Читать книгу Сломанный мир - Анна Мори - Страница 6

Пир, устроенный в Павильоне Веселья в честь их приезда, был великолепен. Слуги вносили одно блюдо за другим. Голодное детство накрепко вбило в Гэрэла привычку доедать все до последней крошки, и поначалу он так и пытался делать, но быстро понял, что это бессмысленно – и почувствовал раздражение.

Вся посуда была серебряной – сначала он удивился такой роскоши в стране, которая еще недавно прозябала в бедности, затем подумал: должно быть, им хотят продемонстрировать, что в еде нет яда. Считалось, серебро от яда меняет цвет. Нелепое суеверие: он знал немало ядов, которые незаметны в любой посуде. Серебряная посуда показалась ему не очень хорошим знаком. Демонстрация отсутствия яда в угощении была хоть и мирным жестом, но таким, который говорил об определенном напряжении в отношениях.

На пиру были переводчики, поэтому все говорили на привычном для себя языке. Впрочем, все беседы с местными были краткими и неуклюжими. Спутники Гэрэла быстро устали играть в показную вежливость, перестали обращать внимание на рюкокусцев и общались в основном друг с другом.

Самого императора на пиру не было. Еще недавно Гэрэл расценил бы его отсутствие как оскорбление, но успел понять, что император тут считается кем-то вроде живого бога на земле, который редко снисходит к простым смертным. Никакого неуважения к гостям в этом не было, просто – вот так вот было принято. Может, простым людям нельзя даже видеть, как он ест.

В этом, пожалуй, даже имелось здравое зерно: люди, сохранявшие трезвую голову на пирах Токхына – таких же пышных, но куда менее церемонных и пристойных – рано или поздно задумывались о том, что ослабевшие от обжорства, пьянства и распутства императорские пальцы недолго смогут удерживать скипетр власти. А кто осмелится усомниться в живом боге, которого и без покрывала на лице-то никто не видел?

Перед гостями танцевали и играли на эрху девушки-прислужницы – болезненно хрупкие, с густо набеленными лицами и тонкими угольными бровями, нарисованными совсем не там, где им положено находиться: весь их облик дышал искусственностью. Гэрэлу подумалось, что среди придворных женщин он не видел – значит, это правда, что они живут на своей половине дворца и не допускаются к делам. Он попытался представить в этом дворце Джин-хо, пылкую, грубовато-искреннюю, никогда не лезущую за словом в карман, и у него не получилось – это все равно как если бы в саду нежных ирисов вдруг выросло стальное копье.

Не стоит забывать, у этих людей под слоем внешних заимствований из Юйгуя – своя культура, не похожая ни на юйгуйскую, ни тем более на чхонджусскую. Сложно будет найти с ними общий язык.

После ужина Гэрэл походил по дворцу, присматриваясь к его обитателям, но в том павильоне, что был отведен для гостей, ничего интересного не было, а соваться в другие помещения без повода было невежливо и попросту опасно.

Затем он отправился гулять по саду. Сад выглядел не таким правильным, как юйгуйские парки, здесь беседки, дорожки и мосты были расположены с продуманной небрежностью. Смеркалось, и в саду один за другим начали зажигаться бумажные фонари, похожие на огромных светлячков.

Побродив какое-то время по саду, он неожиданно снова увидел императора.

Император отдыхал в одной из беседок – пил чай. На нём было сине-фиолетовое, цвета сумерек, домашнее одеяние, гораздо более простое, чем парадный наряд (хотя, по мнению Гэрэла, всё равно чересчур неудобное и излишне роскошное; рукава чуть ли не до самой земли – как крылья…). Неподалеку от него стояли несколько слуг, таких бесшумных и собранных, что, несмотря на кажущееся отсутствие оружия, было сразу понятно – это телохранители. Волосы Юкинари, освобождённые от кос и множества заколок и шпилек, были перехвачены простой шёлковой лентой. Чтобы выпить чаю, императору снова пришлось убрать с лица это злосчастное покрывало. Сейчас, в одиночестве, его лицо было грустным. Гэрэлу вдруг подумалось, что за двадцать с небольшим прожитых лет этому юноше нечасто приходилось видеть радость.

