Читать книгу Губки. Девушки! Звезды! Любовь! Приключения! - Анна Май - Страница 6

Была зима, ночь и жуткий мороз. Ира и Анна прощались на Театральной площади. Ира вздыхала, глядя на великолепное здание театра, Анна вздыхала, глядя на свихнувшуюся подругу. Из вежливости она спросила (и как Ирка может добровольно ходить на балет – это же такая скучища!)

– Ну, что там предвидится новенького-интересненького?

Ира уныло пожала плечами:

– Из балетов ничего, только какая-то опера под названием «Тоска» (ударение на последнем слоге обязательно).

Они обе поежились:

– Ну, я пойду, пожалуй, – сказала Ира. – Или подождать с тобой трамвая?

– Ладно, иди, зачем обеим мерзнуть? Я лучше тачку поймаю.

Ира ушла, а Анна в шелковой яркой юбке «под ягуара» – красивой, но абсолютно не защищающей от мороза, и короткой шубке, продуваемой всеми ветрами, вскоре промерзла до костей. И как назло, на пустынной площади не показывалось ни одной машины, ни трамвая – вообще ничего. Наконец из-за поворота выполз разваливающийся запорожец, но Анна обрадовалась и ему и замахала руками. Колымага подъехала к ней. Девушка изобразила обезоруживающую улыбку:

— Не подкинете до ближайшего метро?

Старый водитель секунду размышлял, глядя на нее сквозь окно, заклеенное изолентой:

– Я бы подвез, но не в ту сторону еду:

– Гад! – громко сказала она в след отъезжающему «запорожцу».

Настроение окончательно испортилось, замерзать дальше было некуда, и по-прежнему не видно было никакого транспорта. Время приближалось к 12. Еще немного – и она опоздает и на метро… Краем глаза она заметила, как от бокового – явно служебного – входа театра отъехала какая-то тачка и поехала было совсем в другую сторону. Она уныло вздохнула, как тачка вдруг ни с того ни с сего развернулась; она машинально отметила красоту и четкость этого движения на пустынной площади. Машина тихонько подкатилась к Анне.

«Еще маньяк какой-нибудь, – ни с того ни с сего подумала она. – Я ведь даже не голосовала. А, все равно, если умирать – то я сейчас точно умру от холода!» – подумав так, Анна мрачно осведомилась:

– До ближайшего метро не подкинете? – она знала, что ведет себя как дура, но уже не могла заставить себя улыбаться.

– Садитесь. А какое метро ближайшее?

– «Сенная», наверное.

– А вам куда нужно?

– Вообще-то «Василеостровская». Но это дальше.

…Машина покатилась в сторону Васильевского острова. Она видела, что водитель хочет заговорить, и нарочно напускала на себя холодный и неприступный вид – еще начнет приставать, а что ей тогда делать! Куда она ночью денется? Мороз, метро уже закрыто, трамваи паршивые не ходят…

Машина ехала уже по Васильевскому, свернула на 6—ю линию. Водитель наконец что-то сказал, какую-то шутку, Анна рассмеялась, на миг отвернувшись от окна и взглянув на водителя и тут же машина резко затормозила. Анна едва не пробила головой лобовое стекло. Она посмотрела вперед и ужаснулась: машина зависла над жутким, очень глубоким котлованом, и тихонько покачивалась, словно раздумывая, свалиться ей или нет. Анна с безумным видом вцепилась в руку водителя («Боженька, пускай он не дергается, пускай не поворачивает руль!») :

– Дьявол, что вы делаете?! Боже, я боюсь! – она увидела с недоумением и страхом, как на лице водителя на миг отразилась хищная радость.

^ Она не могла отвести испуганных глаз от его лица с четким профилем, боясь посмотреть вниз, боясь отпустить его руку, но вот машина тихонько покатилась назад. Анна разжала пальцы:

– У вас что глаз нет или они на затылке? Вы хоть понимаете, что мы могли сейчас лежать в этой яме мертвые или раненые, и никто бы нам не помог, потому что никого вокруг нет! И… И вообще!..

Водитель улыбнулся:

– Я понимаю, – тихо сказал он..

– Очень весело! – она разозлилась еще больше. – Спасибо, что подвезли, но дальше я пойду пешком!

– Но здесь еще две или три остановки, это далеко.

– Ну и что, я еще жить хочу! Сколько я вам должна? – добавило она с презрением. Да. она никогда не платила – ее подвозили за красивые глазки. Но ее никогда и не ставили в такую идиотскую ситуацию! Вобщем, она сейчас шнырнет ему эти деньги, скажет напоследок еще что-нибудь обидное, и они будут в полном расчете. И тут же у нее в голове заработал невидимый компьютер: так, это будет, наверное, тысяч 5—6. Но он явно на меня клюнул, дам 2 тысячи, скажу, больше нет денег, и вообще, я просила до ближайшего метро.

– Хватит? – презрительно спросила она, протягивая водителю 500 рублей.

И на миг зажмурилась: не то что ей показалось, что он ее сейчас ударит – просто у нее возникло странное чувство, что это она ударила его.

Вроде ничего не произошло, но она вдруг почувствовала себя крайне глупо.

«Наверное, он артист этого театра, а я его не узнала», – подумала она.

Водитель молчал очень долго.

– Хватит, – наконец с грустной улыбкой пробормотал он.

Она выскочила из машины, не сказав даже «до свиданья», и побежала, подскальзываясь на льду. И только потом она поняла, что не слышала, как отъезжает машина. Назавтра она уже забыла об этом эпизоде – мало ли событий происходит в ее жизни! Да и выглядела она тогда не лучшим образом. А вот он сразу узнал нахалку в пестрой юбке, оценившую его в 500 рублей…

– Ну, так все-таки, что-то было? – Соня прихорашивалась перед большим антикварным зеркалом в своей комнате.

– Мы просто разговаривали, – Анна рассеянно болтала ручкой между пальцев.

– Три часа? – ехидно осведомилась Соня.

– Он оказался очень интересным человеком.

Зазвенел телефон. Соня сняла трубку:

– Алло? – томно с предыханием спросила она. – Это ты, Дима? – тон ее стал напряженным. – Ты почему еще до сих пор не принес огурцов, ты должен был это сделать еще вчера! Значит так: купи заодно помидоров, куриный фарш и нам с Анечкой по банану. Не принесешь через час – пеняй на себя. Все, целую! – она положила трубку, улыбаясь и нодмигивая Анне.

– Так говоришь, ничего не было? – продолжая прерванный разговор, сказала она, – это к лучшему. А может быть и нет. Америка-то она Америка! Вообще, с мужиками надо грамотно обращаться и особенно не разбрасываться нашим главным козырем – постелью. – Она довольно улыбнулась: – Можно почти из каждой ситуации сделать конфетку! Знаешь, когда мне было 15…

…15—летняя Соня со своими закадычными подружками Эвелиной и Сашей хохотала на тротуаре, когда рядом с ними затормозил БМВ:

– Ну что, девчонки, прокатимся с ветерком? – широко улыбнулся плотный блондин.

