Читать книгу Запретная королева - Анна О’Брайен - Страница 4

Первое утро моей замужней жизни было исполнено безумных ожиданий. Проснулась я рано, разбуженная приглушенными голосами: один из них принадлежал Гилье – она разговаривала с кем-то в комнате. Вздрогнув, я попыталась спрятаться под покрывалом, подумав, что это Изабелла явилась меня допрашивать, но голоса вскоре смолкли, и удаляющиеся по коридору шаги затихли прежде, чем закрылась дверь спальни. Я испытала расслабляющее облегчение, такое же, как после чаши красного вина.

Потом я вдруг вспомнила, как Генрих отобрал у меня кубок, и смущенно покраснела.

– Что это было? – спросила я из глубин своей постели.

– Свадебный подарок, миледи.

Я села и принялась с восторгом рассматривать платье, которое служанка держала в руках.

– Это от английского короля, миледи, – уточнила она.

Я вскочила с кровати, чтобы изучить наряд получше.

– Но оно не новое, миледи.

– Конечно, да и как оно могло быть новым?

Впрочем, мне было все равно. Вероятно, это наряд из гардероба какой-нибудь английской придворной дамы, ведь он был сшит явно по здешней моде; казалось, это платье символизирует мою новую жизнь. Гилье помогла мне его надеть, а потом принялась зашнуровывать и подтягивать корсет, пока я не почувствовала себя просто неотразимой в синем с золотом упелянде[18], тяжелые складки которого были прихвачены широким вышитым поясом, а роскошные широкие рукава едва не доставали до пола. Королева Изабелла никогда не носила ничего столь же величественного и шикарного. Это был наряд, достойный торжественного события. Пока мне заплетали косы и укладывали их в специальную тонкую золотую сетку, я стояла, чувствуя, как мое сердце переполняется благодарностью к неизвестной даме, которой принадлежало это чудо.

– Добавим немного румянца вашим щекам, миледи, – сказала Гилье. – Тогда во время турнира они не будут казаться слишком бледными.

Я согласилась, полностью доверившись ее услужливым ловким рукам; мне не терпелось поскорее оказаться рядом с мужем, вновь почувствовать его внимание и предупредительность, поговорить с ним, подобно тому как мы разговаривали прошлой ночью. Глядя на свои деликатно подкрашенные губы и щеки, я восхищалась собственным отражением в зеркале. Генрих подумал обо мне и нашел время, чтобы обеспечить меня тем, чего желала моя душа. Он услышал мои глупые женские жалобы и ничего не забыл. Сердце мое тихонько пело в груди.

– Вы выглядите счастливой, миледи.

Я задумалась над словами Гилье.

– Думаю, так оно и есть. – Не то чтобы мне было знакомо это чувство, но, если такое глубокое удовлетворение, какое я испытывала сейчас, называется счастьем, я действительно была счастлива. – Мне нужна перчатка, – вдруг нетерпеливо заявила я. – Одна перчатка. Я должна ее получить.

– Но зачем она вам, миледи?

– Чтобы вручить Генриху в знак благосклонности. Он ведь будет сегодня за меня сражаться. И возьмет верх над соперниками.

Мне нравилось чувствовать вкус его имени на губах. Муж будет гордиться мной, когда я, разодетая, как настоящая королева, буду восседать в галерее, вдохновляя его на победу в турнире.

Я села на край табурета, застыв, чтобы не помять хитросплетение украшенных богатой вышивкой вставок на моем наряде, и вытянула шею, прислушиваясь. Интересно, Генрих пришлет за мной? Или явится сам, чтобы лично проводить меня вниз?

Время текло медленно.

– Так он придет за мной? – Стараясь сдержать легкую дрожь, появившуюся в руках от волнения и тревоги, я плотно прижала их к бедрам.

– Думаю, что придет, миледи.

– Да, конечно. Мой муж меня ценит. Он сам мне это сказал.

Я пригубила чашу с элем, потом без особого интереса поковырялась в блюде с мясом и хлебом, стоявшим возле меня. Мысленно я уже была среди геральдических гербов, знамен и бесстрашных рыцарей. И рядом с Генрихом.

– Турнир состоится на лугу у реки, – сказала я, стряхивая с пальцев крошки. – В этом месте установят шатры – хотя, наверное, их уже установили. Там будет галерея, где я буду восседать на возвышении, чтобы лучше все видеть. Я еще ни разу не была на турнирах, – призналась я. Тайная тревога снова коснулась меня своим крылом. – Ну когда же придет Генрих? И что это… – Я вдруг уловила нарастающий шум, достаточно громкий, чтобы можно было услышать его сквозь стены и оконные стекла.

