Читать книгу Сломанный мир - Анна Мори - Страница 2

Юкинари хорошо помнил день, когда появился дракон. (Он всегда так и называл его – просто «дракон»; у дракона не было имени, он утверждал, что имена нужны только людям).

Какая-то часть его рассудка, конечно, понимала, что драконов не бывает и что с ним происходит что-то неладное. Но другая его часть говорила совсем другое. Его мысли слишком сильно спутались, чтобы отличить реальность от воображения (и это случилось еще раньше, задолго до появления дракона)…

Юки, конечно, приходило в голову, что дракон – это он сам, какая-то грань его личности; но, поразмыслив, он решил, что это только подтверждает его реальность: если он перестанет верить в дракона, то перестанет верить самому себе – а во что тогда еще остается верить?

Тем более с появлением дракона в голове у Юки, наоборот, начало проясняться; мир стал ярче и объемнее – до этого ощущение окружающей реальности у него было как-то притуплено, словно он все время жил в туманно-синей предрассветной мгле, а потом взошло солнце и туман рассеялся…

Этот туман в его голове начал сгущаться еще в детстве, когда они жили в Байцзине, столице Юйгуя.

Начиналось все постепенно.

Он рос тихим, мечтательным, и до какого-то момента у него не было потребности в приятелях, но когда она появилась, оказалось – болезненное открытие – что другие дети, воспитывавшиеся при юйгуйском дворе, не хотят брать его в свою компанию. Их неприязнь не была агрессивной; однажды, правда, кто-то подставил ему подножку, он упал, но больно не было, а мальчика, который это сделал, строго отругали, и больше подобного не случалось. Над ним даже не особенно смеялись и не злословили, хотя обычно дети готовы злословить по поводу чего угодно. Его просто сторонились.

Он долго не понимал – почему. Мать твердила, что его не любят из-за его отца. Юки в это не очень верилось. Он видел, что другие придворные дамы избегают его мать, а значит, люди не любили и ее тоже. Хотя ничего удивительного в этом, по его мнению, не было, он боялся мать – а она ненавидела Юки, как ненавидела все, связанное с человеком, за которого ее выдали замуж против ее воли.

Его мать, Сун Сяолянь, была придворной дамой при старой, но могущественной императрице Юйлян, а отец его… отец его, Юкихито, был чужаком в этой стране – наследный принц враждебной Юйгую Рюкоку, Страны Дракона, он жил при юйгуйском дворе в качестве заложника. Обращались с ним учтиво, как с уважаемым гостем, вот только уехать из страны он не мог, даже если бы захотел.

А он, конечно, хотел. Отец ненавидел Юйгуй. Он часто рассказывал им с братом о своем доме – о Стране Дракона. Земля, где восходит солнце, страна уточенной печальной красоты, проигравшая в войне, но не сдавшаяся; побежденные всегда благороднее победителей, твердил отец. По его словам, когда-нибудь они вернутся туда, и все наконец-то станет правильно: он займет место своего отца – деда Юкинари – на троне, а Юкинари и его брата Юкиёси будут почитать как принцев, кровь от крови Лазурного Дракона. Матери в отцовских мечтах места не было: отец ненавидел госпожу Сун Сяолянь не меньше, чем она его.

Наслушавшись рассказов отца о доме, Юки тоже стал бредить Страной Дракона. Он почти ничего не знал о настоящей Рюкоку, поэтому ему ничего не оставалось, как придумать эту страну самому. В один из тех моментов, когда ему было одиноко и он особенно сильно ненавидел все вокруг, он решительно приказал себе думать о мире, где всё по-другому – так, как должно быть. Само по себе это было не ново; первый такой мир заявил о себе, когда ему стукнуло пять, и к тому времени, когда он увлекся Страной Дракона, его придуманные страны исчислялись десятками; но в этот раз он знал, что это будет не очередная детская выдумка, а самая настоящая – единственно настоящая – правда. И он занимался своей Страной Дракона постоянно, ежедневно, с поразительной для ребенка тщательностью продумывая детали: обычаи этой страны, законы, города, богов, одежду людей, деревья, которые могли там расти, волшебных животных, которые могли там водиться… В воображаемой Рюкоку жили не только драконы – там были и единороги-цилини, и утонченные, образованные многохвостые лисицы, и гигантские говорящие птицы, – но драконов он рисовал чаще всего. Ярких, наполненных светом, цветом и жизнью. У них были длинные алые усы, глаза ярче любых аметистов, топазов и сапфиров и такие же сияющие гривы – острые, будто языки пламени, или же мягко льющиеся, как потоки воды. По ночам ему снилось, как он забирается на прохладные чешуйчатые спины драконов и они катают его над морем (Юки мечтал увидеть море с того момента, как узнал о его существовании), над горами, над изящным незнакомым городом – столицей Рюкоку.

Юкинари стало казаться, что вся его жизнь в Юйгуе, его раздробленная ненавистью семья, его одиночество – все это временно, что все это – просто ожидание на дорожных сумках в ожидании грандиозного путешествия; этим путешествием, конечно, должно было стать возвращение в Страну Дракона – для него воображаемая Рюкоку стала домом, которого он здесь был лишен. Он даже точно определил возраст, в котором его должны были забрать туда: одиннадцать лет. В то время, когда он только начал придумывать «свою» Рюкоку, он был уверен, что это очень, очень большая цифра.

Разве что самую капельку реже, чем драконов, он рисовал придуманных им людей – будущих друзей, которые, как он был уверен, ждут его в Рюкоку. Вначале их было немного: его лучший друг, девочка, которая станет его женой, когда они вырастут, и младшая сестра. Он придумал им всем странные, красиво звучащие имена на несуществующем языке. Юки знал рюкокусский (язык настоящей Рюкоку) – отец всегда упрямо говорил с сыновьями только на своем родном языке, остальные же говорили с Юки на юйгуйском, так что оба языка были ему с раннего детства одинаково привычны. Но в его воображаемой Стране Дракона говорили на каком-то другом языке, и ему нравилось придумывать иероглифы и звучание слов этого воображаемого языка. Любимая сестра, которая ждала его в Стране Дракона, не имела ничего общего с недавно появившейся на свет малышкой Маюми. Его брата Юкиёси в Стране Дракона тоже не было. Почему-то он не видел во всем этом никакого противоречия. Ни родителям, ни брату, ни тихо ненавидевшим его сверстникам не было места в созданной им идеальной вселенной.

Впрочем, когда он пытался нарисовать в своем воображении своего лучшего друга, он почему-то представлял себе одного мальчика из тех, с которыми он мечтал, но уже даже не надеялся подружиться. Тот был умным, молчаливым и изящным, с серьезными широкими бровями. И характером они были похожи, этот мальчик и его друг из Страны Дракона, хотя вряд ли Юки мог судить о его характере: он его совсем не знал, да и не рвался знакомиться.

Может быть, его мысли начали путаться уже тогда, потому что ему ни разу не пришло в голову попробовать по-настоящему подружиться с кем-то из этих детей, его сверстников; он даже не особенно выделял кого-то из них в отдельности – они были для него каким-то единым существом, недобрым, но притягательным. Он мечтал о дружбе как о некой абстракции, хотя его одиночество было вполне реальным и постоянно мучило его. Но Юки не приходила в голову такая, казалось бы, очевидная вещь, что для дружбы надо что-то делать. Он не знал, как выразить свой интерес к этим детям – и не понимал даже, что его принято как-то выражать; вместо этого он постоянно придумывал и исполнял маленькие ритуалы. «Если я пройду по плитам двора, не наступив ни на одну щель, у меня появятся друзья». «Если я коснусь края его одежды, он со мной заговорит», загадывал он. Но эти ритуалы привели лишь к тому, что его стали считать странным.