Нимфетки переглянулись.

– Девчонки, прыгайте! – и они со смехом залезли в машину.

– А сейчас сауну организуем, – сказал брюнет, когда машина подъехала к двухэтажному особняку. Девчонки еще никогда так не парились, вместе с голыми мужиками, но это оказалось очень смешно! Блондин и брюнет поливали их пивом, поглаживая спинки:

– Ничего, ничего, полезно, – приговаривали они в ответ на их визг.

– Вам сколько лет-то? – оценивающе спросил блондин.

– 15, – сказала Соня.

– 14, – ответила Саша.

– 12, – томно улыбнулась Эвелина.

– Ха, развращение малолетних! – засмеялся брюнет.

– Вы, небось, еще девственницы? – пренебрежительно спросил блондин.

Соня и Саша недоуменно переглянулись:

– Да…

– Ну, предположим, не все… – Эвелина начала ластиться к брюнету. Тот довольно улыбнулся.

– Ничего, девчонки, не волнуйтесь, – сказал блондин Соне и Саше, – оформлю в лучшем виде!

Соня и Саша с ужасом переглянулись.

– Мне надо в туалет, – дрожащим голосом пролепетала Соня.

– И мне тоже! – Саша вцепилась ей в руку.

В туалете две голенькие девчонки прижались друг к другу, стуча зубами от холода и страха.

– Боже, какие мы дуры! – начала плакать Саша.

– Саша, давай молиться! Я знаю, что Бог поможет – он всегда мне помогает!

– Я не умею молиться, – рыдая ответила Саша.

– Повторяй за мной, – Соня опустилась на колени, задев при этом полочку, – с нее в унитаз и на пол посыпалось разноцветное мыло. Девчонки, плача, стали собирать его и складывать обратно, но скользское мыло сноав падало в унитаз. Собирая проклятое мыло, они плакали и приговаривали:

– Боженька, спаси нас, пожалуйста! Мы больше так не будем! Мы будем хорошо себя вести! Только пусть нас не тронут!

В дверь туалета постучали:

– Эй, девчонки, вам там не плохо? Пора на выход!

Дверь открылась: Соня и Саша вышли с понурыми головами, побрели вслед за блондином по коридору. Он вдруг обернулся – Соня отстала, прижавшись к стене и полусогнувшись.

– Что такое? – мрачно спросил блондин.

– Нет-нет, ничего, – испуганно ответила Соня.

В сауне брюнет вовсю развлекался с Эвелиной, оба довольно хихикали. Блондин кинул взгляд на наслаждающуюся парочку, потом брезгливо посмотрел на Соню и Сашу. По лицу Сони вновь пробежала гримаса страдания.

– Тебе плохо, что ли? – спросил блондин.

– Нет, это сейчас пройдет, – слабым голосом ответила Соня. У меня всегда начало месячных болезненное, – сказав это, она снова согнулась от боли.

– Слушай, пойди, приляг, – со вздохом предложил блондин.

…Блондин уложил Соню в кровать, накрыл одеялом:

– Может, тебе таблетку?

– Анальгин, если можно… – умирающим голосом выдавила Соня.

Блондин быстро вышел, Соня только услышала, как в замке повернулся ключ. А через несколько секунд раздался умоляющий голос Саши:

– Нет, я не хочу! Пусти меня! Пожалуйста, не надо!!!

Соня лишь глубже натянула одеяло на голову.

Рядом с ней раздалось бибиканье, а затем чей-то смех:

– Эй, девушка, нам с вами не по пути?

Соня лишь ускорила шаги.

– Эй, Сонька, не узнаешь, что ли? – она обернулась, ей улыбался Николай, тот самый блондин, изнасиловавший Сашу.

Соня знала, что он дуб, дерьмо, она не понимала как, но вновь оказалась в его машине – новом раскошном «мерсе». «Ладно, пускай подвезет, – подумала она. Тогда я его провела, справлюсь и сейчас». Она еще не встречала мужчины, с которым не могла бы не справиться, а ведь с того приключения в сауне прошло больше года, и приставали к ним каждый божий день. Если она справилась, когда была совсем зеленая, то уж теперь-то… Она умело кокетничала, поддерживая легкий светский разговор. который, как всегда, вскоре свернул на секс.

– Так ты все еще девственница?! – изумлялся блондин, – он рассмеяля: – А ведь все могло быть иначе, не заболи у тебя год назад живот!

– Заболел живот? – высокомерно переспросила Соня, – да я просто спать с тобой не хотела!

– Ты притворялась? – опешил блондин, – не может быть! Не верю!

Ох не стоило ей этого говорить! Но у Сони было шестое чувство и оно ее никогда еще не подводило, подсказывая, когда можно рискнуть, когда нет. А любимой фразочкой ее матери было «Кто не рискует – тот не пьет шампанское!».

– Может, ты и про девственность свою врешь? – меж тем бушевал блондин, – тогда я тебя пожалел, но сейчас тебя нужно просто наказать за твое вранье!

– Коля, я девственница и это правда, – спокойно ответила Соня.

– Хорошо, пари, – задыхаясь от злости, предложил Коля, – сейчас мы поедем к гинекологу, и если это так, то я покупаю тебе любую шмотку, которую ты захочешь. Если нет – я тебя имею во все дырки.

– Поехали!

…Она вышла из кабинки дорогою магазина, отлично зная, что выглядит крайне соблазнительно в мини-платье, которое выбрала.

Николай облизнулся не без досады:

– Ты ускользаешь от меня во второй раз. Но в третий – не ускользнешь! Предлагаю новое пари: если сохранишь девственность еще 4 года, то есть до 20 лет, то я тебе дам тонну баксов.

– Тонну? – презрительно переспросила Соня.

– Три! – поспешно ныпалил Николай. – И поездку и Париж!

– Хорошо. А если я условие не выполню?

– Тогда я буду трахать тебя целый год всегда, когда захочу! – жадно ответил он.

– О кей… – медленно ответила Соня.

…Она еще никогда не была у юриста, но это оказалось так занятно – подписывать документы.

– Пожалуйста, ваш контракт, – дяденька в очках и костюме протянул ей бумагу. Соня почувствовала себя очень умной, хитрой и важной. Много ли девушек заключают контракт в 16 лет? Даже такие…

– Ну вот – через 3 месяца контракт истекает и я еду в Париж! – сказала она Анне, – Девственность – это очень хороший товар, если умело им распорядиться! – и она самодовольно улыбнулась подруге. Но лицо Анны было грустным.

…4 года назад она тоже самодовольно улыбалась: в 17 лет она, как все подростки, была полна веры в себя. Веры, еще не знающей поражений. Каждый ребенок инстинктивно считает себя центром земли, и когда он понимает в конце концов, что это не так – человек взрослеет. С очень немногими этого так никогда и не происходит… Каждый ребенок верит, что с ним никогда ничего плохого не случится. И вряд ли она знала, что открывает дверь в ад, когда приоткрыла дверь с табличкой «Андрей Иванов. Замглавного редактора». За дверью оказался залитый солнцем кабинет, стол, заваленный бумагами, из-за него ей навстречу вскочил очень красивый блондин лет 26—ти, подошел к ней вплотную, усмехаясь, протянул руку за рукописью:

– Первый раз?

