Читать книгу Fide Sanctus 1. Homo sum - Анна Леонова - Страница 9

Ощущать себя абсолютной идиоткой. День за днём – круглой дурой.

Закрывать глаза на любые его выходки и проглатывать каждый окрик. Притворяться, что вспышки его злости, стремительные отъезды, отказ ночевать с ней под одной крышей и резкие ледяные отстранения – норма отношений для них обоих.

Отношений?

Марина криво усмехнулась, прокручивая в пальцах карандаш для глаз. Сверкая чёрным боком, карандаш прекрасно подходил по цвету к её настроению. Было скучно и тоскливо. В такие вечера она развлекала себя безупречным макияжем.

Который никто, кроме неё, не увидит.

Елисеенко твёрдо и безапелляционно написал, что сегодня он опять «с парнями в баре», и трубку с тех пор не брал.

Ну что ж. Ты прекрасно понимала, на что соглашаешься.

За эти два года она успела не только вдоль и поперёк освоить список требований к его партнёрше, но и научиться делать вид, что их потребности идеально совпадают.

Отойти в сторону, когда ему нужен воздух. Отползти подальше и сжаться в комок, чтобы не коснуться его, когда он требует полного отстранения. Бесшумно ступать по полу, когда он сжимает пальцами виски.

Как же называются такие люди? Он говорил, а я опять не запомнила.

Отваливать, когда его небрежная мимика просит отвалить.

Возвращаться, когда телефон его голосом предлагает встречу.

Зачем я ему нужна?

Договариваясь о встречах, он подбирал такой равнодушный тон, что было очевидно: не согласись она, он просто переберёт в телефонной книге ещё пару-тройку номеров.

В груди закопошился стыд, и Марина поморщилась, отбросив подсохшую тушь.

Нет, стоп, он был не так уж плох. Нет, не плох.

Просто он был и каменным, и хрупким. Просто мир ежесекундно грозил растрепать его мозг, и он прятался от мира в коконе, который никому было не вскрыть.

И это порой заставляло её сердце сжиматься от нежной жалости.

Ругая отрицая свою боль, Марина давно и решительно вытеснила обиду, ревность и ярость из реестра чувств. Они были слишком унизительными бесполезными: он избегал конфликтов и был прочно безразличен к её возмущению.

Почему ты так к нему привязана? Почему?

Ответа, казалось, не существовало.

…В последние дни плохое предчувствие орало как резаное. Что-то происходило.

Что-то, чего ещё не было.

Она не могла чётко объяснить себе, что было не так: поскольку давно выбрала избегать сложных размышлений и боялась ответов, которые может найти.

Но плохое предчувствие кричало о какой-то… опасности.

Именно опасности.

Нет, не думать. Не задавать вопросов. Не рыть его душу и не лезть под кожу. Играть роль милой глупой куклы. Это единственный способ и дальше оставаться в его жизни.

Ничего. Просто сама позвоню через пару дней.

Но как не закричать в трубку? Как не спросить, какого хрена он бросил её в толпе в разгар Хэллоуина?! Как не заплакать?..

Он хотя бы уехал один?

Да уж, конечно, один.

В жизни не поверю, что вчера хату не пришлось проветривать от женских духов.

Сжав виски скопированным у него жестом, Марина помотала головой, словно пытаясь вышвырнуть из неё неугодные мысли.

Левый глаз был готов. Пора было красить правый, но руки дрожали.

Внутри снова царил колкий страх.

Ерунда. Это всё ноябрь.

«Ты сама себя накручиваешь», – беспечно повторяет он, пока его телефон принимает какие-то сообщения.

Не думать. Не накручивать. Это виноват ноябрь.

* * *

– Как думаешь, справится? – устало спросила напарница, облокотившись на моё плечо.

Поглаживая пергамент, я перевёл взгляд на второй объект за толстым зеркальным стеклом. Стоя на пороге бара «ЭльКрафт», объект недовольно разглядывал своё отражение в двери и стряхивал с куртки капли дождя.

– Я не знаю, – тихо произнёс я, поглаживая подбородок. – Не знаю.

– Почему ты не вмешался на Хэллоуин? – бросила она так укоризненно, словно этот вопрос её поистине мучил. – Почему ты не толкнул его за ней?

– Потому что этот Хэллоуин тоже должен был привести его сюда, а не куда-то ещё.

Хмыкнув, напарница изумлённо подняла брови, и они скрылись под серебристой чёлкой.

– Ты правда не собираешься вмешаться? – с нажимом повторила она.

– Нет.

– Да почему?! – воскликнула напарница, на глазах теряя терпение. – Такой риск!