Он отчасти осознавал, что и правда ведет себя странно, но в то же время эти ритуалы имели для него смысл; он вроде бы и знал, что что-то делает не так, но не мог понять, какие поступки в такой ситуации были бы правильными – привести мысли в порядок становилось все трудней и трудней.

Как ни странно, с учебой у него не было никаких проблем, наставники не могли на него нарадоваться. В его памяти прочно хранились иероглифы, исторические даты, цитаты из поэтов и философов. Все эти вещи – в отличие от враждебного ему мира живых людей – были простыми и понятными.

Он читал слишком сложные для своего возраста книги. Когда ему было десять, он попросил подарить ему учебник староюйгуйского языка.

При этом в некоторых вещах он оставался сущим ребенком. Он продолжал придумывать Страну Дракона; этот мир был ярче и реальнее, чем окружающая его действительность. По сути, кроме Страны Дракона у него не было ничего, поэтому он цеплялся за эту фантазию с отчаянной силой.

Одиночество с каждым днем уплотнялось, словно окутывая его стеной тумана, сквозь который было все труднее пробраться, и в конце концов он бросил даже пытаться наладить общение с другими детьми и почти перестал разговаривать с братом и родителями. По-прежнему очень много читал, иногда играл сам с собой в популярную в Юйгуе настольную игру «Туман и облака», придумывая разные стратегии. Часто он подолгу где-то бродил, погруженный в мысли, и не всегда после этого мог вспомнить, где именно он был и о чем думал. Иногда он не был уверен, существует ли он на самом деле и ему ли принадлежат его мысли.

Вскоре после того, как ему исполнилось одиннадцать, его отец умер. Он не знал, как это случилось. Ему сказали про больное сердце. Это, конечно, мог быть и яд, но вряд ли его отец – этот слабый, бесполезный, далекий от политики человек – мог всерьез кому-то помешать.

Юки обеспокоило, что смерть отца совсем не расстроила его. Он никогда не был особенно привязан к отцу, но ему казалось, что он должен почувствовать хоть что-то. Это заставило его усомниться в реальности собственного существования. Он и раньше часто чувствовал себя каким-то ненастоящим, бесцветным и тонким. Время от времени, будто бы очнувшись ото сна, он думал, что люди вокруг него живут, а он – только существует. Холодное, ненастоящее, двухмерное существо, словно придуманный кем-то персонаж – не очень хороший персонаж придирчивого автора, который никак не может определиться, унижчтожить его, перекроить или оставить всё как есть…

В день смерти отца ощущение собственной не-настоящести захлестнуло его с головой. Ему представилось, что он весь серый и хрупкий, словно засохшая бабочка, и вот-вот развалится и осыпется прахом. Ему стало очень страшно. Он разбил чашку и провел осколком по тыльной стороне запястья, и вид собственной крови, яркой и живой, немного успокоил его.

Когда его нашли – он сидел в углу и продолжал водить осколком чашки по руке – его тут же окружили забоотой и вниманием; им казалось, что он так переживает из-за смерти отца. Он попытался объяснить, почему он на самом деле резал руки, но они ничего не поняли. Они думали, он хотел покончить с собой.

Юки и правда часто думал о смерти, но убить себя всерьез не хотел никогда. Кто-то – может быть, тот самый Великий Дракон, от которого происходила их семья – вложил в него огромную, искреннюю, совершенно правильную любовь к жизни. Вот только, по вопиющей несправедливости, он почти не дал ему сил для этой самой жизни. Сил, воли, умения – он не знал… Юки даже не был уверен, что он на самом деле жив. Он хотел удостовериться в этом – только и всего; смерть отца была тут совершенно ни при чем.

После смерти отца положение их семьи при дворе не укрепилось, а еще больше пошатнулось. Но у госпожи Сун Сяолянь оставались еще полезные связи. Выбирая между жизнью то ли парии, то ли пленницы при дворе юйгуйской императрицы и побегом в чужую страну, которую ненавистный ей муж называл домом, она предпочла побег. Как и ее сыновья, она почти ничего не знала о Рюкоку, поэтому и надеялась на что-то.

Однажды они – Юки, его мать, брат, крошечная сестра и несколько верных людей – тайком выбрались из дворца, сели в повозку и под покровом темноты покинули Байцзин. Их преследовали и искали, но недолго. Юйгуй находился на пике расцвета и мощи, и побег жены и детей рюкокусского принца-заложника никого особенно не взволновал: Рюкоку все равно лежала в руинах после войны.

Они благополучно добрались до Рюкоку. Той самой Страны Дракона, реальной, не воображаемой. Они вернулись домой. Но почему-то почти ничего в жизни Юки не изменилось.

Их встретили пышно, радуясь спасению наследников престола из многолетнего плена, но в то же время отнеслись к ним настороженно – нелегко было закрыть глаза на то, что дети принца Юкихито родились и воспитывались во враждебной стране и успели впитать чужой язык и культуру. По сути они оказались тут такими же чужаками, как в Юйгуе.

Настоящая Рюкоку оказалась ничуть не похожа на Страну Дракона из фантазий Юкинари. Ему казалось, что он довольно хорошо представляет себе Синдзю, столицу, по рассказам отца: город, прекрасный, как морская жемчужина; вместо улиц повсюду каналы и мосты, вместо повозок – лодки и корабли… Ему казалось, все это должно быть романтичным. Но Синдзю, все время окутанная пеленой дождя или тумана, оказалась тёмным, давящим городом. Она пахла влажным холодом, гниющими сетями и сваями, рыбой. И какими же обшарпанными были дома, как бедно выглядели люди на улицах! Он невольно сравнивал увиденное с покинутым ими Байцзином, столицей Юйгуя – и с грустью видел, что его новый дом, несмотря на свою странную больную красоту, совсем не предназначен для жизни. Пару раз он, забывшись, сказал: «А у нас дома было по-другому…», имея в виду Юйгуй – что, конечно, не прибавило местным любви к нему.

И лишь море оказалось лучше, чем он представлял. Бесконечное, необъятное, оно ровно било о берег и не замерзало зимой. Зимы тут оказались мягче, чем в Юйгуе – почти без снега, и уже в феврале начинали цвести сливы…

Ему представилось, что драконы и впрямь могли бы жить в Синдзю, этом ветреном, сыром и ядовитом городе, явно не предназначенном для людей. Но это были бы не те пылающие красками драконы, которых он представлял себе и рисовал раньше. На самом деле они, наверное, были бы серебристыми, будто сплетенными из нитей дождя, или мутно-зелеными, как море, или свинцово-серыми, цвета одиночества и туч перед ливнем. Или черными, как колодезная вода. Туман в его голове продолжал сгущаться, воображение играло с ним странные шутки, и временами ему казалось, что он действительно их видит: струящиеся, словно водоросли, темные силуэты в каналах, отблески чешуи… Эти драконы не были добрыми, они пугали его. Он был бы рад забыть о них, но напоминания подстерегали его повсюду: в виде скульптур в городе, на одежде, на посуде, на картинах. Трон императора именовался Троном Дракона, лицо императора – Лицом Дракона. Когда речь заходила о смерти кого-то из прежних императоров, говорили, что он улетел на небо верхом на драконе. Поразительно, но религиозные жители Рюкоку действительно считали членов императорской семьи потомками бога. Но Юки осознавал (хоть и без достаточной уверенности), что тени и силуэты – просто игра его воображения, а живя в Байцзине, он успел узнать, что Великого Дракона не существует – образованные юйгуйцы относились к вере в Четырех Богов с иронией.