Я не могла усидеть на месте и, вскочив, пересекла комнату, чтобы выглянуть во двор. Он был полон людей, повозок, лошадей, знамен с яркими геральдическими эмблемами – и весь этот хаос был объят лихорадочной суетливой активностью.

– Вот он!

Мое сердце забилось в груди глухо и взволнованно. Стоя наверху лестничного пролета, ведущего от парадных дверей к бурлящей внизу людской массе, высокий и грациозный, Генрих, который в этот миг, слегка наклонив голову, разговаривал с Бедфордом, Уориком и еще кем-то из своих английских друзей, олицетворял все те качества, которых я только могла желать для своего мужа. И возлюбленного. Он рассмеялся реплике Уорика и сделал широкий жест рукой. Подвижное лицо моего мужа излучало ту же сосредоточенность, какую я заметила в нем, когда он за столом планировал атаку на крепость Санса. Очарованная этим зрелищем, я приникла лбом к стеклу; видимо, это движение привлекло внимание Генриха – он устремил на меня глаза. Я подняла руку, и мне показалось, что он посмотрел на меня, но потом сразу же вернулся к разговору с братом.

Моя рука медленно опустилась.

– Генрих не узнал меня, – вздохнула я.

– Наверное, просто не увидел. Он сейчас чрезвычайно занят, миледи.

– Да, конечно.

Я продолжала наблюдать за ним. Его доспехи в лучах яркого солнца, освещавшего всю эту сцену, сияли серебристым огнем. И тут до меня дошло: толпа внизу двигалась вовсе не хаотично. Ее действия были организованными и подчинялись определенной дисциплине: это было войско солдат с лошадьми, а на повозки грузилось оружие. К месту сбора продолжали подтягиваться все новые люди.

От пугающей догадки у меня пересохло во рту.

– Как по мне, это вовсе не похоже на рыцарский турнир, – тихо сказала я. – Скорее напоминает отъезд на войну.

Это был не парад участников – Генрих отправлялся воевать. Я торопливо подхватила свои пышные юбки и побежала вниз.

– Миледи…

– Он меня оставляет! – Это было все, что я могла ответить Гилье.

Не боясь давки, я проталкивалась сквозь толпу, сопровождаемая не отстававшей от меня служанкой, пока не добралась наконец до того места, где стоял Генрих. Выбравшись из кучки мужчин, стоявших на лестнице, я отодвинула в сторону породистого алана[19], всячески пытавшегося привлечь внимание хозяина. Мне внимание Генриха сейчас было более необходимо.

– Милорд, – окликнула я его, стараясь сдерживаться. Он стоял ко мне спиной и в эту самую минуту отвечал что-то лорду Уорику. – Милорд. – Я слегка коснулась руки мужа.

Генрих резко обернулся, и я успела заметить, как улыбка исчезла с его лица.

– Что вы тут делаете? – спросил он. – Вам здесь не место.

Это был удар, и я похолодела. Как высокомерно прозвучали его слова! Генрих не желал, чтобы его прерывали. И он даже не обратился ко мне по имени.

– Вы уезжаете, милорд? – Мой голос звучал на удивление спокойно.

Хорошо, что Генрих, по крайней мере, не знал, что мое сердце в этот миг отчаянно и гулко стучит по ребрам в настойчивом ритме военных барабанов.

– Да. Ступайте и подождите в холле. Я скоро приду с вами попрощаться.

Попрощаться?!

– Но я хотела…

– Не теперь. – Генрих глубоко вдохнул.

Я понимала, что таким образом он пытался обуздать раздражение, но не испугалась. В меня вдруг вселилась непонятная смелость – ее породила паника из-за того, что он меня оставляет.

– Я хотела бы знать, что происходит.

Должно быть, Генрих заметил охватившее меня смятение: его голос стал чуть менее резким, а речь снова обрела привычный лоск куртуазности.

– Вам не следует находиться здесь, миледи. Я приду к вам, как только смогу. – Взмахом руки он привлек внимание Бедфорда. – Джон, проводи мою жену обратно в холл.

