Читать книгу Я верю, что тебе больно! Подростки в пограничных состояниях - Анна Леонтьева - Страница 6

В ожидании своего первенца я собирала и публиковала самый разнообразный материал про материнство, естественные роды, младенческий возраст, «донашивание» ребенка после родов (моя профессия журналиста помогала мне). Вся эта информация нужна была не только читателям: я хотела, чтобы, когда младенец выйдет из меня на свет – у меня была четкая инструкция по его выращиванию. По кусочкам, по фрагментам я собирала те сведения, которые сейчас можно в полном объеме найти у хороших психологов, опытных акушерок, мудрых мамочек. Конечно, все равно первое время один на один с ребенком – а бабушек и дедушек рядом, как водится, не было – это время противостояния тебя и твоего маленького человечка огромному количеству советов, поступающих извне из вроде бы солидных источников: врачей-педиатров, твоих старших родственниц, книг (в 90-е, на которые пришлось детство всех моих троих детей, это были книги доктора Спока, заботливо принесенные, как правило, мамой или свекровью)…

Первый и, к счастью, последний совет, которому я лишь единожды последовала, «от доктора Спока и иже с ним», – это «дайте ему накричаться». Этот опыт настолько запечатлелся у меня в памяти, что я до сих пор готова всхлипнуть, когда вспоминаю тот день. Было так. Замученная непривычным непрерывным общением с новорожденным, я решила как-то раз все же «дать ему накричаться», как заклинание повторяя про себя: «Пусть он поймет, что я не всегда могу сразу подойти, он же сыт, он же переодет, мы же уже погуляли…»

Я вышла на кухню и с независимым видом начала заваривать чай под нарастающее младенческое бурчание, в котором слышалось недоумение моей нерасторопностью. Когда недоумение моего проснувшегося малыша стало переходить в беспокойство, а потом в явный испуг, я почувствовала, что не очень понимаю, куда именно наливают кипяток для заварки. Когда в его воплях послышались нотки отчаяния – я поймала себя на том, что стою у двери и почти скребу по ней ногтями. Должна сказать, что довольно быстро сломалась: уровень стресса от моего странного воспитательного порыва намного превышал совместимый с жизнью. Когда я наконец подхватила на руки и приложила к груди мокрое, красное и перепуганное дитя, оно посмотрело на меня с незабываемым выражением горя и укора – иначе не могу передать этот взгляд и всхлип перед новым погружением в мое тепло… До сих пор рада, что после этого я выбросила книжки доктора Спока и перекрыла канал трансляции полезных советов в формате: «оставьте его одного, он же может кричать из вредности», «не приучайте его к рукам, сами же потом пожалеете» и «кормление по часам – залог вашей будущей счастливой совместной жизни»…

•

Все это я рассказываю, чтобы еще раз подчеркнуть: понимать, что проблемы наших детей оттуда, из детства, – больно, но необходимо. Диагноз – половина пути к выздоровлению.

Когда ребенок только рождается, его сознание еще максимально находится в хаосе, оно расфокусировано. Он находится в мире образов, фантазий, теней. Постепенно сознание начинает структурироваться. Он начинает узнавать маму, ее лицо. Жизнь начинает приобретать все больше конкретики. Маленький ребенок в возрасте нескольких месяцев фиксирует мамин образ, радуется ей, и для него очень важен эмоциональный контакт с мамой в этом возрасте.

Психотерапевт Константин Владимиров рассказал о таком довольно страшном эксперименте: мамам 8–9-месячных детей давали задание играть с ребенком, который сидит в коляске, и вот мама играет, веселится – но в какой-то момент вдруг останавливается и делает каменное лицо. Просто смотрит на ребенка – но с неподвижным лицом. Что происходит с малышом? Сначала он пугается, начинает кричать, пытается привлечь внимание, потом начинает плакать, у него начинается истерика. А задача мамы – оставаться с каменным лицом.

