Читать книгу Ханморская Древучесть - Анна Гутиева - Страница 3

Она крутанулась для спасительного бега на холм, как…

– Вот ты где?

Душаня ударилась о древесный живот Соечки. Тетка вся разряженная, с витиевато уложенными косами, выглядела почему-то совсем не празднично. Складки на ее лице собрались в одно опасное выражение, хорошо знакомое Душане: еще немного, и Соечка вспыхнет, как хворост, и начнет трещать без умолку. Душаня попятилась.

– Нет уж, теперь ты от меня не уйдешь. Все подростыши на месте: Бетька, Шеманя, Крачек, Золка и Юниф – готовы к Посвящению. Одна ты шатаешься невесть где.

У Душани неприятно кольнуло в груди: она, конечно, знала, что Бетька тоже должен участвовать в Посвящении, но как-то не думала об этом всерьез, ведь она и не собиралась на «великий праздник» древоков. Бетька – сын Брянки – прознал, что она поет, и мало того, что сам взялся за ее воспитание, так и втянул в процесс всех подростышей. «Не очень приятные воспоминания», – поежилась Душаня.

– Я туда не пойду!

На тетку сверкнул зеленый глаз из-под нависших прядей.

– Ишь чего выдумала! – у Соечки чуть лицо не вылезло из древесных узоров. – Ты что творишь-то? Посвящение – твой последний шанс! И я не допущу, чтобы ты его упустила. Ты думаешь, я не слышу, как ты по ночам выпускаешь Песню? И если сама не пойдешь, позову Брянку, Бетьку, Зию, силком тебя утащим.

Душаня уставилась в теткины глаза, резко повернулась и направилась в лес. Иначе не отстанет и правда позовет Бетьку. Тот с радостью поможет Душане добраться до нужного места – кувырком. Вот уж кто горазд на такие выдумки. Если уж идти на Посвящение, то лучше самой. Она услышала позади себя шумный выдох облегчения и раздраженно повела плечами.

Некоторое время они шли молча, только Соечка бормотала неразборчивое право-лево и что-то про исчезнувшую тропинку. Дорога потянула их вниз. Теперь приходилось цепляться за кустарники, чтобы не соскользнуть в чащу.

Камни посыпались под ногами в пропасть, спрятавшуюся за густыми кустами. Душаня, ухнув, поехала вместе с камнями. Соечка, успевшая уцепиться за дерево, рванула Душаню за шерсть. Обе тяжело дышали. Тетка-древока вдруг приблизила лицо, ставшее на миг безумным, и горячо зашептала:

– В день Посвящения земля, прошитая корнями наших предков, исполняет самое сильное желание посвященного. Душаня! Загадай, чтобы Песня исчезла из тебя. Не мотай головой, послушай. Уйдет Песня – уйдут мучения. Ты станешь, как все мы. Они забудут о твоем отличии, ты заведешь друзей, начнешь весело смеяться. Тебе больше не надо будет прятаться. Понимаешь, милая?

– Без Песни. Не прятаться… – повторила белая древока.

Соечка осторожно ее отпустила и затараторила:

– Ах да, нам сюда, вспомнила.

Душаня ее не слушала. Она пыталась представить, как это – жить без Песни, быть вместе со всеми, и не могла.

Чуть поодаль, в траве, скользила витиеватая тропинка, которая и вывела к поляне. На их приближение обернулось все селение, собравшееся на празднование Посвящения. Древоки одобрительно загудели, пропуская Соечку и Душаню сквозь плотные ряды красиво заплетенных, узорчатых древоков. Все они заглядывали под Душанин навес из белых прядей и гладили по спутанной шерсти.

Отовсюду шептали:

– Откажись от Песни.

– Загадай желание.

– Выбери нас.

От их добрых прикосновений и непривычно одобрительных взглядов у Душани защипало в носу. «Разморозили, – подумала она, – сейчас начнется капель». Руки древоков мягко направляли ее к центру поляны.

Соечка выпихнула Душаню в центр круга, пробормотав напоследок неразборчиво-утешительное. Душаня подняла голову и резко выдохнула, встретившись взглядом с ухмыляющимся Бетькой. Скривилась. Гладкий, сбитый, правильно-коричневый, само олицетворение «как надо». Вслед за Бетькой прыснула Шеманя и толкнула в бок Золку, та натужно хихикнула. Юниф отвернулся, а Крачек заглядывал в рот Бетьке. Все пятеро подростышей-посвящаемых, как на подбор.

