Читать книгу Ханморская Древучесть - Анна Гутиева - Страница 5

Ангуча спала, распластав лапы в разные стороны, буканожки расползлись по домам. Душаня со вздохом оглядела остров, покачивающийся в небе, и побрела на крышу дома. Радость сдуло попутным ветром. Куда бы она ни полетела – нигде ей нет места.

– Куда, интересно, изгоняют из Мира? – растерянно бормотала про себя Душаня, дергая ногой, чтобы отцепиться от опутавших ее цветов. – Если Песня разрушила Мир, то зачем древосты спихнули ее в меня? Наверное, не знали, как от нее избавиться. А я только-только начала ей радоваться. Вот бы тоже куда-нибудь ее спихнуть.

Она добралась до крыши и изо всех сил шваркнула по ней кулаком. Потому что древосты и потому что на крыше развалилась огромная пуховая туча.

– Проваливай! – крикнула на нее древока и попыталась спихнуть, но туча мягко обволокла толкающую ее руку.

А потом, неожиданно для Душани, туча рванула древоку на себя. Древока с головой погрузилась в пуховость и с ужасом ощутила, как облако оторвалось от крыши, неловко обогнуло высокую трубу и поплыло прочь от летучего острова. Душаня закричала, но туча лезла в рот, заглушая голос, мягко опутывала руки и ноги. Отчаянное кеекание Золотинки раздалось далеко позади.

Плыли они высоко и долго.

Сверху небо выбелило солнце, а Мир снизу спрятали белые молчаливые облака. Душаня сидела на туче, обхватив колени руками, и думала, что она слишком маленькая для такого громадного одиночества. Так что она взяла и расплакалась.

– Надо же было потеряться в целом Мире, – тихо плакала Душаня, – и совсем никомушеньки я не нужна, куда я подамся с этой Песней. Хоть бы мне навсегда затеряться.

А день все длился и длился сквозь белую пустыню безмолвных облаков, пока не пришла ночь и не сняла голубую крышку с земли. Мир теперь ничто не защищало от бесконечности. И Душаня уснула.

Снов в Мире никому не снилось.

* * *

– Пуши-пуши, а я говорю «Беспамятный лес»!

– Пуши-пуши, а я говорю «Вирлипуховый лес»!

– Ах пушистельный лесок, пуши-пуши!

Душаня проснулась с гудящей от визга головой. Она не сразу сообразила, что разговоры доносятся прямо из-под нее: облако!

– Пурушата? – возмущенно воскликнула Душаня.

– Пуши-пуши, проснулась, – взвизгнули те.

– Сейчас же верните меня обратно!

– Обратно бывает только в гнилых книгах крученей. Не надо было кричать на нас, – засмеялись пурушата и глупо завизжали, бросившись врассыпную. – ИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИ!!!

Душаня полетела вниз, в пожухлую желтизну Беспамятного леса. До земли она не долетела: попала в истлевшее платье, качающееся на верхних ветвях, и зависла в оборванном наряде на верхушке дерева.

– Осень? Но всего день назад было лето, – удивилась Душаня и тут же обо всем, что было до леса, забыла: о посвящении, о древоках, о Песне и летучем острове. С распахнутыми в восторге глазами она озиралась вокруг и не помнила саму себя. Это и правда был Беспамятный лес.

Да, здесь стояла осень, осыпанная желтыми листьями и окутанная еле слышным ароматом первых холодов. Правда, сейчас это было не главным. И хотя платье, на котором Душаня повисла, опасно трещало, древока не могла оторваться от всего, что было вокруг нее.

– Ая-майя, барахло! – восторженно прошептала она, разглядев болтающуюся на ветке чашку, картину, прилепившуюся к стволу, разбитые часы, виднеющиеся сквозь желто-красные листья, и множество всего разбитого и забытого. Вещей в Беспамятном лесу было так много, что, казалось, деревья здесь росли только в качестве вешалок.

В конце концов, лохмотья не выдержали и с печальным треском выпустили древоку. Душаня пролетела мимо развешанных на деревьях вещей и отпружинилась влево от колченогой кровати необъятных размеров. Теперь древока прямиком неслась к кому-то долговязому ярко-синему. Ярко-синий распахнул огромные глаза и расставил руки. Поймал. И они оба покатились по траве.

