Читать книгу Fide Sanctus 1. Homo sum - Анна Леонова - Страница 8

– Да ладно, Леопольд, заливаешь. Три раза, да брось, – одарив Олега ехидным взглядом, Варламов отправил окурок в урну и прищурился.

– Хорош дымить, Варлам, задушил, – хмуро пробормотал Елисеенко, сидя на сыром бордюре. – Нужно быть мёртвым, чтобы дерьмо это обонять.

Студенты медленно текли из универа в курилку под открытым небом и спустя пару минут так же вальяжно возвращались обратно.

В воздухе висела тугая влажность и царил запах подгнивающих листьев.

Небо похоже на пластилин под химической завивкой.

– Этот внутренний двор учитывает различия между обоняющими дерьмо и мяту, – рассеянно уронил Петренко. – Продуманный корпус. С чего бы именно нам так повезло?

– Ты не думай, большой батя следит за тобой и здесь, – бросил Артур, невозмутимо доставая из пачки вторую сигарету.

– И ему скучно, – подвёл итог Свят, сурово глядя на варламовское курево.

Лучше бы никто не знал, что у Ромы есть сын.

Но зав их кафедрой на людях называл его сыном куда чаще, чем хотелось бы наедине.

Почти не мёрзнущие сегодня руки Святослав по старой привычке держал в карманах обтрёпанной, но от того даже более любимой кожаной куртки.

… – Святуша, возьми ты деньги и купи новую куртку! Ну достаточно же денег!

– Мне эта нравится, не в деньгах дело.

– Нужно расчищать захламления ауры, – увлечённо тараторила мать, помахивая перед его носом безупречным маникюром. – Избавляться от старых вещей и заменять их новыми!

Нет, Ирина Витальевна. Расчищать нужно захламления мыслей.

Ни отец, ни мать не слышали его слов. Вместо него они слышали безукоризненно неживого отпрыска великих Елисеенко, обитавшего в мире их мечты.

Порой даже не удосужившись договориться о последовательных требованиях – потому что часто по неделе не разговаривали – они, тем не менее, не забывали каркать ему в уши рецепты того, как поскорее приблизиться к безупречному идеалу, постаравшись не тронуться при этом умом.

Хотя второе, в общем, не обязательно.

«Мы не для того занимались твоим воспитанием и будущим, чтобы одобрять глупости!»

Они не для того занимались.

А глупости – это игра на классической бюджетной Ортеге, поношенные вещи и рваная стрижка. Глупости – это выбранная им тема курсовой и страсть к поиску остросоциальных проблем. Глупости – это музыка на родном языке и коньяк с маслинами наедине с собой. Головная боль от пронзительных звуков, в которую не верят. Неудобные им чувства, неуместные переживания и тяга к искренним людям.

…Тонкие кисти исчезают под столом, и он готов сказать что угодно, чтобы их остановить.

Нет, положи руки на стол, пожалуйста, чтобы я их видел.

Да, мне интересно про инверсию, очень. Нет, не отводи глаза.

Я по уши в метафорах; в метафорах, Вера.

На следующий день я сравню небо с пластилином.

– …на уши долбится! ЕЛИСЕЙ!

Моргнув, Свят поднял стеклянные глаза. Артур махал перед его носом пропахшей табаком ладонью и омерзительно щёлкал пальцами.

Поморщившись, Святослав медленно поднялся на ноги и неуклюже отряхнул брюки сзади. Желания слышать свой голос не было.

Какого чёрта вам надо?

– На Хэллоуин сегодня идём? Надо с костюмами что-то придумать. И с продолжением, – небрежно протянул Олег, разглядывая скандалящую парочку. – Врёт он тебе, врёт. Ты посмотри на его мимику.

– Да что там делать? – прочистив горло, лениво отозвался Свят. – Одни и те же рожи.

Она наверняка останется в общаге, когда все схлынут на эту попойку.

Под желудком что-то дёрнулось и заалело.

– Тебе костюм не нужен, только уши подкрась фосфором, – посоветовал Олегу Варламов. – И продолжение само тебя найдёт в темноте. А Елисей задумался о костюме царевича и всё прослушал про твою кудрявую жизнь.

– Всё я слышал, – буркнул «царевич Елисей», не оборачиваясь. – Физкультурница, три раза. Реально заливаешь, Леопольд.

Лучше скажи, сколько абзацев получилось после.

Прозвенел звонок, и они переступили порог университета, оставив курилку за спиной.

Впереди маячила сдвоенная пара по криминалистике.

– Caeca est invidia10, – прокомментировал Петренко, нагнав царевича широкими шагами. – Измайлович и компания уже пресытили до конца не осознаваемый вкус?

Не ответив, Свят хмуро посмотрел на поручень лестницы и пошёл вверх, держа руки в карманах.

Графоман как всегда зрит в самую грибницу.

Даже самое безупречное тело действительно интересно первые раз пять. Потом начинает работать уже внутренность. И если внутренность слишком бесцветна, её обладательница может предложить секс только на мелководье.

А истинно глубоководные эмоции придётся искать где-то ещё.

На парту перед глазами ляпнулся варламовский рюкзак, и Свят осознал, что до кабинета он дошагал совершенно незаметно.

– …на тыквы посмотреть, – скрипучим голосом вещал Артур. – В этом году всё организуют филологи-иностранцы. Чего не пойти? На филфаке одни бабы.

В этом году… филологи-иностранцы?..

– Сидишь как в танке, ничерта не знаешь, – сурово припечатал Хозяина Прокурор.

А будет ли она среди них? Там не читать надо, а петь.

А что делать, если будет?

Что делать, если на локте, как бешеный собак, висит настырный Измайлович?

– Хорошо, идём, – поспешно вклинился Свят. – Окей.

Надо пойти, а решать уже в прыжке.

Надеюсь, моё переобувание выглядит не слишком подозрительно.

Сегодня почему-то не хотелось от них отсаживаться, и он остался сидеть слева от Олега.

– Да, давайте заглянем, – произнёс Петренко; ему махала староста второй группы, но он и не думал на неё смотреть. – Если разочаруемся, поедем в клуб. Суббота.

А если разочаруем, то в библиотеку.

– Ты с Маришей, так? – дождавшись кивка Свята, Олег загнул один палец и задержал второй в воздухе. – Артур? Перебрал свои полтора варианта?

Варламов молчал, пристально глядя на тщательно невозмутимого Елисеенко.

В слишком уж непохожей на себя манере Варлам пропустил мимо ушей ехидство.

– Стопарни, Леопольд, он, может, и не Маришу сегодня будет вертеть, – слащаво пропел Артур. – Не успели переехать, он уже филологам лекции читает. Проникает, так скажем, туда, где язык берёт своё начало.

