Читать книгу Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни - Анна Елизарова - Страница 8

Без дома

Оглавление

Ее младший брат сидел на холодном полу общего коридора и всхлипывал. Он был в куцых штанишках и без носков. Ножки замерзшие. За дверью мачеха громким и заплетающимся голосом доказывала что-то своему младенцу. В основном она советовала ему замолчать, а иначе… Оля подхватила на руки братишку.

– Тишка! Давно ты здесь? Почему не в саду? – спросила Оля и вспомнила, что сама же его сегодня не отвела, потому что сильно опаздывала на уроки.

В ответ четырехлетний мальчик нахмурился и покрепче обнял ее за шею. Оля заметила, что правая щека брата полыхает красным. Девочка почувствовала, как от голода заурчал его животик. Сама она была тоже не особо сыта после школьной «хлебной» котлеты и прозрачного супа.

В их коммунальной комнате все стояло вверх дном. Младенец кричал, а мачеха, опухшая и полупьяная, рылась в ворохе тряпья и отбрасывала в отдельную кучу нужные ей вещи. Они снимали эту комнату третий месяц. Отец всегда был любителем выпить. Зарплату, которую он обычно тратил на водку, не выплачивали сто лет, поэтому отец бросил работу и ради выпивки начал выносить из квартиры все, что представляло хоть какую-то ценность. Кроватку Тиши он отдал за бутылку, и дети вынуждены были спать «валетом» на раскладном кресле Оли.

Но мало. Мало. Безумная инфляция 90-х все сильнее проявляла свой бешеный оскал. Организм требовал водки, и отец, который всю сознательную жизнь дочери пребывал на дне общества, вынужден был продать бабушкину квартиру. Сама бабушка годом ранее почила с миром.

Они гуляли с размахом. Мать не дошла до дома в четверг. В субботу в их семью вошла она – испитая, грязная и вонючая Валюха, которая первым делом сожрала все, что нашла в холодильнике, и бросила своего чуть дышащего младенца на попечение Оли.

– Пап, кто это?

Отец разлепил заплывший глаз, опрокинул рюмку и невнятно промямлил:

– Ва-а-а-люха-а. Ваша новая эта самая… мать.

Было счастьем, если они вместе с такими же соседями-алкоголиками квасили на кухне, а не в комнате. Отец неизменно всех угощал. Тишка перестал разговаривать – только смотрел на всех запуганным зверьком и посильнее жался к Оле. Опрелости мачехиного младенца давно превратились в раны. Он то плакал, то кряхтел, то, обессиленный, засыпал.

Как-то из-за дефицита компания пьяниц несколько дней не могла раздобыть спиртного. Отец так и не дождался заветной бутылки – к нему явилась белочка и выманила в окно. Мачеха поленилась забирать тело из морга, сказав, что и без них похоронят, как собаку.

Валюха изо всех сил пыталась сосредоточиться на нужном ей тряпье, не обращая никакого внимания на вошедших детей. В кучу полетело Олино одеяло и осенние ботиночки Тиши.

– Мы что, съезжаем? – робко спросила Оля и сжалась, приготовившись к привычному удару.

– Я – да, а вы делайте, что хотите. За хату платить нечем, – прохрипела мачеха и всунула в рот кряхтящему младенцу найденную на полу соску. Ребенок выплюнул ее и вновь зашелся в плаче.

Услышав голос мачехи, Тишка, легкий, как перышко, по-обезьяньи крепко вцепился в сестру, давая понять, что на пол он не сойдет.

– Как это нечем платить? – похолодела Оля. – Ведь прошло всего три месяца, как папа продал квартиру…

– Ха-ха! Те деньги уже ничего не стоят! Скажи спасибо правительству! Твой папаша почти все пропил, а то, что осталось, я забираю себе в качестве компенсации за пользование вот этим, – она провела рукой по своей бесформенной фигуре.

– Что??? Это наши деньги, отдавайте сейчас же!

Оля отлепила от себя брата и сжала кулачки. Мачеха фыркнула. Она уже зашвыривала отложенные вещи в сумку. Оля набралась храбрости и для начала выхватила оттуда ботиночки Тиши.

– Отдайте деньги, а иначе…

Голос предательски зазвенел. Что она может сделать? Позвать не вяжущих лыка соседей? Вызвать милицию? К тому времени, пока приедет участковый, от мачехи не останется и следа.

– Что там иначе, что?

Лицо согнувшейся над сумкой мачехи налилось кровью от неудобной позиции. Она выпрямилась, потерла поясницу, и до Оли донесся отвратительный букет ее немытого тела. Оля знала, что мачеха имеет привычку хранить деньги в лифчике. Он как раз топорщился с одной стороны. Ни на что особо не надеясь, девочка кинулась на ее крепкую тушу.

– Они наши, отдайте!

От неожиданности и тумана в глазах Валюха среагировала не сразу, только испуганно взревела. Щуплая девочка на мгновение повисла на ее груди, а потом полетела к стене. Из-за пазухи женщины посыпались золотым дождем рубли. Оля, не обращая внимания на кровь из носа и сыпавшиеся проклятия, бросилась собирать их в карманы куртки наперебой с мачехой. Испуганный Тишка вновь выскочил в коридор. Оля подхватила его и бросилась наутек от разъяренной Валюхи, готовой вырвать деньги из рук девочки вместе с этими самыми руками. Одним махом дети оказались на пятом этаже, но, по всей видимости, мачеха смирилась с потерей и не стала их догонять. Когда они спустились через полчаса назад, комната была уже пуста.