Они так и стояли друг напротив друга: белая древока напротив пяти коричневых.

– Душаня! – ласково проскрипел Дубич – слепой глава Древок-селения.

Дубича Душане приходилось встречать нечасто, и в эти редкие встречи она тихо прошмыгивала мимо его слепых глаз – не знала, что каждый раз он тихо улыбался ей вслед.

Выбеленный временем, усохший, с редкими клочками шерсти, сейчас он стоял посредине поляны и сосредоточенно нюхал цветок в руках.

– Милое, непонятное дитя, слышу твою задумчивую поступь. Ты пришла из ниоткуда, и путь твой теряется в неизвестном, но вот сейчас, заметь, ты здесь, – тут Дубич откусил пару лепестков от цветка и задумчиво пожевал. – Здесь и сегодня будет сделан набросок твоей дороги. Понимаешь?

Душаня ничего не поняла, но ей было неудобно признаться, и она промолчала.

– Это ничего, – улыбнулся Дубич ее молчанию, – я порой и сам не понимаю, что говорю.

Невидящим взглядом он обвел почтительно стихшую толпу древоков и снова заскрипел, обращаясь уже ко всем.

– Я стар, древоки. Минуло триста лет, как я привел вас на эту гору. И никого не осталось из тех, кто помнит начало. Бывает, я вызываю в памяти скалистые склоны, укрытые серым туманом. Те самые горы, которые теперь, благодаря нашим стараниям, заросли лесами1. Но память моя истлела до дыр, и что было до гор, и откуда мы – не помню… чернота. И я уже давно не вижу Мир вокруг себя. Перед моим взором все чаще открываются призрачные врата Льемена.

Древоки начали переглядываться, разводили руками и пожимали плечами. К чему вспоминал Дубич то, чего не помнил никто? О каком Льемене идет речь? Не усох ли ум у старого главы Древок-селения, который пережил не одно поколение древоков? Душаня обняла себя руками: по телу словно буканожки поползли. Дубич выслушал испуганную тишину, а потом с огромным трудом воздел сухие плети-руки и торжественно произнес:

– Ну, да ладно, Мир с вами, давайте развлекаться. Сегодня великий день, как нельзя кстати подходящий для этого. Все-таки, он наступает раз в три года: завершается и начинается цикл жизни прямо сейчас, на наших глазах. Наши дети созревают, старики врастают в землю, а земля дарит урожай младенцев. Эгей, пусть наступит момент Посвящения!

Древоки разразились одобрительными криками.

– Расплетите детям косы!

Дубич повернулся к шести молодым древокам, стоящим перед ним в центре поляны.

Родители бросились к подростышам, волнуясь, расплели прически. Душаня посматривала на воркующую суету, и ей, по обыкновению, было неловко за непричастность. Наконец перед всеми предстала шеренга из шести лохматых подростышей: пяти темно-коричневых и одной белой.

– Посвящаемые! – проскрежетал Дубич. – Шуруйте в новую жизнь, выбирайте себе дорогу с широко распахнутыми глазами и помните: никто не отвечает за ваш выбор. Все сами, своими короткими ножками.

Глава селения замолчал и дожевал цветок. Собравшиеся заволновались.

– В какую сторону идти-то? – пробасил Бетька.

– Я не сказал? – встрепенулся Дубич. – В лес. Конечно же, в лес. Смотрите на деревья, вчувствуйтесь в их молчаливые души, ощупайте их неровный характер и найдите свое. Какое дерево – такова ваша судьба.

– Это все? – уточнил Бетька.

Дубич деревенел на глазах. Он со скрипом открыл рот и пробормотал:

– Мда, и не забудьте о древочьих младенцах в корнях деревьев. Помните, никто кроме вас посвящаемых не способен увидеть их. Тормошите малышей, пусть кричат зовут родителей.

Глухо забарабанили палки о палки, заглушая слова. Сердце Душани тоже заухало. И чем быстрее и громче было «там-там» палок, тем сильнее волновалось сердце. Она оглянулась на других подростышей. Они стояли такие же напряженные и взволнованные.

– Отвар! – приказал Дубич, и палки взорвались дождем «там-тамов».

Древоки втащили на поляну дымящийся котел. Душаня сморщилась. По одному только запаху стало понятно, что его содержимое – преотвратная гадость. Взрослые наполнили шесть чаш и поднесли к посвящаемым. Густой пар обволакивал мысли, перестук палок оглушал их наповал.