– Романтично, грибода[3], вы не находите? – вальяжно протянул здоровенный гриб, слезший с кресла-качалки и поскользивший к лежавшим, вокруг которых уже собралась толпа всевозможных грибов.

– Не нахожу, – буркнул плюгавенький гриб, – по-моему, им жутко неудобно.

– Грибода, позвольте, но они увалились на мою картину, – возмутился тощий, бледный поганк. – Я ее еще не доел, а ведь там преотличнейшая рама, надо сказать.

Белая древока смотрела на ярко-синего и смущенно улыбалась, сама не зная чему. А ярко-синий смотрел на нее и тоже улыбался.

– Ты кто? – шепнул он, не обращая внимания на грибы.

– Я… я…

Но древока ничего о себе не помнила.

– Один синий – плюхель, грибода, а про второго белого не знаю, – заявил гриб, которому положение упавших показалось романтичным.

– Плюхелей на свете пруд пруди, – пошутил гриб в крапинку.

Грибода засмеялись. Мелкие грибы шутки не поняли и, приподнимаясь на тонкие корни, спрашивали, в чем шутка.

Гриб в крапинку, смахнув набежавшие от смеха слезы, пояснил:

– Плюхели живут в озерах и прудах, аха-ха-ха. Пруд пруди синих плюхелей.

– А этот? – мелкий гриб указал на белую древоку.

– Мутант, наверное, или редкий вид, что в сущности одно и то же, – рассмотрев древоку сквозь разбитые очки, решил здоровенный гриб.

– Я плюхель, – не переставая улыбаться, объяснил ярко-синий.

– Я не мутант, – объяснила древока, пытаясь понять, кто же она такая, но ей все казалось, что она вышла из себя, из всего, что было ею, и хотела бы вернуться обратно, но ключ потеряла.

«Придется обходиться тем, что осталось – голым и неопределенным «я»», – мелькнуло в голове.

Плюхель поднялся и помог Душане. Он оказался высоким, тощим и зеркально гладким, будто синяя капля воды. Он отмел фиолетовую челку, каплями сползшую на его глаза-озерца, и оглядел белую древоку с ног до головы.

– Ух ты! – присвистнул плюхель.

– Ты тоже ух, – потупилась Душаня и прикусила белую прядь, – такой эммм… синий. И давно ты здесь? – быстренько сменила тему она.

– Несколько дней уже прошло, как забрел сюда. Все, что было до, – не помню: как меня зовут и куда я иду, ничего. Я ищу поляну Белой Бабу. Так мне сказал один гриб: «Как только вы попадаете в Беспамятный лес, все исписанные о вас связки книг прошлого оказываются у Бабу. Получить свой багаж можно только на поляне Белой Бабу».

– Зачем вам груз прошлого – не боитесь, что он придавит вас после восхитительной легкости настоящего момента? Да и не найдете вы, – пробасил здоровенный гриб, сплюнув пожеванную дужку от очков в траву. – Не найдете, пока ищете. Как только перестанете – так сразу. Закон такой. Найдите воздушный шарик. Поместите в шарик свое желание и отпустите в небо. Когда-нибудь шарик лопнет, и желание вернется готовеньким на вашу голову. Ясен перец?

– Яснее перца не бывает, – поднял большой палец вверх плюхель, – только, по-моему, быстрее будет лес прошерстить и найти эту самую поляну.

– Послушал бы старших. Мозгов-то у тебя сейчас немного, все в прошлом оставил или в будущем потерял, – предупредил его гриб.

– Ты есть хочешь, – вдруг сказал плюхель, поворачиваясь к Душане.

– С чего ты взял? – испугалась она.

– Я так решил, – плюхель склонил голову набок, отчего его фиолетовая челка-капли опять сползла на лицо, и прищурил глазищи, впитывая в себя древоку. – Просто о тебе надо позаботиться. И знаешь, тут неподалеку есть Волнушка. У нее полно огрызков. Нервная особа, конечно, но ничего, поесть для тебя все равно раздобудем.

Душаня не знала, что ответить и куда деться от внимательных синих глаз. Происходящее не укладывалось ни в какие рамки, и что об этом думать, она не имела ни малейшего понятия. Сорвалась с места и ринулась в ближайшие кусты.

– А белый мутант-то с норовом, – усмехнулся здоровенный гриб вслед плюхелю, который бросился за древокой, – попробуй позаботься о такой, хех.