На следующий день Оля умоляюще протягивала деньги хозяйке, но сумма требовалась в два раза больше.

– Ну, пожалуйста, оставьте нас. Больше ничего нет… Нам некуда идти.

– Вы ж без родителей, вам только в детдом! Хотя и они, я слышала, переполнены под завязку. Вон сколько беспризорников развелось по вокзалам и теплотрассам! Никому вы, кроме родителей, не нужны! Хотя и им не особо. В любом случае, дорогуша, я не занимаюсь благотворительностью. Чтобы завтра вас тут не было.

– Но куда мы пойдем?

По исхудалым щекам девочки градом катились слезы. Женщина, стараясь ничего не замечать, поправила новомодный берет.

– Не мои проблемы! – отрезала она и вышла.

Оля упала на колени перед братом и, обнимая его, горько заплакала. Мальчик дрожал. Услышав этот душераздирающий вой, хозяйка в кои-то веки проявила милосердие. Она вернулась.

– Ладно. На Алтуфьевском шоссе приемник-распределитель для таких, как вы. Завтра отвезу вас, будьте готовы.

Апрельский мокрый снег, серое небо и шум оживленной трассы. Идут люди и, кажется, мир все тот же, прежний. И нет никакой пропасти, нет хаоса перестройки. А что, собственно, изменилось? Разве эти двое несчастных детей, закутанных во что попало, видели нормальную жизнь? Разве были кому-то хоть раз нужны? Родителей они не напрягали нисколько: так, копошились под ногами не пойми зачем. Вот только раньше была хотя бы страна, не дававшая им окончательно упасть в пропасть.

Хозяйка оставила их перед унылыми воротами приемника.

– Постойте немного. Кто-нибудь за вами выйдет.

Тиша беспомощно жался к сестре. Низкие тяжелые тучи давили на двух сирот и, казалось, что самые души их вымазывались в сажу. Мама говорила, что в приюте всех бьют, почти не кормят, а из самых некрасивых варят суп. Уж она-то знала это наверняка, ведь была детдомовкой. Выжить практически невозможно… «Уродина, вот сдам тебя туда, узнаешь, как беспокоить мать!» – часто грозилась она, когда Оля выпрашивала еду.

Вот рослая женщина идет по территории. Заметила их. Повернула к воротам. Оля взвалила сумку на плечо, взяла за руку брата и быстрым шагом направилась в сторону метро.

Беспризорники. Их были сотни, тысячи. Как бродячие собаки, сновали они по вокзалам и подземкам. Все их видели. И все проходили мимо. Каждый был сам за себя в то смутное время, каждый не знал, как прокормить своих, и что будет дальше… А этим детям, не имеющим дома, ничего не оставалось, как жить здесь и сейчас на бездушных улицах брошенной в пучину 90-х Москвы.

* * *

Оля оградила себя братишкой и пересчитала имеющиеся гроши. Она раскладывала их на скамье, таясь от пассажиров и других бездомных. Судя по ценам на хот-доги и пирожки, денег им хватит на несколько дней. Что будет дальше? Чем питаться? Куда идти? Девочка Оля этого не знала.

Первую ночь они провели на вокзале. Тишка часто просыпался и жался к сестре, будто она, такой же ребенок, и впрямь могла его защитить. На соседних сиденьях спали обжившиеся здесь бродяги.

Размявшись после деревянных скамеек и позавтракав чем попало, дети вышли из здания вокзала. Поначалу Оля заглядывала в глаза прохожим, особенно женщинам. Не промелькнет ли в них хоть капля милосердия? Не остановятся ли, не спросят: «Вы потерялись? Что случилось?» Но нет. Идут и идут… Бесконечный поток безразличия. Эпоха-зверинец, где каждый сам за себя.

У входа в метро слонялись такие же ребята. Оля остановилась и стала за ними наблюдать. Вели они себя развязно: громко смеялись, толкались и подшучивали над товарищами и прохожими. Погруженные в свои мысли люди смотрели на них недовольно, опасливо, как на стаю диких собак, а некоторые и вовсе не скрывали неприязни во взгляде. Потом детвора спустилась в метро, Оля с братом – следом.

Маленького Тишу пришлось тащить за собой волоком, но Оля все равно потеряла из виду ребят. Она уже успела расстроиться, когда снова их заметила: мальчишки ловко перепрыгнули через турникет и безудержной стаей помчались по ступеням вниз. Брат с сестрой остановились у контролерской будки. Было жалко отдавать немногочисленные деньги за вход в метро. И тут перед ними распахнулись дверцы. Оля перевела взгляд на будку – женщина-контролер жестом указала им проходить и подмигнула.

Один из мальчишек, помладше, ползал по выступу в конце эскалатора. Белобрысый и грязный, он играл монетками и иногда, без всякой надежды, затравленно посматривал на проплывающую мимо толпу. Нет, нет, его замечали, но у всех дела, дела… Пусть. Кто-то другой поможет. А он и не ждал. Принятие безразличия – пройденный этап.

Возможно ли представить себе человека, который тонет и при этом не взывает о помощи у проплывающего рядом корабля, а, напротив, делает вид, что все нормально? А ведь большинство этих детей были обречены оказаться на дне.