– Дети мои, страшитесь перемен: они обрушатся на вас, придавят и расплющат. По ощущениям, будто вы умерли. Но то всего лишь сдохла ваша прошлая жизнь. Ничего приятного, но потерпите временную смерть, и наступит жизнь новая, – голос Дубича был еле слышен сквозь стук и восторженные крики древоков. – Выпейте отвар!

Подростыши опрокинули в себя обжигающее зелье.

Душаня, застонав, повалилась на землю. Глаза заволокло зеленой мутью, сквозь которую просачивались очертания мечущихся по земле детей. Отвар ядом выжигал изнутри.

– Аааа! – вдруг зашлась в крике она… или все посвящаемые разом – не разобрать.

Душаня выгнулась дугой от острой боли: древесное тело медленно прорезали витиеватые узоры. Белая гладкая кожа скрылась под кружевом черных спиралей. И древока потеряла сознание.

***

– Неееет!

– Дубич!

– Что вы делаете? – взрывались отчаянные крики сразу отовсюду.

Зеленая муть, сквозь которую смотрела очнувшаяся Душаня, показывала что-то несусветное. Дубич облил себя отваром и, поклонившись на четыре стороны, залпом выпил остаток. Высохшее тело налилось зеленью, клочки шерсти заветвились в сучья, ноги пустили корни. Глава Древок-селения увеличивался, поднимался над деревьями, и вот на поляне стоял неохватный трехсолетний дуб.

– Там! – вдруг прохрипела Душаня и поползла к дубу.

Ее тело было налито жгучим отваром, который плескался при каждом движении. Руки и ноги, испещренные узорами, стали чужими и размашисто следовали собственным велениям.

Под новоявленным дубом запутавшись в корнях шевелился младенец, совсем еще зеленый. Похоже, никто его не видел, кроме нее. Да и древоков на поляне осталось всего никого. Они следили за неловким передвижением Душани и не шевелились.

– Там! – сипло крикнула Душаня и протянула руки к зеленому ребенку в корнях дуба.

– Ищи древостов, – кто-то прохрипел над ее головой.

– Что?

Душаня подняла голову и встретилась взглядом с лицом Дубича, с трудом различимое в складках коры дерева.

– Скажи им… – Дубич с трудом скрипел, складывая неподвижную кору в натужные гримасы, – скажи им всем, что Ханмор одержал победу. Что Мир поглотила Ханморская Древучесть. А мы… Мы ничего не видим. Мир – обман.

– Я не понимаю, – скривилась Душаня. В голове шумело, перед глазами плыла зеленая пелена. Казалось, ожившее дерево намеренно искажает слова. – Ничего не понимаю.

К тому же руки и ноги непослушно дергались во все стороны. Рука задела зеленого младенца в корнях дуба. Он истошно завизжал. Душаня закрыла уши, заехав себе по лицу.

К дубу ринулись древоки. Охая и умиляясь, они переступили через лежавшую Душаню и занялись выпутыванием младенца из корней.

– Найди древостов, они все исправят, – еле слышно проскрежетал Дубич над возней взрослых древоков.

– Но как?

Душаня с отчаянием подняла на дуб мутные глаза.

– В тебе Песня – дар древостов. Слушай Песню в себе. Найди древостов.

На стволе уже не было знакомого лица. Последние слова прошелестела листва, и в небо полетели косяки листьев.

– Кто такие древосты? – прошептала Душаня в никуда.

***

– Ханмор победил. Древосты все исправят, – повторила Душаня.

Неимоверным усилием она собрала ноги вместе, заставила руки повиноваться и, пошатываясь, поднялась.

Отвар внутри нее, забулькав, перетек в ноги. Душаня не успела подумать, что ей делать дальше, как вопреки своей воле понеслась сквозь лес. Зеленая муть потерялась где-то по дороге, и Душаня видела все, как в первый раз. Мир пел песню жизни: томные изгибы травинок, листья, млеющие на солнце, улыбающиеся лица деревьев… Что?! С каких это пор у деревьев лица? Ладно Дубич, но… Душаня резко остановилась.

Деревья помахали ветками.

– Кого ищешь? Твои-то умчались дерево своей судьбы искать, – хихикнула ближайшая старушка-липа.

– Тут нет того, кто тебе подходит, выбирай дерево по себе, – буркнул кряжистый вяз. – Сказали тебе идти до древостов, вот и иди.

– Откуда вы знаете? – удивилась Душаня.

