Читать книгу До начала зверей - Анна Новиковская - Страница 7

280 миллионов лет назад

Восточное побережье Пангеи

Территория современной Германии, земля Тюрингия

Ссохшаяся корка грязи наконец-то поддалась, и могучее животное приподнялось на передних лапах, будто собираясь во все горло объявить о своем триумфе… вот только, увы – это была лишь иллюзия, и через мгновение окончательно обессилевшая молодая самка тамбакарнифекса неуклюже плюхнулась наземь, с заметным трудом раздувая едва не насквозь проколотые переломанными ребрами бока.

Больно…

Болью был вдох и выдох. Болью отзывался каждый удар сердца. Болью было само ее существование – но все же легкие работали, и сердце билось, и зачем-то продолжалась жизнь. Наступающие сумерки, казалось, уже были готовы отметить ее тихую кончину – слишком много было красного и тоскливо-лилового в обычно бесцветном, как старая ветошь, небе, слишком мало корявых деревьев возвышалось над и без того пустынной равниной, слишком тяжело было видеть испещрившие землю бездвижные тела, принесенные сюда жестоким наводнением. Как и обычно, паводок наступил внезапно, всего за несколько часов покрыв землю толстым слоем воды и грязи, так что у животных, почти пять месяцев изнывавших без дождей, просто не было возможности хоть что-то предпринять – и их смыло, как сухую листву, крутя и швыряя из стороны в сторону.

Самке тамбакарнифекса еще повезло – она переждала первые, самые суровые часы наводнения, сидя верхом на скалистой гряде, где обычно принимала солнечные ванны и спасалась от агрессивных сородичей, нередко пытавшихся заняться каннибализмом. Тяжеловесные взрослые самцы, отдаленно смахивающие на перекормленных варанов, не рисковали забираться на осыпающиеся склоны, так что здесь самка чувствовала себя в полной безопасности… но кто же знал, что ей будет суждено проснуться, когда первый холодный язык подступающей воды лизнет ее по хвосту? Более того, даже обнаружив, что ее убежище вот-вот затопит, самка ничего не могла предпринять – поблизости не было никакой возвышенности, чтобы на нее перебраться, а в абсолютной черноте затянутого тучами неба нельзя было разглядеть даже крошечного просвета – так что, испуганная и сбитая с толку, она просто топталась на месте, пока вода не коснулась ее лап, брюха… и не понесла за собой, дабы через несколько часов выбросить на пологий глинистый склон в добрых двадцати километрах от прежнего дома.

И пусть тамбакарнифекс была избита и изувечена – она все-таки выжила.

Она все-таки собиралась жить!

Пусть даже это было совсем не так просто, как казалось…

– Тс-с-с! – невольно вырвалось сквозь узкие челюсти, когда очередная попытка встать на ноги заставила животное неуклюже шлепнуться на покалеченный бок, и без того постоянно напоминавший о себе пульсирующей болью. Очевидно, встреча с трупом мертвого оробатеса не прошла для тамбакарнифекса незамеченной: пусть этот ближайший родич диадектов и смотрелся карликом на фоне своих сородичей, живущих у морского побережья, в самой молодой самке длины было ненамного больше. Этакий местный юмор, если пожелаете: крупнейшее растительноядное животное экосистемы было размером с поросенка, а самый ужасный хищник не без труда, но все же уместился бы на руках взрослого мужчины! И это учитывая тот факт, что у взрослого оробатеса практически не было естественных врагов – за исключением взрослого же тамбакарнифекса, при желании способного расправиться с животным намного крупнее себя самого… если, конечно, такое вообще нашлось бы на его охотничьей территории.