Они сидели вдоль стен на каменном полу, подстилая затасканные картонки. Рядом валялась кепка, шапка, железная кружка – все, что годилось для сбора податей. Люди наклонялись и бросали туда деньги, а мальчишки то сидели хмуро, то кривлялись, то тискали взятого с собою щенка. Позже Оля поймет, что если у тебя щенок или котенок, то дела идут лучше: наверное, такая картина кажется прохожим умилительней, чем обычная горстка оборванцев, или же людям в принципе более жаль кошечек-собачек, чем обездоленных детей. Ведь первые такие уси-пуси, а эти… немытые, часто наглые, шумные. Куда уж им! У Оли в роли щеночка неплохо заходил мелковатый для своих лет Тишка. Но пока же брат с сестрой просто стояли, с горечью осознавая, что уже на днях им не останется другого выбора, кроме как найти и для себя измятый картон.

Оля с Тишкой вернусь на вокзал.

– Где это вам надавали? Я вас раньше не видел. Новенькие?

Мальчишка нагло плюхнулся на свободное сиденье рядом с Олей, которая, прикрываясь, вновь пересчитывала последние гроши. Взгляд мальчика показался Оле алчным. Она поспешила спрятать все в карман и застегнула его на пуговку.

– Нигде. Это все, что у нас осталось после…

– После того, как вас турнули из дома, да?

Оля поджала обветренные губы.

– Нет больше дома. Ничего и никого у нас нет.

– Понятно. Здесь ночуете?

Его чумазое лицо выглядело уже не столь заинтересованно. Он рассеянно рассматривал прохожих, а тем временем монотонный голос диктора сообщал о скором отправлении поезда на юг.

– А можно где-то еще?

– В подвалах уютнее. Если хотите, могу взять вас с собой. Есть пустой матрас – Наташка уже с неделю, как пропала. Вряд ли вернется.

– Куда пропала?

– Куда, куда! Туда же, куда и все!

– Далеко?

– На электричке не очень. Так что?

Оля взглянула на брата: он сидел, съежившись и подобрав под себя ножки.

– Я только поесть куплю…

– Не надо. Возле нас дешевле. Я, кстати, Вадик.

Они стали выбираться к перронам. По пути к ним присоединилось еще несколько ребят, в том числе девочка. Новенькими особо не интересовались. Обсуждали улов. Вадик предпринял неудачную попытку обчистить карман одной дамы. Она развизжалась, и вся компания бросилась врассыпную, но через пять минут чудесным образом собралась в полном составе на перроне. Ехали зайцами. Все, кроме Оли с братом, чувствовали себя раскованно, как в кругу семьи. Вдруг кто-то сказал «атас», и все рванули в соседний вагон, а растерявшаяся Оля осталась сидеть.

Подходила контролер.

– За проезд.

– У… у меня нету, – еле выговорила Оля.

Контролер закатила глаза и внимательно пробежала строгим, но материнским взглядом по склеенной парочке неопрятных детей.

– Куда вам? – вздохнула женщина.

– Не знаю…

Оля и правда не знала названия остановки, мальчишки ей не сказали. Контролер стала обилечивать следующих пассажиров. Потом вернулся Вадик за забытым в спешке пакетом и с удивлением обнаружил Олю – новые друзья успели стереться у него из памяти.

Сырой подвал заброшенного дома, через который пролегает отопительная труба. Живет их тут примерно с десяток. Они курят, ругаются, нюхают клей. Воняет сыростью, плесенью и крысами. Да, вокзал, безусловно, чище и светлее, но… Здесь они, никому ненужные дети, казались нужными хотя бы друг другу. Маленькая стая зачерствевших сердец, без всякой надежды взирающая на мир из расщелин подвала. Они не понимали, почему и за что ЭТО происходит с ними. А кто-нибудь из нас вообще хоть что-нибудь понимал в те «святые» года перестройки? Что будет завтра? Завтра! Ха-ха-ха. Для каждого из нас оно когда-нибудь не наступит. А для этих детей есть только туманное сегодня и забытое, как страшный сон, вчера.

* * *

Иногда добрые люди приносили им одежду и еду прямо к подвалу. Оля смотрела, как ее маленький братишка жадно хлебает теплый суп, стоя перед открытым багажником машины.

– Понимаешь, они не могут забрать нас к себе – у них своих четверо, – говорил Вадик, примеряя «новые» штаны. Мальчик был рад, что они не спадают.

Оля закатила рукава на кофте и понюхала их – порошком пахнут. Чистая, бережно носимая чьими-то детьми одежда теперь прикрывает ее давно немытую кожу. Предательски защекотало в носу. Мужчина зазывно постучал половником по кастрюле, приглашая за добавкой всех не насытившихся ребят. Девочка промокнула рукавом глаза и пошла.

Мужчина подмигнул ей, протягивая суп. Отчего в Оле словно шевельнулось то, что было замерло на полпути к росту? Словно в душе проклюнулся зачаток цветка? От бескорыстной доброты, на которую способно только открытое сердце! Это редкость, ценимая во все времена. От нее тает даже самый прочный лед.

Бездомные дети особенно вились вокруг женщин: тыкались в них измученными лицами и стремились подлезть под ласковую руку. Однажды и Оля не удержалась, подошла. Ей подарили теплую улыбку, приобняли… запах духов, уюта и чистоты, не брезгуя, соприкоснулся с ее пропитанным грязью миром. Казалось, это ангел дал почувствовать ей непорочную белизну своих крыльев и, как родную, пригладил по немытой голове. Это было незабываемое мгновение, в котором Оленька ощутила себя достойной любви за просто так. За то, что она есть. Живой человек. Разве мало?