– Я не хочу отнимать у него момент этого выбора. Если бара не случится, легче будет всем, да, – с расстановкой сообщил я, проворачивая в ладони золотистую тыковку. – Но если бара не случится, я не узнаю, что он выберет в этот раз.

Прижав руку ко рту, напарница молчала – горько и обречённо.

Но я знал, что она просто ищет более весомые слова.

– Я могла бы хитрить и не помогать тебе, чтобы ты и дальше был со мной, – наконец прошептала она. – Я сейчас выбираю тебя, а не себя – хоть ты и твоя мать этого никогда не одобряли. Если ты хочешь другого результата, ты должен использовать другие методы. Ты должен решиться делать то, чего раньше не делал.

Она боролась за меня даже сильнее, чем я сам. Милая.

Милая моя девочка.

– Нет, – ласково, но твёрдо произнёс я. – Пока я здесь, я буду делать только то, во что верю.

Пергаментные страницы под моей ладонью тоскливо зашелестели.

– К чему эти высокие рассуждения и светлые надежды? Ты же знаешь, что он снова поступит неправильно! – умоляюще воскликнула она.

Её голос дрожал, а по щеке, выбирая дорожки морщин, бежала крупная слеза.

Объект открыл дверь в бар и скрылся внутри. Дождь усилился.

Я крепче сжал кулак, и золотистая тыковка в нём жалобно затрещала.

– То, как он поступит, должно быть его решением, а не моим, – упрямо повторил я. – Если не мешать им в судьбоносные минуты, мы по крайней мере видим их подлинные помыслы. В каждый миг они выбирают то, что и должны были выбрать, – пусть это и разбивает наши сердца. Принять это сложно, но необходимо, милая. В каждом их выборе, в каждом решении был тот самый непререкаемый смысл, которого до конца не понять даже нам. И всем им потом казалось, что, будь у них ещё один шанс, они бы поступили иначе.

Вытерев слёзы, напарница положила мне на плечо тёплую руку и тихо сказала:

– Но мы ведь знаем, что так же.

Я грустно кивнул.

В зеркале за моей спиной перекатывал волны бессмертный Рубикон.

* * *

Alea jacta est 27

Мерзость.

Две девицы за соседним столом с таким важными лицами прикладывались к кальяну, что казалось, они вот-вот начнут обсуждать свою недавнюю активность на нефтяном рынке.

Найдётся и на ваш полежалый товар покупатель.

Откинувшись на спинку барного диванчика, Свят небрежно прокрутил в ладони подставку под бокал с бурыми буквами «Ale Craft». Деревянно-бордовый дизайн бара приятно поглаживал зрение. Нервы медленно вытягивались в плавные линии.

Если бы ещё не зеркальные стены со всех сторон.

Растечься по барному дивану из мягкой искусственной кожи. Отпустить реющие коршунами голоса отца и матери в голове. Заглушить ритмами техно репертуар Хэллоуина. Залить пивом бессонницу этой ночи.

Выставить её вон.

Не вспоминать её, не думать о ней; не перебирать вчера и не надеяться на завтра.

Не ощущать её присутствия в голове и не ждать на коже.

Перечитывая сообщения Улановой, он никак не мог определиться, у кого из них пора диагностировать раздвоение личности: до того невозмутимо чёрная волна атласа рвала в клочья плотину степенных бесед о санкциях и мультфильмах.

Это была ты, или я так и не проснулся?

Как может человек совмещать в себе блеск нежного золота и рёв иссиня-чёрной лавы?

Это было слишком.

Столько времени, растерзанного на куски безумными мыслями об одной и той же бабе.

Ни одна баба не стоит круглосуточных мыслей о своей персоне.

– Слишком, говоришь? – подначил Хозяина Прокурор. – Да мы сразу поняли, что ты ссышь. Да она тебя на лопатки положила. Давай, заштопывай мыльный пузырь и почаще проверяй его на прорехи от её пальцев и голоса.

– Но ведь это страшно, – неуверенно возразил Адвокат, рассматривая золотистые пятна на своей мятной рубашке. – Слишком легко она его прорывает! Это опасно!

– Ссышь! – не унимался Прокурор.

– Но не можешь перестать думать, – буркнул Судья и ударил по столу молотком.

БАМ!

Свят дёрнулся и выронил подставку под бокал. Глухо стукнувшись о пол, она исчезла где-то под диваном.

Ляпнув на стол обескрышечный пивной батальон, Артур ругнулся и тщательно отодвинул бутылки от края.

– Нельзя ли потише, Артур Валерьевич? – прорычал Свят, шаря ладонью под сидалищем.