Он хотел тихо уйти, но его присутствие не осталось незамеченным.

– Вы ведь не убивать меня пришли?… – сказал император на юйгуйском и усмехнулся.

Гэрэл поспешно поклонился, почти что испытывая неловкость за меч в ножнах у своего пояса.

– В таком случае разрешите угостить вас чаем, генерал. Я приглашаю вас, прошу, сядьте и чувствуйте себя свободно.

– Это будет большой честью для меня, – ответил он тоже на юйгуйском.

Так странно – язык, чужой для них обоих, стал ниточкой, которая протянулась между ними.

Впрочем, чужой ли? Гэрэл в очередной раз подивился, как естественно звучит в устах императора юйгуйская речь.

Он еще раз почтительно поклонился Юкинари, отстегнул ножны, отложил их подальше (преступная неосторожность, но у него точно не было права их оставить) и присел за чайный столик напротив императора.

Один из слуг неслышной тенью скользнул в темноту сада, через несколько минут вернулся, поставил перед Гэрэлом вторую чашку и наполнил ее.

До него донёсся нежный сливочный аромат темного, хорошо прожаренного улуна. Хороший чай он не пил уже лет сто. Фарфор был таким тонким, что золотистая жидкость просвечивала сквозь него. Красивая чашка; в Чхонджу таких делать не умеют. В Юйгуе – конечно же, делают, но чашка, сделанная юйгуйцами, была бы наряднее – пестрее, с затейливым рисунком, с позолотой. А тут – однотонный темно-синий фарфор, неброский рельефный узор – листья и травы. Чашка для осеннего времени, и чай тоже осенний. Учитель Лин говорил: зимой пьют черный чай, весной – цветочный, для лета есть звонкие, холодные зеленые чаи, а ароматный дымный улун – для осени, для раздумий…

Он молча глотал чай, император так же молча сидел напротив, положив подбородок на сплетённые пальцы, и смотрел на него так же, как при первой встрече: с глубоким, искренним, серьезным интересом. Обоюдное молчание почему-то не напрягало, казалось естественным, но тем не менее – так долго молчать было неприлично, и Гэрэл стал подыскивать тему для приятной светской беседы. Для начала нужно было хотя бы извиниться за то, что нарушил вечернее уединение Юкинари; это он и сделал.

– Ценю ваши попытки соблюсти этикет, генерал. Не побеседовать ли нам о погоде? – живо откликнулся Юкинари, усмехнувшись.

– Погода настолько хороша, что вряд ли о ней можно сказать что-нибудь дельное, – холодновато сказал Гэрэл, не зная, счесть обидным юмор собеседника или нет.

А погода и в самом деле была удивительно хороша: жара наконец-то спала (или здесь, в Синдзю, лето вообще было нежарким), но кроме этого ровным счетом ничего не выдавало наступление осени – разве что небо, ставшее особенно глубоким и синим, и не по-летнему прохладные ночи. Гэрэл любил осень. Через месяц задуют холодные ветры с севера и польют дожди, вдоль полей зацветут паучьи лилии – цветы мёртвых, – а на кустах бересклета повиснут ярко-розовые ягоды. А еще через пару недель, когда покраснеют клёны, императорский дворец станет совсем неотличим от картинки на фарфоре.

Но Гэрэл считал, что о подобном глупо говорить вслух – непременно скатишься в пошлость, и еще глупее говорить об этом человеку, который считает тебя варваром.

Поэтому он прямо сказал о том, что крутилось у него в голове все это время, хоть и не был уверен, что это подходящая тема для разговора:

– Я обратил внимание, что вы очень хорошо говорите на Высокой Речи.

– Юйгуйский – мой второй родной язык. Или даже, скорее, первый, – сказал император. – Я жил в Юйгуе с самого рождения, пока мне не исполнилось одиннадцать. И моя мать оттуда.