Люди и не подозревали, насколько каждая крупица сострадания удерживала бездомных ребят над пропастью. Как ждали они этих встреч. Как про себя тихо называли каждую из приходящих женщин мамой. В их глазах, ожесточенных улицей, на мгновение вспыхивала детская наивность и ранимость, и появлялась смутная вера… призрачная надежда… Только во что? В счастье? В будущее? Да хотя бы в завтрашний день.

Непростые будни заставляли Олю озлобиться. Маленький Тишка всюду ходил за ней, как теленок, и глазками-блюдцами наблюдал за безумствами опустившейся ребятни. В общем-то, дома тоже было не сахар, поэтому сильного шока ребенок не испытывал. Но продолжал молчать. Оля же, поддаваясь стадному инстинкту, к лету и сама перестала замечать, как превратилась в одну из волчиц их маленькой стаи. В одном она держалась: не нюхала клей, хоть и позволяла себе иногда курить. Для важности. Для поддержания планки. Для того, чтобы показать беспощадному оскалу мира наметившиеся резцы.

Иногда подаяний, собранных в метро и переходах, не хватало для еды.

– Ничего, втянешься и будешь с другими девками сосать леденцы, – хмыкнул один из мальчишек. Остальные прыснули, а девочки постарше заулыбались.

– Разве кому-то интересно за такое платить? – наивно удивилась Оля.

Подвал взорвался от хохота.

– Мужикам интересно, дурочка!

– Она маленькая еще, оставь, – сказал Вадик, хотя на вид он был ровесником Оли – лет десяти.

В тот переломный день Оля как обычно сидела в метро на картонке с братом. Перед нею лежала драная шапка с парой купюр. Кто-то остановился перед ними, но ничего не бросал. Оля подняла глаза. Красавкина! Ее одноклассница-отличница! Олю прошибло потом, а Красавкина еле оторвала от нее ошеломленный взгляд из-под голубого банта и бросилась догонять мать. Она задергала женщину за рукав, настойчиво запрыгала… И вернулась к Оле с купюрой в руке. Молча положив в шапку деньги, девочка исчезла. До этого Красавкина всегда относилась к Оле надменно. На эти деньги Оля купила свой первый клей.

С ними жил странноватый мальчик постарше, Гриша. Говорили, что он из «интеллигентов». Он-то и помог Оле разобраться в первый раз.

Полумрак подвала пошатнулся в Олиных глазах. Девочку завертолетило, и она прилегла. Гриша же, шатаясь, долго бродил вдоль стен, закатывал глаза, а потом рухнул на колени перед потертым журнальным столиком и, прикрывая руками голову, начал мычать стихи. Бывало, что под действием он сочинял их на ходу. Ребятня хихикала из углов.

– Не жалейте меня. Не стоит.

Я и сам проживу как-нибудь,

Только дайте мне хлеба ломоть

И уйду я в звенящую мглу.

Я забудусь. Меня уже поздно

Поучать, направлять и спасать.

Не услышал я моря воздух,

Не дарила мне ласки мать…


Вдруг Гриша застыл. Потом страшно переменился в лице, словно увидел монстра в сыром углу подвала. Но там была лишь крыса. Заметив излишнее к себе внимание, она прыгнула в щель. Гриша попятился и закричал срывающимся хрипом:

– Всюду крысы. Их алая пасть…

Зрите: конченый я,

Бестолковый.

Ну же, жри меня, зверь! Дай пропасть!


Мальчик сменил тактику: вместо отступления побежал к противоположной стене и стал колотить ее, срывая рукавами плесень… Он ревел. Все притихли. «Съешь… съешь, наконец… Господи…»

А перед внутренним взором Оли проплывали воспоминания-галлюцинации, вызванные клеем. Она шевелила пальцем, делала им круг, и от этого сменялись картинки. Так странно… Все то, что она совершенно не помнила, вдруг всплывало. А это? Посылка. Да, да! Там была кукла и конфеты, и рыба – от тети! Оле непременно захотелось узнать отправителя, но все размытое, непонятное. Оля крутит, крутит пальцем, и строки с аккуратным почерком приближаются. «Вострикова Алла Николаевна, г. Астрахань…» К сожалению, адреса не разобрать. И правда… У них ведь есть тетя! Наверняка она хорошая, раз присылала им гостинцы. Оля повторяла и повторяла ее имя, чтобы к утру не забыть.

Гриша пропал на следующий день. Оля так и не дождалась его возвращения, потому что вскоре тоже покинула сей сомнительный приют.

* * *

Тишка прибаливал, но Оля боялась оставлять его одного. Немытые оборванцы собрались на обед в одном из дворов, где местные дети висли на детской площадке. Случилась перепалка и, пользуясь отсутствием взрослых, они развернулись вовсю.

Прилизанные, сытые маменькины сынки! Вы посмотрите! Весь мир у их ног! За какие заслуги? Почему одним все, а другим шиш?! Даже Оля попыталась сорвать красивую резинку с одной спрятавшейся на горке девчонки, чтобы хоть на йоту восстановить поруганную справедливость. Дети и не заметили, как к ним подбежали…

– Менты! Валим!

Убежать успели не все. Первым схватили нерасторопного Тишку. Он испуганно смотрел на убегающую Олю.

– Оля… Оля… – неуверенно пикнул мальчик.

Наконец, свободная сестра остановилась, вспомнив о брате. Тишка заплакал, потянул к ней ручки, и впервые за долгое время заговорил тоненьким голоском:

– Оля! Оля! Вернись, не бросай!..