Вытащив из рюкзака несколько белых листов, Олег поднял брови и с интересом взглянул на Свята. Варламов оглушительно заржал, делая комплимент своей тупорылой шутке.

В аудиторию шагнул препод, и Артур поспешно замаскировал смех под лающий кашель.

Пёс, твою мать. Откуда он…

– Иди на хрен, Варлам! – услышал Свят свой резкий шёпот.

– Убедительнее! – толкнул Хозяина в спину Адвокат.

– Громче, дебил, – прошипел Свят, ударив кулаком по варламовскому предплечью. – Пусть кто-то из баб Измайлович позвонит. Давно она мне на выходных мозг не трахала.

– Ладно, действительно, – внимательно наблюдая за мимикой Свята, поддержал его Петренко. – Завязывай, Варлам. А то Мариша нам вечером все тыквы потушит.

– Да всё, живём дружно, Леопольд, не газуй, – на удивление быстро отступив, Варламов закатил глаза и поднял ладони.

Преподаватель остановил взгляд на их парте и повысил голос. Свят сдержанно уставился на доску, имитируя бурный интерес к криминалистическим терминам.

В горле догорала перемешанная с испугом злость.

Дебила кусок.

Откуда он мог узнать? Ведь явно же удочка. Посмотреть на реакцию.

Да нет, это ты дебила кусок!

– Ну конечно! – прошептал Адвокат, хлопнув себя по лбу. – Чёрт!

Вчера после лекции он уехал с Улановой, а Варламов отправился… в столовую! А окна столовой выходят куда? Правильно, на…

– Ты в следующий раз припаркуйся не напротив окон столовой, а прям в столовой припаркуйся, олень! – бодро посоветовал Прокурор. – Или возле пресс-центра на втором этаже! А то слишком мало людей видят, кто к тебе в машину садится!

На тыквы они пойдут смотреть.

Шея начала сдавленно пульсировать.

Поморщившись, Свят потрепал в пальцах любимый Паркер и уставился на доску.

…Тонкие пальчики.

Всё-таки есть что-то небывало мерзкое в том, как они обсуждают баб. Всё-таки есть.

Что бы, интересно, на это сказала Уланова?

По рёбрам с улюлюканьем прокатилась волна стыда.

– А не слишком ли много стыда в последнее время? – гневно поинтересовался Адвокат.

Судья выглядел озадаченным, а Прокурор – довольным.

До вечеринки по случаю Хэллоуина осталось десять часов.

* * *

– Не надо, Юра, это туда нести! – оглушительно заорала Вера. – С этим реквизитом уже закончили, все бюсты по местам! Посмотри, чтобы треки наши расставили! Мы с Мисько и Лобачем открываем, а потом наши первокурсники танцуют под Адель – пятыми!

– Бюсты по местам, – пропела Ковалевская, оседлав широкий подоконник актового зала. – Руки за голову, лицом к стене. Отлично орёшь. Финальную ещё не хочешь проорать? Морально поддержишь магистрантов.

– Только если ты будешь гроулить бэком, – хмуро бросила Вера.

Майя звонко расхохоталась, запрокинув изящную головку.

Закрыв глаза, Вера помассировала веки и виски, но это не помогло. Её зрение было неидеальным, но линзы она носила редко – лишь по особенным случаям.

Сегодня был один из таких, и глазам в линзах было кошмарно некомфортно.

Засев в актовом зале с самого утра, она яростно прогнала три репетиции спектакля о жизни британской короны, сценарий к которому написала её воодушевлённая рука. До конца не выверенный спектакль час назад пролетел над аудиторией звонко и уверенно.

Как копьё, пущенное наугад, но профессионалом.

Теперь же между мероприятиями сияло окно, а впереди поджидало самое ужасное.

Соло. Трижды проклятое соло.

За окном уже совсем стемнело, и в углах зала зажглись светильники в виде факелов.

Но теплее не стало.

Насколько слабо она волновалась вчера, настолько же кошмарно беспокоилась сегодня.

В голову как назло не шёл ни один вариант подходящего выражения лица, которым можно пальнуть по зрителям в случае вокального фиаско.

На первом курсе она читала со сцены монолог Гамлета в оригинале.

И за пару часов до этого ладони потели так же сильно.

Тогда ей очень пригодилась уловка концентрации внимания на одном лице в зале. Выбрав одни глаза, куда проще застелить покрывалом всю прочую мимическую мазню.

И выдать амнистию своей творческой личине.

Но сейчас всё было гораздо хуже. Вокруг Гамлета хотя бы не бились оттенки нот.

Одно неловкое движение голосовых связок – и соло надломлено.

От копчика к шее вновь прокатилась волна колкого ужаса. Желудок заныл и сжался.

Не могу даже представить, чья рожа сумеет помочь сегодня.

Шавель, конечно, рвался приехать и стать той рожей, на которую она будет смотреть.

Но спокойствия ей он бы вряд ли прибавил, и она сухо отклонила этот благородный порыв. Может, и зря.

Тем более текст песни таков, что Шавелю его можно вручить в форме протокола.

Юридические термины лезли в каждую мысль, и виной тому был вовсе не Вильгельм.

…Глаза цвета горячего шоколада.

Придут они сюда?

Это чудовищно, но не исключено.

Хоть декан и пообещала первокурсникам, что будут только свои, пообещала она это лишь затем, чтобы мальцы не волновались во время танца.

Скорее всего будут все подряд, и новосёлы главного корпуса – тем более.

Для них это масштабное мероприятие – как боевое крещение.

– Тебе не пора переодеваться и краситься? – заботливо поинтересовалась Ковалевская, по-кошачьи прищурив глаз.

Вера рассеянно кивнула и погладила солнечное сплетение. Сплетение ныло уже час – как едва подцепленная и загнанная только глубже заноза.

Отступать было некуда.

В груди нарастало биение, уровень кислорода в зале понижался, а голосовые связки уже обречённо приобретали глубоко лирическую форму.

* * *

То сжимаясь до кубика-рубика, то раздуваясь до футбольного стадиона, холл на втором этаже обрушился на голову, как ушат ледяной воды.

Не то чтобы Свят был не готов увидеть разношёрстную толпу костюмов с заключёнными в них людьми. Не то чтобы он не сам подписался под этой авантюрой.

Но подготовиться к сдаче на растерзание запахам, звукам и картинкам всё же не сумел.

Подтверждая его утренние опасения, Марина цепко висела на локте.

И упорно повышала общий уровень перегруза.

Отмахнувшись от её щедро политых духами волос, Святослав хмуро бросил:

– Поправь рога.