Ах да. Он ведь знал начало этой истории из уроков истории, но почему-то не догадался связать одно с другим. Четверть века назад закончилась затяжная война между Юйгуем и Рюкоку. Юкихито, будущий отец Юкинари, был наследным принцем Рюкоку и после проигрыша своей страны в войне оказался в Стране Черепахи в качестве заложника. Ему нашли жену из знатного юйгуйского рода, но пленником он от этого быть не перестал. Таким же пленником, без сомнения, стал и его родившийся на чужбине сын. Бедняга. Провести детство среди чужеземцев, которые тебя ненавидят – незавидная участь.

– Мне известно о ваших родителях, – неловко сказал Гэрэл.

Умение вести светские беседы определенно не было его сильной стороной.

Он видел, что Юкинари понял, о чем он только что подумал, но тот никак этого не показал – ни тени обиды или гнева не промелькнуло на его спокойном красивом лице.

– Меня удивило, что вы знаете этот язык, – сказал Юкинари. Без насмешки сказал, доброжелательно.

– Я какое-то время жил и учился в Байцзине – пришлось научиться хорошо понимать Высокую Речь. Мой достопочтенный император Токхын хотел, чтобы я обучился там военному делу.

Строго говоря, это был не столько приказ императора, сколько собственное желание Гэрэла, и именно о военном деле он в школе Лин-цзы узнал не особенно много – но о годах, проведенных в Юйгуе, никогда не жалел.

Когда шестнадцатилетний Гэрэл увидел столицу Юйгуя, людей, ее населяющих, ее культуру и порядки, все это поразило его. Страна Черепахи… Ему тогда показалось, что он попал в сон или в мирную, счастливую страну из сказок его матери. Когда он только попал в школу Лин-цзы, всё казалось ему странным и бесконечно чужим: доброта учителя Лина и других учеников внушала ему страх и подозрение либо заставляла стыдиться самого себя. Он чувствовал себя именно так, как и должен чувствовать себя мальчишка, который за всю жизнь не видел ничего кроме насилия, бедности и войны – и оказался вдруг среди доброжелательных, сытых, красиво одетых, интеллигентных людей, которые вели беседы о каких-то совершенно непрактичных, бесполезных материях: о движении небесных тел, судьбах человечества, истории, философии. Потом он освоился, привык, тоже научился трещать о высоком… Своим среди них он, конечно, так и не стал, но железная рука, сжимавшая его сердце все эти годы после смерти матери, как будто немного разжалась – он впервые подумал, что, быть может, можно жить и ради чего-то кроме выживания и мести.

Но эта мысль не задержалась в его голове надолго. Учитель Лин – мягкий, бесконечно терпеливый человек с тихим ровным голосом и глубоким шрамом на горле – так и не сумел вытравить из Гэрэла его совсем не интеллигентную, совсем не юйгуйскую жестокость. Гэрэл умел только воевать. Вскоре он вернулся домой в Чхонджу и через пару лет, встав во главе армии, развязал войну с той самой страной, которую так полюбил.

Он никогда толком не знал, какую страну ему называть родиной: появился на свет на Юге, взрослеть пришлось на Западе, а душой больше всего прикипел к Северу – который он и хотел бы презирать за изнеженность и гордыню, но не мог, видел, как хорошо там живется людям…

И только о Востоке он до поры до времени почти ничего не знал. Не дай боги полюбить еще и Восток: ведь скоро и с Рюкоку придется воевать, хоть это уже будет не его выбор.

– Почему вы выбрали изучать именно военное дело? – спросил Юкинари.

– Я был солдатом. Вряд ли у меня получилось бы стать кем-то другим.

– Это прозвучало… грустно.

– «Из хорошего железа не делают гвоздей»? – усмехнулся Гэрэл, цитируя начало известной юйгуйской поговорки: «Из хорошего железа не делают гвоздей, из достойных людей не делают солдат».

– Но в вашей стране другое отношение к военному сословию, ведь так? – примирительно сказал Юкинари.

Гэрэл промолчал. Грустно? Да, наверное. Вряд ли кто-то идет в армию от хорошей жизни, даже если в твоей стране служба считается почетным занятием.

– Вы хорошо говорите, – похвалил его император, словно не замечая нахмуренного лица собеседника. – Иногда, правда, выговариваете слова чересчур правильно – знаете, слишком чеканите. Я давно ни с кем не говорил на юйгуйском, мне очень приятно снова его слышать.