– Да, – робко ответила она, глядя на него, как на божество.

Ее ладошка на миг задержалась в его руке, и оба внезапно смутились.

– Я не знаю, что это было, – задумчиво сказала Анна – я поняла, что люблю его, где-то через полгода. Я ведь не знала еще, что такое любовь. А через 2 года это уже стало какой-то манией. Я совсем не боялась постели, – Анна пожала плечами, – просто я хотела, чтобы у нас все было, когда он полюбит меня так же сильно, как и я его. А он не мог… Просто не мог. Может быть, ему это было не дано.

…Анна вошла в кабинет Андрея. Он улыбнулся ей:

– Что скажешь, принцесса?

– Я хочу сказать тебе одну вещь, – так странно – она казалась себе совсем спокойной. – Год назад я тебя очень сильно любила.

Иванов покраснел:

– Извини, я этого не замечал.

– Ты лжешь, – так же спокойно ответила Анна.

Андрей вскочил:

– Ну, хватит! Аня, ты… ты еще очень молоденькая, и у тебя еще вся жизнь впереди!

– Мне никто больше не нужен…

– Хватит, девочка! – он размахивал руками, то кидаясь к ней, то хватаясь за голову. – Мне все это надоело! Я не могу больше этого слушать!

Анна в отчаянии вскочила со стула:

– Да ты просто трус! Трус и все! Дешевка!

Дверь открылась, в кабинет вошел смуглый курчавый человек – ближайший друг Андрея Ананасов. Он весело улыбнулся, увидев Анну:

– Боже, какие люди!

Девчонка схватила его за руку:

– Витя, я хочу с тобой поговорить!

Они забрались в закуток для курильщиков в Лениздате, и, садясь на один из старых поломанных стульев, Анна жалобно, по-детски спросила:

– Ну почему он так со мной?!

– Глупышка, опасается он, – усмехнулся Ананасов. – Ты же не то, что эти его бляди, ты порядочная крошка-малютка, на тебе жениться надо…

– Не нужно на мне жениться, – я просто люблю его! – почти крикнула она в отчаянии.

Ананасов усмехнулся:

– Я вспоминаю свою первую любовь. Тоже думал: все, кранты. А на самом деле, как верно говорится, просто сперма в голову ударила. Трахнись с кем-нибудь – тебе легче станет.

Анна покачала головой, подняла глаза – и наткнулась на похотливый взгляд Ананасова.

– С кем-нибудь – ты имеешь в виду с тобой? – презрительно спросила она.

Наутро она бежала в Лениздат, – сворачивая с улицы Росси на площадь Ломоносова (или, как все ее называли, «ватрушку»), Анна вдруг заметила Ананасова. Обычно всегда веселый, он сидел на скамейке, согнувшись, и закрыв лицо руками.

Анна остановилась:

– Витя, что-то случилось?

– Сука, блядь! – он рыдал, не отнимая рук от лица, и это ее потрясло. – она еще никогда не видела плачущего мужчину.

– Гадина! Ну ничего, я отомщу…

– Ты о ком это? – оторопело спросила Анна.

– О жене, о ком! Тварь, как она посмела!

– Слушай, я сейчас сбегаю в редакцию и вернусь. Поговорим, может, это только чьи-то выдумки. Не переживай так; подожди, я только занесу материал.

– Не ходи туда, – Ананасов покачал головой, – там Иванов хвастается перед всеми, что ты хотела с ним переспать. Ты ж понимаешь, какая это тема для сплетен для наших старых потасканных сук. Дала – блядь, не дала – блядь в квадрате.

И странно – она вновь показалась себе до ужаса спокойной, словно и не почувствовала удара. Невыносимо станет потом. А сейчас, когда удар слишком неожиданный, слишком сильный, боль не чувствовалась. Не осознавалась…

– Ну что ж, ему теперь остается об этом только говорить, – ответила она с мертвым лицом.

…Она не пошла в редакцию, и не из-за похабных ухмылок повидавших все на свете 40—летних теток. Она просто не могла сейчас видеть Андрея, не могла поверить, что он мог так легко предать ее доверие из-за детского желания похвастаться. В конце концов, это было просто смешно: она предложила ему свою душу, свою любовь, всю себя без остатка – и взрослый человек понял это только как желание потрахаться. Или понял правильно, но испугался. И похвастаться захотелось: еще бы, самая крутая девка в редакции – и он пересказал все так, чтобы поняли недалекие мозги сослуживцев. В общем, все равно ей теперь, кто и что переврал, кто и что неправильно понял. Надо оставить все в прошлом. Простить – значит потерять себя, добровольно унизиться, и самое главное — унизить свою великую любовь до мизерных размеров койки.

Она бесцельно бродила по городу, не видя, не зная куда и зачем идет. Внезапно хлынул чудовищный ливень, и она поняла, что заблудилась. Зонта у нее не было, и она бросилась наугад вперед, окончательно заблудившись в мрачных и безлюдных дворах-колодцах.

– Эй, девушка, вы что-то потеряли? – она обернулась.

Из одного из подъездов выскочил какой-то мужик. Он махал ей рукой и улыбался.

– Да, я, кажется, заблудилась! – крикнула она.

– Я объясню вам дорогу! Идите сюда, а то мы оба промокнем!

Она вошла в подъезд и оказалась в спортзале. Мужчина что-то говорил и смеялся. Она посмотрела на своего спасителя: красивый блондин за тридцать с обезоруживающей улыбкой.

– Как видите, я владелец клуба, – продолжал говорить тот. – Приходите к нам заниматься шейпингом! Для вас бесплатно. Здесь есть еще и сауна. Я и массаж делаю – для вас тоже бесплатно… – Он показал на плакат красивой девушки в купальнике, очень похожей на Анну. – Смотрите, как на вас похожа! Я думаю, все мужчины должны быть у ваших ног.

Неожиданно для него Анна вдруг упала на колени, закрыв лицо руками. Обалдевший мужик услышал горькие рыдания. Он подбежал к ней, опустился рядом:

– Тебе кто-то сделал очень большое зло?

Девчонка молча кивнула головой. Блондин схватил Анну за руку, потащил за собой:

– Пошли! Пошли, я знаю, как тебе помочь! – он подтолкнул ее к боксерской груше, висящей в конце зала. – Бей! Представь, что это тот, кто тебя обидел, и бей!

Анна ладонью смахнула слезы и вдруг с силой вонзила кулак в плотную массу. Это была не злость, это было отчаяние. Она истерически засмеялась и снова ударила грушу, – теперь уже зло.

– И что – ты с ним? – недоверчиво спросила Соня.