Артур небрежно отмахнулся, любовно разглядывая пиво.

– Ну-ка, – взяв себе одну бутылку, протянул он другу вторую и звонко объединил их горлышки. – Чего тебя раздирает? Ты же вчера свалил и ни капли не выпил.

Свят сомкнул пальцы на переносице и прикрыл глаза. Руки подрагивали, и удерживать бутылку вертикально было куда сложнее обычного.

Чего тебя раздирает?

– Мариша устроила сцену? – поинтересовался Артур.

Елисеенко вяло покачал головой и сделал быстрый глоток. «Warsteiner» был восхитительно ледяным, но его душистая горечь понесла по венам тепло.

Ничего не наляпай.

– Нет, – кратко сообщил он.

Вдалеке тяжело хлопнула входная дверь бара, и в зале материализовались Олег Петренко и Никита Авижич – светловолосый веснушчатый физик. Волосы обоих были усыпаны мелкими каплями, а протянутые для приветствия ладони – отвратительно холодны.

Сенсорный рай.

– Ноябрь, – голосом диктора оповестил Олег, швырнув на диванчик тощий рюкзак. – Ноябрь, товарищи. Время варить в коридорах общаги…

Параноик, он про свою общагу.

– …глинтвейн и подтирать сопли. Ну что, как вы сегодня?

Сил нет двигаться.

– Тыквы порезали, – отправился Варламов по рельсам слуха. – Ждём, пока закипят.

– Рассказывайте, а то мне отец скоро маякнёт, нужно будет отъехать с ним кое-куда, – громогласно заявил Никита, не почтивший вечер всех святых своим присутствием. – Ну? Говорят, кому только поющие филологи в штаны тыкв ни наложили.

– Кому не наложили, те наложили им, – флегматично пояснил Олег, с видимым наслаждением прикладываясь к пиву.

Варламов хрипло захохотал, ритмично постукивая по горлышку бутылки.

– Никто кроме кудряшки не захотел пощупать твой рог? Клёва не случилось?

Олег лениво повёл плечами, что в его невербальном лексиконе означало «отвали», и спокойно парировал:

– Плохая примета, Артурио, – уезжать с Хэллоуина с пустым ведром.

Авижич трескуче рассмеялся и подвинул к Святу деньги за своё пиво.

Больше в этой компании так давно никто не делал.

– Артурио не до вёдер, – услышал Святослав свой ехидный голос. – Артурио весь вечер культурно обогащался: читал брошюрки про Джека О’Лантерна.

– Пялился на сиськи блондинки, которая их раздавала? – язвительно уточнил Петренко.

– Ну где были буковки, там и читал.

– Идите нахрен, – подвёл итог рассуждениям Артур. – Кто бы, вашу мать, говорил.

Шумно вскрыв яркий пакет с арахисом, Авижич высыпал орехи в миску в центре стола.

Миска тут же заполнилась активными пальцами.

– У самих тыквы в штанах двоились, – нараспев протянул Артур. – Не могли выбрать между тыквой, с которой припёрлись, и тыквой поаппетитнее.

– Олежка на День Святых грешницу привёл? – поинтересовался Авижич, отряхивая с пальцев арахисовую соль.

– Выглядела зрелой тыква, – отозвался Олег. – А оказалась… как это? – постучал он по лбу длинным пальцем. – Бессортовой, вот.

Безвкусной.

Елисеенко ощутил, как губы растягиваются в ухмылке. Невозможно было не смеяться, когда избирательный книголюб начинал рассуждать о субъектах противоположного пола.

И главное, всегда метафорично и в самую точку.

Слово «метафора» вскинуло ненужные ассоциации, и он поспешно закрутил светло-золотой фонтан. Хмель проник в мозг, и напряжённые нейроны наконец расслабились.

Незачем снова тыкать в них раскалённым железом.

– А к концу вечера на мне висело уже два бессортовых образца. Один мой, второй елисеевский – вероломно покинутый своим овощеводом, – монотонно продолжал Олег, активно прихлёбывая пиво. – Я был почти грядка.

– Для друга ничего не жалко, – протянул Свят, скрупулёзно вытирая стол салфеткой.

– Я сапиофил, пардон, – припечатал книголюб. – А Мариша у нас – ветеран ментальных шаблонов. Третий сорт не брак, но…

– Щелевой полупроводник, – заключил Никита, лениво откинувшись на спинку дивана.

Над столом грянул дружный хохот.

А говорят, технари не знают метафор.

– …спин-орбитально отщеплённой дырки, – продолжал собирать овации физик. – А с кем царевич ускакал?

