Читать книгу Стучитесь в личку - Анна Никольская - Страница 6

– Зачем ты так сказала? Что папа умер?

– Потому что это правда. – Мама режет на кусочки морковь для жаркого: ток-ток-ток-ток по доске.

– Мама! Как ты так можешь? Он ведь живой.

– Он нас бросил, а это – хуже, чем если бы он на самом деле умер.

Мама разрезает не морковь, а кухонное пространство. В одном кусочке я, в другом – она со своим острым ножом.

– Кому хуже? Тебе? – я вдруг начинаю злиться. – Меня же в школе сироткой дразнили! Мне же сны снились! Я же все время думала, что у меня папы нет!

– А у тебя его и нет, – спокойненько так отвечает мама. – Он предал тебя. Он женился на другой женщине. Ты ему не нужна, понятно?

– Нужна! Он мне сам сказал. Это ты ему не нужна!

– Не ори, хозяйка услышит, – мама невозмутимо вываливает свою дурацкую морковь в сковородку.

– Да мне пофиг!

– Выбирай выражения! Сказал он ей! Он тебе сейчас и не такого наговорит. Очнулся через восемь лет, говорун.

– Папа меня искал! Он же писал мне! Почему ты мне его письма не показывала?

– Не показывала для твоего же блага.

– Ты врешь! Все врешь! И все время врала!

– Успокойся, сказала. Лучше послушай меня, – говорит мама ледяным тоном и включает газ под сковородкой. – Твой отец – подлый человек. Ты не знаешь и половины того, что… – она вдруг замолкает.

– Чего?

– Не важно… Дочка… – мама вдруг вся как-то обмякает и опускается на табурет.

Мне становится страшно. Ей что – плохо?

Я привыкла, что мама всегда одинаковая – строгая и… Да, черствая, как позапозавчерашний батон. Как будто ее, как Железного Дровосека, сделали из железа, а внутрь положили только вот эти строгость и черствость. И больше ничего не положили.

– Я тебе не сказала правды тогда, – говорит мама с табурета, – но я сделала это ради твоего же блага. Я хотела, чтобы ты помнила папу хорошим. Чтобы тебя вся эта грязь не касалась… В той ситуации это было самое лучшее, что я могла для тебя… для нас с тобой сделать, – мама подходит к окну и смотрит во двор, как будто кого-то ждет. – Я, наверное, виновата перед тобой.

Во дворе между пальмами кто-то натянул веревку с мокрым бельем. С семейными трусами и майками. А на скамейках сидят старушки и кричат своим внукам, чтобы они не хватали Степана за лапы. Но внуки все равно хватают этого Степана.

– Прости.

Я подхожу к маме – у нее уставшее белое лицо без косметики, и она похожа на медузу, которую вышвырнуло прибоем на берег.

– Обещай, что никогда больше меня не обманешь.

– Обещаю, – кивает мама.

Она никогда не пользуется косметикой. Только ночным кремом, который вкусно пахнет какими-то цветами. Так пахнет на лугу в километре от Фирсовки, когда июль и только что прошла гроза.

Мне хочется обнять маму, но вместо этого я говорю:

– Папа меня в гости позвал.

– Нет.

– Ну мама!

– Даже и не думай, – она моментально становится прежним черствым батоном.

– Но почему? – к горлу опять подкатывает злобный шарик. Я вскакиваю.

– Сиди, – командует мама. Иногда мне кажется, она путает меня с собачонкой. – Ты не будешь с ним общаться. Я запрещаю, понятно?

– Понятно.

– Мой руки, и будем ужинать.

– Не хочу, – говорю я и иду в комнату, но на пороге останавливаюсь. Дверь в комнату Глафиры Леопольдовны быстренько закрывается.

– Мама, а баба Лиза?..

Мама качает головой.

Я не стала спрашивать у нее, отчего умерла бабушка. Мне почему-то было уже все равно.

* * *

А с папой мы все-таки стали общаться. Все вышло из-за школы. Вернее, из-за тети Боти. Это она рассказала папе, что мы вернулись в город и что меня не берут в школу.