Отвернувшись, Генрих выхватил у только что прибывшего гонца, запыхавшегося и покрытого дорожной пылью с головы до ног, какой-то документ. Сорвав печать, король быстро пробежал глазами послание; когда он читал, его челюсти сжались, будто створки стального капкана. Генрих не обращал на меня ни малейшего внимания, и я почувствовала, что густо краснею от стыда за то, что меня так основательно поставили на место. При этом мне было больно сознавать, что у него имелись все основания для раздражения. Мне действительно не следовало тут находиться: в месте, где собирается войско перед походом, нечего делать даме, к тому же пешей. В голове у меня звенели наставительные слова Изабеллы. Я повела себя глупо и несдержанно. Что не подобает ни жене, ни королеве.

Не дожидаясь сопровождающего в лице Бедфорда, я удалилась, ничего не видя перед собой. Мне следует высоко держать голову. Нельзя показывать тем, кто меня узнал, что я чувствую унижение из-за пренебрежительного отношения к себе; но еще важнее для меня было не показывать никому, что я ничего не знала об изменении планов Генриха. Почему он ничего мне не сказал? Конечно, мой муж мог бы все мне объяснить, вместо того чтобы покидать меня в полной уверенности, что утром, как и намечалось, состоится турнир. Я проглотила неожиданно подкатившие к горлу слезы обиды, злясь на себя не меньше, чем на Генриха. Мне следует научиться помнить о гордости. Следует научиться сохранять самообладание.

В холле, отирая юбками стены, чтобы не путаться под ногами снующих во всех направлениях людей, я зашла в нишу у окна и села на скамью. Гилье была рядом со мной.

– Может, вам вернуться в свою комнату, миледи? Наверное, сейчас это было бы лучше всего…

Но я никуда не пошла. Потому что подумала, что мне нужно наконец принять хоть какое-то самостоятельное решение – пусть даже маленькое, – несмотря на то, что я к этому совсем не привыкла. Поэтому я осталась неподвижно сидеть на месте во всем своем бесполезном праздничном великолепии, похожая на мраморную статую с куском камня вместо сердца. Я была одна, в состоянии полной неопределенности, и ощущение счастья, которое я испытывала совсем недавно, уже превратилось в быстро тускнеющее воспоминание. В голове у меня, вызывая уже привычную дрожь от болезненной тревоги и страха, звучал лишь один вопрос: почему Генрих ничего мне не сказал? Эта подготовка к войне не была спонтанным решением. Он знал все заранее. Знал, когда я по своей наивности признавалась ему в том, как рада предстоящему турниру в нашу честь. Почему он еще тогда не сказал мне правду о том, что никакого турнира не будет?

«Потому что муж недостаточно хорошо к тебе относится, для того чтобы быть с тобой откровенным. Ему так проще, чтобы потом не пришлось объяснять, почему он собирается покинуть тебя в первый же день супружеской жизни».

Это было единственное разумное объяснение. Генрих не любит конкретно меня, Екатерину. Его устроила бы любая жена с такой же родословной, таким же именем и таким же приданым. С чего бы ему мне что-то растолковывать, если он этого не хочет? Я имела для него значение только потому, что благодаря подписи на соответствующем документе давала право на корону Франции, вот и все.

А потом я увидела, что Генрих приближается в сопровождении оруженосца и своры собак. Когда муж подошел ко мне, он уже не хмурился, однако я заметила, что, когда он только появился и принялся оглядываться по сторонам, высматривая меня, его брови были угрюмо сдвинуты.

– Что происходит? – спросила я сразу же, как только Генрих подошел достаточно близко, чтобы меня услышать.

– Я уезжаю.

– И куда же вы направляетесь?

– К крепости Санс. – Теперь мой муж стоял прямо передо мной.

– Зачем?

– Я намерен ее захватить.

Вид у меня, наверное, был озадаченный.

– Взять ее с помощью осады.

– Разве мы не будем сегодня праздновать нашу свадьбу? – Моя сдержанность, о которой я старалась не забывать, похоже, опять куда-то исчезла.

– Сейчас есть более важные дела, Екатерина, и ими нужно заняться. Санс – оплот соратников дофинистов. Ее необходимо взять под контроль Англии.

– И это нужно сделать именно сегодня?

– Думаю, просто необходимо.

Подозреваю, что Генрих совсем не понимал, по какой причине я все это спрашиваю. «Почему вы ничего мне не сказали?» Это был единственный вопрос, который я так и не осмелилась ему задать, потому что понимала: ответ мне не понравится.

– Мне казалось, я знаю, чего сегодня от меня ожидают, – вместо этого сказала я.