Нашарив глазами зеркало, Петренко послушался и подвинул правее пластиковые рога «а-ля сатир», что произрастали из художественного беспорядка на его голове. Рога были подкрашены фосфором и Олегу вполне шли.

При нужном освещении они легко могли сойти за настоящие.

Артур нарисовал на лице и шее множество ссадин и ран, а веки выкрасил чёрными тенями, довольно успешно мимикрируя под ещё свежего покойника. Свят ограничился чёрной мантией поверх белой рубашки, светлой пудрой на лице и каплей красного лака в углу рта.

Когда он примерял этот незамысловатый костюм в общаге у Олега, в комнату заглянул математик Рустам Гатауллин. Хмыкнув, он сообщил, что «упыри в моде при любой погоде», и мгновенно испарился, потому что ему было пора «ехать покупать цветы одной из солисток». Лицо Петренко оставалось кислым ещё полчаса – по непонятной причине он терпеть не мог смуглого Гатауллина.

Марина выглядела… достаточно неплохо.

Недостаточно хорошо для того, чей единственный козырь – внешность.

Её изумрудное платье фасона «летучая мышь» едва прикрывало зад и призывало любоваться фундаментом её безупречности не только спутника-упыря, но и всю мужскую половину студенческого человечества.

Как хорошо, что мне похрен.

Голову Измайлович венчала диадема в виде блестящей оранжевой тыквы.

Обхватив Свята за талию покрытой блёстками рукой, Марина непрерывно трещала, убедительно превосходя кудрявую физкультурницу Петренко по объёму звонких манипуляций словарного запаса.

Пытаясь найти Уланову унять пульсацию в висках, Свят медленно сканировал взглядом холл. Глаза привычно тормозили при виде задниц улыбок девиц.

В конце холла был растянут яркий транспарант с надписью «Welcome11!». Под ним кишели расфуфыренные филологини. Лицом к ним и спиной к толпе стояла дама в чёрном платье – без плеч, но до пола. Её блестящие светлые волосы были собраны в пышный пучок на затылке, а роль под транспарантом была явно руководящей.

Уланова не мелькнула нигде.

Ужасно захотелось потереть лицо ладонями, но он вовремя вспомнил о вампирской пудре.

Неужели я зря здесь мучаюсь?

Размахивая флаерами с надписями «Happy Halloween12» и «Enemies of the Crown, beware13», к их компании приблизился до рвоты активный организатор. На его размалёванном лице сияла слащавая улыбка.

– Юристы? – громогласно уточнил он, раздавая флаеры. – Второй сектор. Вдоль тыкв в центре не стоять. Ищите места и садитесь. Можно и на пол.

– Скоро начало? – поинтересовался Петренко, придерживая рог.

– После финального прогона, – махнул в сторону зала парень. – Остался один танец.

Движение людей по холлу возросло. Сделав десять шагов к дверям в коридор, Свят сдвинул брови и остановился: мимо валили эльфы и рыцари с факультета истории.

Филологи покинули блокпост у транспаранта и тоже зашагали к двойным дверям.

Именно за этими дверями начинался коридор, который вёл к актовому залу.

А значит, эти двери сейчас будут проверяться на резиновость.

К даме в длинном чёрном платье подскочил… Гатауллин с букетом розовых цветов.

Так значит, это «одна из солисток».

Её лица не было видно, но она явно говорила что-то занятное: обычно каменная морда математика ныне сияла, как окна в новой части корпуса. Он вырядился в костюм чёрта-метросексуала, а мелкую серьгу в левом ухе заменил на крупный серебряный клык. Солистка в чёрном многозначительно постучала пальцем по запястью, и Гатауллин активно двинулся к залу, жестами показав ей, что цветы подарит позже.

Какого хрена ты вообще смотришь туда?

Непонятное смутное чувство влекло в сторону математика и его солистки.

К чёрту Гатауллина.

Кому есть дело до личной жизни Гатауллина, когда Улановой так нигде и нет?

– Да что ей здесь делать?! – рявкнул Адвокат, презрительно махнув рукой. – В своих безразмерных рубашках и с курсовой наперевес?! Каждому своё!

Сидит, небось, в общаге, читает про Вильгельма.

Горло сдавила липкая досада.

…Марина трясла его руку, что-то верещала и заливалась истеричным смехом. Кто-то наступил сраным копытом ему на ногу. В лицо густо пахнýло мерзким парфюмом, щедро вылитым на чью-то ненасытную харю.

Мир давил на череп, как душный вагон.

Святослав отступил к стене и стряхнул с локтя руку Измайлович.

– Что, заяц? Подышать? – угадала Марина, готовая прыгнуть за ним в курилку.

Елисеенко медленно покачал головой, не понимая, чего ему хочется больше всего.

Марина завизжала и ринулась сквозь толпу в объятия подруг с факультета туризма.

Спасибо, подруги.

Людей в холле стало на порядок меньше – основная их часть уже схлынула в коридор.

– ВЕРА! – отрывисто крикнул кто-то.

…Голова мгновенно вынырнула из воды и завертелась, как флюгер. Отлипнув от стены, Свят лихорадочно забегал глазами по толпе.

Кто кричал «Вера»?

В голову почему-то не приходило, что Вер в университете могут быть десятки.

Из коридора заорала песня Адель, которая, видимо, и знаменовала финальный прогон.

И в ту же секунду солистка Гатауллина обернулась в сторону зала.

Внезапно.

…Внезапно из рук утекает и так редкое для них тепло. Холл за спиной у дамы в чёрном искрит и расплывается. Всё видится будто в режиме замедленной съёмки; ладони… Ладони дрожат.

Где-то тут Марина… Где-то тут М…

Не в силах думать о выводах, которые сделает Марина, Святослав застывает, собирая по крупинкам всё, что видит.

– The-re is a fi-re starting in my heart14, – нарастает за спиной глубокий голос Адель15.

Дама в чёрном платье поднимает бледную руку и с улыбкой машет тому, кто её звал.

Её. Звали всё-таки её.

Кокетливо поздоровавшись, она подхватывает длинный подол и делает шаг к коридору.

Из продольного разреза в платье показывается тонкая лодыжка.

Она в чёрных лодочках, не в кедах. В чёрных лодочках на тонком каблуке.

Каждому её шагу вторит рваный ритм чувственной музыки.

– Fi-nal-ly, I can see you crystal clear16…

Тугой чёрный корсет плотно облегает спину и крепко поддерживает грудь. Шнуровка корсета полупрозрачна. Она бежит по линии между рёбрами и ныряет в складки подола.