– Знаешь, мне было уже все равно. Теперь мне не для кого было себя беречь, ведь моя великая любовь разбилась на мелкие осколки. – Анна усмехнулась. – Я хотела отомстить Иванову, а отомстила скорее всего самой себе. Правда, я в тот раз так ничего и не поняла, а того мужика я больше никогда не видела. Помню только, что наврала ему что-то с три короба, чтобы отвязаться.

– И что потом? – жадно спросила Соня.

Анна помрачнела: – Ананасов все врал, когда говорил, что мне станет легче. Я по-прежнему любила Андрея, только теперь между нами было слишком много зла. Оно стало как стена и уже не подпускало друг к другу.

…Она случайно зашла в кафе ИТАР-ТАССа и тут же пожалела об этом: прямо напротив нее посреди пустого кафе сидел Иванов и пил чай. Со времени злополучного объяснения, хвастовства Андрея и поднявшейся затем волны слухов и сплетен, прошло 3 месяца, но в первый миг обоим показалось, будто ничего не случилось. Андрей радостно вскочил ей навстречу:

– Привет! Как дела?

Она улыбнулась счастливой улыбкой, но тут же мгновенно вспомнила все: свое унижение, его страх перед ее порывом, сальные глаза мужчин и грязное хихиканье баб в редакции. И – боксерскую «грушу». Назад пути нет…

– Так… – ответила она, отводя глаза.

– Хочешь, я тебя покормлю? – спросил он дрогнувшим голосом. Улыбка на его лице погасла.

Анна покачала головой, не глядя на него. Ни он, ни она не знали, о чем говорить – все слова застревали в горле. Кажется, он что-то понял – Анна видела, как он пытается скрыть слезы. Ей было уже все равно, все все равно – только угнетала эта мертвая тишина, это невыносимое молчание, в которое они погружались, как в страшный сон.

– Ох, Анечка, у меня тоже был облом со спортивным залом, – вздохнула Соня, вспоминая…

…Сколько их цепляли на улице! И всегда они соглашались ехать неизвестно куда – словно тот случай, самый первый, ничему их не научил. Так однажды Соню и Эвелину привезли в какой-то спортзал, где Эвелина тут же оседлала «козла», а потом стала с хихиканьем раскачиваться на канате. Разумеется, к ней тут же присоединился один из парней – мужчинам хватало пяти слов, чтобы понять, что такое Эвелина. Соня меж тем вырывалась из объятий другого качка, правда не слишком активно: вино и влияние Эвелины давали себя знать. Состояние было больше пофигистское, поэтому, когда парень до смерти надоел ей, да и здравый смысл подсказывал, что иначе он ее просто изнасилует, – она взяла его член в рот. Вдобавок Эвелина хохотала с каната, наблюдая за ней:

– Сонька, да брось ты ломаться! Я же рассказывала тебе, как это делается! Все подробно!

Соня искренне не понимала, что в этом всем находит Эвелина. Неужели ей действительно это может нравиться?! Она не испытала ничего, кроме отвращения – ни тогда, ни потом, когда занималась этим с Димой. Димой, носившем ее на руках, целовавшим ей пяточки, вылизывающим ее с ног до головы. Да, она получала кайф, но только когда ласкали ее, делать что-то самой ей было противно. Скучно. Неинтересно.

– Да, Аннушка, спортсмены – это сплошная засада! – Рассмеялась Соня. – Меня и то уломали. А кстати, твой балет – те же самые спортсмены. Так что ты смотри там, осторожней!

– Чудесная погода, Анна, вы не находите? – спросил Магомед. – Сейчас бы хорошо по травке босиком побегать…

– Где это у нас тут травка? – вяло пожала плечами Анна.

– За городом.

Ее словно ударило током:

– За городом, – сказал ей Ананасов. Два года назад, но она запомнила это навсегда, ведь именно с этого момента начали тикать стрелочки в бомбе, однажды взорвавшей ее беззаботную жизнь.

– Тебе надо отдохнуть за городом, попастись на травке, – Ананасов говорил тоном доброго старого друга, да она и считала его таким. – Приглашаю тебя на дачу, ко мне на выходные, просто по-товарищески. Ведь ты как-никак вытащила меня из депрессняка из-за моей стервы.

«Нет, не вытащила еще», – подумала она, услышав злость в его словах. Как она ни старалась их помирить, силенок пока не хватало. Ананасов безумно любил свою жену – так же сильно, как и Анна Андрея, но тоже ушел первым, не выдержав больше. Анна никогда не думала, что ей будет жаль взрослого мужчину – мужчину, едва ли не вдвое ее старше, но это было именно так. Они оба погибали от разбитой любви и поэтому хорошо понимали друг друга. Но больше между ними не было ничего общего, и если бы Анна не была так раздавлена своей драмой, своим первым поражением в жизни, она бы ужаснулась тому, куда она так покорно идет. Но она была сбита столку, растеряна, потеряла ориентиры; и впервые в жизни безвольно поплыла по течению. Дача на выходные? Почему бы и нет, все лучше, чем в миллионный раз пережевывать горькую жвачку: «Ну почему и за что». Да еще эти соседики дебильные.

…Но разве она могла подумать, что будет так плохо?! Птички, травка, ха-ха – вся лирика на деле оказалась банальной пьянкой на ананасовской даче. Когда все гости как следует нажрались, Ананасов, пошатываясь, встал:

– Тишина! А теперь я хочу представить всем мою будущую жену! Анна, встань!

Анна опешила – подобного поворота она никак не ожидала. Ананасова она воспринимала только как приятеля, только как объект для жалости и спасения, но не больше.

– Моя бывшая – сука! – меж тем истерически причитал Ананасов. – Анька спасла мне жизнь, открыла новые горизонты… Я для этой бляди весь Питер на пузе пропахал, – заорал он, – все для нее! Квартира, шмотки, круизы, работа в самой престижной телепрограмме! И все для кого – для паршивой соплюхи, которая едва школу одолела! За которую я все статьи сам писал! За шкирку в люди вывел, а она! – он внезапно с яростью обернулся к Анне: – ты не думай, что я для тебя хоть пальцем пошевельну! Использовать меня хочешь?!

Анну передернуло от отвращения: – Витя, перестань, что ты мелешь?! Успокойся, сядь!

– Молчи, холопка, когда с князем разговариваешь! – продолжал пьяно орать Ананасов, не обращая на нее ни малейшего внимания. – Я – потомок Чингисхана! И русских императорских кровей! Захочу – всех вас тут уничтожу…

Анна слышала, как один из гостей со смешком прошептал другому:

– Ну, завел свою любимую песню.

Ей было противно, но наверно, гости правы, не воспринимая пьяный бред Ананасова всерьез. Все-таки он человек неплохой, просто несчастный; она тихо выбралась из-за стола и ушла гулять в одиночестве.

Но чем дальше, тем становилось все хуже и хуже. Она не понимала, какого черта связалась с Ананасовым – ее просто несло, как безвольную сломанную ветку и не было сил остановиться. Он добивался ее, гораздо назойливее, чем все остальные, он страшно надоедал ей – и она уступила, просто устав однажды от его напора. В состоянии тогдашнего тотального пофигизма, когда все чувства словно притупились, ей было действительно все равно. Жизнь потеряла всякий смысл, всякую цену. Лишь однажды мелькнул злорадный огонек, тусклый проблеск, когда Иванов ревниво спросил у Ананасова (она случайно услышала): – Чего это она к тебе ходит?

