Читать книгу Северная дорога – II. Of that sort: предыстория об английской магии - Анна Ефименко - Страница 3

Однажды давным-давно, 31 октября 1775 года в Пензансе, в мелкопоместной дворянской семье влиятельного юриста появился на свет долгожданный сын и наследник.

Там, на самой крайней юго-западной точке страны, в Корнуолле, на берегу Атлантического океана, 31 октября всегда было важным праздником. В этот день люди отмечали последний праздник урожая и поворот на зиму – Аллантайд, как называли торжество в этих краях в честь святого Аллана, обычно сопровождался различными играми, в которых фигурировали яблоки (главный символ праздника), и шумными народными гуляниями. Как весело было принимать в этом участие!

Однако на окраине Пензанса, крупного портового города на корнуоллском побережье, сегодня ждали праздника совсем иного характера. В семье Реджинальда Сорсби, богатого законника, чье положение и состояние вырастало на фундаменте вековых брачных союзов процветающего купечества с дворянством, вот-вот должен был родиться долгожданный наследник.

Реджинальд и Элинор Сорсби уже успешно произвели на свет троих детей, да вот незадача – все были дочерьми, а, чтобы не опасаться за сохранность роскошного особняка, прекрасного земельного участка и передачи семейного дела, требовался наследник мужского пола.

И хозяева дома, и вся их родня с замиранием сердца ждали, не улыбнется ли удача им на этот раз и не наградит ли Господь их четвертым ребенком – столь желанным сыном. По такому случаю был доставлен из города лучший доктор со своей помощницей, а прислуга торопилась устроить все в доме так, чтобы важное событие прошло без каких бы то ни было помех. О, как же они все сегодня переживали!

Мисс Хани, личная горничная Элинор Сорсби, тоже не находила себе места, волнуясь за свою госпожу. Она знала от хозяйки, насколько важно для процветания семьи было родить именно мальчика.

Знала мисс Хани и то, что сегодня была особая ночь в году – в это время граница между миром простых смертных и миром потусторонним становилась тоньше, приоткрывалась. В такой день, как Аллантайд, можно было обратиться к духам напрямую – это мисс Хани помнила еще с тех пор, как сама была ребенком. Ведь горничная родилась и воспитывалась в простой корнско-ирландской семье – вера в волшебство была у этого народа в самих костях и жилах. И волшебство не оставляло их веру без вознаграждения.

А потому, попросив у кухарки внизу остатки господского ужина да кувшин молока, камеристка украдкой выскользнула сквозь заднюю дверь и, не оглядываясь, поспешила к древним камням. Так как усадьба Сорсби находилась поодаль от шумного центра города, идти было совсем недалеко: и вот уже три древних менгира показались меж деревьями в чахлом свете луны.

Холодный и сырой осенний ветер немилосердно задувал под накидку, под полы одежд, трепал и путал волосы, угрожающе скрипел ветвями деревьев. Прямо сцена из готического романа! Однако женщина была полна решимости сделать то, зачем пришла. Подойдя к трем камням, она положила у их подножья принесенную еду, вылила на землю молоко и от всего сердца попросила:

– Умоляю вас, дружелюбно настроенные духи, помогите моей госпоже разродиться сегодня здоровым сыном, и пусть ваше благословение, сила и защита всегда пребудут с этим малышом, которого мы все в доме так ждем!

Сказав это, мисс Хани так же быстро поднялась, укуталась поплотнее в шерстяную накидку и поспешила обратно в дом. Казалось, ее отсутствия не заметил никто, даже сама госпожа – ведь на второй этаж уже приехал доктор. Всюду сновала остальная прислуга, торопящаяся принести горячую воду в покои роженицы и горячительные напитки – уже для самого мистера Сорсби. Тот, в свою очередь, тоже не находил себе покоя от волнения, потому что рождение сына было фактически самым главным событием в его жизни – иначе для чего он столько трудился, привел дом к процветанию и достиг невероятных высот в карьере?