Причина же для столь явно выраженной «скромности» была проста как день: недостаток пищи. В те далекие времена растения-первопроходцы еще только начали осваивать сухие пустоши за пределами приморских низменностей, и успехи их на этом поприще были все еще, мягко говоря, не особо заметны. Полностью наземным растительным сообществам, не нуждающимся в переизбытке влаги в почве, лишь предстояло полностью сформироваться, и животным-вегетарианцам приходилось с этим считаться, тем самым автоматически накладывая табу на гигантизм своих плотоядных потребителей. Шеститонному тираннозавру нечего делать в мире, где для него не найдется подходящего эдмонтозавра, и тамбкарнифексы охотно демонстрировали эту нехитрую истину в действии: при длине от кончика носа до кончика хвоста в полтора метра, весил этот хищник не больше собаки, однако, вцепившись своими кривыми зубами в бок оробатеса, валил неуклюжее травоядное наземь, а одним ударом когтистой лапы мог вырвать у жертвы приличный кусок кожи. Единственное, в чем тамбакарнифекс не был силен – быстрый бег за добычей, ибо выдыхался он уже через пару десятков метров неуклюжей рысцы, после чего ему еще требовалось почти полчаса на восстановление сил… однако большая часть добываемых им животных бегала еще хуже, и обычно, чтобы разжиться обильным завтраком, достаточно было лишь подобраться вплотную и совершить один-единственный резкий рывок.

Обычно, да. Но не всегда, потому что и в царстве тихоходов обязательно должен был обнаружиться свой Иванушка-дурачок, заимевший семимильные сапоги. А, в частности, здесь «дурачку» вздумалось облачиться в тонкую чешую и, неловко переставляя длинные задние лапы, показаться из-за переломанного кустарника – в форме изящной рептилии, что размером была не больше воробушка. Ее коричнево-пестрая шкурка почти полностью терялась на фоне размытой земли, и только выкрашенное теплым рыжим цветом горлышко могло свидетельствовать, что «ящерка» пока еще не растворилась в воздухе, но всего лишь внимательно исследует приглянувшуюся ей трещину в камнях, разыскивая забившийся туда живой мусор – мелких рачков, раздавленных тараканов, стрекоз с переломанными крыльями и другие вкусности, заботливо приготовленные разлившейся рекой. Треугольная мордочка работала не хуже пинцета, а острые зубы-иголочки без труда справлялись с жесткими панцирями и добирались до мягких внутренностей, так что рептилия казалась довольной и абсолютно увлеченной своим занятием… пока внезапно самке тамбакарнифекса, изнывающей от вынужденной неподвижности, не вздумалось пошевелиться.

Фш-ш-ш! – брызнули во все стороны вода и грязь, после чего «ящерка», прижав передние лапки к груди, сумасшедшей рысью припустила наутек, да так шустро, что и человеку было бы непросто за ней угнаться! Плетевидный хвостик дрожал струной, длиннопалые ступни порождали в воздухе крошечные радуги, и раздраженный тамбакарнифекс даже чихнуть не успел, как юный эудибам – близкий родич болозавра, только еще меньше размером – пулей взвился на вершину скалистой гряды и исчез из виду. Привыкший вечно убегать, он даже не стал разбираться, что его напугало – как жаворонок взвивается на крыло, если поблизости загремят расписные фазаньи крылья, так и эудибам ловко перемахнул через проконопаченные грязью булыжники… и едва-едва не натолкнулся на чью-то влажно дышащую голодом зубастую пасть! – однако в последний момент успел вильнуть в сторону, слегка мазнув хвостом по подбородку старого диметродона, слишком поглощенного наблюдением за раненым тамбакарнифексом, чтобы обращать внимание на всякую мелочь, снующую под ногами.

Ведь впереди, буквально перед самым его носом, в грязи валялась куда более солидная груда еще живого мяса! Сочного, теплого, кровавого…

…М-м-м.

Оставалась лишь самая малость: придумать, как до него добраться.

И старый хищник переступил с лапы на лапу, точно хорошо воспитанный пес на привязи, к которому невнимательные хозяева не догадались подтолкнуть миску с едой.

Собственно, стороннему наблюдателю его положение показалось бы, по меньшей мере, странным, и знакомые с диметродонами, обитающими на противоположном конце света, изрядно бы удивились: как так? Ведь взрослый тамбакарнифекс был вынужден охотиться разве что на оробатесов, тогда как матерый диметродон вполне мог справиться и с трехсоткилограммовым эдафозавром, в несколько раз превосходившим его по весу!.. Мог, конечно. Бывало и такое. Вот только тут еще следовало учитывать, что водившиеся в этих краях эдафозавры мало напоминали своих гигантских родичей, да и сами диметродоны, даже очень крупные, едва могли поспорить габаритами с обычной зеленой игуаной. Правда, из-за высокого «паруса» – действительно высокого и довольно яркого, призванного позволять этим животным без труда находить друг друга на бескрайней равнине – диметродон не выглядел карликом, и нередко именно вызывающая окраска его «солнечной батареи» позволяла ему противостоять другим хищникам… но, увы, против зубов и когтей натянутая на отростки позвонков перепонка служила плохой защитой.