Закашлял. Хоть ему и четыре, но такой маленький, забитый… Оля вернулась. Шагая под конвоем в милицейский пазик, братишка не сводил с нее круглых глаз. Оля – его оплот. Весь зыбкий и тревожный Тишкин мирок замкнулся на другом таком же несчастном ребенке.

* * *

Девочка Оля, как затравленный зверек, прикрывала собой младшего брата.

– Мы больше так не будем, пожалуйста, не сажайте нас в тюрьму!

«Боже, этот совсем малец. И что с ними делать?» – устало подумал участковый, глядя на кашляющего Тишку.

Перед ним – кучка маленьких оборванцев. Девчонка и три пацана. Мужчина принялся постукивать ручкой по столу. Раньше ему было жаль бесприютных детишек, но безжалостная эпоха перестройки закалила его нервы в сталь. Детдома переполнены, финансирования нет, да и сбегают они оттуда, сколько ни отправляй.

– Так, сначала вы двое, – ткнул он ручкой в двух ощетинившихся мальчишек, – сколько раз я приказывал вам не шастать по моему участку? Сколько раз просил возвращаться к своим мамкам?

– Я не вернусь домой. Там жрать нечего, и все пьют, – огрызнулся Вадик.

Товарищ поддержал его:

– Я тоже. Отчим напивается и лупит меня. Уж лучше на улице.

Второй милиционер, который до этого стоял в дверном проеме, скрестив руки, оживился:

– А мы, думаешь, по головке сейчас вас погладим?! Вы зачем, шакалята такие, напали на детвору?!

– Они первые задирались…

– Мой же ты ангелочек! Естественно!

Он угрожающе направился к ним. Мальчишки сжались, приготовившись к привычным пинкам.

– Видимо, в прошлый раз я маловато вам выдал, да? – он схватил их обоих за уши. – Какого черта вы опять тут забыли? Во всем городе нет других мест?

– Нас отовсюду гонят, куда нам деться? – плаксиво взвизгнули мальчики.

Милиционер пыхнул небритыми щеками и взревел, выкатывая глаза:

– Домой вам деться! ДОМОЙ!

– У нас нет дома!

Вадику прилетел звонкий подзатыльник.

– Врешь, паршивец!

– Что это за дом, если нам уютней в подвале?! – голос мальчика срывался на плач.

– А может, все дело в том, что в подвалах вы можете спокойно нюхать клей? А?

Мужчина принялся выкручивать им уши. Мальчишки взвыли. Маленький Тишка прикрывал ручками собственные ушки и, насколько мог, прятался за сестру. Оля нащупала рукой его лицо, чтобы погладить, и поняла, что братишка весь горячий – горит.

– Сейчас я из вас эту дурь повыбью так, что жизнь с мамкой покажется раем!

Он начал бить их попеременно. Участковый, сидящий за столом, наблюдал за этим без капли сочувствия. Все происходило по негласной процедуре. Но вскоре ему надоело.

– Ген, веди их в каморку, а я пока с этими разберусь.

Гена взял мальчишек за шкирки и подтолкнул вперед. Они знали, куда идти. Где-то за ними захлопнулась дверь. Послышались удары, крики… «Я покажу вам!..», «Как же вы надоели!», «Так понятнее?». От страха Оля заплакала.

Участковый налил себе из термоса чай и стал расспрашивать Олю. Откуда взялись? Где родители? Оля рассказала, что родители пропили квартиру и сгинули.

– А с мальцом что? Больной?

Тишка мелко дрожал и кашлял. Глазки его покраснели, воспалились, кожа приобрела землистый оттенок, только на щечках полыхали алые точки.

– Не знаю. Он какой-то горячий.

Мужчина подошел к ним. Оля с братом шарахнулись в угол, но он лишь пощупал Тишкин лоб.

– Температура. Ой… – вздохнул участковый.

Он порылся в шкафу, выудил оттуда еще две чашки и налил им чаю. Чай был сладкий и очень вкусный. Оля проглотила свой залпом. Тишка хлебал пугливо, не сводя недоверчивого взгляда с мужчины.

– Ой, Господи! – милиционер нырнул под стол.

Сострадание, как незваный гость, набросилось на его сердце, и он ощутил, как где-то в носу начинают словно покалывать иглы. Ведь дома у него был точно такой же мальчонка.

– Вот, ешьте, – он протянул им по кусочку хлеба с котлетой, – жена утром жарила.

Двое маленьких, никому не нужных оборванцев сидели напротив него. В чем виноваты эти несчастные дети? Оля ела с аппетитом, но Тишка не особо – ему было нехорошо.

– Гена! Хорош там! – громыхнул мужчина на весь участок, когда один из мальчишек за стенкой уж слишком пронзительно вскрикнул. – Веди их сюда!

Вернулись. Следов побоев не видать, но оба донельзя взлохмачены и помяты.

– Значит, так… Вы двое шуруете домой, ясно?!

Мальчики покорно кивнули, но всем было понятно, что туда они не вернутся.

– А эти… – он кивнул на Олю с Тишкой. – Этих придется отвезти в больницу.

В стационаре наших героев ждали не особо – обездоленных детей там было немало. Медсестры и врачи не церемонились – на каждого души не хватит. Да и сами дети не располагали к любезностям: хамили, дичились, дрались между собой. Олю с Тишкой отмыли и натерли головы дустовым мылом от вшей. У Тиши обнаружили двустороннюю пневмонию.

Оля слышала, как врач, изучив снимки легких, ругал медсестер за ее брата:

– Зачем мыли ребенка с такой температурой? Вообще мозгов нет? Не видели, что он чуть живой?!

– Так вши ведь… – пролепетала медсестра.