Но верил он в это или нет, Юкинари теперь был потомком Великого Дракона и наследником престола. Престола побежденной, обнищавшей, разоренной страны, – и тем не менее столько торжественности, как при здешнем дворе, он никогда не видел. При дворе Рюкоку было огромное количество правил, условностей и церемоний – как одеваться, когда говорить, когда молчать… Он запомнил и принял все эти правила быстро и легко, словно игру или ритуал. Им с братом нашли новых учителей, и он стал учиться еще усерднее, чем в Юйгуе, засиживаясь над книгами за полночь: нужно было столько всего узнать о стране, которая стала теперь его домом… В то же время он не понимал, зачем ему все это. Прежде его небольшие детские ритуалы, пускай и иррациональные и непонятные окружающим, были направлены на то, чтобы обзавестись друзьями – но ритуалы, которые приходилось выполнять здесь, и вовсе не имели смысла, так как при рюкокусском дворе не было никого, кого он мог бы или хотел бы назвать другом. Требования придворного этикета он усвоил лишь затем, чтобы на него обращали поменьше внимания. Все, о чем он теперь мечтал – это стать как можно незаметнее, чтобы о нем забыли. Мысли о собственной нереальности, прежде пугавшие его, теперь давали почти что надежду. Оказалось, в чужом преклонении куда больше отчуждения, чем в равнодушии, которое окружало его в Юйгуе. Как глупо было раньше считать себя одиноким! Теперь-то он понял, что такое быть по-настоящему одному. Он мог неделю не произнести ни слова, и не потому, что не хотел, а потому, что не с кем было переброситься даже словечком, не считая учителей.

Несмотря на то, что Юки теперь жил в настоящей Рюкоку, воображаемая Рюкоку никуда не делся – она продолжала жить в его голове.

Поскольку его одиночество с приездом в Синдзю лишь усугубилось, он начал придумывать новых друзей. В воображаемой Стране Дракона у него по-прежнему был только один лучший друг (он считал, что одного вполне хватит: найти того единственного человека, который предназначен тебе судьбой, и разделить с ним все, что у тебя есть – разве можно мечтать о большем?), но у Юкинари была слишком живая фантазия, чтобы остановиться на этом. Его сильно увлекли истории о Чужих, колдунах из южных степей; в Юйгуе их называли яогуай, здесь – ёкай. Он ни разу не видел никого из Чужих вживую, но говорили, что они всегда выглядят чудно, непохоже на обычных людей – например, у них могут быть глаза и волосы какого угодно цвета. Он услышал, как про одну из наложниц его деда-императора говорят, что в ней – кровь Чужих. Юкинари даже нашел эту девушку, но она разочаровала его. Она не показалась ему особенно красивой (хотя она была до нелепости юна по сравнению с дряхлеющим императором), волосы ее были чуть менее черными и прямыми, чем у большинства людей, но больше он не увидел в ней ничего странного.

А его фантазиях каких только Чужих не было: с белыми, алыми, зелеными волосами, с крыльями, с чешуей; люди, которые превращались в волков или лисиц, и люди, похожие на больших кошек…

Его лучший друг Дань, придумал Юки, умел зажигать огонь взглядом. (Ему хотелось, чтобы его воображаемые брат и сестра тоже что-нибудь такое умели, но, поразмыслив, он решил, что они не могут быть Чужими – они ведь его родня, а он сам обычный человек).

Был еще мальчик, который умел становиться невидимым (как часто Юки завидовал этой способности!), и девушка с огромными черными крыльями, как у ворона.

Была девочка Мика с короткими волосами жемчужного цвета, похожими на птичьи перышки – она умела останавливать время.

Был юноша по имени Фай Фаэн, старше остальных и самый странный из них всех: очень высокий, тонкий, с зеленоватой кожей, он был мало похож на человека. Он умел говорить с цветами и деревьями, убеждать их быстрее расти и плодоносить.

И еще была его невеста – Лунь-хэ, которая видела будущее. Хрупкая девочка в черной одежде, с огромными тревожными глазами. Все ее пророчества сбывались, но они редко бывали радостными.

Юки, конечно, задумывался о том, что выдуманные друзья заменяют ему настоящих и что, наверное, это нехорошо, но он не мог ничего с этим поделать: настоящим все равно неоткуда было взяться…

Мать и его сестра Маюми теперь жили на другой, женской половине дворца, и он их почти не видел, даже если бы хотел. Дед-император, Ёсихито, показался ему приятным человеком, но он почти не интересовался Юки – или же у него просто не было времени на встречи с ним; да и о чем могли бы говорить мальчик и семидесятилетний старик?

У него остался лишь его брат, Юкиёси.

Они с братом никогда не были близки. Юкиёси не то чтобы был неразговорчивым, скорее он просто не считал брата чем-то, заслуживающим интереса. Вдобавок он был… недобрым. И мстительным. Когда они еще жили в Юйгуе, Юкиёси не раз подстраивал какие-то пакости другим детям, причем подстраивал хитро, так, что жаловаться на него было бесполезно (и мало кто осмеливался жаловаться, зная, что Юкиёси жестоко за это отплатит). В те времена Юкинари это даже нравилось: он думал, что брат таким образом защищает их семью от недоброжелателей, но позже он понял, что Юкиёси просто нравится быть жестоким. Если Юкинари другие дети просто сторонились, то Юкиёси они именно что ненавидели; при этом они не отказывались принимать его в свои игры, так как понимали, что если они его прогонят, будет только хуже.

При этом Юкиёси, конечно, чувствовал фальшь в их отношении к нему, понимал, что как бы он ни старался, он все равно останется в глазах сверстников чужаком – неправильным ребенком из неправильной, презираемой всеми семьи. Это злило его еще больше.

Может быть, он был так же одинок, как и Юкинари, только на свой лад.

Как оказалось, Юкиёси очень серьезно воспринял рассуждения отца на тему «Мы от крови Небесного Дракона». Однажды он, разглядывая рисунки Юкинари, спросил его про людей на этих картинках; Юки объяснил, что это его друг и невеста из Страны Дракона, а Юкиёси рассмеялся:

– Разве отец не рассказывал, что у императора Страны Дракона может быть не одна жена, а хоть целая сотня? И друзей у нас будет столько, что не сосчитать: разве кто-то не захочет дружить с принцами?

Юки почувствовал в рассуждениях брата какой-то изъян, но он сам так мало знал о дружбе и о любви, что не осмелился спорить.