Что происходило дальше? Надо сказать, что часть мам просто не выдерживала. Но у тех, кто продолжал эту «игру», в какой-то момент дети просто… замирали! Здесь срабатывает такой инстинкт: «Чтобы не перенапрячься, чтобы не умереть, чтобы на крик не пришли в пещеру хищники и не съели меня – нужно замереть». И ребенок это делает. Он отстраняется от мамы и замолкает. И вот здесь происходит первая фиксация депрессивного опыта. «Тот объект, на который моя психика обычно реагирует, за который она цепляется, та единственная опора, что есть в моей жизни, – почему-то разрушилась, эта опора не живая. Я не знаю, что делать. Я кричу – опора не оживает. И тогда единственное, что мне надо сделать, чтобы я не разрушился в своем хаосе, – я должен уйти во внутренний мир».

Ребенок успокаивается не потому, что ему стало легче. Он замолкает, чтобы его не съели условные хищники. Срабатывает заложенный в него механизм защиты. Но при этом он переживает невероятный ужас.

И вот здесь формируется первый опыт тотального одиночества. У психики есть такая функция: в случае какой-то сильной стрессовой ситуации мы отходим на шаг назад, пока не найдем опору. И если впоследствии ребенок делает шаг назад и не находит опору, второй шаг – опоры нет и так далее, тогда он уходит в самую первую свою фазу, где он испытал вот этот ужас непереносимого одиночества, где, чтобы выжить, ему нужно было замереть. Это психологи называют довербальной детской травмой.

•

Не удержусь и приведу несколько очень важных для матери и для младенца цитат из книги Людмилы Петрановской «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка» на эту тему: «Нашим предкам довольно странной показалась бы идея положить ребенка одного в нечто вроде деревянной клетки и уйти. Как можно оставить такого беспомощного детеныша в одиночестве? Да, мы живем не в пещере и даже не в избе, младенца из прекрасной детской, в которой все подобрано по стилю и цвету, не утащит в лес дикий зверь и не загрызут крысы. Но он-то этого не знает! Его инстинкт, за сотни тысяч лет выращенный эволюцией ради его безопасности, говорит одно: либо ты рядом со своим взрослым, либо пиши пропало. Инстинкт матери, который теми же сотнями тысяч лет подогнан к инстинкту ребенка, как две сложнейшие детали одного механизма, твердит то же самое: не оставляй его, не позволяй ему долго кричать, это опасно для него и для тебя».

«Для него и для тебя»… Для тебя: из этого не-следования собственным чувствам, которые явно заложены в мамочек самой природой, может вырасти либо тревожность и чувство вины, либо наоборот – привычка отстраняться от ребенка, его нужд, его болей и его криков. В более позднем возрасте это выражается в отношениях «пусть справляется сам, он же не маленький». Для него: наличие рядом мамы или другого постоянного любящего взрослого, готового утешить в младенческом возрасте, закладывает, как говорят психологи, «базовое доверие к миру».

То есть младенческий возраст формирует в ребенке либо ощущение прочности окружающего мира и его значимости в нем, либо неуверенность ни в том, ни в другом.

«Отчаяние, которое накроет его, когда он так и не докричится и заснет в изнеможении. Раз накроет, два, десять, а потом это отчаяние обживется внутри, да и останется с ним навсегда, накрывая в моменты жизненных трудностей невесть откуда взявшимся иррациональным убеждением, что „все бесполезно, никто не поможет, я обречен“» (Людмила Петрановская).

Дальше разорванная связь может привести к более тяжелым патологиям отношений: когда родитель или родители вовсе не понимают серьезности проблем и уровня боли ребенка. В самом крайнем случае, когда родитель умеет добиваться послушания своего подростка посредством «сильных» слов и жесткого отношения к его проступкам, чувствительный ребенок может не выдержать будущего ужаса морального уничтожения (даже воображаемого) за проступок или ошибку (несданный экзамен, разбитая ваза – все что угодно!) со стороны родителей и уйти: из дома или из жизни – все зависит от момента и от его состояния в этот момент!

•

К сожалению, как бы ни было горько нам, родителям, это читать – довербальная детская травма существует, и да, могло быть так, что мы неосознанно нанесли ее ребенку. Но – это я хочу написать огромными буквами: НИКОГДА НЕ ПОЗДНО НАЧАТЬ РАБОТУ ПО ЕЕ ИЗЛЕЧЕНИЮ! Многие родители с горечью могут сказать: у нас, у меня этот момент упущен, мы недостаточно общались в детстве, плохо слушали, мало были вместе, а теперь все безнадежно, формирование психики закончилось. Нет, психологи категорически против подобных выводов.