Несмотря на ощущение, будто в груди у меня намертво застрял камень величиной с кулак, я выдержала холодный взгляд Генриха; в его глазах читалось удивление моей дерзостью. Но я его жена и принцесса Валуа и не позволю небрежно отбросить меня в сторону, будто досадное недоразумение. По традиции – и Генрих прекрасно это знал – сегодняшний день должен был стать моим, а ситуация с Сансом вовсе не требовала вмешательства Генриха именно сейчас. Мой голос звучал тихо и спокойно.

– Я рассчитывала отпраздновать свою свадьбу. А теперь оказывается, что я лишена такой возможности. Полагаю, меня следовало бы об этом предупредить. Вчера ночью вы ничего мне не сказали. А потом еще и выставили меня со двора, словно я для вас какая-то докучливая обуза.

«И не смейте утверждать, будто решение отправиться на войну вы приняли сегодня утром!»

Генрих слегка наклонил голову, и румянец на его щеках поблек.

– Безусловно, это было недопустимо, – сухо сказал он. – Прошу простить, миледи, если я вас обидел.

Я была очень близка к тому, чтобы разозлиться на его извинение, – хоть и догадывалась, что такие слова Генрих произносит нечасто, – однако главная причина была не в этом. Просто я чувствовала нетерпение своего мужа: ему даже сейчас хотелось поскорее оказаться совсем в другом месте, принять в чем-то участие, действовать.

– Как долго вас не будет?

– Это же военная кампания. Точно сказать не могу.

Мне понравилось бы больше, если бы он не объяснял мне все так подробно, как будто считал, что это находится за пределами моего понимания.

– А как же я? – Мне тяжело было задать этот вопрос, но все-таки – чего от меня ожидали? Откуда я об этом узнаю, если не спрошу у Генриха? Мне что, сидеть в Труа и ждать новостей? Вышивать и молиться, как и подобает хорошей жене, постоянно живущей в страхе, что ее господин ранен или даже убит? Наверняка именно так Генрих и полагал. – Насколько я понимаю, вы желаете, чтобы я оставалась здесь.

– Нет. Вы будете меня сопровождать.

Воображаемый камень в моей груди покачнулся.

– Сопровождать вас? В Санс?

Ужасное напряжение начало меня отпускать.

– Разумеется. Вы моя жена, и у нас с вами есть долг, который мы обязаны исполнить. Я имею в виду рождение наследника престола для Англии и Франции. И нельзя допустить, чтобы усилия, предпринимаемые заблуждающимся дофином, воспрепятствовали этой политической необходимости. – Генрих учтиво поклонился. – Я распоряжусь, чтобы ваше путешествие было комфортным.

Его слова произвели на меня такое действие, будто он меня ударил, и я вздрогнула. Выходит, мое согласие было не более чем политической необходимостью, стремлением для меня – доказать способность принцессы Валуа к деторождению, а для него – обсудить это столь откровенно в присутствии своего оруженосца и моей камеристки… Подобрав юбки своего позаимствованного платья, я присела в глубоком реверансе, ведь ничего другого мне не оставалось.

– Для меня большая честь вас сопровождать.

Генрих поклонился в ответ:

– Вот и хорошо. Желаю вам хорошего дня, миледи.

Я снова осталась одна в своей нише у окна и опустилась на стоявшую здесь скамью. От разочарования и досады я чувствовала себя ужасно, глядя на то, как Генрих шагает среди по-прежнему суетившихся солдат и слуг.

«А чего ты ожидала? Он ведь воюет. Воюет против твоего брата. Разумеется, все его мысли сейчас заняты только этим. Ты и вправду думала, будто муж проведет сегодняшний день с тобой?»

Я следила за тем, как Генрих уходит все дальше через холл, и подозреваю, что мой взгляд таил в себе бездонное море тоски. Уже у самого выхода мой муж вдруг оглянулся через плечо. Остановившись, он дал знак своему оруженосцу идти дальше, а сам развернулся и зашагал обратно сквозь толпу, предусмотрительно расступавшуюся перед королем, чтобы дать ему дорогу.

Я встала. Что он теперь мне скажет? Возможно, Генрих передумал, решил, что мне лучше оставаться в Труа. Если выражение лица могло о чем-то говорить, оно по-прежнему было хмурым.

– Милорд?

Подходя ко мне, Генрих снял перчатки с крагами и, отдав их Гилье, взял меня за обе руки.

