Читать книгу Ханморская Древучесть - Анна Гутиева - Страница 7

Белая это была Бабу или Грозная, не разобрать: платье трепыхалось вокруг нее бушующими волнами, волосы растрепались и извивались, глаза, казалось, ничего не видят, оттого старуха то и дело натыкалась на светящиеся и дрожащие стены.

Но Душаню она увидела и взвыла, схватившись за волосы.

– Ты – древока! Древока в моем… А-а-а! Фонла! Из всех существ в Мире ты притащила мне древоку. Конец всему.

Наверху в узкий проход втиснулся клюв одной из голов Фонлы, которая гаркнула:

– А ты предупреждала, что таких лохматых водить нельзя? Нет! Так что захлопнись и айда наверх. Он уже корни из-под земли достал.

Но Бабу не вняла совету. Ноги подкосились, платье взметнулось вокруг осевшей на пол старухи, и до друзей донеслись рыдания.

Душаня бросилась было к Бабу, но Бабу задрыгала ногами и замахала на нее руками:

– У-уйди, изверга белобрысая! Глаза б мои тебя не видели.

Фонла кричала в два клюва:

– Бабу, не дури.

Силь кричал:

– Душаня, беги.

Троп кричал:

– Силь, тащи.

Темница трещала по швам, со стен сыпалось и грохотало.

Душаня ринулась по лестнице вверх. Силь и Троп подхватили Бабу под руки и потащили следом. Две головы Фонлы по очереди лезли в узкий проход и разевали клювы, ругательствами подбадривая пленников.

И вот когда все столпились на последней ступени лестницы, башня с грохотом вырвала из земли ноги, распоров поляну, и сошла с места. Теперь пленники стояли на лестнице, торчащей из центра глубокой ямы-темницы. Над ними голубело небо, располосованное желтыми лучами. На поляне друг за другом валились стеллажи, вздымая пыль забытых воспоминаний, что вываливались из растрепанных книг.

– Б-А-Б-У! – пророкотал голос с неба.

Все задрали головы. Башня наклонялась к ним. Ниже и ниже. Вот уже показалась из-за облаков огромная голова. К лестнице потянулись здоровенные ручищи, размером с половину поляны. Друзья, завизжав, бросились вниз по лестнице, подальше от ожившего дома. Бабу с готовностью протянула трясущиеся костлявые пальцы вверх. Фонла, одной головой наблюдающая за «мелкой бестолочью в трех экземплярах», а второй за Бабу, одновременно сплюнула двумя клювами, похватала в когтистые лапы охапку пленников и отчаянно сопротивляющуюся старуху и взмыла ввысь за миг до того, как сомкнулась на лестнице огромная рука, раскрошив камень в крошку.

Фонла летела в неразберихе вещей, которые вышвыривал из себя Беспамятный лес. Лес тряс ветвями, шумел и трещал. Фонла то и дело успевала уворачиваться: от кружившегося комода, теряющего в полете все свои ящики, от звонко бьющейся посуды, острыми осколками жалящей что ни попадя на своем пути, от оживших платьев, хлопающих на ветру длинными рукавами, словно крыльями.

– Фонла, птичка моя, не улетай. Я еще не попрощалась, – умоляла Бабу.

– Уймись. Он на тебя наступит, и тю-тю, Бабушка.

– Он не такой. Он добрый. Лети на край леса, пернатенькая моя, на край. Он придет, я чую это, – всхлипывала Бабу, безвольно поникнув в крепкой хватке своей «птички».

Лес кончался на краю высокого обрыва, открывающего вид на долину, город и убегающую куда-то в Мир реку. Фонла швырнула пленников на траву, а Бабу аккуратно пристроила у дерева. Душаня, Троп и Силь остались валяться в траве, обессиленные от приключений.

– Ах, судьбинушка моя! – причитала Бабу. – Ах, я горемычная!

– Я сейчас оглохну, – мрачно пожаловалась вторая голова Фонлы первой.

– У меня на ее слезы аллергия, – всхлипнув, сморщилась та, – вот гляди, в носу щипит, а теперь еще из глаз потекло.

– Давай-ка прикроем твою плесень, старушка, – ласково сказала первая голова Фонлы и очень осторожно когтями повязала замызганную тряпицу на глаза Бабу.

– Так-то лучше, – облегченно вздохнула вторая голова, – а то у меня, глядя на нее, сердце разрывается.

– Еще бы звук убавить, – задумалась первая.