– Едиными корнями опутана земля наших гор. Здесь каждый узнает то, что стало известно другому, – ответил вяз, – стоит только поглубже заглянуть в себя.

– Но кто такие древосты? – спросила Душаня.

– Иди-иди отсюда, – уколол ее облезлой веткой дед-ель. – Говоришь им ответы, а они с вопросами лезут снова, ничего сами подумать не могут.

Ноги Душани сами собой заплясали на месте и понесли ее вперед. Лес оказался живым. Деревья болтали, обмахивались листьями и много жаловались на преотвратное пекло. То тут, то там в корнях жалостливо мяукали зеленые младенцы, разбуженные посвященными подростышами: Бетька с компанией, наверное, уже пробежали мимо. Толпа взрослых древоков, лопоча от умиления, кидалась на детские звуки и, высвободив очередного малыша из заботливых корней, баюкала. И ничего не замечала вокруг. Ни лиц деревьев, ни стаек пурушат, ни пробежавшую мимо Душаню.

Бег Душани подсек коварный Бетька.

– Держи ее крепче.

– Связывай.

– Ай, она мне в нос заехала.

– Все, готово.

Связанную Душаню прислонили к стволу. Длинные ветки свисали почти до самой земли, тут же скрыв под собой белую древоку.

– Глядите-ка, вылитая чудинка: что ива, что эта, обе косматые и тухлые. Будешь нам благодарна – мы тебе судьбоносное дерево отыскали, – грохнул от смеха Бетька.

– Гнилье ты, Бетька, – ива раздвинула ветви и сонно взглянула из-под набухших век, – у тебя червяк в сердцевине.

– Проснулась! Старая ива проснулась! – закричали подростыши. – Дерево смерти снова ожило! Душаня вступила на путь смерти!

И разбежались.

– О-хо-хо, время меняет Мир, но только идиоты во все века одинаковы, – прошамкало дерево и стало вынимать из спутанной шерсти Душани ветки и листья.

– Вы меня отпустите? – испуганно спросила Душаня, – вдруг вы – не мое дерево.

– С чего бы это? – ива сильно дернула за колтун и отбросила еловую шишку. – От судьбы решила побегать?

– Но вы – дерево сме…

– Я просто дерево, смерти и жизни, жизни и смерти – разницы никакой, – равнодушно добавила ива. – Страхи кратковременной мелюзги ко мне не относятся. Смерть – не смерть. Жизнь – не жизнь. Ерунда. Не находишь?

Душаня в страхе помотала головой.

– Я еще не умирала.

– Небольшое недоразумение. У тебя все еще впереди, – успокоило ее дерево.

Ива погладила Душаню по белой шерсти, задумчиво перебирая пряди. Душаня дернулась от ивы, но та обвила ее ветвями.

– Куда тебе бежать? У тебя Песня – последний дар великих древостов. Только ты сможешь отыскать их и вернуть в наш обмелевший на свершения мир.

– Они все исправят? – с надеждой повторила слова Дубича древока.

– Да уж хотелось бы, – пробурчала ива.

– Но Соечка сказала, что я могу жить без Песни, если загадаю желание, – прошептала Душаня.

– Печь лепешки и болтать с соседкой о погоде? – насмешливо уточнило дерево.

Душаня помотала головой.

– К судьбе готова?

Древока выдохнула «да» и откинулась на ствол.

По телу Душани пробежала дрожь. Белая шерсть поднялась вверх и переплелась с ветвями ивы. Время остановилось: ветер застыл полосами, деревья скрючились в гримасах, трава замерла иглами. Мир наполнился монотонным гудением, от которого у Душани жутко зачесалось в ушах. Она обернулась к иве спросить, кто это мычит. Мычала ива, закатив глаза и покачиваясь из стороны в сторону:

– Ом-м-м – ном – ном-м-м.

В конце концов привязанная ветвями к дереву Душаня прониклась гудением. От него в ней задребезжали все внутренности и проснулась Песня. Душаня повисла на ветвях, раскинув руки в стороны, а из ее узоров сиял золотистый свет. Все вокруг наполнилось сиянием. Цветы, помятые Бетькой и его друзьями, поднимались, трава расправилась, ветви ивы потянулись ввысь.

Чуть позже Душаня обнаружила, что танцует и подпрыгивает вокруг ивы. Она старалась подпрыгнуть как можно выше: казалось, что еще чуток и она взлетит, хотя то и дело больно падала. Душаня смеялась, зато ива морщилась от каждого нового удара об землю и во избежание очередного быстро вставила:

– Посвящаемая может загадать желание у земли, опутанной корнями наших предков.