– Я покинул вас и должен попросить за это прощенья, – заявил он. – Я был неправ. Но нам обоим следует смириться с тем, что иногда я неминуемо буду забывать о том, что у меня есть жена. В дальнейшем я не стану за это извиняться, Екатерина; иногда запросы войны будут для меня на первом месте. Я не желал бы причинять вам боль и заставлять чувствовать себя менее важной для меня, чем есть на самом деле. Вчера ночью мне просто не хотелось причинять вам лишние страдания. Вы так ждали этого дня! Но будут другие рыцарские турниры, обещаю вам. А со двора я отослал вас для вашей же собственной безопасности. Вы меня понимаете?

Я вздохнула, и он наконец-то улыбнулся.

– Думаю, я обошелся с вами нехорошо. Из-за собственной озабоченности, из-за эгоизма – называйте, как хотите. И я прошу у вас за это прощения, моя дорогая жена.

– Я все понимаю. И с радостью вас прощаю. – Меня изумили его извинения, искренность его слов и выражение его лица.

– Я хочу, чтобы ближайшие несколько недель вы были со мной.

– И я тоже очень этого хочу, – с готовностью отозвалась я.

– Нам с вами нужно лучше узнать друг друга.

Генрих поцеловал меня прямо в губы и поклонился, прижав руку к сердцу. Ему ни за что не догадаться, как этот простой жест помог мне преодолеть неуверенность в себе. Я получила объяснение, которое отчаянно хотела от него услышать, а также осознала, что имела полное право этого требовать. Со своей стороны я должна была признать, что война, как требовательная любовница, также претендовала на время и внимание Генриха, поэтому мне, его жене, нужно будет научиться усмирять свои запросы.

Обиды сегодняшнего утра начали таять, уступая место осознанию моей новой роли и пониманию, что я должна изо всех сил стараться превратить наши с Генрихом отношения в нечто надежное и ценное и он, со своей стороны, тоже будет к этому стремиться. Он не думал обо мне, потому что не мог, но когда мы с ним будем вместе, все время, каждый день нашего медового месяца…

Я забрала у Гилье перчатки своего мужа, которые он забыл надеть, и нежно разгладила расшитую драгоценными камнями кожу, а затем вручила их проходившему мимо пажу, приказав вернуть королю. Да, конечно, нам с Генрихом нужно ближе узнать друг друга. Мое настроение заметно улучшилось.

Доказать Генриху свою способность к деторождению и порадовать его этим было непросто, но как-никак у меня было на это время – наш медовый месяц. Вот только сделать это мне предстояло в роли боевой подруги, в условиях военной лагерной жизни.

И месяц этот – хоть и медовый – проходил, как военная кампания. Генрих, вновь назначенный от имени моего отца регентом Франции и на этом основании возглавлявший наступление на моего брата Карла, взял меня с собой, будто некий атрибут военного оснащения. Я присутствовала при капитуляции Санса в июле – покорили его быстро, за каких-то семь дней. У Генриха, постоянно находившегося в штабном шатре в лагере, времени на меня не было, хоть он и сообщил мне о своей победе, когда крепость пала. Он не находил возможности даже посещать мою постель, чтобы зачать наследника. Я жила в постоянном страхе и неопределенности. Придет ли ко мне сегодня Генрих? И если не придет, то не потому ли, что я ему чем-то не угодила – хоть и непонятно чем?

Я сидела, вышивая и пытаясь разговаривать со своими придворными дамами, а те не прикладывали особых усилий к тому, чтобы поддерживать беседу. Я их остерегалась. Особенно леди Беатрис, энергичную, острую на язык брюнетку, хозяйку того самого упелянда из синего с золотом дамаска с роскошными, расширяющимися книзу рукавами. Я вернула ей этот наряд.

– Ваш упелянд просто очарователен. Я очень благодарна вам за великодушие и щедрость, но должна отдать его обратно. У меня просто нет возможности его куда-либо надеть, – сдержанно пояснила я.

Леди Беатрис ответила мне безупречным реверансом и мягкой понимающей улыбкой. Все они прекрасно знали об упущенной мной возможности.

А затем мы неожиданно собрали вещи и перебрались в район Монтро и Мелёна, где Генрих, как ни странно, к моему большому удовольствию, построил для меня походное жилище – неподалеку от своего шатра, но так, чтобы мне не досаждал грохот пушек. При этом, давно не имея доступа к моим прелестям, он явно имел в виду необходимость зачать наследника. Таким образом я снова оказалась в крепких объятиях мужа.