Друзья следили за странными действиями этой парочки. Силь поднялся и крикнул:

– Что это было? В смысле с домом.

Бабу простонала и ничего не ответила. За нее сказала одна голова Фонлы:

– Древост.

– Древост? – вскочила Душаня.

– Тебе что, каждую букву разжевать и в уши напихать, чтобы тупых вопросов не задавала? – зашипела на нее Фонла.

– А ты не ори, птаха! – заступился Силь.

– А ты сейчас тоже птахой станешь, если я тебя швырну с обрыва, – не осталась в долгу птица.

– Что за бред вообще творится? – вскричал Троп, стуча полыхающим кончиком хвоста о землю так, что во все стороны летели мелкие камни и пыль. – Какая-то тупая нелепость: все эти грибода, сон про грапп, захлопнутых на поле-тарелке, которое не пойми как держится на ветвях спящего древоста, чокнутая Бабу и жуткая Фонла, и у обоих раздвоение личности.

– Зато мы встретились, – спокойно вставил Силь.

– Это все она виновата, – зловеще прошептала Бабу себе под нос.

И хотя на обрыве назревала крупная ссора, все разом замолкли и обернулись. Старуха, пошатываясь, поднялась на ноги, сорвала повязку с глаз и, тыча трясущимся пальцем в Душаню, направилась к говорившим.

– Триста лет назад древоки разбудили древостов. И сегодня ты проделала тот же трюк. Откуда ты вылезла? Как ты очутилась в Мире? В моем лесу?

– Но как вы смогли усыпить древоста и спрятать от Мира… и, главное, зачем?! – удивленно воскликнул Силь, вставая между Душаней и костлявым пальцем Бабу.

– Да, Бабу, будь добра, расскажи. Очень уж интересно послушать, – пророкотал древост, в один шаг переступивший Беспамятный лес и теперь возвышающийся в долине перед обрывом.

Ему пришлось сильно согнуться, чтобы разглядеть своих собеседников. Он был похож на дерево, на чьих ветвях покоится небосвод, а корни опутывают землю, не позволяя ей рассыпаться.

«Найди древостов, они все исправят», – шептала себе Душаня, пока со страхом разглядывала исполина. Но, увидев его маленькие зеленые глаза, с доброй усмешкой щурящиеся на счастливую Бабу, Душаня успокоилась. Старуха, схватив лохмотья юбки, со всех ног ринулась к обрыву, поближе к древосту. Фонла фыркнула, не одобряя бурных чувств, и успела ухватить старуху за концы длинных волос.

– Ах, древостушка ты мой! – запричитала Бабу.

– Время тебя выпило, Бабу! – покачал головой Древост. – И на что ты потратила всю свою колдовскую силу? Ничего в тебе не полыхает, я погляжу.

– Тебя вот спасла, исполинушко, спрятала в лесок. Всю себя на твое спасение истратила, родименький. Гляди, как все придумалось. Кто сюда в лес заходит, память-то и теряет. И про древоста, ради которого забрались сюда, уже и запамятовали. Фонлочка да Грозная Бабу им то пригрозят, то припугнут.

– Ничего себе припугнут, – возмутился Троп, – вы нас съесть собирались.

– Фу, какая гадость, – скривилась Фонла. – И как такая огромная бяка в твою маленькую головку забралась?

– А Белая Бабу добренькая, да тишком их и выведет из лесу. А напуганные они уже никогда не возвращаются, – потерла руки Бабу, довольная своей задумкой.

– А что стало с Миром? – вдруг спросил Древост.

Он повернул голову влево. Все, кто был на обрыве, повернулись в ту же сторону. И даже на мгновение показалось, будто в воздухе дымятся извилистые дороги.

– Пути прошлого основательно изъедены, – исполин повернул голову направо, и все посмотрели направо. – Дорог будущего и не видать… хм, хотя нет, есть одна, зато какая!

Древост вдруг развеселился и осмотрел всю компанию на обрыве, надолго задержавшись взглядом на Душане, кусавшей в нетерпении губы.

– Как же ты умудрилась в меня древока затащить, а, Бабу? Видимо, за долгие годы память твоя усохла. Древоки-то родились в наших искалеченных огнем телах после окончания эпохи Пламенной земли и пробудили древостов к жизни. Уж кого-кого, а древоков тащить в уснувшего вечным сном древоста – это ты сплоховала.

Глаза древоста расцвели лучиками смеха, голые ветви распушились зеленью.