Мысль о том, что когда-нибудь он займет место на троне, принадлежащее ему по праву, крепко засела у Юкиёси в голове. Юкиёси единственный из них по-настоящему радовался переезду в Рюкоку. Мать тысячу раз пожалела об этом решении, потому что она-то мечтала о власти, а вместо этого оказалась заперта на женской половине дворца, точно в клетке. Для Юкинари почти ничего не изменилось, Маюми же была слишком мала, чтобы что-то понять. Но Юкиёси наслаждался каждым мгновением их новой жизни. Красивая одежда, изысканная еда, чужие поклоны и взгляды, полные восхищения и испуга – все это приводило его в восторг. Он видел себя будущим императором, живым воплощением Дракона на земле – и это чувствовалось в каждом его жесте, в каждой фразе. Лишь одна мелочь портила Юкиёси радость от Рюкоку: Юкинари. Брат, который стоял между ним и троном.

Если бы это Юкиёси, а не Юкинари, был старшим из братьев, может, все обернулось бы по-другому – может, в Юкиёси не было бы этой обиды, зависти, злобы…

А может, и нет.

Все началось с мертвой собаки. Труп попался Юкинари на глаза именно в той части сада, куда слуги и придворные заходили редко, зато и он сам, и его брат частенько играли там. Это была рыжая раскосоглазая собака жизнерадостной рюкокусской породы. Кто-то отрезал ей уши и хвост – эти места покрывала запекшаяся кровавая корка – и привязал к дереву так хитро, что та не могла ни вырваться, ни перегрызть веревки – а потом ушел, оставив ее умирать от ран, холода, голода и жажды. Юки потрясла не столько смерть собаки сама по себе, сколько то, что чей-то разум придумал такую долгую, мучительную пытку и воплотил ее в жизнь. И то, что убийца выбрал жертвой не кого-то равного, не того, кто мог дать ему отпор, а слабое, дружелюбное, доверчивое существо – вот это было пакостнее всего.

Он закопал собаку. Была зима, и земля оказалась мерзлой, твердой почти как камень, но с помощью большой ветки ему удалось вырыть некое подобие могилы; когда он затащил туда собаку, оказалось, что места слишком мало. Он забросал собаку все той же твердой холодной землей и сухими листьями, но труп так и не удалось прикрыть полностью. Но он решил, что это все же лучше, чем ничего.

Юки, конечно, не был уверен, кто именно это сделал, но у него были кое-какие подозрения.

Он стал замечать, что Юкиёси часто бывает жесток со слугами. Те, кто осмеливался перечить принцу или даже посмотреть как-то не так, жестоко за это расплачивались. Юкиёси быстро понял, что больше нет необходимости скрываться, как было прежде в Юйгуе, наносить удары врагам исподтишка: теперь он мог позволить себе быть каким угодно взбалмошным. Пока что, он, конечно, оставался всего лишь мальчишкой и никому из придворных всерьез навредить не мог – а если и мог, то, слава богам, не догадывался об этом: пока его мирок ограничивался слугами и домашними животными, которых можно было беспрепятственно мучить.

За смертью собаки довольно скоро последовала человеческая смерть. Один из слуг принес Юкиёси остывший чай – страшный проступок. Юкиёси приказал дать ему двести ударов палками. Некоторые могли выдержать двести ударов, но этот слуга умер.

Юкинари тоже присутствовал при этом. Они оба впервые видели смерть. Юкиёси смотрел во все глаза, боясь пропустить хоть миг, и жадно втягивал ноздрями воздух.

Юкинари не хотел признаваться себе в этом, но после этого случая он стал бояться брата. А Юкиёси нашел новое увлечение: стал часто присутствовать на казнях преступников, которые проводили на одной из рыночных площадей в городе и, видимо, получал удовольствие, глядя на все это.

При встречах брат ничего не говорил ему, только смотрел исподлобья, его взгляд был непонятным, недобрым – и пугал Юкинари. Он пытался заговаривать с братом, но тот в основном молчал или отвечал односложно, всем своим видом показывая, как ему неприятно общество Юкинари. После нескольких таких встреч Юки начал избегать брата. Все чаще он предпочитал спрятаться где-нибудь в саду, лишь бы не столкнуться с Юкиёси.

Все это тревожило его, вырывало из его фантазий, заставляло думать о реальности, а как это поправить – он не знал.

Скоро каждый слуга знал, как страшен в гневе юный принц Юкиёси.

Это был не последний наказанный палками слуга. Наказания случались все чаще и чаще. Иногда слуги умирали. Юки, конечно, больше не присутствовал на наказаниях, он изо всех сил старался даже не думать об этом – но знал, что подобное продолжает происходить, и это грызло его.

Хуже всего было то, что эти события меняли Страну Дракона – не настоящую, а ту, которую продолжал придумывать Юки.

Когда он был младше, Страна Дракона из его фантазий была светлым, радостным, волшебным миром, будто бы впитав ту яркость и жизнь, которых недоставало ему самому. Теперь страна окрасилась в мрачные краски. В Рюкоку, которая продолжала жить в его голове, началась война. Туда вторглись какие-то чужеземные захватчики, которые были даже не вполне людьми. Сначала он воображал себя героем и спасителем своей страны, но с каждым днем положение Рюкоку становилось все печальнее.

Юки часто развлекался тем, что совмещал рутинные действия и игру. Это началось очень давно, в Юйгуе, еще до того, как он придумал Страну Дракона. Скажем, он был абсолютно уверен, что очень жирный и старый соседский кот – оборотень-бакэнэко, и часто подкарауливал его, мечтая подсмотреть, как тот превращается или хотя бы ходит на задних лапах. Дом и сад были полны восхитительных и пугающих вещей, которые другие почему-то не замечали. В пепле у очага Юки не раз замечал отпечатки маленьких ног домового, и тот же домовой, без сомнения, разбрасывал и воровал разные мелочи. Кто-то невидимый часто зловеще шуршал камышами на пруду. В сумерках во время снегопада ему несколько раз виделись очертания женской фигуры – может быть, это прекрасная Снежная Женщина пришла, чтобы подружиться с ним и когда-нибудь потом стать его женой?

После того как они приехали в Рюкоку, ему иногда приходило в голову, что он уже слишком взрослый для таких игр, но без них его жизнь стала бы совершенно пуста и скучна. Поэтому он решил не упрекать себя за это и так вжился в эти фантазии, что почти перестал отдавать себе в них отчет. Когда он учил уроки – представлял, что разведывает планы врагов, напавших на Страну Дракона. Прыгая через лужи весной – пробирался через топи, подходя тайной дорогой к одному из вражеских лагерей. Залезал на дерево, представляя, что летит на драконе.

Однажды, когда он пережидал в саду в беседке, чтобы не столкнуться с братом – проще говоря, в очередной раз прятался от него – и, как обычно, наполовину находился в своем выдуманном мире, придумывая что-то, ему вдруг пришло в голову, что злыми силами, покушающимися на Страну Дракона, руководит Юкиёси. Раньше ему казалось, что его брату не место в Стране Дракона, но теперь все стало на свои места. Юкиёси присутствовал там (он ведь знал о Стране Дракона – Юки сам рассказал ему), и он был злодеем. Именно Юкиёси губил его страну, это было ясно, как день.

Он понял, что ненавидит Юкиёси, а Юкиёси ненавидит его. Для других, возможно, и то и другое давно уже было очевидно, но Юки в то время было сложно понять как чувства других, так и свои собственные чувства.

Правда, что делать с этим новым знанием – он не имел ни малейшего понятия.