Возможно, это и стало одной из причин того, почему в данной экосистеме произошел «сбой», и хищник, что в других условиях мог стать доминирующим, уступил обладающим менее совершенными челюстями и пониженным уровнем обмена веществ тамбакарнифексам. Более активным диметродонам, привыкшим к обилию крупной добычи, просто некем было удовлетворить свои хищнические аппетиты, а поскольку «сбавить обороты» и перейти к менее энергозатратному образу жизни они не могли, выход оставался только один: уменьшиться в размерах. Таким образом они сумели выжить в этой сухой саванне, пусть и потеряв лидерство среди плотоядных – германские диметродоны заняли позицию «шакалов», охотников на сравнительно мелких и подвижных животных, до которых редко дотягивались когти неповоротливых тамбакарнифексов. Пробуждаясь от ночного оцепенения еще на рассвете, эти «парусные» хищники вовсю пользовались своим преимуществом во времени, так что обычно с тамбакарнифексами они и не сталкивались – когда «вараны» только-только приступали к дневной охоте, сытые диметродоны уже укладывались на отдых – однако, как говорится, под луной не бывает ничего постоянного. И старый диметродон, чьи суставы ныли еще с прошлого полудня, предупреждая о грядущей непогоде, отнюдь не располагал всем богатством выбора, предоставляемым его молодым сородичам, так что, учуяв поблизости своего смертельного (и, возможно, смертельно раненого) врага, он не припустил наутек, а отправился поглядеть, что же тут происходит.

Увиденное его не особо вдохновило – пусть молодая самка и была покалечена, издыхать она пока что не собиралась – вот только уходить и бросать даже призрачный шанс хорошо отобедать было весьма неприятно, поэтому пока что «парусник» ждал.

Ведь, кто знает, что принесет тебе следующий час твоей жизни?..

Может, милосердную гибель? Или внезапную удачу? Или – крек?

Кр-рек. Кру-ук.

Хр-рм-хр-рм…

…и, разбуженная странными звуками (а более того – соблазнительным запахом разрываемой плоти), самка тамбакарнифекса вынырнула из состояния болезненной полудремы. Солнце недавно скрылось за горизонтом, но ночная прохлада еще не успела высосать из тела животного накопившееся тепло, так что она не без труда, однако все же перевернулась на брюхо, почти сразу же разглядев источник подозрительного шума – старого диметродона, давящегося чьей-то крупной тушкой. Видимо, старик выкопал добычу из-под наваленного сверху мусора, пока «стерег» дремлющего тамбкарнифекса, и теперь изо всех сил старался оторвать более-менее приличный кусок мяса… но, увы, не преуспел – его ноющие челюсти не смогли даже толком разорвать ссохшуюся шкуру, а чуть погодя сзади раздалось громкое шипение, и самка тамбкарнифекса все же умудрилась проволочь свое тело на полные два метра вперед, подтаскивая за собой искалеченный хвост и вывернутую под углом заднюю лапу. Диметродон в глупости своей еще попытался что-то квакнуть, будто надеясь отогнать противника, однако самка не стала размениваться на любезности, и «шакал» был отброшен в сторону единственным боковым ударом головы на мощной шее. Он не особо пострадал, однако удар вернул ему трезвость мышления, и меньший хищник поспешно отодвинулся в сторону, пока, широко раскрыв челюсти, тамбкарнифекс рвал на части труп сеймурии – дальнего родича оробатеса, только вдвое меньше размером.