– Кто тебя за язык тянул? – злилась мама. – Мне не нужны его подачки и покровительство!

– Причем тут ты, вообще? – спокойно возражает тетя Ботя.

Она сидит на моей кровати и подпиливает ногти. Они у нее длиннющие, как у Дожи Кэт.

– Ты лучше о дочери задумайся – так, на секундочку. Данил, между прочим, не последний человек сейчас в городе.

Тетя Ботя училась с моим папой в одном классе, а с мамой – на одном курсе в пединституте. Это она маму с ним познакомила, когда они еще были студентами. По папиной просьбе – он маму один раз увидел и сразу влюбился.

– Он сейчас, знаешь, как развернулся? На днях опять купил заводик, в «Краснодарской правде» про это целая статья. У него недвижимости по всей Европе понатыкано, как грибов после дождя!

– Господи, да какая мне разница? – перебивает мама. – Кто он теперь, что он? Где он был раньше? Он все эти годы, вообще, думал о Вале? Он хоть копейкой нам помог?

– Ты же сама отказалась от алиментов, – парирует тетя Ботя. – Не надо его во всех смертных грехах винить.

Мама молчит, не отвечает. Она чувствует, что тетя Ботя на папиной стороне, и это ее бесит.

– Ладно, ты свою гордость-то поумерь! О Валентине думай в первую очередь. Ты хоть в курсе, что это за школа? Элитная, языковая! – говорит тетя Ботя с особым ударением и кладет пилочку в сумку. – Там половина педсостава – носители языка. В нее абы кому с улицы не попасть – там обучение стоит бешеных денег. Оттуда после восьмого класса в Англию прямая дорога. Учеников в любой колледж берут с распростертыми объятиями, а там и Кэмбридж не за горами. У них там, мне Пахомов рассказывал, чуть ли не золотые унитазы в туалетах стоят. Компьютеров больше, чем самих детей. А знаешь, сколько там нашему брату в месяц платят?

– Не знаю и знать не хочу.

– Ну и дура. Господи, да что я тебя за лучшую жизнь агитирую! Делать мне больше нечего…

Но мама дурой никогда не была. И она, в конце концов, согласилась.

Через неделю я иду в новую школу! Ура!

Надо все-таки выпросить у нее тушь.

* * *

Мы сидим на лавочке в парке и дышим – морским воздухом.

– Лиза, а что мы будем сегодня делать?

– Ничего. Ты когда-нибудь делала ничего?

– Нет, это как? – Я, конечно, немного удивлена, но не очень. Я уже привыкла, что бабушка часто говорит или спрашивает о всяких необычных вещах. Например, видела ли я, как ходят деревья? Или мечтала ли я когда-нибудь стать аквариумом?

– Вот только представь: ты – аквариум. В тебе много чистой воды, камешки, водоросли, живые рыбы! Ты круглая и прозрачная, и каждый день уже просто одним своим существованием ты творишь добро.

– Как это – делать ничего, Лиза?

– Вон, видишь того человека, в шляпе?

– Какое у него злое лицо. – Я смотрю на мужчину у киоска с мороженым. Он только что к нему подошел и теперь пытается протиснуться к окошку без очереди. Лицо у него бордовое, оно блестит от солнца.

– А как ты думаешь, почему злое?

– Ну, не знаю. Просто он злой, вот и все.

– Да? – с сомнением спрашивает бабушка. – А мне кажется, его кто-то обидел. Может, от него ушла жена или начальник на него накричал…

Я присматриваюсь к мужчине повнимательней. После бабушкиных слов его лицо почему-то уже не кажется мне таким злым. Скорее, каким-то потерянным.

– Я знаю! – кричу я. – У него ребенок в больнице, вон в той – на углу, и он попросил у него мороженого! Ему очень захотелось мороженого! И вот его отец побежал, чтобы успеть до операции, побежал – а тут очередь, а он очень торопится! Поэтому и толкается, он же спешит!