– Один, – буркнул Елисеенко; щёки ныли от смеха. – Задолбался.

Варламов криво ухмыльнулся и придвинулся ближе к нему. Свят мысленно закатил глаза.

Ну всё, поехали, надевай шлем.

– Царевич, Никит, бросил свою отщеплённую дырку, а заодно и услужливую свиту на произвол судьбы, – пророкотал Артур, хлопнув Елисеенко по спине. – Всё могут короли.

– Всё могут короли, всё могут короли, – подхватил успевший обогреться пивом Петренко. – И судьбы всей земли вершат они порой…

Было самое время натягивать беспечную маску, но что-то внутри тревожно ныло.

Прости, «Warsteiner». Один в поле не воин.

– Коньяка принесите! И маслин! – заметив официантку, хмуро крикнул Свят.

– НО ЧТО НИ ГОВОРИ! ДОЛБИТЬСЯ ПО ЛЮБВИ! НЕ МОЖЕТ НИ ОДИН! – проорал ему в ухо Варламов. – НИ ОДИН КОРОЛЬ!

Разносчица справилась быстрее пули, хотя обычно в ЭльКрафте официантской милости приходилось ждать минут двадцать. Водрузив на стол коньяк, она остановила на Святе красноречивый взгляд и угодливо захихикала.

Голоса Варламова, Петренко и Авижича вновь срослись в оглушительный ржач.

Отчего-то было стыдно; стыдно, липко и досадно.

– Черти вы, – лениво протянул Елисеенко, пряча глаза. – Визжите не хуже баб.

Вскрыв коньяк, он наполнил маленькую рюмку, опрокинул её в рот и сморщил лоб.

– Короля делает свита, – назидательно сообщил Петренко, воздев костлявый палец.

– Свита проспала падение короны к ногам чёрной ведьмы, – уронил Варламов.

Рука со второй стопкой слишком очевидно замерла на полпути ко рту.

Чёртово шпионское логово.

– Какого хрена ты несёшь? – стараясь придать лицу властное выражение, надменно бросил Свят.

– Да ладно, не дебилы тут сидят, – хохотнул Артур.

Как невовремя перестали ими быть.

В груди начала подниматься злость, разбавленная коньяком.

– Да ты не парься так, царевич, – продолжал Варламов; он не дождался реакции, и его радость была неполной. – Я бы и сам настрелял по этим плечикам.

– Жёсткий Линкин Парк маленькими губками? – негромко уточнил Петренко.

Злость поползла по горлу резвее.

Как мило. Как наблюдательно.

Страшно представить, в какие охренительные эпитеты может завернуться её внешность под его писательской рукой.

– Вот ты буксуешь, а Леопольд быстро просёк, – ехидное лицо Артура лучилось счастьем.

Даже слишком быстро.

Неопределённо фыркнув, Олег вернул небрежное внимание блюдцу с маслинами.

– Когда слова «настрелял бы» и «плечики» звучат рядом, у всех со вчерашним одна и та же ассоциация, – плотоядно пояснил Варламов.

Ассоциация у них, собаки.

– Не думал, что когда-то заморочусь этим, – в присущей ему манере неторопливо завёл Петренко, разглядывая капли на окне. – Но оказывается, есть бабы, которым просятся конкретные цветы. С этим Гатауллин обосрался, конечно. Тут однозначно. Белые розы.

– Бордовые, – немедленно возразил Свят, не успев подумать.

Метнувшийся к нему взгляд Петренко был одновременно язвительным и удивлённым.

Думай, что ляпаешь!

Стол под коньяком превратился в минное поле, а навыки минёра всё слабели.

– Вульгарщина, царевич, – помолчав, качнул головой Олег. – Только белые здесь.

Не провоцируй спор, сука, я и так уже наговорил лишнего.

– Царевичу виднее, – лениво изрёк Варламов; ему в очередной раз удалось кого-то стравить, и он светился от удовольствия. – Хотя, как по мне, ей хри… эти… Хризантемы нормально были бы. Синие или… как этот цвет? Как рубашка твоя.

Это бирюзовый, недоумок.

Ладони начали отвратительно подрагивать – мелко и мокро.

Подумал он, сука.

– Глянь, какой у Петренко стеклянный взгляд, – задумчиво протянул Адвокат. – Её представляет, явно. А Варламов, дебила кусок, хризантемы от роз, оказывается, отличает. И синий от бирюзового.

– Это всё не твоё дело. Ты только что думал, что пора завязывать с ней, – напомнил Прокурор, встряхнув Хозяина за плечи.

Коньяк начал подбрасывать в голову картинки огнедышащих жанров «Уланова плюс Петренко» и «Уланова плюс Варламов».