– Все она, твоя вонючая повязка, – сплюнула Фонла со злости, обращаясь к Бабу. – Вот сколько раз мы говорили: и без нее ты преотвратно выглядела. Если бы не повязка, разглядела бы, что лохматая паршивка – древок. Только шепни нам, мы бы ее так запугали, что она и слова бы про Беспамятный лес не смогла бы потом ляпнуть.

– Иди-ка сюда, мой маленький спаситель от вечного сна Грозной Бабу? – шутливо спросил исполин, не отрывая глаз от Душани, потянувшейся к нему навстречу.

Древока несмело пошла к краю обрыва. Исполин протянул ладонь, на которую уместилось бы все поле грапп целиком. Древока с трудом вскарабкалась на нее, и ладонь унеслась ввысь. К Душане приближалось огромное лицо древоста. В глазах было столько теплой радости, будто они старые знакомые, которые встретились после долгой-долгой разлуки. У Душани защемило в груди, навернулись слезы. Она всхлипнула, но тут же удивленно прикрыла рот ладошкой: на ветвях исполина завязались и распустились белые бутоны цветов, вокруг которых тут же зажужжали толстобокие шмели. Древоку и древоста окружил запах весны.

– Здравствуй, Душаня! Песня, значит, – выдохнул исполин, обдав Душаню сладковатым запахом цветов и терпким – древесины. – Такая большая Песня в таком маленьком древоке. Чудно, – задумчиво протянул Древост и ткнул пальцем в ее живот.

– Песня, – шепотом подтвердила Душаня и, теребя спутанные пряди, заговорила. – Ива сказала, что это дар древостов.

– Дар одного древоста, – поправил ее исполин. – Одного, который пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы в тебе жила Песня. Ведь мы не существуем без нее. И ты теперь тоже.

Душаня осела.

– А зачем? Песня не дает мне жить, жжет живот, выплескивается, когда нельзя и… и… Дубич сказал, вы все исправите.

Душаня расстерянно бормотала, едва сдерживая слезы.

– Исправьте меня, пожалуйста!

Но древост лишь покачал головой.

– Я что, всегда-всегда буду с ней?

– Всегда-всегда, – кивнул Древост, – Песня – великий дар, а значит, ты способна стать достойной его, раз получила. Может быть, когда-нибудь ты ощутишь его красоту и силу.

Душаня обреченно вздохнула.

– Мое время заканчивается. Я чувствую, как будущее тянет меня за собой, – сказал древост.

Душаня задрала голову и увидела, что контуры исполина размываются, а позади него в небо уходит дорога.

– Не уходи-и-и! – заверещала Бабу на обрыве. По долине разнеслось эхо.

Древост осторожно поднес бледнеющую ладонь с древокой к обрыву, и Душаня сползла с нее. И тут же она вспомнила, что говорил ей Дубич.

Она закричала почти исчезнувшему Древосту:

– Ханмор победил! Мир теперь – Ханморская древучесть! Только вы можете все исправить.

– Хан-мор по-бе-дил. Это объя-сня-ет за-мер-ший в настоящем Мир. Мы не мо-жем вер-нуть-ся об-рат-но. – Древоста уносила дорога, его слова размывались в воздухе. – Сле-дуй-те за Пес-ней.

– А-а-а! – голосила Бабу.

– Тише ты, дай ему договорить! – Фонла накинула на рот Бабу тряпицу. Та отбивалась и тянула руки к исполину.

– Мы вер-нем-ся, ког-да весь Мир хо-ром… – донеслось от невидимого уже исполина. – …По золотой реке мы вернемся в Мир…

Ветер унес последние остатки видения.

Фонла убрала тряпку с Бабу, и та грохнулась на землю с рыданиями:

– Мир без древостов – это же тарелка без каши. Как жить-то?

– О-о! Опять сырость и вопение, у меня скоро клювы заржавеют, – взбесилась Фонла. Головы посмотрели друг на друга в полном согласии. – Полетели-ка посмотрим, что там полезного от хозяйства осталось.

Фонла схватила обмякшую Бабу и прислонила к дереву, а затем, зыркнув на «малявок», взмыла ввысь. Беспамятный лес закончил выкидывать вещи и принялся скидывать с себя охапками листву.

Душаня, понурившись, брела под листопадом к кромке деревьев. Она глянула на плюхеля, на йодрика. Но в большущих глазах Силя можно было захлебнуться от разочарования. А йодрик без всякого стеснения ее передразнил:

– «Исправьте меня»! Эх, ты! Песню собиралась отдать – и это тогда, когда у меня появился такой шикарный план на нас троих. Трусиха. Нашли в кого Песню засунуть эти древосты. Наверное, рядом никого другого не оказалось.