Каждым своим действием Генрих доказывал, что он человек целеустремленный. Его визиты ко мне были столь регулярными, что у меня складывалось впечатление, будто они вписаны в его военные планы вместе с рытьем окопов и заказами поставок эля – для поддержания боевого духа солдат. Во время своих интимных набегов он действовал стремительно и эффективно, все четыре месяца, которые ушли на то, чтобы взять Мелён. Генрих никогда не задерживался у меня дольше часа, но в это время уделял мне все свое внимание. Он был неизменно нежен со мной. В качестве компенсации за непродолжительность своих посещений Генрих приказал английским менестрелям услаждать мой слух приятной мелодией – по часу на закате и на рассвете.

Эта музыка нравилась мне гораздо больше, чем безупречно умелые, но слишком уж стремительные атаки мужа на мое тело, возбуждавшие во мне лишь одно желание – побыстрее со всем этим покончить. Сожалея о собственной холодности, я винила во всем лишь себя, но ничего не могла с этим поделать. Чем больше я тревожилась из-за своей ледяной сдержанности, тем хуже все оборачивалось. Но следует, так сказать, отдать должное и моему мужу: похоже, он ничего не замечал. Вероятно, у него просто не было возможности что-либо заметить за то короткое время, которое он определил для себя на исполнение супружеского долга. Генрих никогда меня не критиковал. И я была искренне тронута, когда он приказал прислать для меня из Англии две арфы.

– Я знаю, что вы играете на арфе, – сказал Генрих и щелкнул пальцами, давая сигнал моему пажу, и тот, встав на одно колено, незамедлительно вручил мне один из этих великолепных инструментов.

– Да, вы правы. – Признаться, хоть я и удивилась, но мне было очень приятно, что муж не только организовал доставку подарка из Англии, но и вообще удосужился узнать о моих интересах.

– Мне сказал об этом мой брат Джон. – Генрих со знанием дела тронул большим пальцем струны второй арфы. – Я тоже умею играть на арфе. – Увидев, что я удивленно подняла брови, он слегка улыбнулся. – Да, Екатерина, у меня есть и другие интересы помимо военного дела. Возможно, мы с вами будем играть вместе…

При этой мысли я покраснела от удовольствия, но потом меня охватила досада. Вероятно, наши души действительно могли бы достичь слияния в музыке, если бы Генрих нашел возможность хоть раз коснуться этих певучих струн своей крепкой рукой, – рукой, которую он постоянно держал на пульсе войны. Однако бóльшую часть времени жена и музыка были для него несовместимыми понятиями.

И все же уединение не было для меня слишком уж тягостным: благодаря жарким сражениям на поле битвы я завела новое знакомство. Однажды ко мне – причем под конвоем вооруженных солдат – привели незнакомого молодого человека, всего на несколько лет старше меня; он был плотного телосложения, а твердый взгляд его серых глаз плохо сочетался с длинными курчавыми волосами, доходившими до плеч и мелко дрожавшими при каждом движении головы.

– Леди Екатерина. – Молодой человек поклонился и улыбнулся мне милой смущенной улыбкой, когда вооруженная стража передала его на мое попечение, что стало для меня полной неожиданностью. – Прошу извинить за то, что здесь присутствую. Но мне приказано остаться с вами.

– Кто вы? – спросила я, понимая, что он-то меня определенно знает.

Молодой человек еще раз поклонился, витиевато и церемонно.

– Меня зовут Яков Стюарт.

– И?..

– Я король Шотландии.

– Вот как. – Мне это ни о чем не говорило. – Почему же вы здесь?

– Насколько я понимаю, он вам ничего не сказал, верно?

Я покачала головой.

– Дело в том, что я пленник вашего мужа.

– Неужели?

И Яков с веселой беззаботностью принялся излагать свою печальную историю. Он был захвачен английскими пиратами на корабле, следовавшем из Шотландии во Францию, и передан королю Англии; с тех пор Яков был пленником, поскольку переправлять его в Шотландию было очень опасно. В данный момент его национальная принадлежность и высокий титул пригодились Англии, и Якова под охраной привезли из Лондона на театр военных действий, где Генрих поручил ему добиться смирения от шотландских наемников, сражающихся на стороне дофина, и в качестве их короля потребовать, чтобы они сложили оружие.

– И это сработало? – с любопытством спросила я, представив себе, как этот энергичный молодой человек обращается к своим своенравным соотечественникам по ту сторону фронта.

– Ну, я ничего такого не заметил. Да и с чего бы им меня слушаться? Они воюют за деньги и потому не признают моего авторитета. Генрих был не очень доволен тем, как все прошло.