Её бледные плечи и острые ключицы обнажены. Шею обнимает отдельный от платья воротничок. На её правой скуле нарисована маленькая золотистая тыква. Непослушные волосы послушны; они собраны в гладкий высокий пучок. Но почему они не золотые, а такие… светлые?

Ах, вот оно что. Её волосы залиты блёстками.

Они залиты блёстками и похожи на сплав серебра и платины.

– See how I'll leave with every piece of you17…

Она плавно кивает какому-то кретину сокурснику и поводит плечами, заостряя ключицы.

Не смотри сюда. Посмотри на меня… Посм… Не смотри. Твою же м…

Повернув голову, она мгновенно находит в ненужной толпе его лицо и вспарывает его глаза прямым открытым взглядом; под её ресницами пляшут хэллоуинские черти.

Не смотри на меня. Не смотри на меня.

Желудок ухает вниз и разлетается на мелкое крошево где-то у начищенных туфлей.

– …gonna fall, rolling in the deep18…

Её веки подчёркнуты серыми тенями и полуприкрыты; голубые радужки похожи на жидкую сталь видны лишь наполовину. И эта томная, влекущая до ужаса эротичная прищуренность не даёт желудку подняться с пола и вернуться под солнечное сплетение.

Это ты? Это ты, клетчатая лучница?

Она приоткрывает губы и наконец отводит от него взгляд. Тонкие пальцы вгрызаются в подол и комкают его в кулаке. Ещё два удара шпильками по кафелю – и Уланова исчезает за стеклянной дверью, обдав его шлейфом сладко-горького парфюма.

Это атлас. Её платье из атласа. Из атласа.

Мысль была до того тупой беспомощной, что он испугался за свой разум.

Наконец вдохнув, Свят опёрся на стену, пытаясь запомнить её взгляд выглядеть невозмутимо. Рывком расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, он тупо смотрел, как Марина возвращается от туристических подруг.

– Святуш? – потянув его за рукав, приглушённо позвала она. – Точно не нужно на улицу?

Её голос булькал и проваливался в воздушные ямы; в ушах стучала кровь.

Не называй… меня… Святушей. Я не… Твою мать.

– Пойдём в зал, – хрипло бросил он и нетвёрдо шагнул к двери.

В голове ещё летал пепел от кинестетического взрыва.

– Почему кинестетического? – рассеянно поинтересовался Адвокат, прикладывая кусочки льда к вискам Хозяина. – Это ведь было зрительное… удовольствие.

– Нет, – твёрдо оспорил Судья. – Это была тактильность.

Я чувствовал этот атлас твоей кожей.

В центре зала сверкал круг из огромных тыкв, внутри которых горели свечи. На полу и потолке плясали зловещие тени; в углах зала горели импровизированные факелы.

Организатор не обманул: сидячих мест было очень мало.

Проталкиваясь между людьми, он искал в толпе обнажённую спину под атласным платьем, не представляя, что будет говорить, когда найдёт…

Но она будто превратилась в летучую мышь и улетела в чёрное окно.

Перед глазами колотилась лишь безликая масса людей, и в горле медленно росла злоба.

– But you played it, You played it, You played it, You played it to the beat19…

Кто-то мёртвой хваткой вцепился в его рукав. Судорожно обернувшись, Свят ощутил острое разочарование: это рогатый Петренко тянул его к стене, заметив несколько мест.

Прогон наконец завершился, но его можно было лишь слышать: сцена пряталась за плотным занавесом. Вдоль занавеса горели тыквы поменьше, которые были куда сильнее похожи на настоящие О’Лантерны.

Приди в себя. Приди в себя.

Где она? За кулисами?

…Выскочить из зала.

Ворваться за кулисы, залитые серым сумраком. Туда едва ли доползают зловещие тени тыквенных свеч. Пол нежно изрезан лучами дальних софитов, а смазанный шум зала приглушён. По паркету цокают тонкие каблуки; шуршит тяжёлый атласный подол.

Поймать твой взгляд и подойти близко.

Так близко, чтобы ты растерянно отступила. Чтобы тяжело дышала; чтобы ритмично вздымалась грудь под чёрным корсетом.

Протянуть ладонь и провести пальцами по твоим ключицам.

Опусти веки. Приоткрой губы. Отклони голову; открой шею. Доверяй мне.

Пусть взлетит твоя рука, и сомкнутся эти тонкие пальцы на моём запястье.

Потянись навстречу. Пусть мой язык пробежит по твоим губам.

…В низ живота рванулась горячая волна. Изо рта вырвался хриплый выдох.

Остановись.

Это просто невероятно. Просто. Невероятно.

Это была Вера Уланова.

Которая чертила на салфетке классификацию английских архаизмов и грызла куриное бедро на заплёванной общажной кухне. Которая поддерживала разговор на любую тему, подворачивала рукава неглаженых рубашек; знала о переносах и злобах не по адресу.

Которая цитировала котёнка Гава и искромётно подкалывала его самолюбие.

Которая была не только золотым контуром самых тёплых его мыслей, но и…

…охренительно привлекательной до безумия сексуальной девушкой.

Где твои неглаженые рубашки, Уланова? Протяни мне руку помощи, надень джинсы. Давай поговорим о санкционных интенциях.

Конферансье в белом костюме что-то верещал с края сцены и на фоне бордового занавеса был похож на сметану в борще. Устав нелепо шутить, он набрал воздуха и выкрикнул:

– А открывает вечер нежно-дерзкий Numb под аккомпанемент скрипки и пианино!

Половины занавеса поползли в стороны, и на мелкие О’Лантерны опустился сумрак.

* * *

Руки тряслись так отчаянно, что пластиковый стаканчик ломался и брызгал на грудь водой. Первокурсники сыпались за кулисы, а значит, финальный прогон был завершён.

Тебе петь… Тебе сейчас петь!

Опрокинув в рот половину стакана, Вера быстро обтёрла остальной водой шею и уткнулась пальцами в стену, пытаясь удержать равновесие.

Голосовые связки жалобно трепетали. Сердце избивало ключицы.

Ключицы.

Он смотрел на ключицы. Его руки дрожали.

Они дрожали, я видела.

Внутри лёгких было столько воздуха, что голова кружилась от избытка кислорода – и в то же время было совершенно нечем дышать. По бокам мелькали люди, лица, силуэты… но всё расплывалось.

Всё будто завернулось в туман.

– СЕНЯ, МАСКУ СВОЮ ВЗЯЛ? АНДРЕЙ, СТАНЬ ПРАВЕЕ, ЧТОБЫ НЕ ФОНИЛО!

Дыши ровнее. Дыши.

Здесь половина университета.

Боже мой, нет. Я туда не выйду.

– УДЛИНИТЕЛЬ, СЕРГЕЙ! ГДЕ УДЛИНИТЕЛЬ ОТСЮДА?

