх дном. Она преподавала русский язык, в начальных классах. Тех, за кого она принималась, она методично шаг за шагом продвигала к воротам из школы. На её счету много таких ребят, которым она так и не дала окончить даже семилетку. Они оказались на улице, в компании «шпаны». А куда они ещё могли попасть? «Рахилей на колесиках» её звали потому, что она была очень маленького роста и поэтому подкрадывалась к ученикам, сидевшим за последней партой, незаметно, и, если те были чем-то заняты вместо урока, била их линейкой по рукам или по головам.

Однажды Рахиля Моисеевна должна была прийти ко мне домой и «наябедничать» на меня моим родителям. Сейчас не помню, по какому поводу. Её в моём подъезде встретили бывшие ученики, которых она выгнала из школы, (а я когда-то с ними занималась и помогала им) и они ей сказали: «Если ты, что-нибудь плохое скажешь про имя рек, то ты до дома не дойдёшь!» Я этого ничего не знала. Она тогда была нашим классным руководителем. И я ожидала, что сейчас она выльет ушат злобы и обвинений на меня моим родителям. Но она поговорила с ними очень мирно, сказала про меня пару другую комплиментов и ушла. Я была очень удивлена! Когда я вышла к вечеру, во двор погулять, то ребята мне всё рассказали. У них ко мне было очень уважительное отношение, собственно, как и у меня к ним. Ведь я видела, в каких условиях они живут, и кто их родители. Родители, кроме того, чтобы избивать их, других методов воспитания и обучения не знали, они ничего не могли им дать, кроме жизни биологической.

Однажды эти ребята меня, вообще, спасли от избиения. Дело было так. Мы с подругой занимались подготовкой к экзаменам, устали и решили вечером пройтись по переулкам Арбата, мимо школы. За нами увязались какие-то чужие девочки. И вдруг они нас окружают и грозят избить. Я никогда ни на кого руку не поднимала и понимаю, что и сейчас не смогу это сделать, готовлюсь мысленно к худшему. Мы стали с Наташей спина к спине, а они окружили нас. Вдруг откуда не возьмись, появляется старая «Победа» из неё вылезают два моих бывших одноклассника Абраменко и Горшков и молча запихивают этих девочек в машину. Мне говорят: «Успокойся, всё в порядке. Главное, что мы успели». И ничего, не объяснив, уезжают. Кто и за что хотели нас избить, – мы не знали. Только, спустя годы, уже на поминках моей свекрови, я узнала, что их подослала одна девица лёгкого поведения, которая раньше жила в подвале, как и мой бывший муж, и была в него влюблена. И из ревности велела этим девицам изуродовать мне лицо. Всё это были дети из семей дворников татар. Тогда татары и мордва были дворниками, а армянам разрешалось только чистить ботинки, мы их звали «чистил блистил», как они сами кричали, зазывая. Это было наследие Сталинских времён. Но, ведь и сейчас таких много. У детей условия жизни тогда очень разнились. Трудно было детям, у которых были неграмотные родители. Они ничем не могли помочь своим детям.

В то время людей с высшим образованием было очень немного. Мои мама и папа были, по тем временам, образованными людьми. Мои родители любили читать и ходить в театр, всем интересовались. Мама по образованию педагог. Это тоже имело значение, но и, конечно, я была не без способностей. Поэтому учителя меня любили, но им не нравилось, что я за всех вступаюсь, очень активная комсомолка. Они думали, что я из семьи большевиков. Папа, конечно, был коммунист, но остальные родственники были совершенно далеки от политики. До пятнадцатилетнего возраста я не слышала выражения моими родными своего отношения к режиму. Когда я уже подросла, во времена Хрущёва, стали кое-что в семье говорить. А тогда все молчали. Когда началась так называемая «оттепель», в школу вдруг пришла учиться девочка, якобы, из лесной школы, якобы она там лечила лёгкие. Но позже мы узнали, что её родители были репрессированы. Учителя относились к ней очень бережно. Тогда уже начали об этом говорить вслух. И когда на уроке истории, мы как-то об этом говорили, учительница оборвала меня, сказав: «Что ты можешь об этом знать, ты же ортодоксальная комсомолка!» На что я ответила, что мой дед тоже сидел. Она была очень удивлена.