Ананасов довольно засмеялся, а она вдруг подумала, что это хороший способ отомстить Андрею – ведь Ананасов его лучший друг.

Но это оказался плохой способ. И если после «груши» ей было гадко, то Ананасов постепенно стал противен ей до рвоты: она, девчонка, постепенно взяла себя в руки, а он – взрослый мужик, все больше расползался пьяными соплями.

Спустя три месяца она решила порвать с ним, – и с ужасом обнаружила, что беременна. Она никогда не забудет день, когда она объявила об этом другу.

– Ты что, с ума сошла? – только и сказал он, услышав радостную весть. И добавил: – Откуда я могу знать, что это от меня? До меня ты была не девочкой – откуда я знаю, с кем ты там трахалась?

– Ты же меня знаешь, – попыталась возразить она.

– Жену я тоже знал, – огрызнулся он. – Вот что, слушай, я слишком много пил. Ребенок может быть – сама понимаешь. Делай аборт.

Анна прижалась к холодной бетонной колонне – они стояли под навесом Лениздата, в лицо попадали брызги дождя. Все было так плохо. Внезапно она осознала, насколько запуталась. Чужой пьяный ненавистный мужчина, который всем тыкает ею, как новой женой, а ведь она не в состоянии представить себе свою жизнь с ним. Нет, в состоянии – лучше умереть! Три неполных месяца хватило с лихвой. Но как же ребенок? Чем же он виноват?! Но Ананасов прав в одном – он слишком много пил. Если родится дебил, урод, что она, сопливая девчонка, будет с ним делать?! Она не в состоянии пока позаботиться о самой себе, не то что о ребенке. Хорошенькое дело – мать-одиночка в 19 лет… Внезапно она подумала, что ребенок может стать вторым Ананасовым – слабым, мерзким, безвольным, и это решило все. Второго Ананасова не будет…

…Она смотрела, как мальчик лет 15—ти плачет навзрыд, умоляя группу насупленных взрослых:

– Не убивайте ребенка! Я никогда не брошу Ленку, только не убивайте ребенка!

– Откупиться хочешь! – заорала женщина с издерганным лицом на мужчину, запихивавшему ей что-то в сумку. – Откупиться хочешь? А я подохнуть могу!

Мужчина виновато озирался и шептал:

– Вера, Вера, перестань, успокойся!

– Всех вас, мужиков, расстреливать надо! – продолжала голосить женщина.

Анна вдруг поняла, что все эти женщины пришли сюда, на убийство своих собственных детей, не одни – с друзьями, родителями – и с горе-отцами. Какие-никакие, но эти мужчины волновались, страдали, переживали вместе с ними, за них. Она единственная оказалась здесь совершено одна. Накануне Ананасов молча сунул ей деньги. Она не просила ее проводить. Она не знала, как поступают в таких ситуациях. Но он, проживший 35 лет и 3 года женатый, мог бы догадаться…

В этой ситуации черствость и равнодушие единственного близкого ей человека резанули особенно больно. Она почувствовала себя маленькой, одинокой и несчастной, ей хотелось дико рыдать, припасть к чьей-то груди, колотить по ней кулаками – но на самом деле она словно превратилась в камень и не сразу опомнилась, когда нянечка тронула ее за руку:

– Пора. Пошли.

– Первый раз, небось? – спросила ее одна из женщин в палате, – они все пытались забыться за невеселыми разговорами.

– Да, – ответила она, вздрогнув, опять словно просыпаясь.

– Ты смотри, аборт – опасная штука. Особенно первый. Можешь на всю жизнь без детей остаться.

– Не пугай ее, она и так вся никакая, – зашептала другая. – Ничего, милая, может, и обойдется.

– А мужики-то считают, что это как зуб вырвать…

– Гады они все, кобели паршивые…

…Она потеряла все: ориентиры, смысл в жизни. Ей было 5 лет, и она навзрыд плакала в телефонную трубку:

– Витя, я уже дома. Приезжай, пожалуйста, ко мне, мне очень плохо!

– Ты же знаешь, как я занят, – ответил ей пьяный и веселый ананасовский голос. Сквозь помехи слышны были хохот и звон стаканов в репортерке – наверняка очередная дешевая пьянка.

– Ты же знаешь, как я занят! – в голосе Ананасова уже звучало неподдельное негодование. – Я работаю! И не смей отвлекать меня от работы! Все! – и он бросил трубку.

…Она как-то пережила эту ночь: ей все казалось, что это сон, кошмарный сон, что это происходит не с ней – с ней не может произойти такое, ведь она никому не сделала зла. За что? За что же ей это, Боже? Ведь все началось с того, что она захотела помочь человеку… Может быть, завтра ей удастся найти ответ – поговорить с Ананасовым.

…Утром она открыла дверь репортерки – и на нее с негодованием обернулись все, кто там был. В центре толпы стоял главный редактор, грузный мужчина лет 50—ти, и грозно смотрел на нее:

– Я поражаюсь вашей наглости!

Кошмарный сон продолжался. Анна застыла на месте, уставившись на редактора ничего не понимающим взглядом.

– Что вы на меня смотрите, как баран на новые ворота? Вот это ваша заметка в нашей газете?

– Моя…

– А каким образом та же заметка оказалась в «Ведомостях»?! – редактор гневно потрясал газетой. – Вот – слово в слово! Только без подписи.

– Я не знаю, может быть, это просто совпадение… – Анна вдруг почувствовала, что дико устала.

– Совпадение, как же! – пролаяла злобная старушенция с трясущейся головой. – Пригрел ты, Витечка, змею на груди!

– Какая же ты дрянь! – словно в замедленном фильме, Анна увидела налитые пьяной ненавистью глаза Ананасова. – Я тебя привел в газету, а ты мне чем отплатила! Чтобы ноги твоей больше здесь не было! Или вышлю из города в 24 часа – ты мои связи знаешь.

– Я ничего не понимаю, – нет, она понимает, что это сон, что это ей просто снится, – Но можно же выяснить, как так получилось…

– И выяснять тут нечего, – редактор пренебрежительно махнул рукой, – и так все ясно. Виктор прав: вам не место в нашей газете.

– Я выясню, в чем тут дело, – с неожиданной твердостью сказала она.

…Она открыла дверь с наклейкой «Санкт-Петербургские ведомости». За столом сидел аккуратненький чиновник в белоснежной рубашке и прилизанными волосами – типичная канцелярская крыса. Вернее, тихая мышь.

– Увы, я вам очень сочувствую, – он отводил взгляд от ее заплаканного детского лица, красных молящих глаз, – но помочь ничем не могу. Мы не имеем права разглашать имена тех, кто поставляет нам информацию.