– Ты не в ту сторону побежала! – крикнул, запыхавшись, плюхель, когда наконец нагнал ее.

Душаня резко замерла под деревом, выглядывая в просвет. Она сделала круглые глаза и приложила палец ко рту. А затем ткнула между деревьев. Плюхель приник к стволу и увидел то, за чем побежала древока: на небольшой полянке мельтешили зеленые огоньки. Они вспыхивали и гасли, носились зигзагами, оставляя после себя длинные зеленые линии. Плюхель перевел взгляд с мечущихся огоньков на восхищенную древоку: светящееся буйство отражалось в ее зеленых глазах.

– Красиво! – прошептал он.

И огоньки погасли.

– Ая-майя, словами так легко спугнуть красоту, – прошептала она разочарованно и спряталась под белые пряди подальше от въедливого плюхеля.

Он всасывал в омуты глаз все, на что смотрел. В нем уже были деревья, огоньки, потерянные вещи, грибода, она сама. Весь мир плескался в его синеве.

– Ты всасываешь, – сказала ему Душаня.

– Что?!

– Все. Все вокруг. Будто без тебя тут ничего не существует.

– Звучит жутко. Прости, – с улыбкой развел руками плюхель. – Я не нарочно. Мне просто интересно.

Помолчали. Неловко как-то.

– Не бурли, ладно. Давай мириться, – он протянул руку.

Что ж так стеснительно вдруг стало? Душаня с глубочайшим интересом стала разглядывать обломанный зонтик. Дружелюбная рука не убиралась. Душаня, глядя в сторону, выпалила на одном дыхании:

– Уже помирились. Так где, ты говоришь, эта Волнушка?

Плюхель покачал головой и пошел в дебри, к Волнушке, порой оглядываясь на древоку. Она плелась следом, посматривая на прямую, уверенную спину нового знакомого, успевая вовремя делать вид, что интересуется разбросанными вещицами, когда он поворачивался к ней. Ей было неудобно. Душаня чувствовала себя ужасно лохматой и грязной из-за черных закорючек: она нервно смахнула узоры на коже. Бесполезно. И откуда берутся такие гладкие мальчишки?

Они шли и шли через великую барахолку Беспамятного леса. Здесь была масса вещей, которым они даже и применения придумать не могли, такими древними те были.

– Мы пришли, – сказал плюхель, когда они остановились перед громоздким пузатым шифоньером.

На отполированных дверцах болтались ручки в виде листьев. Плюхель открыл дверцу шкафа и залез внутрь, утягивая за собой и древоку.

Душаня остановилась на пороге и жадно разглядывала бедламовскую внутренность шкафа. «Как уютно», – решила она, забираясь в шкаф.

Стены были оклеены разноцветными кусками обоев, составлявшими очень красивые переходы от цвета к цвету. То тут, то там с потолка свисали тюли и занавеси из шишек, блестящих штуковин и прозрачных тканей. На потолке впритык держались многочисленные люстры, лампы, среди них и потолка не было видно. Светили из них только несколько штук. И повсюду висели и стояли часы: на разнокалиберных столиках, затерянных среди занавесей, на стенах, высокие маятниковые по углам, мелкие будильнички на большущем прилавке, заставленном закрытыми тарелками и блюдами. Туда и направился решительно плюхель. Душаня потопталась у порога и неуверенно двинулась следом.

Огромная шляпа Волнушки с налипшими травинками и листьями беспрестанно колыхалась, пока хозяйка шкафа разглядывала потревоживших ее гостей.

– Неужто опять есть собрался? – спросила она, заламывая руки, по самые плечи унизанные браслетами.

– Мы еще не завтракали, не говоря уже об обеде, – напрягся плюхель.

– Ты, между прочим, ел вчера, – распахнула глаза Волнушка и начала лихорадочно переставлять на прилавке треснувшие блюдца.

– А она – нет.

Плюхель обнял за плечи древоку, выставил ее впереди себя в качестве доказательства.

– О, бедная крошечка ничего не ела, – запричитала Волнушка. Шляпа затряслась, устроив дождь из оставшихся листьев. Из-под шляпы послышались сдавленные рыдания. – Простите меня. Сейчас-сейчас. Все будет.