Бабушка неопределенно поводит плечами. Мужчина наконец-то пролазит к окошку, покупает четыре стаканчика и быстро уходит.

Мы с Лизой встаем и идем за ним.

Мужчина шагает широко, мы еле поспеваем. Мороженое у него тает, капает на асфальт. Мужчина проходит мимо больницы, и мне становится неловко перед бабушкой, что я неправильно угадала. И в то же время ужасно интересно! Мы – прямо частные сыщики!

– Это не ребенку, – говорю я. – Это для его жены, чтоб она простила и вернулась к нему.

Бабушка не отвечает. Она просто идет за этим человеком, идет так быстро, как будто от этого зависит чья-то судьба.

Мужчина в шляпе ныряет во двор – следом мы. Он подходит к подъезду, набирает на двери код и входит внутрь. Я кидаюсь за ним, чтобы придержать дверь, и мы юркаем в прохладный полумрак.

Слышно, как мужчина поднимается на последний этаж и звенит там ключами. На ступеньках – молочные капли. Дверь захлопывается, и все замирает. Какое-то время мы ждем, но больше ничего интересного не происходит.

Мы ждем еще чуть-чуть, а потом поднимаемся на пятый этаж. Обычная дверь с резиновым ковриком.

Бабушка резко жмет на звонок.

– Лиза, ты что?! – ужасаюсь я. Мой первый порыв – кинуться вниз по лестнице.

– Здравствуйте, – когда открывается дверь, говорит Лиза. – Извините, вы тут все закапали.

– Это мы сейчас, мы мигом… – суетится мужчина.

Он теперь без шляпы. Он лысый, и кожа у него на голове тоже бордовая – так бывает после сильного ожога. Не солнечного, а настоящего – от огня. Я смотрю на его руки в длинных рукавах – они такие же, как будто не кожа, а твердый бордовый пластилин. Мужчина больше мне не кажется злым, наоборот, он улыбается. – Моцарт, а ну, обжора, поди – приберись!

Из квартиры, покачиваясь, выходит толстый лохматый Моцарт и слизывает с лестницы белые капли.

А потом мы заходим в эту чужую квартиру, проходим на чужую кухню и пьем чай. Солнце садится, опуская на город оранжевую занавеску.

На кухонном столе стоит ваза, формой похожая на сосиску. Я протягиваю руку, чтобы проверить, сосиска ли она на ощупь.

Мужчина рассказывает о том, что он скоро умрет и завещает свой труп медицине. Я представляю, как студенты будут резать его на мелкие кусочки, и мне становится не по себе… С Лизой всегда так, что-то в ней есть такое – она кого угодно разговорит и подружится тоже с кем угодно.

Мы и с этим мужчиной потом подружились, его звали Валиком. Мы еще три раза ходили к нему в гости, пока Валик не умер. Моцарта бабушка хотела забрать к нам, но не успела – он потом тоже вскоре умер. Не от ожогов, конечно, по другой причине.

– А мне понравилось, – сказала я в тот раз бабушке, когда мы вышли из подъезда и снова стали дышать морским воздухом. – Надо почаще делать ничего.

* * *

– Познакомьтесь, девочки: Валя, это – Наталья Юрьевна. Наталья Юрьевна, это – Валя.

– Здравствуйте, Наталья Юрьевна, – тихо говорю я.

– Привет! Только давайте без этих чайных церемоний. Просто Наташа, ок? Меня когда по имени отчеству зовут, я себя лет на девяносто чувствую, не меньше! – Наташа улыбается.

Наташа – это новая папина жена. Вернее, не такая уж она и новая. Они вместе уже много лет.

Она очень красивая! Даже лучше Карины, наверное. Хотя у нее короткая стрижка – такая, стильная. А фигура просто прелесть! Она меня в два раза худее, а ей, наверное, уже за тридцать. Наташа на мамину старую фотографию похожа, где она в молодости.

– Ты что на меня так смотришь, нравлюсь? – смеется она.