Анна молча пошла к двери, уже открывая ее, она обернулась:

– Это сделал Ананасов? – очень тихо спросила она. В глубине души она уже знала ответ. Алкоголику всегда нужны деньги…

– Да, – чиновник посмотрел ей наконец в глаза. – Он принес вашу заметку как свою и получил за это деньги. И, как я понимаю, свалил всю вину на вас. Такие случаи у него уже были, правда, он еще ни разу не попадался. Все было шито-крыто. Я вам очень сочувствую, но повторяю – ничем помочь не могу. Я не могу даже раскрыть правду: у Ананасова очень большие связи. Вы знаете, что у него отец – бывший шеф КГБ?

…Она вышла из кабинета, а в голове проносились отрывки каких-то идиотских фраз: «Он же мог спасти и меня, и себя, просто сказав: «я ее знаю – она не могла так поступить». Но он нарочно подливал масла в огонь, орал больше всех; он больной и сумасшедший, а она тоже сумасшедшая, раз связалась с ним. «Он предал меня, он говорил, что я спасла его от самоубийства, а сам меня предал…»

– 13 ноября, – вслух сказала она. Она не продолжала – она знала, что это означает.

– Что – 13 ноября? – переспросила Соня.

– В этот день, то есть через неделю, я решила покончить счеты с жизнью.

– Что же тебя спасло?

Анна саркастически улыбнулась:

– Один добрый человек, оценивший по достоинству мой талант!

…Словно сквозь ватное одеяло она слушала добрый мужской голос – смысл доходил не сразу:

– Девочка, ты же умница! Я читал твои статьи. Что ты там делаешь в этой глуши?! Приезжай к нам в столицу – будешь тут учиться, работать, жить у меня. Места хватит: две квартиры, мастерская…

Анна улыбнулась Соне:

– Мне терять было нечего – я и поехала. Он известный фотограф. Работал в крупной газете.

…Анна крепко спала, когда в комнату на цыпочках вошел плотный седобородый человек. Он был абсолютно гол. Потихоньку он стал залезать на кровать со спящей девчонкой, но как та не намаялась за день, все же проснулась – и тут же спрыгнула с кровати. Кошмар, похоже, затягивался и снился ей теперь уже в другом городе.

– Анатолий Давыдович, вы что!

– Ты что, не знаешь, – если женщина приезжает в гости к мужчине, это автоматически подразумевает… Ну-ну, не строй из себя оскорбленную невинность, знаю я вас, журналисточек – все вы пиздодавки. Иди сюда, – он похлопал рукой по кровати, – ты же хорошая девчонка…

– Но вы же мне в отцы годитесь! Даже в дедушки! – Господи, как же его вразумить?! Привыкай, что все эти слова о таланте – не больше чем слова, а ты для мужчин просто вещь, которой хочется попользоваться. И всем им насрать, что у «вещи» на душе… Ну нет – не будет она с ним спать – лучше выпрыгнет в окно!

– Ну и что – есть отцы, которые трахают своих дочерей. – Боже, это становится просто смешно! Она вдруг успокоилась, села на грязный матрас на полу:

– Я буду спать здесь. И попробуйте только ко мне прикоснуться!

В комнате повисла недобрая тишина.

– Слушай, тебе у меня, вообще-то, жить не стоит, – раздался с кровати голос фотографа, – жена, две любовницы, а тут еще ты – сама понимаешь…

– Я у вас не задержусь, – ядовито сказала Анна. – Спасибо, что пригласили!

Она молча вытирала слезы, ежась от сквозняка на полу. Потом ее вдруг разобрал смех. Он был болезненный, но все же это был смех сильного человека. Незаметно из беспечной школьницы она превратилась в женщину, которая больше ничего не боится. После Ананасова ей уже ничто не страшно. И не какому-то сластолюбивому дядьке ее запугать!

…Ранним утром она подошла к автобусной остановке, поставила чемодан на асфальт и сладко зевнула. Выспаться так и не удалось – всю ночь они с развратником-фотографом караулили друг друга. Худенькая темноволосая девушка в беретке улыбнулась ей:

– Девушка, простите, у вас такой вид, словно вам некуда идти!

Анна улыбнулась в ответ:

– Девушка, это очень смешно – но мне в самом деле некуда идти!

Странная москвичка вместо института привела ее к себе, разрешила жить, сколько она захочет. А Анна потом так и не удосужилась задуматься: что бы она стала делать, если бы не это невероятное везение. Но в ее жизни так было всегда – удача и драма шли рядом, и амплитуда с годами все увеличивалась: провалы были все чудовищней, но и удачи выпадали просто сказочные. Вот об этом она и думала иногда: что ждет ее дальше, если она только в начале пути? Звездный успех? Смерть? Или и то, и другое?

– А в моей жизни все всегда было хорошо – слишком хорошо, – вздохнула Соня. – Мне не с чем сравнивать, но я это чувствую. Я росла в роскошной тепличной атмосфере, меня все безумно баловали и защищали. И даже та грязь, в которую мы с девчонками иногда с наслаждением зарывались, как-то меня не касалась. Я не представляю, что будет со мной дальше – например, если умрет моя мама. Что я тогда буду делать и смогу ли я вообще работать, позаботиться о себе? Анька, я так избалована – ты себе даже не представляешь! Где-то это и хорошо, потому что так ты берешь от жизни все, как будто это само собой разумеется… Но я же ничего не умею делать, да честно говоря, и не хочу! Я иногда задумываюсь о будущем – и сразу стараюсь не думать: пусть все течет как течет. Может, кривая и вывезет, а может, вся лафа когда-нибудь кончится. Не знаю. Ну и плевать, – я верю, что не пропаду!

– Может быть, своими неудачами мы платим за свои победы, – сказала Анна, – во всяком случае, на своей шкуре я это чувствую. Видишь, тебе все было дано от рождения – все, что захочешь, а мне нужно было всего добиваться самой. И если бы я не рыпалась, не обламывала ногти и не прокусывала иногда себе губы до крови – сидела бы я сейчас в своей глухой деревне – как мне, наверно, было сперва предначертано судьбой. Но я ее стала менять по своему произволу, и, наверное, я должна за это платить – ведь я меняю свою карму. Ну что же, я согласна: лучше смерть от чрезмерной жизни, чем жизнь в тихом болоте, в котором, кроме пьянки и тупой работы, ничего не происходит… Ведь я попросту сбежала оттуда – высшее образование было только предлогом.