Как и диадекты, эта странная лягушка-ящерица не была похожа ни на рептилий, ни на амфибий, но представляла из себя нечто среднее: она откладывала икру в воде, а вылупившиеся головастики обладали наружными жабрами, как самые примитивные амфибии, но при этом взрослые сеймурии вели исключительно сухопутный образ жизни. Обладая довольно совершенным, по меркам своих земноводных родичей, скелетом, они были неторопливыми, но крайне опасными хищниками, представляющими сущее бедствие для своих дальних родственников – мелких амфибий и примитивных рептилий. Похожая на большеголовую саламандру георгенталия или массивный тюринготирис, охотник на древних тараканов – все они значились в меню вечно голодной сеймурии, так что, будь эта зубастая бестия жива, молодая самка тамбакарнифекса, не говоря уж о дряхлом диметродоне, не рискнули бы на нее даже оскалиться!.. – однако прошлой ночью улыбок судьбы хватило не на всех, и наводнение, едва не утопившее одного и покалечившее другую, третьей переломило шею и бросило гнить под внушительным слоем песка и грязи. Если бы не диметродон, возившийся неподалеку, тело бы так и осталось в своей подземной камере, а в конце концов, возможно, донесло бы весть о своей гибели человечеству… но, увы, нашим зверообразным предкам было чихать на какие-то там окаменелости. Их интересовал лишь сегодняшний день, поэтому ножеобразные, загнутые подобно змеиным зубы тамбкарнифекса безжалостно вспороли шкуру сеймурии, добравшись до утробы, и вертевшийся поодаль диметродон смог лишь издать невнятный вздох, когда дивный запах окровавленных потрохов разлился в вечернем воздухе.

Обычно местные хищники кормились на рассвете или в первой половине дня, чтобы иметь в запасе несколько часов для лежания в теплом тенечке и неторопливого переваривания пищи. Вечером было «принято» лишь подъедать остатки прошлой трапезы, доводя желудок до состояния приятной раздутости – но вот голодной и изувеченной самке сейчас явно было не до хороших манер. На рассвете ее добычу вполне мог отнять другой, более крупный тамбакарнифекс, да и сама она нуждалась в пище прямо здесь и сейчас, а не в каком-то загадочном «завтра», так что она рвала и ела, ела и рвала, лишь время от времени брезгливо встряхивая головой, когда на зуб попадались кишки сеймурии, набитые забродившим содержимым. Ночь все сгущалась, расцвечивая тьму мириадами сияющих звезд, и по мере наступления прохлады движения тамбакарнифекса замедлялись – однако к тому времени, как она решилась отползти от туши и занять место для отдыха в тени скальной гряды, старому диметродону осталось лишь дообгладывать позвоночник, сдирая те немногие куски мяса, до которых не смогли достать зубы более крупного хищника. Если тамбакарнифекс мог лишь резать и отрывать, диметродону вполне по силам было разгрызать некоторые не слишком крупные кости, так что ему удалось кое-как набить живот, после чего от несчастной сеймурии остались лишь клочья шкуры да массивный череп, валяющийся на забрызганной кровью почве.

Еще один эудибам, неторопливой рысцой направляющийся к своему убежищу, промелькнул мимо, подхватив роющуюся в ошметках мяса одинокую многоножку, после чего, не сбавляя скорости, принялся подниматься на вершину осыпи, торопясь как можно быстрее достичь уютной и безопасной расщелины среди камней. Что касается старого диметродона, то его собственное логово – просто засыпанная мусором ямка на опушке небольшого хвойного леса – беспощадно уничтожила вода, и сейчас, устраиваясь на ночь, он мог рассчитывать разве что на кажущуюся безопасность между двумя большими камнями, кое-как скрывавшими его яркий «парус». В отличие от беззаботной рептилии, готовой прижиться хоть на голой земле, диметродон относился к выбору логова более придирчиво, и этот старик еще долго, долго не сможет найти подходящее место, чтобы назвать его «своим», так что, волей или неволей, придется ему какое-то время держаться рядом с тамбакарнифексом, как рассчитывая на то, что более крупный хищник отпугнет от его персоны возможных противников, так и лелея скромную мечту рано или поздно отведать-таки «запретного плода» – мяса из туши своего самого безжалостного врага.