Посвятив полностью все вечернее время жене и ожиданию доктора, мужчина только сейчас вспомнил о том, что сегодня был Аллантайд. Реджинальд Сорсби решил помолиться святому и попросить его помощи тоже. Словно стыдясь, что его, главу семейства, почтенного уважаемого мужчину, увидят при столь интимном действе, как молитва, мистер Сорсби запер дверь и опустился на колени. Его дом и родные всегда славились в округе своим благочестием и набожностью – а потому Реджинальд Сорсби истово попросил у святого Аллана подарить ему сына и наследника, и даже пообещал назвать его в честь святого.

Ночь продолжалась и, кажется, была бесконечной – однако ближе к утру, наконец, в доме раздался младенческий крик. У Элинор и Реджинальда родился долгожданный сын, которого нарекли Аланом. Семья отныне была полностью укомплектована, а продолжение рода – обеспечено. Самый богатый юрист Пензанса и его супруга могли вздохнуть с облегчением.

Да не тут-то было.

Семья юного Алана была, как уже говорилось, очень состоятельной и обладала совершенным вкусом. В этом доме чашечки бело-голубого фарфора стояли на до блеска отполированных столиках орехового дерева, а в столовой неизменно присутствовали льняные салфетки и серебряные приборы. Все четверо детей Сорсби не ведали ни в чем недостатка или нужды.

В детстве ближе всего с Аланом общалась младшая из сестер, Кэтрин, бледная и болезненная, но при этом очень добрая девочка, любящая чтение и домашних животных (отец купил детям двух мопсов, самую модную тогда породу, и теперь собачки пользовались всеобщей любовью) – именно эти увлечения и связывали ее с братом. Алан так и оставался единственным сыном. Старших же дочерей звали Люси и Эдна, и они были родительскими любимицами.

Мисс Хани, та самая, которая попросила духов древних камней благословить хозяйского сына в ночь его рождения, и которая служила горничной госпожи, иногда развлекала самых младших детишек, Кэтрин и Алана, рассказывая им на ночь сказки вместо няни (чтобы та могла воспользоваться лишним часом отдыха). Это были старинные сказки, которые в Корнуолле называли «дурацкие сказки». В них рассказывалось о великанах, об эльфах, о древних героях этих мест.

– «Дурацкими» эти истории прозвали уже англичане, – объясняла мисс Хани своим юным слушателям, лежащим в кроватках. – Ведь они захватили наш остров и хотели уничтожить все наши сказки – корнские, ирландские, валлийские, шотландские… У самих-то англосаксов, прибывших с востока, ничего и не было, кроме их «Беовульфа»! Потому они и решили высмеять наши истории, обозвав их дурацкими. Но, так или иначе – истории никуда не исчезли, их по-прежнему рассказывают.

В словах мисс Хани была правда – ведь Корнуолл по факту всегда оставался лишь провинциальным кельтским придатком английской короны. Но кое-что, помимо политических основ, заинтересовало детей куда сильнее. Глядя на горничную слишком ясными для отхода ко сну карими глазами, маленький Алан спросил:

– Откуда вы узнали эти истории, мисс Хани?

– О, их рассказал мне Сказочник! – подмигнула горничная ребятишкам. – Это особенный хранитель всех историй, он знает все на свете. Ежели когда его сами увидите, поймете сами – он носит желтую одежду в клеточку, волосы его цвета спелой соломы, а улыбчивее и добродушнее человека вы, можете быть уверены, в жизни не встречали. Он-то и поведал мне о том, как Мав послала к Фердиаду друидов и злых певцов, чтобы они спели ему три цепенящих песни и три заклинания…1

Когда же горничная возвращалась к своим обязанностям, и сменившая ее няня, приносившая детям на ночь теплое молоко, тоже удалялась ко сну, брат с сестрой, бывало, еще долго обсуждали друг с другом услышанные сказки и строили предположения, где искать фей или как задобрить духов.

– Если бы меня пригласили на свадьбу фей, – однажды в одну из таких бессонных ночей важно рассуждала Кэтрин, играясь с бахромой спального покрывала, – я бы пошла туда с тобой. А ты?

– Я тоже пошел бы только с тобой. Никто другой бы не мог туда попасть все равно. Мама с отцом, Люси и Эдна не верят в сказки, равно как и все знакомые, кроме мисс Хани. А что до других городов – знаешь, Кэти, я думаю, феи никогда в жизни бы не позвали на свою свадьбу англичан.