Плюхель глянул на Душаню с гримасой «я же предупреждал».

– Не волнуйтесь так, я не сильно голодна, – древока заглянула под шляпу вздрагивающей хозяйки шкафа.

Волнушка шмыгнула носом и, нервничая, уставила ближайший стол тарелками, полными огрызков.

– Это есть? – беззвучно спросила Душаня синего спутника.

Тот утвердительно кивнул.

– Неизвестно сколько нам еще искать Белую Бабу, а ненужная еда появляется только здесь, в шкафу у Волнушки, – плюхель говорил, набив рот.

Душаня уселась на стул, которому вместо ножек служили зонтик, трость и ящики от комода, и последовала примеру плюхеля. Она выбрала надкушенный пирожок, все еще теплый. Волнушка принесла им сок из лесных ягод, который тягуче пах мятными листьями. Хозяйка поставила стаканы и никуда не ушла, а встала над столом, вздыхая и заламывая пальцы.

Душаня неловко улыбнулась ей, а плюхель явно тяжело переносил нервную озабоченность их обедом и чуть не подавился. Они кое-как насытились и выбрались из-за стола, путаясь в свисающих занавесках.

– Спасибо за обед. Вы не подскажете, как найти поляну Белой Бабу? – вежливо поинтересовалась Душаня у Волнушки.

– Эта сама кого хочешь найдет, – взвизгнула хозяйка и дернула плечом. Браслеты зазвенели. – Эта без обеда не останется.

– Но… – возразил плюхель.

– Не надо перечить старшим! Ну-ка живо марш из шкафа, – Волнушка пошла пятнами и указала на дверь.

В шкафу стало темно и неуютно. Им пришлось убраться.

За дверью было ничуть не лучше. Поднялся жуткий ветер. Небо стало черным. Деревья гнулись и стонали. Мимо пронесся сервант, громыхая отваливающимися дверцами. Платья угрожающе размахивали обтрепанными рукавами. Забумкали сломанные часы. Все вещи будто взбесились от страха и норовили сбежать, сбивая друг друга.

Плюхель кинулся в траву, увлекая за собой древоку: на них бежала половинка тринькающего пианино.

Душаня высунула голову из-под руки плюхеля и увидела то, что она поначалу приняла за черные паруса в небе. Это были крылья огромнейшей птицы. Повалив деревья, птица приземлилась на одно из них и принялась с отвращением разглядывать двух мелких существ в траве. А они разглядывали ее.

– Чего вылупились, сморчки? – гаркнула птица.

– Ээ, у вас… две головы! – еле выговорила Душаня, не отрывая глаз от второй головы, которая спала, похрапывая и посвистывая.

– Тебя не учили, что завидовать вслух неприлично, лохматушка? – ответила первая голова.

– А вас не учили: грубить – неприлично? – возмутился плюхель.

Он вскочил на ноги и заслонил собой древоку. Но Душаня увернулась и встала рядом с ним.

– Неприлично грубить я научилась сама, водяной червяк, – передразнила плюхеля птица.

Тут приоткрыла глаза вторая голова, не обращая ни малейшего внимания на мелких двоих, пребольно клюнула первую и прошипела:

– Не болтай. Скажи им главное, куриная башка!

– Так нельзя! – крикнула Душаня, от возмущения потеряв всякий страх.

– Чего? – уставилась на нее первая голова.

– Нельзя себя обижать, – добавила потише древока.

– Не твое соплячье дело. Кого хочу – того и обижаю. Ты, вообще, кто такая? Сейчас как клюну – один пух останется.

– Себя не клевали бы, и других не захотелось бы, – еще тише сказала Душаня.

Плюхель на этот раз крепко схватил ее за руку и задвинул за себя. И вовремя.

– ОБОРЗЕЛА, ЧТО ЛИ, ЧУЧЕЛО ЛЕСНОЕ? – завопила птица в обе головы.

Птица зашипела, распахнула два гигантских крыла, накрыв тенью деревья, кусты, древоку с плюхелем. Снова стало темно и холодно. Голос птицы рокотал, и все вещи вокруг падали с деревьев вместе с недовольными грибами.

– Я – ВЕЛИКАЯ ПТИЦА ФОНЛА, СЛУЖИТЕЛЬНИЦА ЛЕСА ПАМЯТИ! ХОТИТЕ ВЕРНУТЬ ВАШИ СТАРЫЕ КНИГИ – СЛЕДУЙТЕ ЗА РАССЫПУШКАМИ. Идиоты.