– Странно, что вы с теплом говорите о Стране Черепахи; ваши страны так долго воевали, что вы скорее должны ненавидеть ее…

Юкинари слегка нахмурился, коснулся рукой виска, подыскивая подходящий ответ, но ответил с неожиданной откровенностью:

– Мне непросто ненавидеть ее – она во всем лучше Рюкоку. В Стране Черепахи я рос почти как пленник и, помню, в детстве часто тосковал по Рюкоку, воображаемому дому, которого никогда не видел. Но когда я наконец приехал сюда, мне не понравилось то, что я увидел – меня уже превратили в юйгуйца… Я иногда думаю: что будет, если Юйгуй снова захочет подчинить мою страну и начнется война? У меня сердце юйгуйца, но вышло так, что моя страна – Рюкоку. Мне никогда снова не стать цельным. Я часто завидую тем, кто искренне привязан к своей стране. У человека есть потребность считать себя частью чего-то большего…

Он будто подслушал мысли Гэрэла – тот ведь несколько минут назад думал о том же самом.

– Эта привязанность к родине – просто самообман, – ответил Гэрэл, может, немного грубо. – Чаще всего люди, громче всех кричащие о любви к своей стране, просто не видели ничего кроме своего села – и не хотят видеть. Тот факт, что кто-то родился в той же стране, что и ты, ровным счетом ничего не значит. Важно только, что у человека в голове и в сердце.

– Но каждый ли может похвастаться, что у него там что-то есть? И даже если голова и сердце действительно не пусты, не у каждого достаточно дерзости, чтобы ставить себя выше других и выше страны, где ему выпало родиться.

Ему удалось слегка смутить Гэрэла.

– Простите, я вовсе не имел в виду…

Император улыбнулся.

– Ничего. Вы очень категоричны, но мне не хватало такого собеседника, как вы. У меня при дворе прямота не в чести.

Он мог сказать это просто из вежливости, но Гэрэл подумал, что в его словах наверняка есть доля правды: дворец императора в Рюкоку – средоточие этикета, нарушить который немыслимо, и придворным приходится продумывать каждое свое слово, каждый жест. Учитывая, что Рюкоку долго находился почти что в изоляции от других стран – не считая Юйгуя, – императору, вероятно, нечасто случалось вот так запросто с глазу на глаз беседовать с варварами, которые прямо говорят то, что думают, и задают неудобные вопросы.

– Должно быть, вас забавляет эта беседа.

– Я очень рад ей. Честно говоря, мало кто осмеливается заговорить со мной без причины. Я пытаюсь это изменить, но… перемены требуют времени. Привести в порядок экономику и армию – сущий пустяк по сравнению с тем, как трудно поменять привычки людей.

– Да, кажется, большая часть обитателей дворца боится даже взглянуть на ваше лицо.

– Так и есть. А вторая часть мечтает меня убить.

Юкинари снова улыбнулся той самой своей неуверенной улыбкой – зимнее солнце, – но Гэрэл подумал, что сказанное им не очень похоже на шутку.

– Шутка должна быть смешной, а это совсем не забавно, – заметил он.

Император пожал плечами.

– Я надеялся, уж вы-то оцените. Люди, которые стоят у власти, обычно знают, что придворная жизнь только со стороны выглядит красиво. – Он продолжал говорить шутливо, но видно было, он сам недоволен, что разговор принял такой поворот.

Верно, в Чхонджу точно так же интриговали и ненавидели – дворец Токхына был тем еще змеиным гнездом. Это всего лишь естественно: власть не дается без борьбы, слабый у власти не удержится. Он, что ли, жалуется на свою участь?

И Гэрэл резковато сказал:

– Такова природа власти: за неё приходится расплачиваться одиночеством. Или вы пытаетесь сказать, что не хотели стать императором?

– Я – старший… теперь уже – единственный сын своего отца. Трон – это не то, от чего можно отказаться, – уклончиво ответил Юкинари. – Всё, что я могу – это стараться быть достойным правителем, чтобы хотя бы занимать этот трон не напрасно.

– И все же если бы вам дали выбор…

– Думаю, каждый занимает именно то место, которое назначено ему богами. – И чуть тише Юкинари добавил: – Хотя в минуты слабости я думаю, что предпочел бы родиться простым горожанином.