Сестра хихикнула. Так, внутри маленького корнского сообщества не-англичан, создавалось еще более крошечное сообщество – тех, кто верит в чудеса. Под крышей особняка Сорсби это сообщество насчитывало всего три души: простолюдинку-горничную и двух маленьких детей.

Алан рос здоровым и любознательным мальчиком, скромного телосложения, зато с густой копной каштановых волос, торчащих во все стороны. Взрослые хвалили его острый для ребенка ум, однако было кое-что в юном Алане, что крайне расстраивало и родителей, и всех остальных. Это была его манера разговаривать.

Каких только воспитателей не нанимал Реджинальд Сорсби для своего сына! Какие только наказания не обещал (и не исполнял). Все было без толку. Нет, вовсе не думайте, Алан никого не оскорблял и у него вообще не было привычки к колкостям или язвительности. Просто он всегда говорил вслух одну лишь правду.

Например, на званом обеде, которое семейство Сорсби устраивало для корнуоллского совета барристеров, когда няня по просьбе Реджинальда Сорсби вывела детей поздороваться с гостями (и недвусмысленно намекнуть присутствующим, что у главного законника подрастает потомство, а потому негоже сомневаться в устойчивости его положения в городе), Алан, совсем еще ребенок, по очереди пожимал руку и кланялся собравшимся. Одну из дам это зрелище привело в полный восторг:

– Какой милый малыш! Как я рада познакомиться с вами, мастер Алан. Я…

Но мальчик перебил ее:

– Я знаю, кто вы, мэм, – важно начал он. – Вы миссис Эванс, жена мистера Эванса, который сколотил неплохое состояние на тяжбах касательно фермерских земель, всегда вынуждая арендаторов заносить ему деньги, но при этом никогда не доводя дела до суда. Это отец мне рассказал, мэм.

В столовой повисла гнетущая тишина. Реджинальд Сорсби, весь багровый от стыда и гнева, жестом велел няне увести сына прочь. Тогда это списали на глупую детскую шалость, мелкое хулиганство, однако с возрастом сногсшибательное умение Алана Сорсби подать себя в обществе лишь обострялось.

Когда он подрос и, уже будучи молодым человеком, начал посещать балы, как подобает джентльмену его возраста и статуса, злополучная привычка всегда отвечать прямолинейно и правдиво никуда не исчезла. Когда ему советовали пригласить на танец юную леди Вайолет, самую завидную невесту во всем графстве, Алан лишь отмахнулся – «она действительно плохо танцует, она оттопчет мне все ноги». К несчастью, эта фраза быстро дошла до самой леди Вайолет. Приглашения на балы прекратились. Если в детстве Алана считали просто забавным проказником, возможно, плохо воспитанным, то в более взрослые годы подобные словоизлияния уже никто в достойном обществе не собирался ему прощать.

Ни наказания, ни увещевания родителей о недопустимости подобных реплик эффекта не возымели – словно какая-то сверхъестественная сила двигала Аланом, заставляя его каждый раз открывать рот и «глаголить истину», пусть и крайне неудобную. Случалось даже так, что некоторые знакомые семьи специально напрашивались на визит в особняк Сорсби, дабы перекинуться парой словечек с их младшеньким – «этой диковинной птицей» – да узнать для себя чего полезного, что обычно либо скрывалось, либо замалчивалось.

Однако вернемся на несколько лет назад. Как мы знаем, дорогие читатели, беда никогда не приходит одна, и «младшенький Сорсби» был живым доказательством этому: не только прямолинейность мальчика заставляла окружающих нервно поеживаться. Вскоре к этой черте характера добавилась и другая, куда более опасная страсть – колдовство.

Трем сестрицам – Люси, Эдне и Кэтрин – подарили прелестный домик для кукол, где каждая из девочек имела свою любимицу, которую можно было наряжать и причесывать. Но старшим сестрам уже давно надоели кукольные забавы, и домиком в основном занималась Кэтрин. Однажды, когда ей было скучно играть одной, она позвала Алана – своего ближайшего наперсника – и протянула ему одну из старых кукол Эдны.

– Ты будешь играть ею! – заявила Кэти.

Алан замотал растрепанной головой:

– Нет! Я сделаю ее лучше для самого себя.