А что он чувствовал по отношению к остальным обитателям дворца? Раньше Юки не особенно задумывался об этих людях – все были для него одинаково чужими – но когда он начал размышлять об этом и пытаться облечь свои чувства в слова, то понял, что некоторые из придворных ему нравятся (таких было меньшинство), другие – нет. Но некоторые даже напоминали ему его воображаемых друзей из Страны Дракона – или, во всяком случае, он бы хотел поселить их там…

Прекрасное знание всех уголков дворца и сада и привычка прятаться и передвигаться незаметно, точно призрак, могли бы здорово пригодиться ему, если бы он хоть немного интересовался происходящими при дворе событиями и секретами, но Юки не интересовался. Впрочем, если он случайно становился свидетелем чужой беседы, то неловкости тоже не чувствовал. Чаще всего он просто оставался равнодушен к информации, которую узнавал из чужих разговоров, хотя бы потому, что они его не касались.

Но беседы, которые его касались, тревожили его и причиняли неловкость.

Одну такую он подслушал недалеко от стены библиотеки, в обычно довольно безлюдном уголке сада.

Разговаривали двое. Юки показалось, что он узнал низкий голос одного из них: это был пожилой генерал Накатоми.

– Говорят, вы были сегодня с государем, когда ему стало нехорошо?

– Да. Это я позвал врача. – Пауза, словно говоривший не был уверен, стоит ли пускаться в откровенность, но в конце концов решился. – Не хочется вас пугать, но все гораздо серьезнее, чем думает большинство обитателей дворца.

– Ничего удивительного. Он уже немолод. Надо начинать готовиться к неизбежному… Позвольте спросить, как вы видите наше будущее? – осторожно спросил первый собеседник.

– Мрачным, – коротко ответил второй и хохотнул. Его смех – и больше даже привычка смеяться в не очень-то располагающие к юмору моменты – показались Юки знакомыми: он не был уверен, но ему показалось, что второй собеседник – господин Мицунэ, глава императорского архива.

– Лично я готовлюсь к ссылке в провинцию, – продолжал архивариус, если это, конечно, был он. – Считаю, мне повезет, если удастся добраться туда живым и при всех данных мне от рождения конечностях. – Снова смех. – Сами знаете, министр Исэ-но Акахито меня… недолюбливает.

– Вы так боитесь левого министра? Сомневаюсь, что он осмелеет настолько, чтобы отсылать неугодных из столицы, даже когда император…

Пауза, которую снова прервал второй собеседник, смешливый, только на этот раз в его голосе проскользнуло легкое раздражение:

– Вам-то бояться нечего, ваша семья всегда была лишь на шаг дальше от Трона Дракона, чем императорская.

– Это тот случай, когда шаг больше целой пропасти…

– А жаль – многие были бы рады видеть вас на этом драгоценном стуле, друг мой.

– Бросьте: если бы вы допускали хоть малую возможность этого, вы бы не разговаривали об этом со мной. Мой отец убедил меня выбрать военную карьеру как раз затем, чтобы уберечь меня от грызни вокруг престола.

– Верно, – сказал архивариус и снова засмеялся. – Ну а что вы сами думаете о нашем будущем, генерал?

– Левый министр и мне внушает опасения, – осторожно ответил его собеседник. – За себя я не боюсь, но в руках одного человека не должно быть столько власти. Если, конечно, это не Сын Неба.

– О, у нас целых два будущих Сына Неба, – архивариус усмехнулся с отчетливой горечью. – Безумец и злобный безумец – кого предпочитаете?

– За такие шутки вас и впрямь могут лишить пары конечностей, – предостерегающе сказал генерал. – Я вижу, что принц неглуп, и у него доброе сердце.

– Неглуп? – и снова этот мерзкий, издевательский смех. – Может, и так, но он давно заблудился в закоулках собственной души. Ему бы не помешал врач.

– Тем лучше: если Юкинари сядет на трон, он не будет мешать нам делать нашу работу. Пусть и дальше играет в свои игрушки и рисует драконов.

– Это было бы прекрасно. Но, думается мне, он недолго проживет. А его брат…

– Ох… Тише, мне не хочется повторить судьбу несчастного Кири.

– Было бы забавно столкнуть мальчишку с министром Акахито.

– Боюсь, это устроить не получится: Акахито уже нашел подход к его матери, вскоре он найдет способ втереться в доверие и к сыну. Это несложно, все, что требуется от Акахито, это вести себя с Юкиёси уважительно и потакать его жестоким капризам. Подобное притягивается к подобному.

(Министр Исэ-но Акахито и их мать?… Юки понятия не имел, о чем они говорят).

– В качестве императора он может стать опасен для нас, а с поддержкой Акахито – вдвойне опасен, – тихо и быстро проговорил первый из собеседников.

– Я и говорю: начинайте готовиться к неизбежному. Откладывайте деньги, пакуйте вещи. Не надо так на меня смотреть: я понятия не имею, что делать, поэтому остается лишь несмешно шутить… Ну хорошо. Кто-то должен покончить с ними – это вы хотели услышать?

– С ними обоими. И с министром, и с мальчишкой.

– Но кто осмелится?

Пауза. И уже совсем тихо – Юки скорее угадал слова, чем расслышал – архивариус пробормотал:

– Бедная Рюкоку…

Мысль о том, что настоящей – невыдуманной – Стране Дракона тоже требуется помощь, была новой и неожиданной для Юки. До этого момента ему не приходило в голову сравнить свою прежнюю жизнь в Юйгуе с нынешней жизнью во дворце в Синдзю. Его прежний и нынешний статус и окружение слишком сильно различались (хотя и тогда, и сейчас он прятался от окружающего мира в фантазиях, словно в скорлупе). Но теперь он запоздало осознал не очень приятную вещь: его новая родина была несчастным, бедным, отсталым, жестоким государством. Он старался думать об этом как можно реже, потому что как только он начинал думать, ему причиняло боль буквально все – начиная от разлуки с матерью и сестрой (которых он никогда особенно не любил, но невозможность даже увидеться с ними казалась страшно несправедливой) и заканчивая повседневными унизительными ритуалами вроде трехкратных поклонов, которые необходимо было выполнить придворным, у которых была какая-либо просьба к императору или к наследнику престола. Когда он осознал, что среди придворных есть те, кто ему симпатичен, ему захотелось избавить их от этой обязанности – хотелось подойти к ним, взять за руки, поднять, заговорить как с равными – но он не мог позволить себе ничего из этого, потому что все тот же глупый дворцовый этикет обязывал его молчать, ждать, терпеть…

Из увиденного и подслушанного понемногу складывалась мозаика – Юкинари начал осознавать, что дворец пропитан ложью, злобой и предательством. В городе и стране за воротами дворца все было еще хуже. Долетавшие до него обрывки сведений о жизни простых людей были невероятны по жестокости и абсурдности и просто не укладывались у него в голове.

Он думал о том, что мир, где принят такой порядок вещей, не может, не должен существовать.

Он начал вспоминать Юйгуй с теплом и печалью – понял, что на его прежней родине жизнь было вовсе не так ужасна, как казалось, когда он был ребенком и, поглощенный горестями и одиночеством, ничего вокруг себя не замечал.

Чтобы утешиться, он старался вернуться мыслями в свою выдуманную добрую, красивую Страну Дракона, миропорядок которой был, разумеется, мудрым и справедливым, но и в другой Рюкоку всё тоже почему-то становилось хуже и хуже.