– Что?

Душаня как раз собиралась подпрыгнуть, но остановилась, пожевала прядь, смутно припоминая наставления Соечки. Ива многозначительно на нее посмотрела.

– Та-а-ак, для начала мне очень надо, чтобы получилось взлететь. Ом-м-м-ном-ном, – промычала древока, потом наморщила лоб, пытаясь разложить мысли по порядку, но они, как назло спутались. – Что-то еще было про Песню. Что же там было, вспоминай, вспоминай, – она постучала головой об Иву. – Ага, наверное, чтобы петь можно было во весь голос. Да, точно. Как же гудит в голове этот оммм-ном-ном.

Ива засмеялась так, что корни повылезали из земли.

– Предки услышали тебя, белая древока. Да будет по твоему желанию. А теперь беги, – и добавила счастливым голосом сама себе: – Впервые за много лет появилась надежда на дорогу будущего и для Мира.

Золотой поток Песни просачивался в лес. Ива подтолкнула Душаню, и та, все еще под действием отвара, выпитого на посвящении, омномнома и Песни, поскакала по лесу, раскинув руки и смеясь.

***

Ночной дождь смывал краски. Опустевшая Душаня шла домой. Вокруг нее порхали золотые искры Песни. Она собиралась незаметно прошмыгнуть в траву на холме, но ее встретили сельчане с факелами. Среди них жевала край передника заплаканная Соечка и грозно набычилась Брянка. Зия выступила впереди всех и решительно заявила:

– До Посвящения ты могла петь, и мы закрывали глаза на твои чудачества, но после Посвящения ты подчиняешься законам Мира.

Зия обернулась к древокам и грохнула обвинением:

– Душаня нарушила великий Запрет и выпустила Песню. И… выбрала темную судьбу ивы. Она принесет древокам лишь несчастье. Уходи! Уходи от нас завтра на рассвете.

Душаня оглядела всех, но древоки смотрели сурово и непреклонно. Даже Соечка не пошевелилась в ответ на приговор. Душаня отвернулась и скрылась в сор-траве на холме.

Она протопала по половицам мокрую дорожку и затопила печку старыми засохшими ветками. Замотавшись в огромное полотенце, смотрела на пламя. В голове еще гудело. Душаня дернула плечом: казалось к спине прицепился чей-то взгляд. Она резко обернулась. Из темного окна на нее таращились мокрые буканожки, они хлопали глазами и беззвучно тарабанили по стеклу. Увидев, что Душаня их заметила, буканожки усиленно замахали лапками, усиленно выпучили глаза и принялись показывать на дом и на ливень. Она подскочила и распахнула окно. Цепочка буканожек засеменила к печке. Они благодарно кланялись маленькой древоке, пока в конце концов не уселись перед открытой печной дверцей.

– Простите. В меня впихнули столько всего нового, что я забыла обо всем старом.

– Жжж, – возмутились буканожки.

– Ну да, вы не старые, – примирительно согласилась древока, – но я-то вся новая. Даже сверху.

Она протянула к буканожкам белые руки, изрезанные черными узорами.

– Жж-ж-ж, – восхитились буканожки.

– Красиво? – спросила недоверчиво Душаня и погладила бороздки узоров. – Красиво.

– Ж-ж-ж? – спросили буканожки.

– Да много чего нового и убийственно непонятного, – Душаня поворошила ветки в печи2. – Вы знали, что Мир – это Ханморская Древучесть? Звучит жутковато. Песня у меня от каких-то древостов. Почему они ушли, и зачем оставили мне Песню? Кстати, они могут что-то исправить. Только что? Может, Ханморскую Древучесть или то, как они подло подставили меня с Песней? А дерево, познавшее омномном, – дерево смерти и моя судьба по совместительству, – сказало, чтобы я нашла древостов, потому что во мне Песня.

Душаня вздохнула:

– Ай-майя, и как с этим разобраться? Да, ко всему прочему меня изгнали из Древок-селения. Что делать, ума не приложу.

Буканожки притихли. Потом они посовещались между собой и спросили древоку, не хочет ли она послушать очередную историю об их странствиях.

– Не сегодня. Никакие истории в меня больше не вместятся. Иначе я лопну, и изгонять будеть некого, – мотнула головой Душаня и закусила белую прядь.

В треске огня, гудении печи и стуке капель по стеклам и крыше Душане слышалась красивая Песня.