И он действительно сделал: вооружившись ножничками и обрезками тканей, Алан стер с фарфорового личика алые губы, состриг кукле длинные золотые локоны, выкрасил оставшиеся волосы чернилами в иссиня-черный цвет и перешил платье с рюшечками (отрезав подол, чтобы осталась сверху «рубашка», а сам подол переделал в две более-менее явные брючины). В довершение образа он нарядил куклу в некое подобие длинного черного плаща, сделанного из темного шерстяного лоскута.

– Я не стану играть за девчонку, – объяснил он сестре.

– Значит, в домике будет жить джентльмен? – Кэтрин заинтересованно разглядывала рукодельный эксперимент брата.

– Нет. Он не джентльмен, Кэти. Он КОЛДУН. Он будет делать МАГИЮ.

С этими словами Алан важно усадил свое зловещее чернокрашенное создание в самую лучшую комнату кукольного домика, где на задней стене был нарисован ярко горящий камин. Однако кукле-колдуну не пришлось долго развлекать детей: рассвирепев из-за того, что случилось с одеждой и волосами бывшей игрушки, Эдна так рассердилась на брата, что однажды изо всех сил швырнула куклу на пол. Самодельный колдун вмиг стал лишь темными тряпками и фарфоровыми осколками. Последовала небольшая перепалка, но все равно то были еще цветочки.

Самая серьезная же правда проступила наружу в тот день, когда Алан и две его сестры – вновь средняя Эдна и младшая Кэтрин – играли в детской. Мальчику тогда было лет восемь. Эдна, которой исполнилось одиннадцать, хотела играть в семью: она уже давно выросла из возраста, когда подобные вещи можно проделывать с куклами, и теперь решила переключиться на объекты из плоти и крови, задав им свои роли в игровой семейной иерархии. Эдна придумала, как устроить все наилучшим образом:

– Я буду женой. Кэтрин будет ребенком, потому что она младше меня. А ты, Алан, будешь мужем и отцом.

Услышав такое распоряжение, Алану стало не по себе. Будто даже его волосы, всегда торчащие во все стороны, несмотря на старания няни, еще больше взъерошились и поднялись вверх на макушке.

– Но я не хочу… – спешно запротестовал он. – Не хочу играть в мужа и отца!

Эдна, не привыкшая к возражениям, покачала головой, пытаясь все растолковать брату:

– Ты единственный мальчик. Тебе некем больше быть, кроме как мужем и отцом. Для чего ты еще нужен?!

Слова сестры не столько уязвляли, сколько по-настоящему пугали.

– Нет! – уперто повторил он. – Я не стану изображать ни мужа, ни отца!

Тогда голос подала младшая Кэтрин, беззащитно улыбаясь и отчаянно пытаясь найти компромисс двум своим товарищам:

– Но, Алан, если ты не будешь мужем и отцом, кем тогда ты будешь?

А ведь говорить неправду мальчик не умел. Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как сказать ту единственную истину, которую Алан Сорсби про себя знал:

– Я буду волшебником.

Это слово, впервые произнесенное им вслух применительно к самому себе, отныне было обречено стать проклятьем для него в родном доме.

Если мы с вами рассматриваем магию как искусство менять события согласно своей воле, то Алан преуспел в этом деле с самых юных лет. Он мог, споткнувшись о корягу в саду, обидеться на весь парк так, чтобы деревья засохли. Он движением пальца «рисовал» на лентах своей сестрички Кэти переливающиеся вышитые узоры из серебристого шелка, потому что девочка любила блестки – и все остальные воочию могли видеть эти узоры на ткани! Расплакавшись из-за каких-то детских неурядиц, мальчик заставлял приливы подниматься настолько, что все береговая линия Пензанса была залита водой. Едва соображая по неопытности, что нельзя ничего желать вслух сгоряча, ибо неизбежно придется столкнуться с последствиями, Сорсби-младший, тем не менее, изначально был уверен в том, что изменять реальность по своему запросу – возможное, если даже не обыденное, действие. Он много раз убеждался в этом на собственном опыте.

Что ж. Он хотел быть волшебником. Но как это можно осуществить на практике, спросите вы, не зная ответа? Вот и Алан Сорсби тоже ничего не знал.