Задержав дыхание, Вера присела на корточки и закрыла глаза, игнорируя чей-то зов.

В горле бились беззвучные рыдания.

– Как тебе удалось с ровной спиной пройти в ту дверь? – прошептала Верность Себе, благоговейно глядя на Хозяйку.

Теперь в зале было лицо, на которое можно смотреть.

Но смотреть на него было страшно.

Отчего-то было так страшно, будто решалась её жизнь.

Какого хрена их черти сюда принесли?..

Плечи словно покрылись инеем.

– Спокойно, милая, спокойно, – чуть не плача, шептала Верность Себе. – Давай повторим слова. Давай пропоём начало…

В поле зрения возникла рука с чёрной кружевной маской. Кто-то заботливо подал ей последний реквизит. Молча забрав маску, Вера приложила её к лицу и закрепила за ушами. Отчаяние росло; всё это отчаяние придётся взять с собой под свет алых софитов.

Под бездонный взгляд цвета горького шоколада.

– К КЛАВИШАМ МИКРОФОН ПОДТЯНУЛИ?

…Он был восхитителен. Жутко хорош. Привлекателен до безумия.

Ещё более привлекателен, чем за разговором об интенциях.

Хотя казалось, этот Рубикон тогда был пройден.

Белая рубашка и чёрная мантия только подчёркивали рост и стройность. Светлая пудра оттеняла тёмные глаза и густые брови. Чёрные пряди касались ресниц.

Сегодня он и не пытался зачёсывать волосы назад.

– СЕНЯ ЗА ТРЕТЬИМ ЗАНАВЕСОМ, ВЕРА И АНДРЕЙ ЗА ВТОРЫМ!

Идеально очерченные скулы, которые так хотелось изучить пальцами и перенести на мягкую бумагу.

– МИНУТА, ВЕРА, СЕМЁН, АНДРЕЙ!

Приоткрытые в изумлении губы.

В изумлении, твою-то мать.

По рёбрам поднялась злость.

Да, это я. Смотри. Смотри, не обляпайся.

Ну наконец-то. Злость.

Вместе с ней придёт и смелость.

Схватив ещё один стакан воды, она залпом опрокинула его в рот и шумно сглотнула.

Суета за кулисами взлетела на запредельный уровень.

– ВЕРА! – прокричал аккомпаниатор Андрей Мисько, судорожно оглядываясь.

Наконец увидев её, он рывком подбежал, положил ладонь ей на плечо и тихо прибавил:

– Вера, ты в порядке?

Похлопав по его руке, Уланова молча кивнула и медленно поднялась с корточек.

– АНДРЕЙ, ВЕРА, ГОТОВЫ? СЕМЁН?

В пальцы постепенно проникало тепло.

Почему было так страшно? Почему?

Интуиция тихо пожала плечами. На её лице блестели растерянные слёзы.

– НА СЧЁТ ПЯТЬ, РЕБЯТА! УДАЧИ!

…Только не смотри на меня. Я не смогу вдохнуть.

Каблуки отрывисто зацокали по паркету. Секунда – и она уже у микрофонной стойки.

Бордовый занавес ещё закрыт, но вот-вот расползётся по швам. За плотным атласом кричит конферансье и шелестит зал. Завязки маски кошмарно давят на уши. Сердце ворочается под рёбрами острым комком.

– ЧЕТЫРЕ!

Закрой глаза и пой. Как в середине октября на репетиции. Когда ты его не знала.

В середине октября?..

Будто десять лет назад.

– Дыши, – еле слышно просит Интуиция, нежно поглаживая её плечо. – Ты и есть эта песня. Ты и есть весь воздух в твоих лёгких. Ты и есть это мгновение.

– ПЯТЬ!

* * *

Алый свет софитов плавно поднимался по чёрному атласу.

Блестящий подол. Шнуровка корсета. Гибкая талия.

Бледные плечи. Острые ключицы. Лицо в кружевной маске.

Это ты.

– Кто же ещё мог открывать вечер, – прошептал Адвокат, завороженно глядя на сцену.

Теперь я узнал бы тебя, будь на тебе хоть пять масок.

Марина положила голову ему на плечо и попыталась дотянуться носом до небритой щеки.

Тебя надо обнять?

– Она ждёт объятия, – грубо толкнул Хозяина в спину Прокурор.

– Он сейчас не может её обнять, – прошипел Адвокат, отмахиваясь от оппонента.

Тщетно прождав около минуты, Марина наконец отодвинулась и села удобнее. Её волосы по традиции искрили уязвлённой обидой, но быть виноватым слишком наскучило.

Пошло всё к чёрту. Я не могу отвести от тебя глаз.

По залу поплыли аккорды нежного варианта «Numb»20, и уже через миг её глубокий голос распутал напряжение в груди. Мысли улетучились, растаяли; вытеснились сплошным чувствованием.

– Tired of being what you want me to be… Feeling so faithless, lost under the surface21…

Под потолком закружился дискобол, и на зал брызнули медленные алые пятна.

Переливы скрипки были похожи на ласки кого-то родного, но забытого.

Я кошмарно хочу повторить эту мелодию на струнах Ортеги.

– Put under the pressure… of walking in your shoes22…

К ней был прикован каждый грёбаный мужской глаз.

– I've… become so numb I can't feel you there… become so tired, so much more aware23…

В конце припева Вера стянула маску и отбросила её. Медленно повернув лицо, она полоснула по его глазам серо-голубым лезвием.

Сердце пропустило удар и заныло где-то в коленях.

Она искала тебя в зале. Она нашла тебя, пока была в маске.

Зал сузился до размеров её зрачков, и Свят задержал дыхание.

Какой же голос. Какой у тебя голос.

– I’m becoming this – all I want to do… Is be more like me and be less like you24…

Все же всё заметят. Не смотри на меня. Отведи глаза, потому что я не могу.

Чёрный атлас переливался алыми огнями, и светлая кожа её плеч походила на фарфор.

– Can't you see that you're smothering me… Holding too tightly afraid to lose control25…

Нет, не отводи глаз. Я никогда не видел ничего красивее.

…Смычок вознёс к потолку последний аккорд, и его ноты тихо угасли. Свят вздрогнул и выдохнул, будто очнувшись. Ладони холодели колючим пóтом.

Уже?..

Зал взорвался аплодисментами. Похоже, здесь собралось немало поклонников ног и плеч Улановой творчества Честера Беннингтона.

– Это же ваша переводчица? – донёсся слева свистящий шёпот Измайлович; обернувшись, она обращалась к выкрашенной как клоун рыжей девице. – Её вообще не узнать.