Формирование никогда не заканчивается! Для огромного количества людей большим и значимым событием могут стать новые отношения с родителями.

Если бы родитель спросил семнадцатилетнего ребенка, с которым у него нет толком контакта: что ему сейчас надо, как ему можно помочь?.. Если бы дал знать ребенку, что он плачет по ночам из-за его проблем и не знает, как их решить… Постарался поговорить, попросить совета, поделиться тем, что происходит… Рассказал о себе в его возрасте, спросил: «Похоже ли это на то, что ты чувствуешь?» Такое новое начало отношений, такой налаженный в любом возрасте контакт, разговор, обмен переживаниями, доверие даст ребенку мощный запас прочности. Он, без сомнения, будет меньше, чем если бы это делалось с самого начала, но он будет. Сорокалетние и старше люди часто ходят к психологу, чтобы из своих родителей вытащить крупицу понимания – и не могут, увы!

Из этого следует весьма практичный и в то же время оптимистичный вывод. Начинать налаживать отношения с собой и со своим ребенком можно и в его семь лет, и в его семнадцать, и в его сорок.

•

Думая о «книге жалоб и предложений», которую я была готова дать почитать своим собственным родителям, я стала растить своих детей, отталкиваясь от того, что не хочу быть похожей на них и не хочу, чтобы мои дети пережили те травмирующие моменты, которые пережила я сама. Тема «я нанес/нанесла тебе рану», кстати, была закрыта в моей семье. Обычно мои родители либо слишком переживали, что что-то сделали не так, и обижались сами, либо блокировали тему и настаивали на своей правоте: «Да, я это сделала, но на тот момент другого выхода не было…» Я, к счастью, успела повзрослеть и простить маму и папу до их ухода из жизни, понять, насколько сами они были жертвами своего времени, в котором представление о родительстве было каким-то потерянным… Очень сложно, например, родителю было сказать: «Прости. Я очень переживаю! Я сделал ошибку!»

Когда я писала эту книгу, то думала: а может, папа и мама прочитают ее – и все поймут?.. Когда я ее закончила, то все «жалобы и предложения» оказались лишними, ненужными, неуместными. Ведь от мамы и папы осталось огромное наследство – их всепоглощающая любовь.

•

Сколько раз я начинала писать письмо маме и сколько раз его не заканчивала. Я думала, что напишу так: «Понимаешь, мам, сейчас я напишу тебе, потому что поговорить с тобой у меня получается гораздо хуже. Дело в том, что только теперь, через столько лет после моего рождения, мы стали с тобой так близки. До этого мы общались, но воспитывала меня все же наша прекрасная Ба, а ты работала и искала себе нового спутника жизни после ухода папы. Я тебя вовсе не осуждаю, но ты многое пропустила из того, что я называю своим детством, поэтому, быть может, когда я первый раз стала матерью – я твердо решила одно. Мои дети никогда не будут испытывать такой дефицит родительской любви, какой был у меня. Я помню тебя в детстве: красивая (моя мама самая красивая, это ясно), в кожаной куртке, с запахом сигарет и духов. Видения: я на даче в Малаховке, в печке переливаются неземным светом угольки, ночь, и ты приходишь, ты заехала к нам с Ба с работы, чтобы меня поцеловать и узнать, как мы тут, утром водитель опять увезет тебя в редакцию, ты тихонько подходишь к постели, меня обдает волна жизни и твоей молодой, крепкой энергии, я так хочу все это удержать, но глаза слипаются, и нет сил об этом рассказать, а наутро я выхожу в сад, где каким-то чудом вырастает за ночь несколько спелых клубничинок – остатки когда-то посаженной предыдущим хозяином, – и на траве роса – но тебя уже тут нет, ты там, на своей работе. Мне не грустно, но я помню ночную волну, и мне ее не хватает, хотя Ба уже сходила в поселок и принесла бидон молока и варит картошку. Я точно знала, вынашивая своего первенца, что он всегда будет в волне моей молодой горячей любви, и папиной, и ему всегда будет нас хватать…»

Мой муж рассказывал, что, когда его мама умерла от рака, ему было семь лет, и отец женился на другой женщине, и иногда маленький мальчик оставался дома вечерами совсем один, ведь отец с женой хотели пойти в гости или в театр или вовсе уехать отдыхать на курорт, и ему было так страшно и так больно, что он открывал окно, включал громко магнитофон с музыкой и кричал в окно, во весь голос. Я не знаю, рассказывал ли он об этом родителям, но разве они сами не чувствовали, как ему одиноко?