Он слышал от прислуги – в основном от мисс Хани, горничной матери, и от лакея по имени Уильям – что в древние времена эти земли населяли разные боги (а не только тот бог, что в церкви) и духи. Духи жили здесь всегда, они обитали в холмах, в ручьях, на скалах, в пещерах, у великих камней… ведь и места тут были совсем не простые! Корнуолл издавна славился богатой историей, сохранившей исконно кельтское наследие – то наследие, которое можно было встретить только в Уэльсе, Бретани, Ирландии и Шотландии. Потому что английская традиция давным-давно, еще с появления на острове англосаксов, утратила связь с прежними верованиями. Английский язык, привезенный германцами и трансформировавшийся в национальный больше тысячелетия назад, вытеснил кельтские наречия, не похожие на него вообще никак.

Однако, если что было хорошего в семье Сорсби, так это пресловутая «верность корням». Алан выучился говорить на корнском раньше, чем на английском. Его отец дома также изъяснялся исключительно на местном наречии. Мать Алана, чьи предки были бретонцами, тоже поддерживала сохранение родного наследия, пусть на публике они и производили впечатление людей, всецело преданных короне.

Поэтому Алан не знал недостатка ни в книгах о кельтских героях и богах, ни в волшебных сказках, рассказываемых ему на ночь – про бледного скелета Анку, «господина Смерть»; про мрачного Гвин ап Нида, на черной лошади исчезающего в потустороннем мире; про рогатого Букку, покровителя всей магии; про корриганов и других волшебных существ. Никто в особняке Сорсби не видел в этих бережно сохраненных поколениями историях ничего опасного – видимо, потому что никто не представлял, какую реакцию они вызовут у единственного сына и наследника.

Тот же, достигнув подросткового возраста, стал буквально одержим местным фольклором и сказочными мирами. Он прочитал все, что мог, про волшебника Мерлина, про друидов и жрецов древности, однако так и не нашел ответа на вопрос, как ему, Алану Сорсби, самому стать волшебником. Конечно же, ему рассказывали про гадалок на рыночной площади, про чернокнижников, пойманных на кладбищах, про повитух и про знахарей. Однако все они были простые люди. Люди низкого происхождения. Алан не мог иметь с такими людьми знакомств, он даже не знал, где их искать.

О том, чтобы благородный джентльмен стал практикующим колдуном (только представить себе такое!), не могло быть и речи. Таких, как он, будто никогда и нигде не встречалось в мире. Словно он был «ненастоящим», словно его как бы и не существовало вовсе.

Но ведь он-то существовал.

Стоит ли говорить, насколько это увлечение всем загадочным да потусторонним вкупе с абсолютным неумением Алана держать язык за зубами и не брякать вслух все, что думаешь, огорчало его родителей? О, они действительно опробовали многое: и воспитательные нравоучения, и физические наказания, и отправку в свою комнату без ужина, и даже экономию на дровах. С этого момента Алан и заполучил на всю оставшуюся жизнь привычку сооружать себе лежбище у самой нагретой и теплой стены в помещении, однако сговорчивее так и не стал. Последней каплей был отказ преподобного Сандерса продолжать обучать юношу: тот изводил викария вопросами о том, как церковники присвоили себе языческие святыни и ассимилировали к великим торжествам народный календарь. Потому преподобный Джордж Сандерс в конце концов не выдержал, застращал Реджинальда Сорсби тем, что его сын обещан самому дьяволу, и гневно хлопнул дверью. Увлечения молодого Алана постепенно стали мутить воду безупречной репутации семьи.

Решив, что пора поставить вопрос ребром, Реджинальд вызвал сына к себе.

– Почему на тебя все учителя жалуются, Алан? Я ведь не жалел никаких средств, чтобы дать тебе приличное образование.

Алан, худосочный, бледный и неизменно взъерошенный, сел в кресло в кабинете Сорсби-старшего да угрюмо пожал плечами:

– Просто они ничего не понимают. А я понимаю. Отец, я ведь очень люблю Корнуолл.

– И я люблю, сынок. Видит бог, люблю.