Война продолжалась, и стало ясно, что им не выстоять. Враги подбирались все ближе к столице – и наконец захватили ее… Он попытался представить, что он храбро проник в главный вражеский лагерь и убил всех важных стратегов, оставив войско захватчиков беспомощным, но у него не получилось придумать этому сюжету счастливое завершение: враги его поймали и взяли в плен. Его отряд – его друзья – не бросили его, попытались освободить, но теперь они все вместе оказались в окружении войска захватчиков, и врагов было бесконечно много, а его друзей – лишь горстка…

Раньше – когда-то давно – когда он придумывал Страну Дракона для радости, власть над тем, что в ней происходило, принадлежала ему. Но теперь все было по-другому. Все случалось как-то само собой, против его желания. Конечно, всё по-прежнему происходило только в его голове (он осознавал, что это фантазии, хоть они для него и были ярче действительности), но было бы неправдой сказать, что ему нравилось придумывать все эти ужасы, смерти и страдания. Просто так было.

Они бились не на жизнь, а на смерть, его друзья, в этой последней битве.

Он будто следил за происходящим по книге или слушал чужой рассказ – такое иногда видишь во сне перед самым пробуждением. Он, конечно, пытался вмешаться, придумать какие-то другие повороты, но у него не получалось: как только он пытался поменять события на более благоприятные, он остро чувствовал фальшь в придуманном и даже не мог заставить себя четко представить себе это. В голове постоянно роились какие-то лишние мысли, которые, словно шум чужих голосов, мешали ему думать.

Так что ему оставалось лишь беспомощно следить, как его друзья умирают один за другим.

Первым погиб Фай Фаэн – он слишком уважал жизнь, до такой степени, что не мог отнять ее даже у врага – и предпочел умереть сам.

Его лучший друг – Дань – оказался в кольце вражеских солдат, кто-то выбил у него из рук оружие – и он, владевший силой огня, вспыхнул свечой, сгорел, унеся с собой всех, кто стоял близко: осталась лишь горстка пепла.

Крылатая девушка налетала на врагов с небес черным вихрем, внушая всем страх, но по мере того, как в ее крыльях оказывалось все больше стрел, она слабела; и вот наконец крылья безжизненно повисли двумя черными полотнищами, она на миг зависла в воздухе – и упала вниз, ее крылья нелепо изогнулись, сломались под ее весом, превратились в сплошное кровавое месиво.

Пошел снег, постепенно засыпая Страну Дракона.

Мальчик-невидимка скользил между солдатами, унося жизни, точно безжалостный бог смерти, но когда с неба начали падать хлопья снега, враги увидели его силуэт и все его передвижения – а он был хоть и невидимым, но вовсе не неуязвимым.

Невеста Юки, Лунь-хэ, попыталась закрыть его собой от вражеского клинка, и жестокий удар, который был предназначен ему, достался ей; она вздохнула, закрыла глаза и медленно осела на землю, ее лицо было спокойным и почти счастливым.

Но ее жертва оказалась напрасной, потому что следующий удар предназначался уже ему, и он не смог его отклонить, и упал, пытаясь зажать пальцами рану, из которой толчками выплескивалась кровь – было больно, так больно…

Он еще успел увидеть, что Мика, сражавшаяся отчаяннее всех, погибла последней; две стрелы вонзились ей в грудь и одна – в шею, она упала, раскинув руки. Ее жемчужные волосы слились с белизной снега, и он с ужасом ждал, что из-под ее тела начнет расползаться алое пятно; но губы Мики перед тем, как испустить последний вздох, беззвучно шевельнулись – она остановила время…

Все движения замедлились, словно под толщей воды, а затем все застыло.

И лишь снег шел и шел – густо валил, постепенно пряча под собой тела людей.

Юки ненавидел себя за то, что придумал такое. Он хотел вернуть все назад, спасти своих друзей, остановить войну, но это было не в его силах. Он очень четко представлял себе эти холодные, мягкие белые хлопья, ложащиеся на землю, на тела и мертвые лица его друзей, которые были для него гораздо реальнее, чем все люди, которые окружали его в этой, единственной оставшейся ему жизни.

Во второй Рюкоку, которую его рассудок упорно называл настоящей, хотя сердце кричало совсем о другом, не было ни войны, ни всех этих смертей. Но здесь он, как и там, тоже был один, а все остальное было точно таким же холодным и ненастоящим, словно под толщей снега или воды.

Но этот мир отличался от его выдуманного мира тем, что в том жизнь остановилась, а в этом продолжалась; и хотя всё происходящее тут было тусклым, некрасивым и неправильным, оно тревожило его, смущало, требовало его вмешательства или по крайней мере какого-то мнения – словом, не давало ему покоя.

Не то чтобы он начал испытывать симпатию к настоящей Рюкоку, не то чтобы захотел кому-то помочь… По-настоящему он хотел только одного: вернуть себе свой мир.

Но как раз этого он сделать не мог.

Битье слуг палками за малейшие провинности входило в список того, что он ненавидел в рюкокусском дворце. Он не мог сделать так, чтобы провинившихся перестали наказывать вообше: во-первых, он смутно понимал, что это пошатнет некие устои, что ему придется пойти наперекор традициям, которые в целом намного масштабнее и значительнее, чем система наказаний, а во-вторых – он пока и императором-то не был, он во дворце был – во всяком случае, казался себе – никем, несмотря на все эти трехкратные поклоны и прочее…

Но он, по крайней мере, мог повлиять на Юкиёси, потому что был старше брата, и когда Юкиёси в очередной раз отдал приказ об абсурдно жестоком наказании, Юки сказал:

– Нет.

Он долго набирался смелости, чтобы произнести это, чтобы произнести хоть что-то. И даже немного удивился, когда его послушались. Брат взглянул на него с изумлением и гневом.

– Зачем ты вмешиваешься в мои дела? – негромко сказал он.

– Все, что происходит во дворце, касается и меня. И я прошу тебя не делать так.

– Как? Не наказывать людей за провинности?

– Не быть жестоким. Я тебе запрещаю.

– Ты… запрещаешь? – Юкиёси не сдержал смешок. – Иди, братец, играй, пока играется. Лазай по деревьям, рисуй свои карты, побеждай чудовищ. С чего ты взял, что можешь что-то мне запретить?

Его откровенная презрительность рассердила Юкинари, и хотя Юкиёси по-прежнему внушал ему страх, он был уже чуть больше уверен в своих силах. Он твердо и громко сказал, чтобы люди слышали:

– Могу – как старший брат и будущий император – и запрещаю. Теперь о всех твоих приказах будут сообщать мне. – И, отвернувшись от Юкиёси, он приказал, стараясь говорить как можно увереннее: – Посадите его в башню на два дня. Пусть еды и питья будет вдоволь, но он не должен ни с кем видеться и говорить. Полагаю, это довольно мягкое наказание за неуважение.

Когда Юкиёси уводили, тот обернулся и Юки увидел в его глазах такую чистую беспримесную ненависть, что ему стало не по себе; он подумал, что Юкиёси, должно быть, знает, что Юкинари боится его…

(Он сказал себе, что больше не боится, но это была неправда).

Юкиёси хорошо запомнил урок.

Зная его, Юкинари догадывался, что случится дальше. Разве что он не ожидал, что это случится так скоро и что Юкиёси продемонстрирует свои чувства настолько откровенно.