– Эх, я, – спряталась под шерсть Душаня и прошла мимо друзей.

– Зря ты так, – сказал Силь йодрику, не отрывая взгляд от скукожившейся древоки, белым пятном мелькающей среди вечерних деревьев.

– У-у, этот ее сундучизм.

Троп пнул камень.

– Чего? – поднял брови в недоумении Силь.

– Не поймешь, что у нее в сундуке. Явно что-то тяжелое: слишком уж она неповоротливая в общении. Закрылась крышкой с огромным замком, пойди пойми, что там за сокровища такие лежат. Прямо пиратом себя чувствую рядом с ней.

– Песня у нее там, – сказал Силь. – Такое сокровище каждому не откроешь, вот и ходит на замке вечно. Наверное, заржавел уже.

– А может, внутри просто мерзкий характер – по-моему, тоже сомнительное сокровище. И вообще, если бы я не слышал, как она поет, ни за что не поверил бы, что в ней Песня.

– Почему?

– Да потому что для Песни нужна сила, ну чтобы тащить ее и петь, конечно. А она, – йодрик махнул в сторону ушедшей древоки, – мучается только.

Силь пихнул Тропа в кучу листьев, скопившихся на обрыве. Троп нырнул под листву и замер. Силь озадаченно уставился на то место, где только что исчез йодрик.

– Юху-у! – завопил Троп, выныривая и сбрасывая кучу листьев на плюхеля.

Душаня спряталась за дерево и смотрела на возню друзей. «Бывших друзей, – со вздохом поправила она себя и подумала со злостью: – Опять из-за Песни. Ненавижу ее!» Вспыхнув, она тут же остыла, уронила голову на грудь. «Все-таки Троп прав. Песня такая красивая и важная, а я… я пугливая и слабая».

Она обхватила себя за плечи и решительно повернулась прочь от несбывшихся друзей. Ужасно неприятно каждый раз чувствовать, что ты не то, что надо. Но потоптавшись на опушке, Душаня не рискнула заходить дальше в лес: кто знает, сколько беспамятного волшебства Бабу в нем осталось. Поэтому древока бродила вдоль кромки леса, шурша сухими листьями среди порядком облысевших деревьев.

Она наткнулась на большущую кучу листьев и посмотрела вверх. Дерево над кучей было совсем голым. Душаня начала таскать охапки ломких листьев в кучу и сгребать нижние прелые. Она старалась не думать про неизвестного древоста, который зачем-то отдал ей Песню, лишив себя жизни. Потом вдруг вспомнила, что на Посвящении загадала желание петь и летать вместо избавления от Песни. «Вот дура. И все из-за этого отвара и просветленного оммм-ном-нома», – рассердилась на себя древока. Она сердито закинула последнюю охапку листьев на кучу и запрыгнула сверху.

– Засунули в меня Песню, не спросив, и теперь что-то еще хотят от меня, – шипела Душаня себе под нос. – Древосту-то что: наступил на того, кому не понравилось, как он поет, и все, а я только и делаю, что бегаю от всех. «Следуй за Песней», – передразнила она исполина. – За ней последуешь! Только успевай бежать и прятаться. Надо было что-нибудь другое загадать. Только что? Спрятаться от всех так, чтобы никто-никто бы меня не нашел и…

Душаня зажмурилась. Ей вспомнилось, как свободно лилась из нее Песня на поле грапп, на летучем острове, на посвящении. Она со вздохом прошептала:

– …И все-таки петь. Петь красиво. Интересно, как там ангуча? Надеюсь, кручень не будет без конца выскакивать из норы и пугать ее.

Тут Душаня посмотрела в небо, будто надеясь увидеть там летучий остров, и вдруг прищурила глаза и всмотрелась. Она безрезультатно пыталась приподняться на листьевой куче, только проваливалась глубже.

– Что ты там увидела, древока – великий спаситель исполинов?

Троп свалился рядом с ней на листья и уставился в небо.

– Три блестящие штучки, – тихо ответила древока.

– Точно блестит. Я раньше их там не видел, – сказал Силь, плюхаясь с другой стороны от Душани. – Может, искры от Песни на небе залипли?

Какое-то время они лежали молча. Разглядывали сквозь извилистые ветви три звездочки на темнеющем небе.