Двуглавая птица Фонла – в обрывке одной из изъеденных Книг крученей упоминались гигантские многоглавые птицы древних времен, селящиеся в горах или ветвях Древостов. Говорилось, что одна птица может носить до пяти голов. Так что Фонла была вполне обычная. Но единственная во всем Мире, что, согласитесь, делает ее не такой уж обычной. Есть предположение, что кто-то во времена Пламенной земли подобрал яйцо и сохранил его у себя, а затем вырастил двухголового птенчика в гигантскую нахальную Фонлу.

Двуглавая Фонла взмахнула крыльями, подняв сильный ветер. Ветер сорвал лохмотья мха с деревьев, потерянные носки вместе с листьями сбились в кучу, треснула огромная ветка. Где-то громыхнул шкаф и послышался звон разбитой посуды.

Фонла улетела. Древока и плюхель лежали, присыпанные землей.

– Рассыпушки – это что? – пробормотала Душаня, отплевываясь от земли.

– Сейчас все узнаем, – уверенно ответил плюхель и помог ей встать. – Грибода, не подскажете…

– Не сейчас, – ответили грибы, – у нас обеденный перерыв.

– Ну да, а потом вы чай попьете, а потом полдник, а потом еще и еще. Знаем, – скривился плюхель.

– Нам разве надо идти, куда сказала эта птица? По-моему, она не в ладах с собой, не думаю, что надо ее слушать, – усомнилась древока.

– Слушай, ее отношения нас не касаются: пока Фонла себя клюет, мы с тобой идем дальше.

Душаня опять рванула в сторону и, ее белые лохмы мелькали между деревьев.

– Опять, – простонал плюхель. – слова ей не скажи.

И побежал вслед за ней.

Душаня мчалась за зелеными огоньками: они не маячили на одном месте, а вполне определенно, струйкой лились вперед.

Солнце ослепило древоку. Рассыпушки померкли. Лес оборвался на необъятной поляне. Плюхель подбежал и ахнул:

– Как мы найдем наши книги, их же тут миллион?!

Поляна была уставлена книжными стеллажами. Нижние полки терялись в траве и цветах, стенки стеллажей зеленели от мха. Солнечные лучи подсвечивали связки книг, аккуратными стопочками пылившихся на стеллажах. Плюхель подошел поближе к ближайшим полкам и попробовал снять оттуда книгу. Бесполезно: книги были словно влиты в стеллажи.

– Смотри, там башня.

Душаня следила за побледневшими рассыпушками. Они летели сквозь книжные полки к башне, верхушка которой терялась в облаках.

– Может, и нам туда же?

– Тише-тише, ты ведь не дернешься за ними без меня? – прищурился плюхель. – Мы же теперь вместе.

– Ты не командуй только сильно, а то у меня в животе сразу бурчит, – попросила Душаня.

– Бурчит у тебя от голода: у Волнушки ты почти ничего не съела. Ничего, пошли в башню, может, там будет и Белая Бабу и еда.

– Ну, вот снова.

– Бурчит?

– Да.

Вдалеке заскрипела дверь, раздался хриплый кашель, а затем жуткое завывание. Древока и плюхель переглянулись и не раздумывая, рванули обратно в лес. Только леса уже не было: книжные полки, книжные полки, книжные полки. За беглецами, куда бы они не свернули, шоркали шаги. Порой совсем рядом раздавалось завывание, пробирающее до костей. И только неровные ряды книг скрывали преследователя.

Плюхель остановился. Душаня уткнулась ему в спину. Оба тяжело дышали. Он оглянулся и толкнул древоку на нижнюю полку одного из стеллажей. Душаню скрыла густая трава, сквозь которую было видно, как плюхель залез в шкаф напротив и замер.

Завывание прекратилось. Осталось одно пыхтение и одышка. Приближалось. Наконец, из-за книжных полок показалась старуха. Вокруг нее облаком развевались полуистлевшие лохмотья и длинные белые космы. Глаза ее были завязаны замызганной повязкой. Старуха шарила впереди себя трясущимися руками и клацала выпирающим из отвисшей губы зубом. «Почти сгнившая ведьма – преотвратное зрелище. Айя-майя, кажется, у меня сердце перестало биться» – Душаня попыталась вздохнуть, но внутри все окаменело от ужаса. Старуха остановилась, поправила сползшую с глаз грязную тряпицу и принюхалась:

– Деточки, я слышу ваше пугливое дыхание. Я чую, насколько липким стал страх. Бесполезно. Выползайте.