Нет, отец тоже ничего не понимал. Алан пригладил свои растрепанные волосы – обычный жест, когда он начинал нервничать. С портрета на стене отцовского кабинета сурово взирал дед Алана Сорсби, умерший еще до его рождения: в парике, треуголке и строгом камзоле – действительно достойный представитель этой семьи, в отличие от своего непутевого внука. Алан поежился, глянув на портрет. Однако медлить больше было нельзя. Сама идея скрывать то, что он любил больше всего на свете, угнетала его, а лгать он не умел в принципе. Поэтому, набрав в легкие побольше воздуха, он начал говорить:

– Наверное, все-таки я люблю немного иначе, чем ты… Другой любовью. Понимаешь, то, чему меня обучали… и то, чего от меня ждут… Мне все это неинтересно. Я хочу изучать что-то совсем тесно связанное с народными традициями. С нашей историей. С верой простого народа в чудес…

– Стой, – перебил его отец. – За всем этим ведь стоит что-то более серьезное? Ты будто чего не договариваешь. Что ты задумал? Чем ты хочешь заниматься?

– Магией! – выпалил Алан, густо покраснев до ушей.

О! Какой шок от того, что это, наконец, получило свое название вслух!

Реджинальд Сорсби окаменел на месте. Казалось, он даже дышать едва мог, услышав подобное. Лишь спустя минуту (которая длилась целую вечность) мужчина невидящим взором уставился на сына:

– Вздор! Что за вздор…

– Я серьезно…

– ВЗДОР! – стукнул отец могучим кулаком по своему письменному столу. Чернильница, опрокинувшись, залила какие-то важные бумаги зловещими черными пятнами. – Да как смеешь ты, мальчишка, вообще о таком говорить? Как ты и думать-то о подобном посмел? В нашей семье нет ни чародеев, ни фокусников, ни колдунов! Где это видано? Порядочный человек из уважаемого дома творит магию… нет, это просто уму непостижимо! Ты ведь сам знаешь, что такого не бывает на свете!

Алан понуро опустил растрепанную голову и сказал:

– Но ведь я-то на свете есть.

Почему, о почему это происходит именно в моей семье? не мог понять Сорсби-старший. Он не жалел сил и средств для образования сына. В середине 1780-х, когда Алан был совсем малышом, Реджинальд Сорсби отправился по делам в Лондон, где тогда чуть ли не каждый день выпускали в небо воздушные шары. О, с каким воодушевлением его сын слушал рассказы о том, как человек получил возможность впервые подняться за облака!.. Если бы отец старался лучше, возможно, получилось бы увлечь Алана если не законотворческой практикой, то хотя бы инженерией… или банковским делом… но только не этой непристойностью! Откуда в их дом проникла зараза, развратившая ум и похитившая душу его единственного наследника?

Однако, будучи опытным юристом, Реджинальд Сорсби понял, что идти напролом здесь бессмысленно и решил прибегнуть к другой тактике. Неожиданно улыбнувшись, словно отступая назад, он как можно более дружелюбным тоном произнес:

– Мне кажется, ты просто немного запутался, сынок. Тебе ведь нравятся наши легенды и предания, верно? Давай поступим так же, как бывает в этих историях. Не будем впредь разговаривать о подобных вещах и не станем смущать ими других домочадцев. Мы просто вернемся к этому разговору через один год и один день. Устраивает?

Один год и один день. Точно как в сказках. Гвион Бах2 помешивал котел Керидвен один год и один день, готовя зелье… Все в волшебных историях всегда отмерялось одним годом и одним днем.

На том и порешили.

Спустя указанный срок Реджинальд Сорсби вновь вызвал сына к себе. Но мы все уже знаем, что никакого чуда не случилось – Алан оставался непоколебим:

– Я не передумал.

Мистер Сорсби-старший горестно вздохнул. За минувший год он прибегал ко всем оставшимся рычагам управления, до которых только мог дотянуться: водил сына к себе на службу, пытаясь продемонстрировать ответственность и уважение, которыми может обладать лишь честный человек. Сократил его содержание и велел слугам не выполнять поручения Сорсби-младшего. По-прежнему оставлял сына без ужина и отопления в комнате. Все было безуспешно, потому что сейчас, в свои двадцать лет, Алан совершенно точно был уверен в своем выборе.

Отец знал, каких это мер от него потребует и озвучил их:

– Тогда тебе придется покинуть дом.

Бедный Алан Сорсби почувствовал, будто его колени подкосились – было чудом, что он продолжил ровно стоять в отцовском кабинете:

– Я понял. Хотя мне этого и не хочется.