Юкинари теперь следовало быть осторожнее; раньше он воспринимал себя как пустое место, почти как своего друга-невидимку из Страны Дракона, а невидимке нечего опасаться. Но как только он продемонстрировал, что не невидимка, а кто-то, как оказался в опасности – и осознавал это. Но привычки нелегко поменять. Он сам был виноват в том, что с ним не оказалось охраны – слишком он любил бродить в одиночестве по безлюдным закоулкам дворца.

Он сидел возле своего любимого маленького черного пруда в глубине сада, когда кто-то бесшумно подошел сзади и ударил его по голове камнем. Очень сильный удар, но все же недостаточно сильный – сознание он не потерял. Но боль была такая, что в глазах потемнело и он несколько мгновений ничего не соображал. Чьи-то жесткие пальцы схватили его за отворот платья, подтащили к пруду, толкнули в воду.

Он дернулся, но руки держали крепко, а он сам все еще был оглушен болью от удара. Холодная вода немного привела его в чувство. Сквозь прослойку воды, которая, если глядеть снизу, оказалась не такой уж черной, а довольно чистой и скорее похожей на зеленоватое стекло, он увидел и узнал фигуру и лицо Юкиёси.

«Сейчас я умру», – подумал он. Почему-то эта мысль не испугала его. Воздух заканчивался, легкие жгло, мучительно хотелось сделать вдох, но мысли оставались ясными.

«Почему я не боюсь? Мне ведь всего двенадцать…».

Наверное, он не боится, потому что прожитая им жизнь вовсе не измеряется этими двенадцатью годами. Сколько других жизней он успел прожить, сколько всего повидать! Его друзья из Страны Дракона – он был ими, ими всеми: и веселая презрительная храбрость Даня, и прозрачная тоска Лунь-хэ, и грустная доброта Фая Фаэна, и обреченность Мики – все это было его, все он чувствовал не с меньшей силой, чем то, что происходило в этом, другом мире. И еще много теней других, менее важных жизней – все, с чем он жил уже много лет, все, что пытался как умел перенести в рисунки и довольно косноязычные тексты – все это он он чувствовал, все это с ним было. Разве мало для одного человека?

Но стоило ему вспомнить о Стране Дракона, как он вспомнил и о том, что от нее осталась только бескрайняя белая пустошь и кости на снегу, и внутри снова поднялось огромное, не умещающееся внутри горе… Словно нож повернулся в груди – всего этого больше нет, нет, нет – или это просто закончился воздух в легких?

И он вспомнил, из-за кого он лишился своих друзей, кто уничтожил его Рюкоку. Кривая, искаженная логика – но именно это воспоминание помогло ему по-настоящему возненавидеть Юкиёси в этот миг.

Он вырвался – откуда только силы взялись? Глотнул воздуха, который обжег легкие, и ударил – вслепую, не видя, куда наносит удары. Почувствовал под пальцами голову и шею брата и вцепился в них, и нагнул, и держал под водой, пока не понял, что Юкиёси обмяк и не сопротивляется.

Юки отпихнул от себя неподвижное тело, и оно ушло под воду. Не было ни шума, ни плеска, оно беззвучно погрузилось в черную глубь пруда и исчезло.

Он встал.

Поднял голову и увидел сад, и какое-то время рассматривал его, будто бы увидел впервые. Только рассвело, и королевский дворец был подернут туманом: стояла осень.

«Как красиво», – вдруг подумал Юкинари с удивлением. Это было первое, что он почувствовал после убийства. Не стыд, не вину, не страх, не радость, что остался жив. Восхищение красотой мира.

Его глаза вобрали черноту земли, рисунок листьев, блеск паутинок между ветвями деревьев, на которых дрожали капельки воды. Все это было таким ярким, реальным и прекрасным, что на его глаза навернулись слезы.

Он вдруг понял, что сделает все, что в его силах, чтобы этот город и эта страна стали хоть немного похожи на Страну Дракона из его фантазий. А если человеческих сил для этого недостаточно – на то он и потомок бога, кровь от крови Дракона.

Потом наконец пришло все остальное – и вина, и стыд, и прочее – и он заплакал. Задрожал. Когда он полностью осознал то, что только что случилось – нет, нельзя говорить «случилось», словно это произошло само собой, ведь это он сделал, – его вытошнило. Он еще ничего не успел съесть в этот день, так что рвало его в основном водой и какой-то слизью. Он умылся, но его снова вывернуло наизнанку. Он умылся еще раз, очень тщательно – долго продолжал снова и снова окунать в воду пруда лицо, тер его, словно пытаясь отчистить какую-то невидимую грязь, хотя было понятно, что смерть он никогда не сможет оттереть. Как он мог такое сделать? Всего несколько минут назад Юкиёси был жив, а теперь его нет. Ведь можно было, наверное, с ним поговорить откровенно, объяснить… Или еще раз запереть в башне – если не поймет. Отослать в какую-нибудь дальнюю провинцию. Всегда есть пути, которые длиннее, труднее, но правильнее. А теперь его брата нет, и ничего уже не изменить, не исправить. Он убил Юкиёси, чтобы защитить свою Страну Дракона. А теперь нет ни того, ни другого…

Раздался странный звук – словно приглушенный удар колокола: звон, вибрация, шепот. По поверхности пруда пошла рябь. А затем из воды выскользнула темно-бирюзовая чешуйчатая лента и мягко обхватила его руку. Какое странное существо: перепончатые уши, разветвленные рожки, до комичного длинные усы; глаза – словно черные блюдца, полные звезд. Дракон, это дракон. Юкинари ойкнул и с осторожным восторгом дотронулся до одного из рожек.

Существо заговорило с ним – его пасть не двигалась, Юки просто слышал слова у себя в голове.

– Здравствуй.

У дракона оказался тихий, ломкий голос – как у подростка.

– Здравствуй, – ответил Юки.

– Ты поступил неправильно.

Юки промолчал. Он мог бы сказать: да, я уже знаю, я никогда не поступлю так снова, прости меня, – но слова застревали у него в горле, потому что уже не у кого было просить прощения.

– Юкиёси был плохим человеком, – утешающе сказал голос в его голове. – Никто не будет о нем грустить.

– Я тоже плохой человек, – прошептал Юки.

– Неправда, – твердо сказал дракон. – Иначе я не показался бы тебе.

– Обо мне тоже никто не будет грустить, когда меня не станет.

– Тебя просто пока никто не знает как следует, – сказал дракон. – Но тебя обязательно полюбят. И будут грустить.

Юки было приятно, что дракон его жалеет, но он не особенно ему верил.

– Полюбят? Не знаю. Ведь единственное хорошее, что у меня было – это Страна Дракона. Но там все умерли, в ней теперь только снег и кости… Я не знаю, за что еще меня можно любить.

Дракон ободряюще обернул хвост вокруг его мизинца.

– Тебя будут любить все, кто захочешь. Вот увидишь, ты не всегда будешь один, – с глубокой уверенностью пообещал он.

.

Тело Юкиёси в конце концов всплыло, и его нашли. Оно пролежало в воде слишком долго, так что придворные медики, осмотрев его, не смогли сказать ничего определенного. Была эта смерть случайной или нет – все говорили разное. На Юкинари стали посматривать с опаской, но никто не отважился ни в чем его обвинить. Даже левый министр Исэ-но Акахито, который, очевидно, был расстроен, что погиб именно тот из принцев, на которого он имел влияние.

Юкинари министр Исэ-но Акахито не нравился – не по личным причинам, а по вполне объективным: когда Юки начал складывать кусочки сведений о придворных интригах воедино, то понял, что Акахито играет во всем этом далеко не последнюю роль.