– Бабушка рассказывала, – начал Силь очень тихо[5], – что когда-то на небе были звезды – вот такие, похожие на искры от костра. И в самую длинную ночь, которая длилась как целых три дня и три ночи разом, мирцы уходили в горы, на холмы, в общем, на что-нибудь высокое. Там они строили шалаши, брали с собой палатки. Все жители Мира в эту ночь молча сидели, смотрели на звезды и мечтали. Не у всех, но у многих с земли вырастали лестницы прямо в небо. Всех желающих встречал на небе – на самом краю Мира, там, где наш мир встречается с другими, – Брет. А потом они возвращались обратно, а на небе зажигались новые звезды.

– А что с ними делал этот Брет? – спросил Троп.

– Не знаю, и бабушка не знает, – пожал плечами Силь.

Они помолчали. Силь повернул голову в сторону Душани. И она повернулась на шорох. Встретились глазами. Душаня вдруг сбилась с дыхания и дернулась, оказавшись лицом к лицу с плюхелем. Силь отвернулся к звездам, улыбаясь неизвестно чему. А Душаня подумала больше чувством, чем головой: «Обжигает, хотя это куда больше свойственно буйному йодрику, а не успокоительному, как вода, плюхелю. Все у меня наоборотишнее», – вздохнула она про себя и, чтобы поскорее угомониться об йодрика, спросила у него:

– У тебя был шикарный план, помнишь?

– Э-э, нет, тебе скажи. Ты же при первой возможности сбагришь куда-нибудь Песню, и что от тебя останется? Белобрысая финтифлюшка с отвратительным характером, а я тебе сейчас секретный план выложу. Ага, разбежался.

– Будто я могу ее отдать? – невесело ответила Душаня. – Без Песни мне не жить.

– Слова вроде нормальные, а вот фырканье твое их просто уничтожило, – возмутился Троп.

– Мало в тебя камней прилетело за Песню, – почти шепотом сказала Душаня.

Она почувствовала, как плюхель положил руку на ее ладонь и тихонько пожал. Осторожное прикосновение сразу же растаяло. Но в глазах вдруг защипало.

– Мне отец только тумаков давал, когда я забудусь и насвищу чего-нибудь. Хотя скорее в целях профилактики, – почесал красный вихор йодрик.

– А меня бабушка от всех плюхелей прятала, когда из меня узоры начинали сплетаться, – поделился Силь. – Камни, конечно, пострашнее будет.

Душаня промолчала: тумаки и защищающая от всех бабушка рядом с изгнанием целым Древок-селением в счет не шли.

– Ладно, принято, – махнул йодрик. – Вот мой суперский план. В общем, топаем искать летучий остров, забираемся на него и поем Песню. И попробует пусть Правитель и весь Мир до нас допрыгнуть. Вы чего выпучились? Думаете, я обманываю? Я сам его видел! Из-за летучего острова я и ушел из Йедрикгама.

Силь сел на куче, Душаня даже убрала за уши длинные пряди. Они оба смотрели на него так, будто у йодрика выросла вторая голова.

– Вообще-то я тоже из-за летучего острова ушел из Бурля, – заметил Силь.

– Вообще-то, – медленно сказала Душаня, – летучий остров – мой дом. Там остались ангуча, семейство буканожек, старый кручень и книга прошлого, которая называется «Легенда о Древостах».

Теперь вторая голова словно выросла у нее: разинув рты, смотрели на древоку и плюхель, и йодрик. Нервничая, она зажевала прядь шерсти.

– Вот так сундук. Вот тебе и сокровище, – пробормотал Троп.

– Расскажи, – потребовал Силь.

Запинаясь с непривычки говорить о себе, Душаня рассказала про посвящение, про Дубича и его странные слова о Ханморе, про изгнание и про утро, когда холм оторвался от земли и взлетел в небо.

– Но это был мой план: лететь и петь, – проворчал йодрик.

– Если ты не заметил, у каждого из нас был именно этот план, – осадил его Силь.

– Да? Я не заметил, – удивился Троп.

Силь и Душаня рассмеялись в голос.

Деревья пригнулись от ветра. Вернулась Фонла и заорала с высоты:

– Эй, мелюзга, а ну-ка цыц. А то мигом сделаю фарш на утренние котлетки!

На что способна крикливая Фонла, никто не знал. Друзья переглянулись. Троп подмигнул. В конце концов, у них был план и завтрашний день. Незаметно их сморил сон, укачал от всех прошедших событий в тишину и покой.