Долбаные кретины.

Петренко всё ещё рассеянно смотрел в окно, но на талантливого овощевода больше не походил. Казалось, сиди она здесь – и все его сальные шутки бы мгновенно переоделись.

Засунь себе в зад свои белые розы.

Положив локти на колени, Свят склонился к полу и прикрыл глаза.

– Тебе, может, хватит? – осторожно спросил его Никита.

Физик ограничился пивом и регулярно поглядывал на телефон.

– ВСЁ НОРМАЛЬНО! – вскинув лицо, рявкнул Елисеенко.

Кальянные дивы простучали каблуками к выходу, и парни остались единственными посетителями бара.

Какого чёрта? Вечером воскресенья тут должна быть толпа.

Ненавистные обычно, сейчас толпы казались спасением. В одной из них хотелось затеряться – лишь бы его плеча больше не касалось плечо Артура.

Лишь бы больше не делать за этим столом никакой вид.

Варламов не отводил от него глаз, катая по столу пустую рюмку. Привычное ехидство его взгляда было разбавлено раздражением и… азартом?

– Да ладно, нам-то можешь рассказать, – заверил он Свята, услужливо налив ему третью стопку. – Это царевичи только себя замечают. А мы-то видели, как ты на неё пялил. Видели мы? – повысил он голос, повернувшись к Олегу.

– Пару раз я видел, куда ты пялишь, да, – нехотя сообщил Петренко. – Пару раз. Не вели казнить: не на тебя хотелось смотреть. Тот самый случай, когда в первую секунду думаешь «Ого, какая песня», во вторую – «Ого, какие плечи», а в третью секунду почему-то достаёшь мозг из яиц и начинаешь размышлять о жизни.

Замолчав, Олег поднял и развёл ладони, будто с вызовом говоря: «Что тут скрывать?»

– Записал эту глубокую мысль? – съехидничал Авижич, толкнув его локтем в бок. – Сколько получилось, листов одиннадцать?

– Короче, пялил царевич, – упростил Артур вердикт графомана.

Коньяк знал своё дело и мерно ополаскивал мозг. В висках нарастала пульсация.

– Я не пялил, – тупо неубедительно отозвался Святослав. – Меня Марина пасла каждый долбаный миг.

Эта фраза сильнее других напоминала оправдание, и варламовский восторг можно было пощупать.

На кого ты злишься – на неё или на них?

– На себя, – мгновенно определил Судья.

Рывком подвинув ближе бутылку коньяка, Елисеенко наполнил четвёртую стопку, отправил её в рот и кинул сверху несколько маслин. Горло обожгло, а в голове засвистело.

– Вот надо было свите вчера реагировать! – картинно хлопнув себя по лбу, воскликнул Варламов. – Разве не помогли бы друзья царевичу подсадить ведьму на его коня?

Авижич заливисто захохотал. Он был единственным в их компании, который быстро уезжал даже с пива и совершенно не умел этого скрывать.

– Ведьма настолько неприступна? – поинтересовался он, активно закусывая. – Вы мне вообще её покажете? Сижу, как Базилио.

Варламов с готовностью открыл рот, и в тот же миг в кармане у Никиты зазвонил телефон. Мельком взглянув на экран, он подскочил и слегка покачнулся.

– Всё, пошёл, – пробормотал физик, подхватив с дивана мятую ветровку. – До связи.

– Бате привет! – воскликнул Варламов, провожая его радостным взглядом.

Радостным?

– На ловца и зверь бежит, – сообщил Артур, ухмыльнувшись. – Когда все свои, можно поговорить о вечном.

– О твоём слабоумии? – рявкнул Елисеенко.

Он тщательно фокусировал взгляд, но артурская внешность всё равно расплывалась.

Твою мать, по ходу зря я так залился.

– Смотри, а сам Артур коньяк не пьёт, – задумчиво протянул Судья.

Эта простая мысль почему-то напугала до боли в животе. Это было похоже на предчувствие; колкое и ледяное предсказание из самого нутра.

Варламов не угощается халявным коньяком?

– Слушай, Елисей, – Артур смотрел прямо в его глаза. – Есть мыслишка.

Его голос прозвучал так непривычно тихо, что Олег настороженно вскинул голову и замер. Его лоб прорезали две тонкие морщины.

– Парни, – ещё более вкрадчиво произнёс Варламов. – Ставлю сто баксов, что чёрная ведьма не даст никому из нас.

Повисла плотная тишина.

Что ты сказал?

Петренко очнулся первым. Глухо хохотнув, он покачал головой и насмешливо спросил:

– Ну и нахрена тебе это?