– Руками выбрала бы! А теперь будете дежурить возле него всю ночь по очереди.

Тишку перевели в другое отделение. До поздней ночи Оля слушала рассказы бывалых об ужасах детдома. Именно туда ее должны были отправить после окончания обследования.

– Мама говорила, что там из самых некрасивых варят суп…

– Ну, конечно! А ты что думала? Денег-то у них нет, а кормить всех надо, – издевался над ней мальчишка с лишаем на голове.

Он подмигнул остальным, и те подтвердили. Возможно, если бы Оля не была запугана детдомовкой-мамой, она бы поняла, что это ложь. Но они рассказывали и о другом: о загнанных под кожу иглах, об ударах тяжелых палок по провинившейся спине, об изощренностях других воспитанников…

– Не, вы как хотите, а я отсюда свалю. Мне свобода дороже, – сказал лишайный.

– Как? – спросила Оля.

– Как и в прошлые разы. Пока будет обход, украду ключи от черного хода и будьте здоровы.

– Можно мне с тобой?

– Как хошь, – пожал угловатыми плечами мальчик, – только бегать нужно быстро.

Побег запланировали через день. Накануне ночью, дождавшись, когда медсестра отойдет на минутку с поста, Оля пробралась в палату Тишки. Он спал, укрытый потасканным, но чистым одеяльцем. Оля взяла его за ручку и зашептала:

– Тиш, я найду тебя, обещаю. Я поеду к тете Алле… Вдруг она добрая и согласится взять нас к себе? Это наш единственный шанс, понимаешь? Тишка… братишка… Прости меня, прости. Продержись там немного без меня… И выздоравливай. И жди меня.

Оля целовала его ручку и плакала. Тишка дернулся во сне. На соседних кроватях ворочались другие дети. Какая-то девочка не спала – смотрела на Олю ничего не выражающими, большими глазами.

А утром беглецы уже во всю прыть неслись по территории больницы. Но за ними никто не гнался – кому нужны эти лишние проблемы и рты. Ребята юркнули в метро.

– Я на ВДНХ, поищу своих. А ты? – выдохнул запыхавшийся мальчишка.

– А мне на Курский, на электричку.

Юный оборванец, сверкнув на прощание лишаем, прыгнул в подоспевший поезд. Оля изучила таблички с направлениями и перешла на другой перрон.

«На билет к маме» – такие слова нацарапала девочка Оля на куске картона и отправилась на вокзал. Что ж, почти правда. Оля надеялась, что тетя Алла станет для них именно таковой.

После задержания милицией все малолетние арестанты вновь встретились в подвале и занялись своими прежними «делишками». Все, кроме Оли. Девочку словно подменили. Она вышла из тумана серых будней беспризорников, которые не имели ни будущего, ни прошлого, лишь вязкое, тупое болото под названием «сегодня». Для Оли будущее вдруг стало осязаемым – у нее появилась цель.

Время, которое она раньше никогда не ощущала, вдруг стало поджимать. Ее маленький братишка болен, он в больнице, а после выздоровления его отправят в приют. О том, что Тишка может не поправиться, Оля старалась не думать. Он должен! Ведь она пообещала, что вернется за ним. Так что вперед, скорее! Тишка и без болезни слишком слаб, нельзя оставлять его надолго! Оля юркнула в электричку и прильнула к окну.

Мысль соорудить табличку с жалостливой надписью пришла ей в голову с отчаяния. Подавали плохо, и накопление средств шло очень медленно. Она устроилась на полу в вестибюле второго этажа, обняла табличку и стала смотреть на проплывающую мимо холодную толпу. Иногда девочка узнавала шныряющих по вокзалу беспризорников: ей не были известны ни их имена, ни места ночлежек – просто примелькавшиеся лица. К концу дня у Оли скопилась побольше, чем обычно. Фокус с картонкой удался, но радость девочки была недолгой.

На перроне двое нормально одетых подростков стали выбивать из нее деньги. Возможно, они следили за Олей или просто увидели, как она перед уходом по неосторожности перебирает смятые купюры. На глазах у остальных пассажиров они вытряхнули ее тряпичную сумочку. За возмущения Оля получила тумака. Никто не заступался: одни отворачивались, другие наблюдали отстраненно, словно это отрывок телевизионной передачи, а не реальное горе беззащитного ребенка. Какое сочувствие? Вы о чем? Это обычное дело для уличных бродяжек – пусть разбираются сами.

Оля потопталась по перрону, поплакала вслед удаляющейся электричке и вернулась назад в здание вокзала. «Тишка, держись, братишка…» – колотилось в Олиной головке. Она должна спасти его. Времени очень мало. Несчастное, чумазое личико брата маячило перед ней конечной целью всех скитаний. Тишка должен жить.

Оля стала просто бродить по зданию с вытянутой рукой, держа перед собою табличку с надписью «На билет к маме». Она решила ночевать на вокзале. Ноги гудели, и хотелось есть. Она рассчитывала купить еду на своей станции, потому что там было дешевле. Только через полтора часа девочка смогла приобрести блинчик с начинкой и чай. Проглатывая неподалеку свой нехитрый ужин, она от нечего делать наблюдала за блинной. Детям, которые были на голову выше нее, мать накупила целый поднос еды. Они выпендривались, сидя неподалеку от Оли, им было невкусно.

Все было оставлено ими тут же, на сиденье. Оля села поближе, взяла нетронутый блинчик и вдруг почувствовала, как сердце пропустило удар.

Кошелек.