Плюхель выскочил из укрытия. Он выдернул Душаню наружу и потащил прочь от старухи. Они понеслись мимо стеллажей, не разбирая дороги.

– Фонла, птичка моя, они живые и бегают! – капризно заныла старуха.

Поляну накрыла тень черной птицы. Двуглавая Фонла уселась на стеллаж прямо над тем местом, где переводили дыхание древока и плюхель.

– Сюда, Бабу, – гаркнула птица, – прячутся тут, крысята. Вас вежливости, что ли, не учили, гаденыши? Пришли на чужую поляну – поздоровайтесь с хозяйкой. Бабу, ты где?

Бабу наконец доковыляла. Увидев ее, Фонла раздраженно взвыла.

– Бабу, провались ты пропадом, на кой опять эта повязка?

– Грозная Бабу, птичка моя. Я – Грозная! – поворачиваясь на голос Фонлы, ухмыльнулась Бабу. – Ну, где мои аппетитные крошки?

– Слева, – мрачно буркнула двуглавая птица. – Я сказала: слева! – рявкнула она, когда Бабу повернула в другую сторону.

– Но нам нужна Белая Бабу, – сказал плюхель.

– Кто такая? Ты слышала, Фонла моя, про какую-то Белую Бабу? – хихикнула старуха и потерла костлявые руки. – Ну-ка, ну-ка, кто тут у нас?

Бабу нашарила плюхеля и тут же брезгливо отдернула руку.

– Брр, ты чего склизкий такой, голубочек?

Потом осторожно прикоснулась к древоке и удовлетворенно кивнула:

– Пуховая. Милое создание.

– Вы отдадите книги нашего прошлого? – спросил плюхель.

– Отдам, чего ж не отдать. Полки занимают, пыль собирают. И читать неинтересно, хрю-мухрю всякое, никаких героев, никаких подвигов и отрубленных голов. Что предпочитаете на обед: жареное, сладкое, вяленое, маринованное или, может, в шоколадной глазури? Хм, малиновый сироп, а? Хи-хи, – мерзко захихикала старуха, а потом, подавившись, закашлялась.

Фонла закатила глаза и шлепнула кончиком крыла по спине Бабу.

– Спасибо, Фонла, – кивнула Бабу, нисколечко не растеряв своего достоинства. – Так что, ягодка моя, пойдешь на малиновый сиропчик? – кивнула Бабу стеллажу позади древоки. – А ты, ненаглядушкин мой, – обращаясь к другому стеллажу, хихикала Бабу, – будешь окружен тушеной картошечкой.

– Да сними ты свою повязку, – раздраженно прошептала Фонла.

– Не-а, так пугливее, – скривилась Бабу и демонстративно поправила свою тряпицу на глазах. – Продолжим.

– Спасибо, мы только что поели. Нам бы книги забрать, – осторожно объяснил плюхель.

– Фонла!!! – завизжала Бабу. – Они не по сценарию! Унеси их. Быстро! – старуха затопала ногами.

Белые космы всполохнулись вокруг нее нервными змейками.

Вторая голова клюнула первую, Фонла взмыла в воздух, схватила когтями обеих путников с травой и комьями земли и понеслась над книжным лабиринтом. Она летела прямиком к башне. На коричневых резных стенах не было видно ни окон, ни дверей. Только в самом низу неуклюже примостилось крылечко, рядом с которым уже стояла Бабу и изо всех сил давила на какой-то выступ в стене.

С тяжелым скрипом разинул темную пасть люк в земле. В непроглядную черноту полетели древока и плюхель. Сверху на них свалились обещанные Бабу книги, и Душанины плечи опустились под тяжестью воспоминаний об изгнании, летучем острове, древостах и запрете на Песню. И не успел люк закрыться, как Душаня с горечью подумала: «Как только плюхель узнает о том, что я ношу в себе, вряд ли он станет протягивать мне синие руки и пялиться синими-синими глазами».