Его голос звучал небрежно, но в глазах не было ни тени этой небрежности.

– Не у всего всегда есть причина, Леопольдик, – огрызнулся Артур.

Такая пресная реакция его явно оскорбила. Артур обожал вбрасывать говно на вентилятор и очень огорчался, если кто-то оставался сухим.

– У всего и всегда, – отрезал «Леопольдик»; его зелёные глаза потемнели. – У всего всегда есть причина. «Просто так» – это мазня для имбецилов.

– Ну, вот такой я азартный, – передёрнул плечами Артур, кинув в рот несколько орехов. – Хотя нет, ставлю двести. Не о чем тут спорить даже.

Мысли ворочались тяжело и густо; голоса слышались будто сквозь грязную вату.

Чёрная ведьма.

Перед глазами возникли пальцы Улановой, сжимающие атласный подол. К горлу медленно подкатил влажный ком из стыда и отвращения.

Надо заткнуть ему глотку.

– У тебя вообще есть левые двести баксов, дебил? – с сухой неприязнью спросил Петренко. – У кого из благодетелей будешь выпрашивать, когда проиграешь?

– Не когда, а если, – расплывчато отозвался Артур; его взгляд на Свята становился всё более нетерпеливым. – Вот с кем я буду спорить. Царевич же захочет оспорить?

Усилием воли собрав мозги в кулак, Свят поднял глаза на Артура.

Его ухмылка была подобострастной, а глаза – ледяными.

Жестокими.

Олег, зачем?

Зачем ты научил меня читать чужую мимику?

Голова не слушалась. В горле дёргалась и ныла какая-то тонкая струна.

«Царевич же захочет оспорить?»

Царевич захочет?

Прокурор отвесил Хозяину звучный подзатыльник, и он рывком опустил мутные глаза. Макушку сжимал коньячный обруч. В висках проворачивались упругие занозы.

Молчишь, как будто прикидываешь.

– Ну так как? – пропел Артур, словно учуяв его бессилие. – Триста! Не щадишь ты меня, азартного. Победа ждёт победителя, – подлил он бензина в огонь. – А мы тебя на время операции перед Маришей прикрывать будем.

Петренко молча перебирал салфетку и рассматривал Артура с усталым любопытством.

Так энтомолог рассматривает занятное насекомое.

– Ладно, завязывай, Варлам. Допустим, было смешно, – наконец негромко нарушил Олег тишину. – Ну потрындели, ну поржали. Чего ты докопался-то до неё?

– Леопольдику уже не важно жить дружно? – хлопнул Варламов по столу; пустые стопки дрогнули и зазвенели. – Платьице понравилось? Или песенка? Или сиськи?

– Заткни ты уже пасть, – брезгливо проговорил Святослав.

И это почему-то произвело на Артура эффект разорвавшейся бомбы. Схватив Елисеенко за предплечье, он придвинулся вплотную и опалил его щеку прокуренным дыханием.

– Я прав, да? – нижняя губа Артура дрогнула и коряво оттопырилась. – Прав?! Ты же запал, да?! Ставлю четыреста баксов, Елисей! Ну, по рук…

– Ты отбитый, Артурио, – перебил его Петренко. – На людей нельзя…

– И ТЫ ЗАПАЛ, ДА?!

В глазах Варламова плескалась странная необычайно острая злость. Его щёки горели, а рука на предплечье Свята судорожно впивалась ногтями в складки рубашки.

– Послушай, Артур, давай мы тебя отвезём домой, – не сдался Петренко, пропустив провокацию мимо ушей. – Ты по ходу перелил.

До чего же круто Олег умел сбрасывать крючки до того, как поцарапается о них.

Зависти в груди уже не осталось места, и Свят зажмурился, едва не воя от внезапного бессилия. В голове стучали металлические молоточки. Звон в ушах усиливался.

– Я трезвый! – выпалил Варламов. – Ты лучше скажи, чего он ломается! ДА ОН ССЫТ! – словно доказав сложную теорему, триумфально выкрикнул он.

…Звон в ушах… Стук молоточков… Звон в уш… Стук молот… Звон… Стук…

Елисеенко стиснул зубы, пытаясь не выплюнуть полыхающие мозги через рот.

Официантка у барной стойки настороженно поглядывала в их сторону.

«Да он ссыт!»

Только что именно это слово выбирал Прокурор – и вот оно уже звучит снаружи.

– Ссышь признать, что в кои-то веки запал, а оно бревно?! – рявкнул Артур, больше не скрывая злость. – СТАВЛЮ ПЯТЬСОТ! ХРЕН ОНА ПЕРЕД КЕМ-ТО РАЗДВ…

Варламовский крик полоснул по горлу бритвой.