Зеленый кошелек между стаканов.

Оля воровато оглянулась, схватила его и поспешила пересесть подальше на случай, если эта семья спохватится и вернется за ним.

В кошельке была сумма, достаточная для покупки двух, нет, даже трех билетов до Астрахани! Девочке хотелось визжать о радости. Она вытряхнула все его содержимое в свою сумочку, а сам кошелек, добротный, кожаный, выбросила в ближайшую урну.

За билетом! Немедля!

Оля подскочила и направилась к кассам. Навстречу ей спешила та самая нерадивая семья. Они подбежали к оставленным блинам… Заглянули под сиденья… С рассеянным подозрением оглядели ближайших соседей… Обратились с вопросом к пожилой даме с одуванчиком волос… Оля не стала ждать, пока им укажут на проворную воровку, коей она являлась. Девочка помчалась во весь опор вперед. За ее спиной, кажется, проклюнулись крылья. Держись, Тишка, еще немного!

Кассир, услышав детский голосок, требующий билет аж до Астрахани, немало удивилась и привстала со стула, чтобы рассмотреть не только лохматую макушку пассажира, но и ее обладателя.

– Девочка, детский билет продается только в сопровождении взрослого! К тому же требуется документ – свидетельство о рождении!

Бум-бум-парапум.

Приехали.

Сердце Оли ухнуло вниз, ей показалось, что еще немного – и оно пустой бутылкой покатится по холодному полу. Она не помнила, как успела сесть в последнюю электричку, как шла по темной улице от станции к родному подвалу. Ребята веселились. Под потолком, освещенным тусклыми свечами, проплывал сигаретный дым. Из сырого угла тянуло плесенью. Пьяные вскрики, похабщина и смех… Оля заснула, несмотря ни на что.

Проснулась рано. В розоватых лучах рассвета стала перебирать свою сумку. Из пустых окон заброшки на нее взирали сонные голуби. Авось угостят?

Тряпье. Тряпье. Тишкина игрушка. Оля прижала ее к груди и отложила, чтобы взять с собой. На самом дне была истрепанная папка, а в ней их свидетельства о рождении и даже паспорта родителей – это хозяйка квартиры, выгоняя брата с сестрой на улицу, помогла им отыскать документы в завалах отцовского хлама.

Попрощавшись с полувменяемыми детьми, Оля вновь отправилась на вокзал. Там она стала бегать вокруг людей, приобретающих билеты.

– Простите, тетенька, а вы случайно не в Астрахань едете?

– А вы?

– А вы?

– Купите, пожалуйста, мне билет…

Но все либо ехали не туда, либо грубо отказывали, а то и вовсе гнали от себя подальше взашей. Оля стала отчаиваться. Она остановилась неподалеку от касс, чтобы набраться душевных сил для следующего захода. Тут к ней подошел мужчина.

– Девочка, я слышал, тебе нужен билет до Астрахани?

– Да…

– Я еду в Саратов. Можешь поехать со мной. Это один и тот же поезд.

– А как я дальше?

– Попробуешь зайцем или, на худой конец, доедешь на электричке сначала до Волгограда, а оттуда, на следующей, до Астрахани.

Оля напряженно посмотрела в лицо мужчине. В мелких, невыразительных глазках таилось что-то отталкивающее, подозрительное. Он был весьма невысок, худ и бледен. Да, это определенно не тот типаж, по которому вздыхают взрослые тети, но ей-то что?

– Сейчас достану свое свидетельство и деньги.

– Ах, забыл сказать: я путешествую только в вагонах-купе…

– Ой… Не знаю, хватит ли мне…

Оля не хотела прощаться со всей суммой. Мало ли, что ждет ее по прибытию. Мужчина великодушно махнул рукой:

– Давай сколько есть, остальное я доплачу.

* * *

Улица твердо научила Олю, что доверять никому нельзя. Особенно взрослым. Девочка залезла на верхнюю полку и спрятала под подушку свою затасканную сумочку. Дядя Жора – именно так звали мужчину, который согласился купить ей билет – расположился на нижней полке. Он неуклюже шутил, скалился и всячески пытался заслужить расположение попутчицы, но чем больше он старался, тем больше настораживал Олю.

– Бедные вы детки, уж сколько вас по вокзалам ходит, брошенных.

Оля молчит. Мужчина не сдается:

– Зачем же тебе в такую даль?

– К тете. Хочу попроситься к ней жить.

– А если откажет?

Оля пожала плечами – не знает.

– У нас в Саратове с вами попроще. Я бы сказал, бездомные дети там редкость.

По коридору то и дело громыхали багажные сумки других пассажиров. Оля от всей души надеялась, что к ним кто-нибудь подселится, но поезд тронулся, а они так и остались вдвоем. По лицу мужчины бродили странные полутона эмоций: испуг, ожидание, нетерпение, предвкушение… Он захлопнул дверь и присел. Оля видела, как его тонкие, изнеженные пальцы застучали по столику.

Вечерело. Сиреневые сумерки проглатывали дальние леса, дома, дороги… Догорал ускользающими лучами солнца горизонт. Оля не шевелилась, наивно полагая, что так Жора забудет о ее существовании. Мужчина же оставил попытки разговорить забитую оборванку и погрузился в чтение газеты. Пусть девчонка освоится. Все равно впереди целая ночь.

Через станцию в их купе заселилась пожилая женщина. Она была полна и так приветлива, словно встретила дорогую родню. Жора, осыпанный стандартным набором бабулькиных причитаний, был взят в оборот в качестве швейцара и чуть не отдал Богу душу, пока втискивал на верхнюю полку для багажа ее чемодан. Под сиденье бабушка запихала клетчатую сумку.