…Больше никто из их класса не поехал никуда поступать, и ее отец отозвался о ее поступке, как о блажи: женщине, по его понятиям, образование вообще ни к чему – он всегда хотел сына, вот пускай она поскорее выходит замуж и рожает внуков – непременно мальчиков. Она помнит, как ей было до смерти обидно – в 16 лет ее жизнь уже считалась конченой и расписанной, а она сама не более чем несушка, средство для получения будущих мальчиков… Ну уж фиг! И она поехала в Питер наперекор всему. Втайне ей было не важно куда поступать – главное, вырваться из дома, уехать от бесконечных ежедневных скандалов, от удушающей скуки унылой провинциальной жизни. Техноложка показалась ей тем вузом, куда она точно поступит – конкурс туда был всего 4 человека на место, а химию она знала хорошо и даже вроде как любила. И она действительно поступила- но потом начался кошмар. Не только, впрочем, для нее- для всей их группы. Им дали куратора по фамилии Грачев- коренастого дядьку с большой залысиной. Он же ежедневно преподавал у них неорганическую химию. И вот этот самый Грачев сразу же начал издеваться над 17—летними салагами как на занятиях, так и после них. Ежедневные контрольные! После них- всем двойки и колы! После них, опять же ежедневные- пересдачи до позднего вечера! И вдобавок этот Грачев оказался жутко язвительный и желчный и жестоко высмеивал каждого отвечающего у доски. Да и тем, кто оставался на местах, тоже доставалось.. Словом, всем приходилось несладко, но Анннушку вскоре начало настораживать еще вот что: она заметила, что Грачев начал уж как-то очень подолгу простаивать над ней. когда она отвечала на вопросы очередной контрольной. И как-то уж слишком при этом к ней прижиматься. Ощущение было такое, будто сзади тебя притаился голодный хищник и вот- тот прыгнет. А потом- что он тебя уже схватил и вот-вот загрызет. И не списать опять же! Она пыталась отстраняться, даже пихала его локтями- но Грачева, похоже, все это только лишь раззадоривало. Вскоре Анна заметила, что чаще всего на пересдачи Грачев вызывает самых красивых девочек – гораздо чаще, чем остальных! А ее все время. Все время! Каждый божий (вернее, чертов) день! И вот они по очереди заходили из аудитории в грачевский кабинет и вылетали- многие в слезах. Наступала ее очередь. Она заходила, протягивала листок с ответами- но он тут же подкидывал ей новые задачки. Был уже вечер, голова от голода и жажды не хотела соображать, но Анна честно пыталась вырваться из этого заколдованного круга. Но Грачев не хотел ждать, пока она разделается со всеми тремя заданиями:-Так, 10 минут прошли, сколько решила? Одну задачу. Очень плохо, кол. Придешь завтра!

Назавтра все повторялось. Часто, когда она отвечала на это дополнительные вопросы, он опять наклонялся над ней, прижимаясь всем телом. Его рука лежала совсем рядом с ее рукой. Она понимала, что пятерка была бы в кармане, если бы… Не зря же он теперь заставлял ее отвечать после всех, когда они оставались на кафедре совсем одни. Но она его ненавидела. Ужасно, смертельно. И еще боялась.. И химию она теперь тоже ненавидела. Кое-как упросила деканат во время сессии пересдать все другому преподавателю (Грачев был резко против). Ее спросили, почему. Она сказала: «Не сложились отношения с преподавателем». Сказать правду она боялась: ей бы все равно не поверили. Она открыла ее только одному человеку, тому самому другому преподу- и тот просто смешал ее с дерьмом: как она посмела до такого додуматься? «Я Евгения Федорыча знаю 20 лет, а вас вижу впервые в жизни! Кому я должен верить?!» В результате из вуза ее все же не выгнали- но она сама начала думать, что надо что-то менять, потому что терпеть такие муки еще 5 лет- нет уж, фиг! Как-то так вышло, что Анна стала сотрудничать с институтской газеткой- «Технолог». Это было просто как отдушина, и Анна совсем не собиралась заниматься этим профессионально (она скорее подумывала об академии художеств или философском факультете) – но однажды редакторша «Технолога» вдруг спросила ее: «Ты так активно пишешь, наверно, хочешь журналистом быть? Но подумай, чем хуже быть учителем? Или инженером…»

Инженером! Только не это! Во-первых – самая нищая профессия (раньше она этого не понимала – идея удрать из дому была важней, но теперь осознала очень четко). Во вторых, скука смертная! После этого мысль о переходе на журфак все чаще приходила к ней в голову. Но их молодая и продвинутая преподавательница философии сказала, что в универе все блатные- особенно на гуманитарных факультетах. все с папиками или спонсорами. Или же спят с преподавателями ради поступления и за оценки («И я так делала- а что такого?» -х ладнокровно делилась опытом Елена). Но все равно- по крайней мере, там хоть будет интересно. И даже если и придется с кем-то переспать, наверняка гаже Грачева там никого не будет (с Грачевым она не могла переспать уже просто из принципа. Пусть ее лучше выгонят с треском. Но он ее ни за что не получит, хорек проклятый!). По весне она сообщила о своих планах предкам. Мама, как всегда, восприняла эту новость отстраненно и кисло (как будто речь шла о дочке знакомых), зато отец разьярился: – Что?! Да я тебя, тлять такую, вообще поддержки лишу! С голоду подохнешь! Два высших образования- совсем сдурела?!

Но она знала, что он скажет, и не испугалась.. Две недели провела в библиотеке, готовясь к литературе и русскому (после сессии в Техноложке, которую ей удалось сдать лишь чудом. И только благодаря тому. что неорганику она опять сдавала другому преподу). Но на журфак не поступила – не хватило всего 1 балла. Из-за экзамена по истории- их всех распределили по подгруппам, и каждая из них шла в свою комнату. Из одной все выходили с пятерками, из другой- почти только с четверками, из третьей-с трояками. Анна с противным чувством где-то под ложечкой увидела, что ее фамилия в том списке, откуда все вылетают с парами (ну как тут не вспомнить слова про блат и что все подстроено!). И ей поначалу тоже хотели влепить два- даже не выслушав ответ на первый вопрос. Но ей повезло- вторую тему она знала на уровне вуза («Литература серебряного века»). И ее пожалели и поставили трояк.

Ну и ладно, не очень то и рассчитывала! В Академию художеств ей тоже, скорее всего, не прорваться- конкурс чуть ли не 200 человек на место, а берут всего несколько студентов. И еще ее очень поразила ведомость с результатами экзамена за рисунок:: 2,2, 2, 2— пахнуло чем-то знакомым, грачевским. Значит, в следующем годе она попытает счастья с факультетом философии. Но, скорее всего, будет просто работать журналистом без спецобразования, как многие бывшие инженеры и учителя (что она уже и начала делать, памятуя об угрозах отца- надо же ей было на что-то жить). А Техноложка? Может, потерпеть еще год, только год- ради прописки, без которой никуда, а потом что-нибудь изменится (может, она встретит своего «принца»). А не встретит – придется терпеть еще несколько лет. Словом. надо решать, что лучше: неизвестно какой муж, выбранный впопыхах или гнусные домогательства Грачева. Вернее, что хуже… Но ей повезло- со второго курса химию у них вел уже другой преподаватель- улыбчивый и очень вежливый. И Анна теперь. как и многие в группе, ходила в круглых отличницах. Ноучеба ей все равно нравилась все меньше (то есть не нравилась все больше). Может, лучше уж семейная жизнь с кем-то?