Гэрэл не сдержал смешок:

– Вряд ли вы даже приблизительно представляете себе жизнь простых людей.

Юкинари помолчал, затем как будто невпопад сказал:

– Вам когда-нибудь приходилось носить тяжести?

– Бывало, – ответил Гэрэл, недоумевая: что он хочет сказать?

– Представьте себе, что вам предстоит перетащить с одного места на другое десяток ящиков. Первый кажется практически неподъемным. После того, первого ящика второй – уже совсем не такой тяжелый, хотя на самом деле их вес одинаков; может быть, вы даже ощутите радость от того, что он как будто легче первого… Но значит ли это, что жизнь должна быть непрерывным тасканием тяжестей? Если твоя жизнь не так тяжела, как чья-то еще, значит ли это, что надо радоваться такой жизни? Я иногда думаю, что люди – все люди – предназначены для совсем другой жизни, такой хорошей, какую они не могут себе даже представить…

Гэрэлу вспомнилась мать. Она вполне могла бы сказать что-то подобное. Нет, она не только могла, но и говорила. Постоянно. Перед его внутренним взором с необыкновенной яркостью нарисовался один из тех моментов, когда она смотрела куда-то сквозь него, вдаль, своими голубыми глазами, такими яркими, что даже зрачки казались синими, – смотрела и видела совсем не то, что все остальные.

«Знаешь, Гэрэл, я думаю, что раз люди мечтают о том, чего нет в этом мире, может, они были созданы для другого мира…»

Он сморгнул, и видение исчезло.

– Хорошо, готов признать, быть императором не всегда весело, – признал он.

Ему было слегка не по себе. Странная у них получилась беседа для людей, которые еще вчера даже не были знакомы. Гэрэл вообще не так уж часто с кем-то говорил. А чтобы так откровенно…

Юкинари долго ничего не отвечал – похоже, ему тоже стало неловко за эту внезапную вспышку искренности.

Потом сказал, не очень изящно сменив тему:

– Генерал Гэрэл, вы играете в «Туман и облака»?

– Да – научился в Юйгуе.

– Как хорошо: у меня при дворе мало кто любит эту игру. Слуги могут снова налить нам чаю, и я был бы рад, если бы вы согласились скрасить мой вечер за партией – еще не поздно…

Гэрэл, конечно же, не отказался.

Один из слуг принес коробку с игрой. Какое-то время они молча играли. Гэрэл ждал, что император что-нибудь скажет, но тот, казалось, был погружён в раздумья. Так что Гэрэл решил сам нарушить молчание:

– Мы с вами сейчас похожи на каких-нибудь правителей древности, знаете, тех, которые обсуждают судьбу государств за партией в «Туман и облака». По крайней мере, в романах всегда так делают.

Юкинари сказал без своего обычного тепла в голосе:

– Нам с вами нечего обсуждать, вы же знаете.

– Меня, например, очень интересуют будущие переговоры, – осторожно сказал Гэрэл.

Император покачал головой.

– Бросьте. Я согласился принять ваше посольство лишь с одной целью: встретиться с вами лицом к лицу, понять, что вы за человек, генерал Гэрэл.

– Вы хотите сказать, что никакой надежды на союз между нашими странами нет? Но он мог бы принести много хорошего обеим странам.

– В вашей стране, видимо, слово «союз» означает нечто иное, чем в моей, – сказал Юкинари с мрачной иронией. – Хотите, расскажу вам, как все пройдет? Вы начнете переговоры речью о мире и сотрудничестве. Я соглашусь, что мир, безусловно, лучше войны, но потребую заключить союз на условиях, одинаково выгодных для обоих государств. Вы не согласитесь, потому что ваш император хочет от Рюкоку полного подчинения. Я не хочу союза на таких условиях. И если я даже, скрепя сердце, соглашусь на эти условия, идея брака с дочерью вашего императора обречена на неудачу. Вы в Чхонджу, говорят, зовете своих женщин орлицами, и они умеют держать в руках меч так же крепко, как мужчины – а мой дворец станет для этой девушки клеткой. Ваша принцесса умрет здесь, причем, возможно, в буквальном смысле слова, как бы страшно это ни звучало, и я ничего не смогу сделать для нее. Так или иначе вы будете вынуждены объявить мне войну.