– Даже не знала, что она будет петь, – свирепо отозвалась рыжая. – Думала, только спектакль свой репетировать ходила. Платье сидит как вторая кожа, надо признать.

В её голосе сквозила откровенная зависть.

Варламов громко хлопал, подняв руки над головой; его губы были сложены в ухмылке, а глаза пристально изучали певицу. Не замечая съехавших рогов, Петренко разглядывал Веру широко распахнутым взглядом; его губы медленно шевелились.

Словно он проговаривал то, что позже запишет.

При виде их лиц кадык обняла острая злость.

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Раскинув руки, Вера поймала пальцы аккомпаниаторов и присела в книксене.

Рукоплескания стали громче; на противоположной стороне зала кто-то свистел.

К сцене протиснулся поганый Гатауллин со своей тухлой розовой охапкой.

Ах да. Я и думать забыл, что видел в холле.

Улыбнувшись, Вера присела за букетом, но тяжёлый подол платья, центральный Джек О’Лантерн и высота каблука мешали ей забрать цветы. Не придумав ничего лучше, Уланова села на край сцены и лениво протянула руки к поклоннику. Сраный Гатауллин поспешно взял букет в зубы, обхватил мерзкими ладонями её талию и снял её вниз. Рассмеявшись, Вера достала из его рта цветы и по-светски изящно обняла за смуглую просящую тычка шею.

– ЭТО ПИОНЫ! – оглушительно пояснила Марина в ухо бойфренда, пытаясь переорать овации. – ОБОЖАЮ ТАКИЕ ЦВЕТЫ! ПОНИМАЕШЬ?

О, так это пионы. Спасибо, родная. Теперь-то я спокоен.

Ярость полыхала так резво, что уже не давала дышать.

Упорхнув куда-то в глубь зала со своим уродом математиком, Уланова ни разу не взглянула на правоведа-упыря.

О существовании упыря она забыла тут же.

И теннисный шарик лупил в виски, как пушечное ядро.

– Подсуетился, – изрёк сидящий спереди кретин в костюме Франкенштейна. – Повёл проверять голосовые связки на пущую прочность.

Его прыщавые собеседники загоготали, заглушив очередную трескотню конферансье.

Святослав сжал руку в кулак и откинулся на спинку кресла.

– Ну он математик от бога, – продолжал веселиться мордатый Франкенштейн. – Покажет ей парочку квадратных уравнений. Я бы и сам показал, да хотя бы дискриминант.

Воздух затрещал от нового скрипучего ржача.

Держи свой дискриминант в штанах, собака, или, клянусь, я раздеру тебя пополам.

…Гатауллин сейчас где-то за кулисами коснётся спины под чёрным атласом. Проведёт пальцами по её шее. Потянется губами к полуоткрытым…

Внутренности скрутило в горящий узел.

Закинув руку на плечо Марины, Свят обхватил губами её нижнюю губу.

Как будто это могло помочь.

Губы под вишнёвой помадой были липкими и горькими на вкус.

– Хочешь домой, упырёныш? – как сыночку пропела она после поцелуя. – Давай дождёмся танцев? Ещё несколько номеров посмотрим. А потом потанцуем и поедем.

В ушах шумело.

Конферансье исчез за кулисами, и сцену заполнили барабанщики с крыльями и хвостами.

Сегодня ночь святых, а не ночь сомнительных мутантов, вашу мать.

Эти мысли ужасали; мысли о пальцах Гатауллина на чёрном корсете.

Какого чёрта они так ужасали?.. Кто она тебе, кто?!

Потанцуем и поедем, да, Марина. Побыстрее.

Ты поскачешь на мне, а я попытаюсь вырезать из головы её взгляд.

Что-то же должно помочь. Что-то должно.

* * *

Как же он смотрел… Как смотрел.

А сразу потом целовал свою тыквенную диадему.

Пусть линзы всё же будут прокляты.

К чёрту его. Главное, что ты справилась.

Справилась. Невероятно.

Ты справилась.

Спела в десять раз лучше, чем на любой из репетиций.

Теперь бы ещё вытащить мокрую ладонь из смертельной хватки Рустама.

Отгрохотали уже все номера, а он всё втискивал её в жёсткий стул рядом со своим, изредка отпуская сальные шутки в адрес магистрантов.

Танец магистрантов закрывал шоу-программу и открывал тематическую дискотеку.

Останутся они танцевать?

Было непонятно, чего хочется сильнее.

Рустам хозяйским жестом обнял её за талию и привлёк к себе.

– Сейчас будут танцы, так? – его хриплый голос был чересчур безальтернативным.

Послушай, Гатауллин. Ты пригодился, не спорю.

Упырю было полезно посмотреть на этот букет.

Но сними уже с меня хомут, реинкарнация Шавеля.

Неужели он не видел, что она только и делает, что бегает от него?..

В Рустаме явственно ощущался агрессивный манипулятор и буйный псих, неспособный замечать чувства других.

Что бы он ни старался демонстрировать вместо.

– Да, будут, – сухо отозвалась Вера, поворачиваясь к смуглому хитрому лицу. – После номера магистрантов можно танцевать.

Он вроде бы смотрел открыто, но его улыбка была слишком хищной.

Посмотрел бы Шавель, чем ты тут занимаешься.

…Собрав богатый урожай оваций, магистранты потянулись за кулисы, и зал заполнили нежные аккорды Ника Кейва26.

Танцпол, как пылесос, втягивал в себя всё больше разноцветных людей.

– Не можно, а нужно, – явно рассчитывая на эффект от пионов вальяжно бросил Рустам.

Серебряный клык в его ухе конвульсивно закачался.

Спасаясь от двуличного чёрта-метросексуала, Вера уныло покосилась вправо, пересчитала эльфов-первокурсников и внезапно остолбенела.

…Покачиваясь в подобии танца с облепившей его изумрудной кляксой, упырь не отрываясь смотрел сюда; смотрел вызывающе, плаксиво и презрительно.

Так, словно одновременно готовился напасть и умолял пощадить.

Напасть? Вызывающе? Презрительно?

Да какого же чёрта?

Упырь считал, что ему можно всё, если он скопировал морду с обложки журнала?

Ноздри раздулись, а ладони вспотели.

Будь что будет.

– Рустам, идём танцевать?! – громко распорядилась Вера.

Вскочив, она потянула математика за тощую руку.

Тот с готовностью подчинился, плотоядно сверкнув глазами.

Чёрт знает, чем это чревато.

– Рисковать так рисковать, – решительно отрезала Верность Себе.

Верность же Другим была в священном ужасе ещё с начала вечера.

Подхватив подол платья, Вера нагло приблизилась к упырю и кляксе, откинулась на гатауллинское предплечье и обвила рукой его шею.