День за днем, день за днем… Он терпелив, этот диметродон – вот только самка тамбакарнифекса еще терпеливее, и пока эта ходячая древность будет околачиваться поблизости, она ни на мгновение не даст себе расслабиться, лечь и умереть от полученных ран. Пока он рядом, пока ее ноздри обоняют его запах – что ж, из ее короткой памяти еще не окончательно стерлись воспоминания о собственном детстве, когда совсем еще молоденькую «ящерку» такие же свирепые плотоядные с «парусом» на спине загоняли на корявые ветки деревьев. И сидела она, свесив хвостик, на высоте добрых двух с половиной метров, и смотрела, как щелкают могучие челюсти, а недовольный промашкой хищник вертится внизу, будто надеясь, что дерево внезапно упадет и откроет ему путь к облюбованной жертве. О, она помнила их – эти жутковатые морды, эту ярко раскрашенную кожу, этот запах, забивающийся в ноздри! – запах, который не смогла забыть и через несколько лет, запах, заставивший ее, как последнюю падальщицу, разорить найденное на берегу реки гнездо и, фыркая от все той же кислой вони, сожрать всю кладку мягких кожистых яиц, из которых уже никогда не выведутся детеныши.

Впрочем, не стоит обманываться: она не питала к диметродонам ненависти – это была естественная реакция на потомство конкурирующего хищника… при этом не обязательно чужой породы, и если бы она нашла кладку соплеменницы, вполне могла поступить с ней так же, причем без малейших раздумий! Как и все животные на Земле тех времен, самка тамбакарнифекса была редкостной эгоисткой – она выживала, она спасалась от смертельной опасности, она раз за разом открывала глаза, приветствуя каждый новый день, и все ради того, чтобы просто жить дальше, втягивая ноздрями кислород и наполняя желудок пищей. Похожая на живого робота, она не знала ни привязанности, ни заботы, потому что родилась одинокой и однажды, через много лет, умрет в таком же нескончаемом одиночестве. Она не рассчитывала на помощь, потому что никогда и никому ее не оказывала; она задыхалась от боли и с трудом подволакивала следом свою пораженную гниением плоть, но всегда продолжала стремиться дальше, со все той же пугающей настойчивостью напрягая поврежденные мышцы, чтобы протащить свое тело хотя бы на несколько метров вперед.

Раз за разом, шаг за шагом. Так и выстраивалась вся ее жизнь. От мокрой изнанки осточертевшего яйца, которое она пробила своей узкой мордочкой – и до какой-нибудь неглубокой впадины, куда однажды, влекомая зовом старости, она отправится, чтобы сделать свой последний вздох. Избегая всех подводных камней – желудков прожорливых сеймурий и головастых земноводных тамбахий, зубов свирепых диметродонов и собственных сородичей, через разъяренные волны наводнения и испепеляющий мор очередной засухи – вперед и вперед, как бы ни было больно. Просто затем, чтобы снова моргнуть, сгоняя с золотистых омутов глаз забившиеся туда пылинки, чтобы оттолкнуться когтистыми лапами и сделать еще один – хотя бы еще один! – заплетающийся шаг.

Раз за разом. Раз за разом.

Чтобы легкие работали, чтобы сердце билось.

Чтобы, вопреки всему, продолжалась жизнь.

ЧТО ТАКОЕ, КТО ТАКОЙ:

Тамбакарнифекс (Tambacarnifex, «палач из формации Тамбах») – род варанопсеид, первый из обнаруженных на территории Европы. Длина тела до полутора метров, крупнейший хищник в своей экосистеме. Внешне напоминал массивного варана, однако был не так подвижен, как современные ящерицы.

Оробатес (Orobates, «ходящий по горам») – род примитивных диадектов. Длина тела до 1,2 – 1,5 метра. Отличался сравнительно длинным туловищем, однако голова и конечности животного относительно короче, чем у других диадектид. Хвост довольно тонкий. Считается одним из первых по-настоящему сухопутных растительноядных животных.

Эудибам (Eudibamus, «истинно двуногий») – род болозавров. Длина черепа около полутора сантиметров, длина тела до 25 сантиметров. Строение легкое, хвост очень длинный и тонкий. В связи с необычно длинными задними лапами считается первым позвоночным на Земле, освоившим бег на двух лапах. Тем не менее, существует и альтернативная точка зрения, приписывающая эудибаму не бег, а способность передвигаться прыжками, как это делают современные тушканчики.