Да, подумал Гэрэл, он прав, это только вопрос времени: даже если брак окажется удачным, вряд ли он будет долго удерживать Токхына от войны. Разница лишь в том, начнется ли она прямо сейчас или спустя несколько лет…

Юкинари продолжал говорить – спокойно, будто о чем-то мало его касающемся:

– В назначенный день мы обсудим всё это подробнейшим образом, в куда более изящных выражениях, в присутствии множества моих и ваших сановников; это займёт много времени – возможно, целый день. Но результат от этого не изменится. И вы, и я знаем это.

– И все же я искренне надеялся, что вы смирите свою гордость и примете мир на условиях императора Токхына. Хотя бы временный мир. – Заметив мелькнувший в глазах Юкинари гнев, Гэрэл поспешно добавил: – Простите, государь. Я выразился грубо. Но я хочу избежать войны. Неужели вы не понимаете, что это будет бессмысленная резня? Ваше государство уже пережило большую войну и только-только оправилось после нее. Ваш народ создан для мира, а не для войны. Когда мы встретились, я сказал, что ваша столица прекрасна, и это истинная правда. Синдзю – странный, печальный, но прекрасный город. Мне будет жаль, если этот город сровняют с землей.

– Спасибо за откровенность, генерал. Хорошо, когда люди говорят то, что думают, хоть ваши слова и жестоки. Я тоже не хочу войны с вашей страной, да и ни с кем другим. Совсем о другом я мечтаю; если начинаешь с разрушений, ничего хорошего не построишь. Но и подчиниться вашему царю я не могу. Не из-за гордости, а потому что союз на таких условиях не принесет моей стране ничего хорошего. Временный мир, говорите вы? Но время – мой враг. Через несколько лет такого «мира» моя страна ослабнет, а ваша – накопит еще больше мощи. Но если дойдет до войны сейчас… – Юкинари слегка презрительно прикрыл глаза длинными ресницами, улыбнулся, – …почему вы так уверены, что я потерплю поражение? Вообще-то я собираюсь выиграть.

«Красивый глупый высокомерный мальчик», – подумал Гэрэл с легким раздражением. Неужели он думает, что что-то знает о войне, сидя в этом саду с красными кленами и золотыми карпами, попивая чай из красивой чашки?…

Впрочем, надо признать, рассуждения Юкинари были вполне неглупы и логичны.

Император передвинул одну из фишек на доске. До этого хода Гэрэлу казалось, что на доске сложилась патовая ситуация, но, пожертвовав несколькими своими фишками, Юкинари освободил верх доски и внезапно оказался в выигрышном положении.

Но Гэрэл тоже был не прост. Он хорошо знал и любил «Туман и облака». Ему нравилось, что у каждой фигуры ясное предназначение и просчитать исход игры намного проще, чем в жизни. Говорили, что раньше военачальники использовали эту игру, когда продумывали стратегию боя, а только потом люди стали играть в неё для развлечения. В юности Гэрэл просидел над «Туманом и облаками» немало часов, пытаясь понять и перенять ход мыслей великих полководцев древности.

– Если вы все уже рассчитали, почему вы не хотите попытаться убить меня? Вы убрали бы с поля сильную фигуру, – тихо сказал он, гадая, не было ли в чае яда или снотворного. Но он чувствовал себя вполне нормально.

– Я могу попытаться, но прежде чем охранники выполнят приказ, вы можете успеть разбить чашку и перерезать мне горло осколком, – так же тихо ответил Юкинари.

Будто мысли прочел. Телохранителей у Юкинари было всего трое, и двое из них слишком далеко от него. Прыжок влево, ладонями оглушить ближнего телохранителя, разбить чашку; возможно, Гэрэла даже не убьют в ближайшую минуту, если он сумеет дотянуться до лежащего наподалеку меча в ножнах – хотя потом все равно прибежит дворцовая стража…

– Так не нужно было предлагать мне чай, – сказал Гэрэл с легкой улыбкой.