…Уже в октябре ее ни с того ни с сего вдруг потянуло зайти в общагу – какого черта, она не понимала и сейчас, ведь уже месяц она жила в съемной комнате, и делать ей в общаге, где она была только прописана, было абсолютно нечего. Она заглянула в ящик для писем в ячейку на букву «М» и обнаружила телеграмму на свое имя с факультета журналистики – ее просили срочно туда зайти. Послание пришло накануне – явиться нужно было завтра.

Назавтра милый человек с детской улыбкой – она узнала его, он был один из членов приемной комиссии – объявил ей, что набрали 99 человек, а план – 100, и из всего моря недобравших 1 балл выбрали именно ее. Потому что у нее много публикаций, пусть и в доморощенном институтском «Технологе», и «мы считаем, что достойны именно вы». Но это было еще не все: предстояло выиграть битву с замдеканшей, неизвестно почему невзлюбившей Аннушку с первого взгляда (потом она будет пытаться выгонять ее с каждого курса). Анна слонялась под дверями и слышала, как эта суровая дама – ей бы наган и кожанку – вещает словно бы не о ней:

– Она наглая и неуправляемая! Ей не место в этих стенах! – ее поддержали какие-то другие голоса.

– Но также веселая, общительная, любит жизнь и людей, – возразил ее защитник – тот самый преподаватель Ее нахальство, как вы говорите, – это смелость ребенка, не стесненного условностями. Я наоборот бы желал, чтобы это качество в ней не пропало с переменой круга общения. Поймите, у нее есть самое главное – талант. Я считаю, что именно она достойна в первую очередь, и я не успокоюсь и пойду к ректору!

Тогда она получила важнейший урок: человек может бороться один против всех – и победить. Ее отстоял тот самый преподаватель. Она еще долго думала, что наверняка он потребует платы за это. Он был молод и привлекателен, но не в этом дело, – если бы он захотел, она переспала бы с ним просто из чувства благодарности. Самое удивительное было то, что он ничего не требовал, а позже она увидела, как он делал добро и другим людям, ничего не прося взамен. Она почувствовала тогда, как в ее душе что-то щелкнуло, словно приоткрылась какая-то дверца, впуская тепло и свет. Ведь она приехала в этот город озлобленным волчонком, совершенно не верящим в добро, если, конечно, оно не совершалось из корысти. Она была тогда так похожа на Соню – только ее юношеский цинизм не маскировался улыбками и кокетством, как у подруги, а наоборот, ощетинивался колючками, защищая сердце. Благодаря Геннадию (вот прикол, его, этого ангела без крыльев звали так же, как и ее ханурика-соседа) она оттаяла, по-другому взглянула на мир. Или это он вытащил из нее то, что до поры спало? Год она проучилась в двух вузах (пришлось, так как на журфаке прописку не давали), а потом папа все-таки сделал царский жест: завел себе новую иномарку, а ей пожертвовал свои старые жигули в обмен на комнату в питерской коммуналке. Общажная прописка стала не нужна, и Анна с легким сердцем бросила Техноложку, оставив себе только журфак. К этому времени она уже успела полюбить журналистику, дававшую ей то, к чему она так стремилась – непрерывную смену приключений и впечатлений, она полюбила свою профессию – и Андрея. Но именно благодаря ему и Ананасову дверца доверия к миру вновь захлопнулась – и, может быть, навсегда.

– И что было потом? – спросила Соня.

– Назад мне возвращаться не хотелось – опять видеть эти постылые рожи. В Москве я как-то зашла в «Аргументы и факты», познакомилась там с людьми. А поскольку после Ананасова я даже смотреть не могла на мужиков, у меня было много свободного времени. Я сделала себе не плохую карьеру.

– А с какой это стати абсолютно чужая девушка потащила тебя к себе домой? – игриво спросила Соня.

– А почему бы и нет – женщины всегда были ко мне неравнодушны! – Анна с усмешкой посмотрела на подругу. Та лукаво опустила глаза.

– А скорее всего, женщины просто добрее и смелее мужчин, – с хорошей улыбкой сказала Анна.

– Боже мой, что ты пережила – хуже себе представить невозможно, – вздохнула Соня. Хотя нет – возможно…

…После той глупости в спортзале Игорь от нее не отставал. «Я не предлагаю тебе сожительство, дура, – злился он, – я предлагаю тебе замуж!» Она была ни в какую – и он начинал орать: «В бетон замурую, сука!» А она кричала ему в ответ: «Лучше в бетон, чем тебя облизывать!» И вот однажды она, как всегда, втроем с Сашей и Эвелиной, плюс Игорь, который прилип к ней, как банный лист, ловили на обочине такси, чтобы ехать отмечать Игорев день рождения. Соня толкнула Эвелину в бок и тихо прошептала:

– Выручай! Я хочу с ним разорвать. Помоги мне – я должна застать вас вместе в одной постели.

Эвелина деловито облизала нижнюю губу:

– Чего не сделаешь ради подруги!

В машине Соня посадила Эвелину посередине рядом с Игорем, сама села с другого края, подальше от ненавистного ухажера. Саша за неимением места – спереди сел Игорев дружок – примостилась на Игоревых коленях. Едва они расселись, Соня снова пихнула Эвелину – и рука последней двинулась в путешествие, поползла по бедру, затянутому в джинсы, добралась до ширинки. Расстегнула, погладила нежно, потом смелей – и, ничего не обнаружив, стала там рыться совсем уже неприлично. Так ничего и не откопав, Эвелина с недоумением скосила глаза и вдруг начала неудержимо хохотать: она перепутала ширинки Саши и Игоря – оба они были в джинсах. Саша, думавшая, что ее ласкает Игорь, также осторожно скосила глаза и в свою очередь засмеялась. Соня и Игорь недоуменно переглянулись.

…Они уже закончили пировать, а с Сониным планом так ничего и не выходило. Влюбчивая Саша весь вечер не отходила от Игорька, мешая действовать Эвелине, Соня злилась, и то и дело тыкала в бок подружку, та в свою очередь огрызалась:

– А что я могу поделать? Пойди убери Сашу…

Соня подошла к танцующей парочке: Саша прижималась к Игорю всем телом, томно заглядывая в глаза. Игорь нежно ей улыбался – со стороны он был ну просто невинный мальчик. Ласковые глаза, радужная детская улыбка… Он хорошо умел держать себя в руках и использовать людей в своих интересах (в этом плане она им восхищалась) – на глазах у Сони всего за полгода он проделал путь от простого выпускника физкультурного института до крутого «нового русского», подружился с влиятельными чинами в мэрии и собирался вскорости баллотироваться в депутаты. Во всяком случае, успех у избирательниц-женщин молодому бизнесмену был бы обеспечен – Соня в этом не сомневалась. Он никогда не показывал на людях свое истинное лицо, всегда был отменно вежлив и любезен, и только в компании с прежними дружками или с ними, малолетними дурами-авантюристками, чувствовал себя в безопасности, позволял себе расслабиться, переходил на привычные матерные выражения и лапал всех близлежащих телок без разбора.

Соня не без труда отозвала Сашу в сторону:

– Хочешь остаться? Со всеми вытекающими последствиями? Я не против.