Должна сказать, что Яков, похоже, не слишком волновался из-за чьего-то царского недовольства.

– Вот уже четырнадцать лет я в плену у англичан – с двенадцатилетнего возраста, – пояснил Яков. – И должен смотреть на вещи в перспективе, думать о будущем, миледи.

Я мало что в этом понимала, потому что ничего не знала об отношениях между Англией и Шотландией.

– Вас не слишком строго охраняют, – заметила я. – Разве вы не можете сбежать?

– Но как я попаду в Шотландию без помощи англичан?

– И что же, вы теперь так всю жизнь и будете пленником? – Такая перспектива казалась мне ужасной. – Генрих никогда вас не освободит?

Яков Стюарт лишь слегка пожал плечами:

– Кто знает? Если и освободит, то лишь на определенных условиях.

– И каковы же они?

– Этого я пока не знаю.

Я восхищалась самообладанием этого человека.

– Если уж мы с вами оба вынуждены тут находиться, могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, леди Екатерина? – поинтересовался король Яков.

Его улыбка меня покорила.

– Вы могли бы меня как-нибудь развлечь, сэр. Например, рассказать об Англии…

– Мое мнение будет предвзятым. Я ведь как-никак враг и пленник английского короля, леди Екатерина.

Этот молодой человек нравился мне все сильней.

– От вас я в любом случае узнаю больше, чем от своих придворных дам. Зовите меня просто Екатерина.

– Тогда вы должны звать меня Яков.

Вот так я впервые в жизни завела с кем-то дружбу.

– А мне понравится жить в Англии, как вы думаете? – По мере того как приближалось время моего отъезда туда, мои тревоги росли. Яков подробно описывал громадные королевские дворцы в Виндзоре и Вестминстере, грозный лондонский Тауэр и другие места, которые я скоро буду звать своим домом.

– Почему бы и нет? Англичане довольно доброжелательны. Правда, в своей холодной манере и до тех пор, пока видят выгоду в том, чтобы вас поддерживать. Они не столько любят вас, сколько терпят.

– Думаю, Генрих тоже лишь терпит меня. – Эти слова сорвались с моих губ сами собой, и я тут же в изумлении прикрыла рот рукой. – Я не то хотела сказать. Вы не должны никому об этом рассказывать.

Как неосмотрительно я себя повела! Как это неразумно с моей стороны: произнести то, что было у меня на душе. Я с беспокойством взглянула на Якова. Вполне возможно, что он сочтет меня грубой и несдержанной.

Но когда наши взгляды встретились, его лицо неожиданно стало очень серьезным.

– Генрих будет не просто вас терпеть. Он без ума в вас влюбится – как только выбросит из головы битвы и сражения. Будь вы моей женой, я полюбил бы вас всем сердцем.

От этих слов я густо покраснела и у меня перехватило дыхание.

– Что, правда? – Я понимала, что веду себя наивно, но как было не отреагировать на столь внезапное проявление мужского восхищения? – Вы очень добры.

Я улыбнулась Якову, и он ответил на мою улыбку. С этой минуты в моей жизни в зоне военных действий он стал желанным дополнением к моему окружению, которое вскоре расширилось благодаря приезду леди Алисы Ботиллер, а также ее мужа и взрослого сына, находившихся на службе у Генриха.

Леди Алиса была кем-то между нянькой и камеристкой; Генрих придумал эту должность, чтобы эта дама всячески обеспечивала мое благополучие и заботилась обо мне, когда я забеременею. Я находила вполне приемлемым общество этой строгой язвительной особы внушительного роста (с головы до пят облаченной в аскетические черные одежды, с накрахмаленным белым чепцом на голове), несмотря на то что первые произнесенные ею слова были довольно едкими.

– На ваших костях, миледи, слишком мало плоти, для того чтобы удовлетворить голодного льва. Мы должны подкормить вас, чтобы вы смогли выносить ребенка.

– Для того чтобы зачать ребенка, мне нужно чаще бывать вместе с мужем, – резко ответила я.

Я не виделась с Генрихом почти неделю.

Алиса поджала губы:

– Полагаю, в данных обстоятельствах он делает все, что может.

Ее ответ был предостережением: леди Алиса советовала мне быть осмотрительной и никогда открыто не критиковать своего отважного супруга. Лояльность англичан к своему грозному правителю изваяна из гранита – это что-то вроде статуй с пустыми глазами, установленных в Вестминстерском аббатстве. Расценив мое молчание как знак согласия, Алиса налила мне порцию настойки из златоцвета девичьего – белых цветков с желтой серединкой, растущих у живых изгородей.