•

Не могу не упомянуть об одном открытии, которое было даровано мне во время написания этой книги. Я потеряла отца – и обрела его. Объясню. Мой папа женился на другой женщине, когда мне исполнилось одиннадцать лет, и поэтому мне постоянно говорили, что «он нас бросил» – но он не переставал в моей жизни присутствовать. Я общалась с его новой семьей, новой женой, дети хоть и редко, но каждый раз с радостью видели своего «биологического деда». Причем каждый раз это было мною торжественно обставлено: «Сегодня приедет деда Юра. Всем быть к ужину!» И все «были к ужину». Хотя и сетовали, что деда Юра что-то уж очень редок в нашем доме. Я говорила: «Он старенький, у него мало сил!» – но сама про себя глотала слезы обиды, когда папа в очередной раз «прокидывал» нас с визитом: говорил, что плохо себя чувствует, когда все уже были готовы к торжественной встрече.

Мне хотелось, чтобы папа был более близким, более отзывчивым ко мне и внукам. Он любил меня, посвящал мне стихи, молился за нас. Но обида не проходила. Я слишком хорошо была с детства осведомлена, что ушел, что бросил… И вот пришел час икс. Папа слег с инсультом, а так как лечиться он всю жизнь не любил – в больнице, куда он попал, после полного обследования выросли тома его диагнозов. Один из них был – онкология, четвертая стадия. Папу все это время медленно, но верно грыз внутренний страшный зверь по имени рак… Когда разрешили к нему приехать, он был лежачий, худющий и совсем плохо говорил. От него осталась только душа – она светилась в огромных глазах на маленьком лице. Он просиял улыбкой, когда меня увидел, и, пытаясь сказать что-нибудь, долго сжимал одной работающей кистью мою руку. Мы все надеялись его вытащить и снова вернуть к жизни. Я спросила, хочет ли отец причаститься и собороваться, поскольку он был верующим человеком, и когда получила согласие и прекрасный настоятель храма рядом с папиным домом приехал, исповедовал больного и причастил Христовых Таин – получила огромное облегчение. Уходила от отца успокоенная: главное сделано.

Через несколько дней папы не стало. Несмотря на все свои слезы и непонимание, как изменился мир-без-отца, я открыла для себя очень важную вещь. Моя любовь к отцу от моего рождения до его болезни и прощания с ним – и его любовь ко мне – были безусловны. Никакие мысли о предательстве больше не посещали меня. Я простила, простилась и получила такой заряд отцовской любви напоследок, что могу сказать парадоксальную вещь: как бы я ни скучала теперь без этого самого значимого родного мужчины в своей жизни – я осталась с ним, с его образом чистой души в страдающем теле, с его последним пожатием моей руки и его сиянием отцовской любви мне навстречу.

Мне кажется, об этом важно упомянуть: для души и, если угодно, для психического здоровья – простить отца, если он не присутствовал в твоей жизни, означает снова обрести его. Это обретение для меня – самое ценное, что случилось за всю историю наших непростых взаимоотношений. И теперь моя «книга жалоб» в отношении родителей будет переписана заново, и для мамы тоже. Возможно, в ней будут только чистые листы.

•

Наши дети выросли так, как мы хотели вырасти сами. Первое, что они получали, выйдя чудесным и непостижимым образом из меня, – это папины красивые немного дрожащие от волнения руки, потом мое молозиво и тепло наших с мужем тел вокруг себя. Мы не кормили детей по часам, а только по требованию, они могли получить наше тепло и мое молоко в любой момент дня и ночи. Мы начали жизнь с чистого листа со своей семьей и своими детьми…

Но почему, расскажите мне, почему в критических ситуациях у меня часто включались именно те реакции, которые я так ненавидела в своих родителях? Мне что, не хватало собственного строительного материала для нового дома?

Не хватало, увы. И знаний тоже мучительно не хватало. И советы, которые мне поступали – большинство из них было «не про меня» и не про моих детей… Слава Богу за то, что мы – я и мои трое уже очень подросших детей – все еще любим и слышим друг друга.