Реджинальд Сорсби развел руками:

– Что ж, дело твое. Если передумаешь… если разочаруешься в этом богомерзком, отвратительном пути, а я уверен, так оно и случится – я готов принять тебя обратно. Но если ты всерьез замыслил заниматься в будущем своими… – лицо отца исказила гримаса, будто он откусил гнилое яблоко, – своими грязными делами, у меня есть к тебе одна просьба. Хотя бы ради своей семьи я прошу тебя ее выполнить.

– Что за просьба?

– Не представляйся нашей фамилией.

А теперь колени волшебника действительно подкосились, и он тяжело опустился в стоящее рядом кресло.

– Но это и моя фамилия тоже! – возразил Алан, оскорбившись до глубины души.

– Тебе она, судя по всему, не так важна, как всем нам.

После этих слов, сказанных отцом, Алан почувствовал такую обиду, которой не испытывал никогда в жизни. Его обделяли в деньгах, в дровах, в еде? Ну и ладно. Ему отказали в доме? Хорошо, и это переживем. Но забрать у него его же имя?! Это был верх жестокосердия…

Юноша продолжал размышлять об этом дальше, спешно складывая вещи в свой вместительный кожаный саквояж, купленный для гипотетических путешествий в будущем. Внезапно на пороге показалась Кэтрин, младшая из сестер. Она была его лучшим другом на свете – с самого детства и до сих пор они были буквально неразлучны и поддерживали друг друга во всем. Вот и сейчас, завидев на лестнице рассерженного отца и услышав шум в комнате брата, она решила выяснить, что стряслось. Дела обстояли хуже некуда – ведь шумом оказались сборы вещей Алана перед отъездом из родного гнезда.

– Что происходит?! – ахнула Кэтрин.

– Мне нужно уехать.

– Но куда? И на сколько?

– Надолго, Кэти. Может, и навсегда.

– Не говори так! – приказала сестра. – Это все из-за отца, да? Он не хочет, чтобы ты…

Укладывая в саквояж льняную рубаху, Алан закончил фразу:

– Чтобы я был тем, кто я есть, совершенно верно. Он просто хочет вылепить из меня копию себя самого, вот и все! Хочет, чтобы я, как и он, стал барристером… чтобы только так мог остаться его «достойным» сыном. Меня тошнит от всего этого! ТОШНИТ!

С этими словами он яростно запихал рукава рубахи поглубже в саквояж и начал возмущенно громко щелкать застежками. Тем временем Кэтрин безуспешно пыталась разобраться:

– Но если ты не будешь его сыном и не станешь барристером, то кем ты тогда будешь, Алан?

И, как много лет назад, брат вновь сказал ей тот же самый ответ:

– Я буду волшебником, – и после этого он оставил, наконец, саквояж в покое, заключил сестру в крепкие объятия и, стараясь не расплакаться, пообещал: – Самым могущественным волшебником. Чего бы мне это ни стоило.

Все было так, как всегда происходило в сказочных историях: герой должен был выйти за порог, чтобы приключение началось. Кости этой земли – легенда о Керидвен и Талиесине – породили графство Корнуолл, и город Пензанс, и самого Алана Сорсби. Керидвен велела Гвиону Баху помешивать зелье в котле один год и один день, а когда по прошествии этого срока котел лопнул, то три капли волшебного зелья попали на палец Гвиона Баха, который тут же свой палец поспешил облизать. Разгневанная Керидвен погналась за присвоившим ее зелье мелким хулиганом, и началась чехарда превращений: Гвион превратил себя в зайца, а Керидвен обернулась преследовавшей его борзой; он стал рыбой в реке, она – выдрой, его ловившей. Гвион взлетел в небесную высь птицей – Керидвен превратилась в ястреба и устремилась за ним. Наконец, он стал зернышком, которое Керидвен, оборотившись курицей, склевала, а после забеременела. Но родила она уже не Гвиона Баха, а другое его воплощение – великого героя кельтских легенд Талиесина. Талиесин был самым прекрасным поэтом, чей дар приравнял героя, когда-то слизнувшего три капли с обожженного пальца, к самим богам.

Алан Сорсби был обречен стать самым могущественным волшебником Англии, но пока что он лишь спешил убраться подальше от только что треснувшего котла преображения.