– От сына возвращаюсь! Им, бедным, зарплату то мукой, то макаронами выдают. Так я им еды привозила – рыбки нашей, астраханской, м-м-м-м-м – вкуснота! А назад, вот, одежду для младшей внучки от старшей передали. По наследству, так сказать.

Жора попытался изобразить кислую улыбку. Бедолага растирал потянутое плечо.

– Так вы, значит, до конечной? До Астрахани?

– До нее, милок, до родимой. А вы?

– Чуть раньше, – буркнул Жора.

– Ой, да вы с дочкой!

– Э-э-э-э… с племянницей.

– Здравствуй, девочка, я бабушка Маша. Внучки Марусей зовут – ах, умора! Такие сладкие!

Женщина прижала к себе руки и выразительно погримасничала, показывая, что внучки ее сладкие до невозможности.

– А я Оля, – донесся с верхней полки тихий голосок беспризорницы.

– О-о-оленька, – повторила ласково бабушка Маша и склонила набок голову, как бы любуясь то ли именем, то ли самой Олей. – У меня лучшую подругу звали Оленькой. Славное имя.

На памяти Оли никто и никогда не называл ее славной. Девочка едва не заплакала. Бабушка Маша выразительно моргнула едва не всем лицом – мол, все будет хорошо, прокатимся все вместе с ветерком, да и только.

Женщина расстелилась и вскоре принялась за поздний ужин. Она достала вареные яйца и пирожки. Потом попросила у проводниц кружки, чтобы заварить чай. Жора наотрез отказался и отвернулся к перегородке, а Олю особо не спрашивали. Пока девочка спускалась, бабушка Маша невзначай заметила, что ноги Оли донельзя грязны.

Мельхиоровые подстаканники с мчащимися вперед поездами поразили воображение сиротки. Такого она не видела даже на картинках. Оля стояла и размешивала сахар, крупинки бежали-бежали и быстро растворялись в горячей воде. Глаза ее, непослушные, недоверчивые, так и цеплялись за вываленную еду. Она сто лет не ела вареных яиц.

Бабушка Маша расквохталась, как наседка и, усадив девочку подле себя («дяденька» не догадался подвинуться) снабдила всеми имеющимися дарами. Она поражалась: девочка как с голодного края, а дядя даже не пошевелился, чтобы накормить ребенка.

Женщина стала причитать о трудных временах, о бездомных, заполонивших вокзалы и подземку, вспоминала прежние, спокойные года. А Оля ела и думала о маленьком брате. Как он там? Кормят ли его? Не обижают? Не выгнали ли на улицу? Как смеет она греться под боком добродушного человека, пока Тишка, испуганный и несчастный, брошенный ею, смотрит в темное окошко и плачет? Слезы душили девочку, сковывали горло.

– А ты домой едешь или в гости?

Оля задумалась.

– В гости.

– Ну, пей, пей чай, что же ты?

Бабушка Маша ободряюще улыбнулась. Волосы у Оли нечесаные, одежда затасканная в край, а сам дядька выглядит вполне нормально. Странная парочка.

Под запоздалый, падающий звук колес Оля слушала, как в темноте нижней полки чем-то шелестит человек по имени Жора. Он ел. Вскоре все лишнее затихло и по купе разлилось мелодичное сопение бабушки Маши. Под него-то Оля и заснула.

Ее разбудила чья-то влажная ладонь. Оля открыла глаза, но ничего особенно не изменилось – было слишком темно. Под одеялом ладонь – чужая! – опускалась ниже и оттягивала Олино белье. Девочка вскрикнула, вскочила, ударилась головой о багажную полку… Никто не спешил на помощь! Две руки схватили ее за ноги и растянули по матрасу.

– Помог…

Зажали рот и продолжают. Оля брыкается изо всех сил. Наконец, открывается дверь – в проеме растерянная бабушка Маша. Жора делает вид, что поправляет Оле одеяло и, как ни в чем не бывало, ложится на свое место. Оля, сжавшаяся в комок, дышит тяжело и со всхлипами.

– Кошмар приснился, – говорит Жора.

– А, ясно. А я в туалет вот… вышла.

Оля заснула только утром, когда расшторили окна и бабушка Маша, выспавшаяся, сидела и миролюбиво наблюдала за сменяющимися пейзажами. Оля проснулась ближе к полудню от голода. Постельное белье Жоры убрано, на сиденье стоит дорожная сумка.

– Поешь, – сказал он девочке, указывая на столик.

Там были его бутерброды. Он наверняка делал их этими же руками… Олю захватило отвращение.

– Я еще не хочу.

– Не выдумывай. Ешь, – повторил Жора и вышел покурить.

Оля спустилась. Как могла, пригладила волосы. Хотелось в туалет, но девочка старалась избегать встреч с Жорой.

– Олюш, держи пирожочек, а? – предложила ей бабушка Маша.

Оля поблагодарила, взяла и, услышав, что открывается дверь, юркнула назад на полку. Пирожок был съеден незаметно. Через полчаса Жора оживился.

– К Саратову подъезжаем, – сказала пожилая попутчица.

Услышав это, Оля набралась смелости и вышла в туалет. Только не выходить никуда с ним! Только не с ним! Девочка пробыла взаперти всю стоянку и вышла, только когда поезд тронулся.

Пойдем со мной. Жизнь в рассказах, или Истории о жизни

Подняться наверх