Из глаз Елисеенко полетели надменные стрелы. Его руки на талии кляксы напряглись.

Казалось, воздух вокруг раскалился и трещал по швам.

Сердце заходилось испуганными ударами, но все они летели мимо.

Рано пугаться. Рано.

В голове полыхал ведьминский огонь.

– Наклонишь меня? – крикнула Вера в ухо Гатауллина.

Обалдев от смены атмосферы, Рустам ловко и размашисто опрокинул её на свою руку.

Спина выгнулась, как луковая тетива. Мир кувыркнулся и засиял перевёрнутой рампой.

Ладонь Рустама тряслась от напряжения. Его лицо склонилось к её шее…

ХЛОП!

Вздрогнув, Уланова выпрямилась и огляделась. Тяжёлая дверь актового зала подрагивала.

Изумрудная клякса стояла одна и что-то кричала Насте Шацкой, обиженно указывая безупречной ладонью на выход.

Вампир исчез.

* * *

– Легковоспламеняющееся, – заключила Интуиция, изучая план эвакуации сердца из грудной клетки. – Не чиркать шпильками и пионами поблизости.

– Он выбежал, поссорившись с кляксой, – буркнула раскрасневшаяся Верность Себе, смущённо поправляя корсет.

– Нет! – громыхнула Интуиция, помахав перед носом Хозяйки обожжёнными пальцами. – Он выбежал из-за тебя!

Тело затопило внезапное бессилие.

Хватит на сегодня лицемерных выходок, пожалуй.

Даже если продолжают лицемерить решительно все, кто-то должен остановиться первым.

– Я не хочу больше танцевать, – пробормотала Вера, не заботясь, слышит ли её Рустам.

– Почему? – гаркнул он ей в ухо; его чёрный взгляд сверкнул раздражением.

Разбежавшись, спрыгни со скалы.

– Ноги на каблуках болят, – сухо отозвалась она. – И мутит. Я выйду.

– Останься! – заявил он, и в его голосе проскользнула сталь. – Мы только начали!

Его пальцы сомкнулись на её запястье, и тонкая кожа заныла.

Злости уже было нужно очень мало.

Видит Джек О’Лантерн, ей было нужно мало.

Стоило всего лишь поднести к тыкве свечу.

– МЕНЯ СЕЙЧАС СТОШНИТ! – крикнула Уланова, больно ударив по смуглой руке. – ПРЯМО НА ТЕБЯ! ЯСНО?!

В лице Рустама мелькнула ошарашенная ярость, и он на миг замешкался, ослабив хватку.

Рывком выжав руку из его ладони, Вера начала быстро протискиваться к выходу.

Интуиция вела именно туда, и спорить с ней значило снова быть кем-то вместо себя.

Секунда – и тяжёлый подол покинул актовый зал, ударив по косяку атласными волнами.

Крики и голоса остались позади. Уши окутала блаженная тишина.

Я хочу тебя найти.

Сделав несколько звонких шагов, она нерешительно обернулась. Единственным источником света здесь были фонари, что лизали окна снаружи. В дальнем конце коридора у подоконника мелькнула чёрная мантия с белым рубашечным пятном в центре.

Сердце остановилось и закрутилось волчком.

Не раздумывай. Иди. Неважно, что ты скажешь.

Усмирив дрожь в коленках, Вера подхватила подол и зашагала к высокому окну.

Стук шпилек по паркету будто забивал в виски гвозди. Нервы походили на струны.

Нет, зачем ты туда идёшь? Зачем?

Остановившись в пяти шагах от него, она замерла, внезапно растеряв всю волю, что вытолкнула её из актового зала и пригнала сюда.

Он молчал. Она молчала. Секунды нашпиговывали виски острой тишиной.

Просто стой и смотри. Пусть это и останется всем сегодня.

– Ты восхитительно пела, – спустя час минуту проговорил он.

Его голос звучал так хрипло умоляюще, что струны нервов почти лопнули.

– Спасибо. Эта песня, – бесцельно взмахнула она ледяной рукой, – великолепна.

– Это ты великолепна, – еле слышно произнёс он.

Желудок поддел какой-то ледяной крюк, а лицо бросило в жар.

Свят сделал шаг вперёд и уставился на её кулак, что комкал складки подола.

Скажи хоть что-то. Хоть пару бессмысленных слов.

– Я не думал, что… – еле слышно начал он и замолчал, так и не договорив.

Поддавшись непонятному порыву, она сделала шаг навстречу и протянула к нему ладонь.

Как он протянул свою на кухне.

Словно вспомнив то же, он несколько секунд рассматривал её руку и наконец едва ощутимо коснулся её пальцев. Его рука была тёплой и влажной.

Это наивное касание пустило по позвоночнику острую липучку.

Стоп, это просто… ладонь. Это просто пальцы. Это просто…

Повернув её руку ладонью вверх, он погладил голубые венки на запястье; по его лицу от скул к вискам бегали желваки.

В голове глухо стучала кровь; желудок мёрз и дрожал.

Что ты тут делаешь? Выпрями колени… Выпр…

Прикрыв глаза, Свят поднёс её запястье ко рту и коснулся его губами. Отстранившись через секунду, он с шумом втянул воздух и вновь жадно прижал губы к её руке. Его дыхание было горячим, а губы – слегка шершавыми. По запястью пробежал его острый язык, и в низу живота взревела горячая волна.

Только не… Боже.

…Не успев усмирить своё полоумное подсознание, она стонет – глухо и сдавленно.

Этот стон до того страстный и беспомощный, что коридор плавится и стекает с тела.

Зрачки Свята расширяются. Он поднимает глаза, и в них горит до того безумное желание, что она едва не теряет разум.

И я тебя. И я тебя тоже.

Покачнувшись, он делает к ней ещё шаг и крепче сжимает её руку; в кожу впиваются широкие ногти, которые она недавно рисовала.

Да. Иди ко мне.

Нет, не подходи, боже. Я потеряю сознание.

Касайся меня… Нет, не подходи.

Что делать? Что выбрать? Что правильно?

…Дверь актового зала оглушительно ударила по косяку, и коридор огласил чей-то смех.

Выдернув руку из вампирской ладони, Вера вздрогнула и устремилась прочь по коридору, молясь только об одном: не поскользнуться.

Было ли это самым правильным?

Она не знала. Но единственным звуком застывшего мира остался стук каблуков.

Дверь закулисья… Внутрь… Схватить свои вещи… Наружу… Вперёд… Вниз…

Не смотри, только не смотри по сторонам.

Потная ладонь с трудом скользила по ледяным перилам.