– Если король бросит свое семя, почва, принявшая его, должна быть сильной и плодородной.

Пахло это зелье довольно неприятно, и я невольно передернула плечами.

– Пейте! Это согреет ваше лоно и кровь. И вы сразу же забеременеете.

Генрих бросал свое семя в периоды затишья между осадными операциями, уделяя предельное внимание деталям. А я страстно молилась, чтобы результат оказался удовлетворительным.

– Вы счастливы здесь? – как-то спросил меня муж, надев сапоги и потянувшись через кровать за своим мечом.

Время было дорого, и Генрих не тратил его на то, чтобы раздеваться полностью, а потом снова одеваться.

Счастлива ли я? Нет, не думаю; однако и несчастной я себя не чувствовала. Одинокой – да, но уже в гораздо меньшей степени благодаря компании очаровательно словоохотливого короля Шотландии. И к тому же я стремительно осваивала английский, как любил говаривать Яков.

– Я не несчастна, – уклончиво ответила я, огорченная тем, что нервничаю: мне хотелось бы быть более раскованной и разговорчивой в обществе своего сурового мужа.

– Это хорошо. Я бы не желал, чтобы вы страдали.

Эти слова были сродни теплой ласке, и вдохновленная ими, я коснулась его запястья. Генрих погладил меня по голове и по всей длине волос.

– Ребенок сделает вас счастливой, – заметил он, а потом добавил: – Вы ведь не боитесь меня или я ошибаюсь?

– Боюсь? – удивилась я, и мои щеки порозовели.

– До сих пор я ни разу не бил жену.

Шутка получилась тяжеловесной, но я все равно рассмеялась и потянулась, чтобы поцеловать его в щеку. Теперь, похоже, удивился Генрих. Его губы были настойчивыми, а объятья – крепкими, когда он, оставив в покое свой меч и отбросив мысль о том, чтобы немедленно вернуться на войну, овладел мной еще раз – и это было выше всяких похвал.

– Молитесь о сыне, Екатерина. Молитесь о наследнике для Англии.

И я молилась об этом, молилась страстно. А еще я молилась о том, чтобы Генрих чудесным образом в меня влюбился, если я смогу смеяться с ним и удовлетворять этот аспект его желаний. Пока я витала в радужных мечтах о светлом будущем, Мелён наконец-то пал. Обрадовавшись этому известию, я покорно выпила очередную порцию ужасного пойла от Алисы, тщательно нарядилась и как раз распаковывала арфы, когда приехал Генрих.

– Завтра мы уезжаем, – объявил он.

– Куда же мы направимся? В Англию?

Мысленно запаковывая арфы обратно, я вдруг испытала острое желание увидеть свою новую родину. Поселиться в новом доме, где я смогу воспитывать детей и где у меня начнется то, что называется нормальной жизнью замужней женщины, пусть и королевы. Генрих не ответил: он внимательно читал только что доставленное письмо.

– Так мы едем в Англию? – не унималась я.

– Сначала в Париж, – сказал он.

Его глаза сверкнули. Должно быть, мой муж заметил страдальческое выражение на моем лице, потому что внезапно, удивив меня, обнял за талию и притянул к себе, коснувшись щекой моих волос.

– Возвращение в ваш родной Париж вам понравится. Там мы отпразднуем нашу победу и устроим представление для местных жителей. – Генрих горячо поцеловал меня в губы, возбужденный, вероятно, не только моей близостью, но и торжеством победителя. – А затем мы вернемся в Англию, чтобы и там отпраздновать наш триумф. Возможно, к этому времени у нас также появится возможность отпраздновать зачатие нашего ребенка.

Произнесено это было весело и беспечно, но я слышала, как под моей ладонью пульсирует горячая кровь в его жилах, и чувствовала, что у меня в груди расцветает первозданная радость. Радость в ожидании любви, которая, без сомнения, возникнет и созреет между нами. Вот это и станет настоящим началом моей замужней жизни, когда мы вдвоем с Генрихом будем жить в Англии, когда сможем проводить вместе много времени, все лучше и лучше узнавая друг друга.

Я счастливо рассмеялась, и мой смех оказался заразительным – Генрих тоже улыбнулся.

– Мне бы очень хотелось поскорее отправиться в Англию. Я уверена, что скоро почувствую в себе зарождение новой жизни.