* * *

– Па-а-адъем! – скомандовала Фонла.

От неожиданности йодрик слетел с кучи листьев, плюхель подпрыгнул, разворошив разлетевшиеся остатки, а древока осела на землю в гнездо из остатков листвы.

– Что такое? – потягиваясь, спросил Силь.

– Завтракайте живо, – рявкнула Фонла, – мы улетаем.

– Но куда?

– Летучий остров собираетесь искать или только болтать о нем горазды? – проворчала Бабу.

– Вы нам поможете? – обрадовались друзья.

– Хех, – переглянулись с Фонлой Бабу, – поможем-поможем.

Бабу жарила на костре хлеб и, достав из-под грязного передника банку с вареньем, намазала бутерброды, окутанные дымом костра. Фонла открутила термос с душистым, на травах чаем, и все принялись запивать хрустящие горячие бутерброды из одной кружки по очереди, обжигаясь от ее горячих металлических краев.

– Садитесь на спину Фонлы, – скомандовала Бабу.

– Пусть сначала руки вымоют, пачкули мелкие, – сказала вторая голова Фонлы первой.

– Да! – гаркнула первая.

Бабу вытерла пачкулям руки своим грязным передником, и Фонла угомонилась. Руки вымыты, огромная птица оседлана. Фонла оттолкнулась от обрыва и ухнула вниз. Сердце у всех разом оборвалось, ветер надавал пощечин и захлопнул глаза. Когда седоки безумной Фонлы смогли открыть глаза, они увидели, как солнце охватило небо, пригрело визгливые стаи пурушат, обласкало тринькающих птиц. Двуглавая птица кружила над долиной, над огромным сонным городом. Мир в это утро был так пронзительно красив.

Душаня прижала руки к животу: внутри затеплилась Песня, как всегда, не вовремя и в последнее время слишком уж часто. Бабу метнула на древоку косой взгляд.

– И чего молчим, козявочки вы мои? – поинтересовалась Бабу, заглядывая в лицо Душани. – Уж бабулечке и Песни не споете? Древоста моего прогнали. А что может быть в Мире лучше древоста? Ничего. Весь Мир стоил моего исполина. Пойте, что ли, усладите мою осиротевшую душу Песней, что когда-то принадлежала древостам.

Бабу говорила жалобно, то и дело вытирая сухие глаза.

В горле у древоки запершило. Троп пожал плечами и достал из сумки свистель. Силь зашептал под нос. Из свистели в небо выплеснулась волна звука. Волна подхватила пурушат, которые весело заверещали, вливаясь в новое развлечение. Силь, закрыв глаза, перешел от шепота к полнозвучному плетению слов: белые узоры заполонили небо, украсили волны йодрика. Душаня кусала губы и косилась на развеселившуюся Бабу, но Песня вырвалась золотой россыпью искр и слилась с узорами и волной. Река Песни текла по небу, проливаясь дождем на поля, дома, город. И казалось, будто вместе с ними пело небо, ожила долина и тринькала в унисон каждая травинка.

Я готов шагать за тобой день за днем.

Я твой друг,

Ты мой друг,

Мы втроем.

Остров манит нас в путь.

Мы бежим и поем.

Свет звезды – нам фонарь среди тьмы.

Мы не знаем дорог.

Вслед за Песней идем.

Я твой друг.

Ты мой друг.

Мы втроем.

Бабу похлопывала по стальным перьям Фонлы, глядя, как дождем осыпаются золотистые искры, как несет поток музыки Песню в долину, окутывая город звенящими струями.

И не успела Душаня допеть, как Бабу столкнула ее вниз.

– Что вы делаете? – заорал Силь.

– Выталкиваю птенца из гнезда, голубочек. Пора ей своими крылышками помахать.

– У нее нет крыльев! Сейчас же за ней вниз!

Силь вцепился в Бабу. Троп колотил по Фонле.

– Вы же обещали помочь!

– Я и помогла, чем смогла, – нагло сказала вредная старуха, – теперь весь Мир узнает, что Песня вернулась. Знает Шароград – знает весь Мир. А там уж и про летучий остров заодно спросите, мож, кто видел, куда его ветром сдуло. – Тут Бабу заклянчила жалобным голосом: – Фонла, они в меня вцепились.

Фонла резко накренилась, Бабу ухватилась за перья, а Троп и Силь не успели – и полетели в долину вслед за Душаней.