В кои-то веки в кои-то веки в кои-то веки

ЗВОН ЗВОН ЗВОН…

Святослав резко вскочил; колени с готовностью подбили стол снизу. Низкий стол мгновенно опрокинулся, и с него в разные стороны брызнули рюмки. Бутылка коньяка солидно упала на пузатый бок; из её горла ритмично полилась на паркет тёмная жидкость.

ССЫШЬ ССЫШЬ ССЫШЬ…

Дорваться до его глотки и выдрать из неё язык… Разодрать его пополам…

Вцепившись в воротник артурской рубашки, он рывком дёрнул его на себя.

Качнувшись к нему, Варламов на миг растерялся, выпучил глаза и вскинул руки. Спохватившись, он вскочил с дивана, гневно обнажил зубы и попытался садануть правым локтем Святу по челюсти.

Что-то визжала официантка… Выкрикивал Олег… Ревели зеркальные отражения…

– СЯДЬ, СВЯТ! УСПОКОИЛИСЬ, ВАШУ МАТЬ! ДЕБИЛЫ! ПАРДОН… МЫ СЕЙЧАС УБЕРЁМ…

Звон звон звон… Стук молотка стук молотка стук мол…

Пунцовая рожа Артура была у самого лица. Свят занёс правый кулак над его скулой…

– КАК ПАЦАН ВЕДЁШЬСЯ НА ЭТО! ДА ПУСТЬ ГОВОРИТ! – Олег свирепо рванул его на себя и заключил его руки в тесный замок своих. – СИНДРОМ ПОБЕДИТЕЛЯ, СУКА!

Стук в голове был похож на грохот колёс поезда… Невозможно было выдавить ни слова… Мозг утекал через прорехи в мыльном пузыре… Бармен и официантка что-то сурово выкрикивали; чувствовать ещё и этикетный стыд не было сил.

Слишком шумно, слишком ярко… Слишком жарко, слишком громко…

Слишком много спирта на языке.

К вискам прилила кровь, и вены вздулись.

Тонкие ключицы. Тонкие пальцы. Тонкие ноты «Numb».

«Запал, да? ЗАПАЛ, ДА?!»

Это же… Это ведь… Это шанс?

«СТАВЛЮ ПЯТЬСОТ!»

Шанс доказать… Шанс обойти… Что, кому, кого?

Мысли летели тревожной волной; опутывали и тянули куда-то вниз.

На дне глубокого водоворота из самого страшного сна смутно поблёскивало что-то вроде… возможности?

Кому что доказать? Кого обойти?

…Он закрывает глаза и прикасается губами к бледному запястью. Запястье пульсирует, доверчиво поддаваясь ласкам. Коридор расплывается от её низкого стона.

Сердце ухает в низ живота и плачет… плачет… плачет…

– Доказать себе, – хрипло прошептал Адвокат. – Доказать себе, что у тебя есть повод. Что она не клала тебя на лопатки.

– Что ты будешь таскаться за ней, чтобы выиграть бабло, – с непроницаемым лицом отчеканил Прокурор.

Что ты сам так решил.

– Обойти Петренко, – продолжал Адвокат; его голос креп. – Он успел разглядеть её и увидел в ней всё то же. Он может получить эти глубоководные эмоции раньше тебя.

– Победить Варламова, – спокойно пояснил Прокурор. – Осадить кретина, который рядом лишь затем, чтобы пить халявное пиво и быть очевидцем твоей уязвимости.

– Обойти того, кто не поддаётся ничьим крючкам, и победить того, кто ждёт твоих ошибок, – тихо проговорил Судья, пристально глядя на Хозяина.

Нырнуть в атласное море оправданным победителем.

– Это мерзость, – продолжал Прокурор, скрестив руки на груди. – Ты ведь сам знаешь, что это. Это мерзость. Олег прав: на людей спорить нельзя.

– Никто никогда не узнает, – пожав плечами, неуверенно проговорил Адвокат.

Нельзя. На людей нельзя.

Это повод получить всё.

Ты же хочешь всё?

Бар начал приобретать очертания. Голова кружилась; мокрые ладони липли к джинсам.

Ты же хочешь всё?

На человека… Олег прав…

Олег всех высмеивает, а её попытался защитить.

На человека нельзя спорить.

Ты же хочешь этого? И даже большего.

Большего. Большего. Большего.

Да.

– ОПРАВДАН! – выкрикнул Судья, ударив молотком по подставке.

– Ты мерзость, – пожав руку Хозяина, тихо сообщил Прокурор.