Пусто. Везде было холодно и пусто. Гудящий университет будто вымер.

И эта пустота пугала до потери пульса.

Толкнув тяжёлую входную дверь, Уланова выбежала в промозглую октябрьскую ночь и наконец вдохнула полной грудью. Сердце то билось в истерике, то исчезало вовсе.

– Почему так страшно? – глухо прошептала Интуиция, пряча в ладонях бледное лицо.

На дальней стоянке белело одинокое такси. Благословив линзы, Вера стремглав понеслась к нему, всё ещё держа пальто в руках; было холодно, кошмарно холодно.

Плечи сводило ветром, а шпильки гулко били по брусчатой мостовой.

Проигнорировав осоловелый взгляд водителя, она плюхнулась на заднее сиденье, выкрикнула адрес и откинула затылок на подголовник. Лицо и шею опутала паутина ужаса – и сколько бы она ни водила пальцами по щекам, сегодня её было не снять.

Только не твои глаза. Только не трогай запястья. Только не губами. Только не языком.

…Смотри на меня.

«Это ты великолепна», – шелестит в ушах его хриплый шёпот, и солнечное сплетение вновь сводит тугая судорога.

Убегай лучше прямо сейчас. Не думай, не гадай!

Это другая реальность, к которой у тебя нет доступа!

Ты ведь знаешь, что ещё несколько прикосновений – и ты бы уже не остановилась.

Рука открывает окно машины, и потоки ветра медленно выводят из паники на свет.

* * *

Сегодня мебель в ещё не отапливаемой квартире почему-то обжигала.

Ворочаясь на раскалённой простыни, Свят никак не мог придумать позу, которая бы пощадила растерзанный мозг. Перед глазами всё пылали обрывки впечатлений, безжалостно смешанные в кучу каким-то хэллоуинским святым.

…Сбегая от Марины под прикрытием Олега, Свят даже не сразу понял, куда он хочет бежать. Только одно было ясно: нет, не сегодня Марина будет здесь.

Только не сейчас в этой постели.

Пионы Гатауллина почти загнали её сюда, но единственная маленькая ладонь одним махом отбила все купоны Измайлович на пребывание в этой квартире сегодня ночью.

Единственная маленькая ладонь.

Скорее. Скорее отсюда на коридор, иначе сердце выплеснется прямо на танцпол и я разорву этого кретина будет корчиться под твоими каблуками.

Я знаю, что это ты выходишь из зала. Я слышу цвет твоих шагов.

– Она вышла, потому что её достал этот чёрт, – процедил Прокурор, отмахнувшись от напевающего «Numb» Адвоката. – Видно, не зря его Петренко не терпит.

– Она вышла за тобой, – твёрдо проговорил Судья. – Она искала тебя.

…Ты искала меня.

Ты поспешно послушно подходишь всё ближе, и золотой свет фонаря льётся по твоим плечам и скулам. Ты вышла за мной. Ты стоишь в двух шагах, сжимая на ткани платья тонкие пальцы, и смотришь со смесью покорности, задумчивости и страсти. И при виде этого у меня внутри вырастает атласная крона гигантского дерева.

Ты услышала, как я кричу в этой темноте? Ты первая, кто услышал это.

…Зажав глаза ладонями, он повернулся на другой бок. Немыслимо хотелось удержать в голове как можно больше деталей, но человеческая память слишком дырява и бездарна.

Ты просто коснулся губами её запястья. Успокойся. Тактильный наркоман.

Просто заставил её закатить глаза. Просто вырвал из неё плавящий кровь стон.

– Она тоже, – прошептал Судья, промокнув платком лоб.

Она тоже? Тоже кинестетический маньяк? Она тоже умеет нырять глубоководно?

Сколько же ощущений я могу с тобой разделить. Хочу с тобой разделить.

Жар в низу живота нарастал. Зажмурившись, он стиснул коленями плед и замер.

Нет. Не стоит позволять руке ползти вниз по животу.

Нет, только не на неё.

Подождать. Лучше подождать.

Чего подождать? Этих тонких пальчиков на нём?

Мысль ввинтилась в горящую голову и застучала в ней, как набат.

Представь, как это может быть, если дождаться.

Выдохнув, он подскочил на тахте, скатился на пол и начал яростно отжиматься.

Эта внезапная… раз! несмелая… два! безжалостно атакующая близость… три!

Терпи!

Она терзала сенсорику… четыре! и ужасала… пять!

Ужасала ни с чем не сравнимой силой.

Шесть! Семь! Восемь! Девять! Десять!

Она выпотрошила его наизнанку одним запястьем; одним запястьем.

Одиннадцать! Двенадцать! Тринадцать!

Продлись это ещё пару секунд – и ты бы прибился к полу этими стонами.

Продлись это ещё пару секунд – и ты бы не остановился.

Четырнадцать! Пятнадцать!

…Смотри на меня.

Плечи загудели, и он с рычанием перекатился на живот, начав качать пресс.

Сколько же было уже этих полумёртвых искусственных близостей…

Насколько же мало было в них близости истинной.

– Знаешь что? – тихо сказал Адвокат, стыдливо отводя глаза. – До этого вечера ты и не снимал с себя мыльный пузырь, касаясь кого-то. Просто полностью покрывался им, как гигантским презервативом. Все чувства и ощущения – всё через непроницаемую пелену.

А сегодня доверчивая ладошка лопнула этот хвалёный заслон одним движением.

И не задумавшись о своей беззащитности, он нырнул в это доверие… сиганул в водоворот из сна… ослеп от желания чувствовать губами её пульс.

Что может быть ближе?

Я целовал стук твоего сердца.

Рывком встав с пола, он сел на край тахты и рассеянно уставился на кованый фонарь за окном. Сердце глухо колотилось, а мышцы ныли.

…Убежала. Убежала как маленький, нелепый, испуганный зверёк.

Как убегали по лесу в пышных платьях в девятнадцатом веке.

– Нет, ты не мог побежать за ней, преследуя её как зверя, – тихо проговорил Судья. – Ты нырнул в доверие, но не вызвал ответного. Она выбрала мыльный пузырь, спасаясь, и это было важно для неё. Это было, в конце концов, действенно, иначе…

– Иначе… – манерно поигрывая галстуком, пропел Прокурор.

«Спасаясь»? Спасаясь от чего?

У тебя тоже? Тоже потемнело в глазах от безумного желания… касаться?

Касаться, Вера. Коснуться всем телом.

Этот тёмный коридор, Вера… Эти электрошоковые касания…

Прохлада твоей тонкой ладони и твой сдавленный стон…

Чёрт, да. Да-да-да.

Это было самое мощное эротическое переживание за всю мою пластмассовую жизнь.