Юкинари тоже улыбнулся, у него это как-то искренне получилось, по-доброму, несмотря на напряженность момента.

– Надеюсь, в моем дворце у меня есть право угощать чаем кого я захочу, не думая о последствиях.

Похоже, он предлагал установить между ними двумя тот самый «временный мир».

– Почему вы не учитываете третью силу, которая может повлиять на исход войны? – спрсил Гэрэл, имея в виду Юйгуй.

Очень откровенно, но они только что обсуждали убийство чашкой, к тому же он убедился, что Юкинари хорошо представляет себе расстановку сил в Срединных Государствах и варианты развития событий.

– Я удивлюсь, если Юйгуй захочет вмешаться. У него нет причин помогать той или другой стороне. Война ослабит и Чхонджу, и Рюкоку, Юйгую это только на руку.

Гэрэл был неприятно удивлен трезвомыслием своего противника, но решил сосредоточиться на игре.

После того как они обменялись несколькими ходами, он заметил в стратегии Юкинари небольшой просчёт. Совсем крошечный. Только опытный мастер игры обратил бы внимание на такой пустяк.

Гэрэл уже протянул руку к одной из фишек, чтобы сделать решающий ход, но задумался: прилично ли будет выиграть у императора? Это во-первых. А во-вторых, если игра была обоюдной проверкой их способностей к стратегии (а она, несомненно, именно ей и была), пускай лучше противник думает о тебе хуже, чем есть на самом деле. Когда придет черед настоящей битвы, у него будет преимущество.

В итоге он взял совсем другую фишку и пошёл иначе. В результате его манипуляций с доски исчезли несколько фишек как Юкинари, так и самого Гэрэла. На доске осталось слишком мало значимых фишек, чтобы кто-либо из игроков мог одержать победу.

Ничья.

Юкинари улыбнулся, и что-то в его улыбке сказало Гэрэлу, что его сомнения не укрылись от глаз императора и что ошибку тот допустил намеренно – хотел увидеть, как поступит Гэрэл. Проверял.

– Вы поддались мне.

– Но и вы в конце не воспользовались преимуществом, – справедливо заметил Юкинари.

– Я бы хотел сыграть еще раз, с условием, что вы будете играть честно.

– Я могу сказать, что буду играть честно, но поверите ли вы мне?

(Потом – спустя много дней, недель, месяцев – Гэрэл снова и снова возвращался мыслями к этому диалогу и ему казалось, что речь шла не только о «Тумане и облаках» – хотя тогда никто из них еще не знал, что произойдет потом).

– Попробую поверить…

И спустя буквально несколько ходов император сказал:

– Вы проиграете или через двенадцать ходов, или через двадцать, если пожертвуете несколькими фигурами.

Эти слова показались Гэрэлу пустым бахвальством, но, к его удивлению, так и произошло: через восемь ходов он понял, что ему не выиграть, прикинул в уме дальнейший ход игры и понял, что до полного поражения ходов ему осталось именно столько, сколько предсказал Юкинари.

– Видите, я был честен. – Юкинари смотрел на него и улыбался.

– Неужели я так плохо играю? – с легкой досадой сказал Гэрэл.

– Лучше всех, кого я знаю, – ответил Юкинари. – Просто мне знакомо такое развитие партии. Я не какой-то там гений, просто у меня хорошая память, и я много играл, когда был еще ребенком. Очень много – наверное, больше, чем было мне полезно… – непонятно сказал он.

Они сыграли еще раз. Гэрэл сосредоточился, и в этот раз ему удалось выиграть, и он надеялся, что победа была честной. Затем выиграл Юкинари – или просто перестал поддаваться? С таким странным противником ни в чём нельзя было быть уверенным. Он играл великолепно, словно с самого первого хода представлял себе все бесчисленное множество вариантов развития событий на доске. Гэрэл давно уже не получал от игры такого удовольствия. Давно? Пожалуй, вообще никогда.

После четвертой партии в «Туман и облака» Гэрэл очнулся, осознав, что они сидят тут уже часа три. Наверняка у императора были и более важные дела, но он был слишком тактичен, чтобы просто прогнать гостя.