Он по-прежнему не знал, как можно улучшить жизнь дворца и своей страны, но теперь верил, что это возможно. Для начала ему надо было с кем-то откровенно поговорить об этом – и он выбрал единственного человека, кому хоть немного доверял: генерала Накатоми.

Раньше Юки казалось, что ужасно сложно устроить беседу с человеком, которого не знаешь, но те самые знания о культуре и придворном этикете, которые он послушно впитывал все это время и которые считал совершенно бесполезными, подсказали ему, что все довольно просто: он послал Накатоми в подарок ирис, символизировавший верность императорской семье, а генерал в ответ учтиво пригласил его в гости: скорее формальность, но Юки охотно принял приглашение.

Правда, вести разговор наедине – без толпы советников – его никто особенно не учил, и Юки чуть ли не с порога выпалил:

– Я знаю, что вы преданы моему деду. Говорят, он болен и… все сложно. Я пришел, чтобы…

Он запнулся, потому что старый генерал согнулся в одном из традиционных поклонов. Закончить приветствие Юки не дал – быстро подошел к нему и сказал:

– Не нужно, не кланяйтесь, вы ведь уже немолоды – я освобождаю вас от трех поклонов…

Накатоми распрямился и с интересом посмотрел на Юки.

– Благодарю. Чем я обязан визитом, ваше высочество?

– То, что я сейчас скажу, прозвучит глупо… но я буду благодарен, если вы поможете мне разобраться. Дадите советы. Что мне делать, кому доверять…

– Как я могу сказать, что вам делать? Вам лучше знать, чего вы хотите… – протянул старик, разглядывая Юки. – Скажите мне – вы любите Рюкоку?

Юкинари смешался. Он не хотел врать. И не мог определенно сказать, что он чувствует к стране, которой ему выпало править. Может быть, жалость?

Он не был уверен, что стоит рассказывать этому – совершенно чужому, если подумать – человеку о своей воображаемой Стране Дракона, ведь прежде он никому, кроме Юкиёси, не рассказывал о ней, – но все-таки сказал:

– Я бы хотел, чтобы наша страна стала похожа на ту, о которой я… – Он решил все-таки немного покривить душой и закончил фразу не так, как хотел: – …Мечтал… ну, знаете, в детстве.

И замер, ожидая, что этот человек посмеется над ним или, хуже того, останется безучастным. Но старик доброжелательно сказал:

– Это хорошо, когда в душе есть убежище, где можно укрыться. Но не стоит запираться там навсегда. Вы могли бы сделать много хорошего для настоящих людей.

Юки хотел сказать Накатоми, что люди, которые живут – жили – в его стране, ничуть не менее настоящие, чем те, которые населяют дворец, и что больше всего на свете он желает вернуть, воскресить их… Но он решил, что этого генерал Накатоми точно не поймет.

– Я не сумасшедший, – сказал он в ответ не то на реплику генерала, не то на собственные мысли.

– Я знаю, – серьезно ответил старик.

– Правда? – искренне удивился Юки. – Потому что я иногда… вижу и слышу разные вещи… то, чего, скорее всего, нет. Но я знаю, что на самом деле их нет, – быстро добавил он. – И я правда хочу стать хорошим правителем… лучше, чем…

Он подавился последним словом – не мог произнести имя брата вслух.

Генерал Накатоми отвел глаза – видимо, тоже вспомнил о Юкиёси; но потом вновь посмотрел на Юкинари, и ни его понимающий взгляд, ни интонация не изменились.

– Думаю, вам нужен советник.

Юки подумал, не может ли маленький дракон из пруда быть его советником. Нет, вряд ли, дракон мало что знает о жизни дворца и страны. К тому же, возможно, он просто плод его воображения.

– А вы не можете быть моим советником?

– Я военный, и хотя моя семья и благородна, но военных не очень-то жалуют при дворе. К тому же, как вы сами заметили, я стар, почти как ваш дед-император. Но я знаю пару хороших и честных людей, которые помогут вам в этом деле больше, чем я. Во-первых, есть человек, который сейчас служит губернатором в одной из южных провинций – он с радостью вернется ко двору, если сочтет вас достойным преемником императора…

Накатоми назвал ему несколько имен и дал еще несколько советов, Юки внимательно слушал и все запоминал.

Уходя, Юки сказал:

– Спасибо, что верите в меня. – Ему вспомнилось, как архивариус назвал его безумцем, и старая обида всколыхнулась в нем.

Старик генерал усмехнулся.

– Наша страна не так богата, чтобы мы могли позволить себе выбрасывать сломанные вещи. Не знаю, доводилось ли вам, живя во дворце, видеть склеенную золотым или серебряным лаком посуду?… Мы чиним разбитое и сломанное, и при некотором везении вещи эти становятся даже красивее, чем прежде…

Этих слов Юки не понял. Разве он – сломанная вещь? Если что-то и сломано, то это мир, в котором они живут.

Значит ли это, что его можно починить?…

Среди прочего Накатоми посоветовал ему всегда полагаться на свое сердце. Странно было советовать такое мальчику, который едва отличал выдумки от действительности. Но впоследствии, когда рассудок Юкинари окончательно прояснится и он станет разбираться в людях лучше, чем кто-либо, он с удивлением поймет, что даже в те годы, даже сквозь окружавший его туман он, зная мир в основном по книгам и ничего не понимая в человеческих отношениях, каким-то образом ухитрялся поступать правильно и интуитивно отличать тех, кому можно было доверять, от тех, кому доверять не стоило…

Те, кто напоминал ему его друзей и солдат из воображаемой Страны Дракона, окажутся хорошими людьми, верными и честными.

Ни с кем из них он не сблизится. Его несчастный жестокий брат Юкиёси ошибался, считая, что у императора столько друзей, сколько он пожелает; окажется, что все как раз наоборот – император не может позволить себе роскошь иметь друзей, даже одного-единственного.

И его детские друзья из Страны Дракона, разумеется, так и не воскреснут – даже в его воображении.

Даже повзрослев, он не перестанет возвращаться мыслями к этому миру, но не сможет изменить его судьбу – все попытки поменять что-то, придумать его историю заново будут пустыми и бессмысленными. Генерал Накатоми назвал мир его выдумок убежищем, но ему занесенная снегом Страна Дракона будет напоминать скорее кладбище. Бродя по нему, он будет чувствовать себя таким же одиноким, чем в настоящем мире.

Когда вся страна будет праздновать его коронацию, Юкинари будет сидеть один в саду недалеко от дворцовой стены, готовить речь, слушать доносящиеся из-за нее голоса и музыку, и ненавидеть свой двор, и свою страну, и весь мир за то, что все так несправедливо устроено – праздник в его честь, но у него даже нет права выйти в город и веселиться вместе с обычными людьми, – и спрашивать себя, где же взять столько сил, чтобы вытерпеть это, и терпеть, терпеть на протяжении всей жизни.

Несколькими часами позже, когда он в платье цвета застывшей крови взойдет на ступени к трону, произнесет ритуальные слова и наденет корону деда, он будет думать о словах своего дракона. О том, что кто-то полюбит его. О том, что где-то – может, на другой стороне земли – живет человек, которому суждено разделить с ним одиночество.

Это будет через четыре года. Ему исполнится шестнадцать, будет идти год дерева и змеи со знаком Инь.