Я не замечаю, что уже довольно долго пялюсь на Наташины туфли. Не мигая, как в телевизор. Туфли у нее с открытым носком, и видно ногти. Они все усыпаны мелкими блестящими камушками!

– Хочешь, тебе такие сделаем?

Я краснею. Мои пластиковые шлепки мама купила на рынке за триста рублей. А ногти красить она мне пока не разрешает.

И вообще в папином доме я чувствую себя, как рыба об лед. То есть на льду – неуютно и как голая. Я первый раз в таком огромном доме. Здесь даже есть колонны, а потолок в прихожей, или как это называется, – в три этажа. Наверху балкон и огромное окно во всю стену, с витражом – как в театре музкомедии.

А еще у папы с Наташей есть слуги. То есть прислуга. В саду я видела мужчину в синем комбинезоне – он ровнял большими ножницами кусты. Они подстрижены в виде шаров и конусов, как в английских парках, – я в одной передаче видела. А между деревьями висят такие зеркальные шарики – в них все отражается вверх ногами.

Внутри нас встретила женщина в розовом платье и белом фартуке. В волосах – кружевная наколка. Таких несчастных добрых женщин часто показывают в сериалах – мама смотрит и переживает за них. Это, наверное, домработница или горничная, не знаю, как правильно назвать.

Я хотела снять свои шлепки, но папа прошел, не разуваясь, прямо в ботинках из крокодила или бегемота. Мама бы ему врезала за такие дела. А Наташа – ничего, обняла и поцеловала.

Они красиво смотрятся вместе: он высоченный, а она маленькая, как Барби. И без бороды папе гораздо лучше.

* * *

Вообще-то мама запретила с папой вне школы общаться. Так случайно получилось.

Он повез меня на собеседование – но оказалось, не на собеседование, а просто отдать документы. Меня приняли без всяких проверок и тестов, это он договорился. А мы с мамой всю ночь готовились к этому ответственному этапу моей жизни. Она меня гоняла по программе шестого класса.

Но директриса на меня даже не посмотрела, только сказала:

– Хэлло! Хау ду ю ду?

Ну, я ей и ответила в том же духе.

А потом она все с папой разговаривала про какие-то пиломатериалы. Он ей обещал привезти вагон и маленькую тележку. Директриса очень обрадовалась.

Школа, кстати, самая обыкновенная, ничего такого сверх. Никаких золотых унитазов – я зашла, проверила. Просто все супер-мега-новое и чистота кругом идеальная, маме понравится. Еще бассейн есть и душевые в спортзале – нас с папой провели, показали. А у нас в деревне физра на улице проходила, даже зимой – чтобы не отапливать спортзал.

Ну и вот. После школы папа спросил:

– Ты голодная? Поехали поедим!

Я думала, мы зарулим в какую-нибудь кафешку, а он меня привез к себе домой. Я даже не ожидала. Сказал, что Наташа как раз вернулась из командировки. Они с папой, как я поняла, вместе работают.

– А я думала, вы геолог.

– Во-первых, не вы, а ты, – говорит папа. – А во-вторых, я и есть геолог. Мы интереснейшим делом, между прочим, занимаемся – разведываем месторождения полезных ископаемых.

– Да?! – я поражена. – Золота? Или алмазов?

– Бывает, что и золото находим, – улыбается папа. – А вообще, мы на никелевой руде специализируемся. Ты почему не ешь?

– Я ем… Вернее… А что это такое? – кажется, я опять покраснела.

У меня по тарелке размазано что-то розово-зеленое, а вместо вилки с ножом – палочки. И как, извините, ими есть?

– Честно говоря, сам не помню, как эта штука называется, – папа с серьезным видом вертит палочки в руках, а потом вдруг бац! – и подкидывает их к потолку. Он хочет их поймать, но палочки падают в супницу – плюх! Брызги во все стороны!

Папа с жалобной миной заглядывает в супницу и говорит:

– Вера, принесите, пожалуйста, ложки!

Мы с Наташей переглядываемся и хихикаем, как две заговорщицы.