– Никто никогда не узнает! – в отчаянии прошептал Адвокат.

…Шагнув к Варламову, Свят протягивает ему левую руку; рука трясётся от локтя до пальцев.

У всего и всегда есть причина.

У всего и всегда.

– На пятьсот, – слышит он свой хриплый голос. – Что пересплю с ней.

Варламов долго смотрит ему в лицо, и его рот уродует пошлая ухмылка.

– О нет, – наконец говорит он. – «Пересплю» – это несерьёзно. Это тебе раз плюнуть. Теперь уже я спорю на то, что ты не только не сможешь трахнуть её, но и… что заучка на царевича в жизни не западёт. Итак… – голос Артура подрагивает от плохо скрываемого торжества. – Спорю на пятьсот долларов, что ты не сможешь её трахнуть и влюбить в себя.

Трахнуть и влюбить. Трахнуть и влюбить.

…Звон в ушах. Стук молотка.

Олег стоит сбоку, и в его взгляде сверкает презрение. Его губы плотно сжаты, а руки сложены на груди.

В горле догорают отрывистые ноты Linkin Park.

Трахнуть и влюбить.

– СМОГУ! – выплёвывает Свят. – И ТО, И ТО! НО БЕЗ ОТЧЁТНОСТИ! ОЛЕГ! РАЗБЕЙ!

Отмени всё.

– РАЗБИВАЙ!

Сделай хоть что-нибудь!

Петренко медленно шагает ближе и корявым скользящим ударом бьёт по их переплетённым рукам. Гулкий хлопок ещё висит в воздухе, а он уже брезгливо отступает, опустив глаза. Под его подошвой хрустит маленькая рюмка.

Варламов скалится и жеманно раскидывает ладони – будто желая разделить со Святом братское объятие.

Чтоб ты провалился.

Не в силах больше произнести ни слова, Святослав швыряет на диван несколько купюр, хватает куртку, молнией пересекает зал и вылетает на чёрную улицу. Тяжёлая дверь бьёт по ограничителю и возвращается к косяку с глухим стуком.

Тело всё ещё шатается, а голова гудит, как подбитый истребитель.

Наконец. Воздух.

К чертям. Всё к чертям.

Сгори оно адским огнём.

С центральной площади доносится плавный перезвон колоколов костёла. В соседнем квартале визгливо кричат чьи-то тормоза.

Ослепнуть… оглохнуть… Больше ни одного звука… ни одного ощущения…

Мокрые кроны над головой остро шелестят. Город почти спит; почти.

Куртка всё ещё в руках, и волоски на голых предплечьях встают дыбом.

Воздух плотный, тяжёлый и вязкий; мутный и ледяной.

Тёмные здания вокруг что-то свирепо шепчут; качаются, тянут к нему руки и шипят. Они хотят выкорчеваться из своих фундаментов, шагнуть сюда и сомкнуться тугим кольцом, заключив его пьяное тело в тесную клетку сделанного им выбора.

…Проклятая ты сука. Провались ты сквозь землю.

Задуши меня этим чёрным атласом.

Только не смотри на меня. Только не стони мне в уши.

Только выбейся из головы.

Грудь и голову заполняет молчание. Глухое. Топкое. Засасывающее.

Молчание.

Сиплый выдох наконец находит путь наружу, и Свят пугается звука своего дыхания.

Повинуясь странному порыву, он оглядывается и смотрит на своё отражение в зеркальной двери бара.

Но сейчас с ней что-то не так.

Выпрыгнув из зеркала, на него летит мощная волна.

Волна?

Ему страшно так, что он не чувствует ног.

Волна рассекает безлюдную улицу и смывает каждую альтернативу на своём пути. Она ярко-алая. Густо-золотистая. Нежно-мятная. Иссиня-чёрная. Ослепительная. Шумная. Горячая. Непреклонная.

И он понимает.

Рубикон. Это Рубикон.

Грозное порождение его пьяного мозга. Краткий пересказ гнусного вечера.

Жребий брошен.

Он яростно сжимает кулаки, и два заживших пореза на сгибах снова превращаются в раны.

Дыши, Вера. Пока мы ещё над поверхностью.

Дыши, мой Рубикон.

…Добравшись до квартиры, Свят падает на тахту и проваливается в тревожный сон, который плачет в ушах расстроенной скрипкой… Он тонет в атласном море и до рассвета пытается всплыть… Но чёрное море замёрзло, и он лишь режет лоб коркой бугристого льда… Снова и снова ощущает на своей шее тонкие пальцы, по которым льётся поток золотой крови из располосованных смычком вен.