Читать книгу Женщина, которая… - Анна Русских - Страница 1

21.20

«Решено – сегодня не поеду! Лучше высплюсь, как любой нормальный человек. Могу же я позволить в честь праздника устроить себе выходной? Могу!»

Закутанная в плед по самый подбородок, Лена всматривалась в рисунок на ажурных, с шелковым блеском, занавесках, неровно подсвеченных уличным фонарем. Фонарь то гас, то загорался, хитросплетения на капроновых складках причудливо искажались, и вместо цветов ей виделись то лица смешных, задорных клоунов, то лица злобных, нахмуренных, но все равно клоунов.

«Стоит ли выходить в холод и тьму, лишать себя сна и отдыха ради нескольких сотен? Все равно богаче не стану». Веселый клоун подмигнул одним глазом и превратился в скучный цветок. «Нет! Именно в честь праздника не могу! Предпраздничный вечер – он самый урожайный, народ гуляет, по гостям, по клубам разъезжает, все ловят такси, и все такие щедрые, ласковые, накануне женского дня-то! Отдать свою долю заработка другим бомбилам? Ни за что! Остаться дома значит известись сомнениями и раскаянием, а утром встать в дурном настроении, с чувством невыполненного долга и, чего хуже, с ощущением, будто тебя обокрали или присвоили твою законную долю. Вот и фонарь за окном то загорается, то гаснет, сигналит тайными, одному ему понятными знаками, зовет, а работающий телевизор насмешливо подтрунивает: „Заплати налоги и спи спокойно! Пора выйти из тени!“ Пора, пора выйти на свет Божий, даже если этот свет – вовсе не свет, а безнадежная тьма кромешная». Лена приподнялась, оторвав голову от подушки, но снова рухнула на диван. «Вот понежусь безмятежно несколько минут, досмотрю „Дом чудес“ и обязательно встану».

У всех нормальных, интеллигентных людей, к которым Лена себя относила, любители подобных телевизионных реалити-шоу с сомнительным лозунгом: «Создай свою любовь!» – вызывали насмешку и сочувствие, их считали жалкими созданиями, живущими чужими впечатлениями. Потому свое маленькое пристрастие Лена скрывала от окружающих, сохраняя имидж здравомыслящей дамы с холодным рассудком. Заглядывать в чужую замочную скважину, пусть даже открытую для всех желающих?! Упаси боже! Ну разве иногда, чтобы потешить самолюбие, лишний раз убедиться в своей проницательности и интуиции. Неудивительно: искусственно построенные отношения героев разваливались даже раньше, чем можно было предположить. Только успеют двое «влюбленных» объявить себя парой, как тут же превращаются в непримиримых врагов, обвиняющих друг друга во всех смертных грехах, а именно: один начинает винить другого в холодности и невнимании, а другой, наоборот, винить первого в излишке внимания к кому угодно, только не к нему, «такая вот вечная молодость…»

Вот и ее любимая героиня, Валерия Сомова, одна из самых старых, то есть давних, участниц, так же…

Что же это такое? Лена уже встала и елозила ногами вдоль дивана, не отрывая взгляда от телевизора. На экране шло обычное действие: две полуголые героини с визгом таскали друга за волосы, и одна млеющая парочка с переплетенными частями тела копошилась на кровати.

Между тем одна ступня, проскользнувшая в мягкий тапок, наслаждалась комфортом, в то время как вторая, босая, мерзла и продолжала шарить на холодном полу. Пришлось отвлечься от приятных мыслей о телешоу и переключить сознание на поиск пропавшей домашней тапки. Как такое может быть? Когда ложишься спать, снимаешь их одновременно, но когда встаешь, они всегда порознь. Будь ее воля, Лена обязательно бы ввела во все психологические тесты еще один, на проверку собранности: «Ищете ли вы по утрам свои тапочки?» Вот найдет себе сын невесту, надумает жениться, а она ему скажет, чтоб прежде взглянул, как у любимой утром тапочки стоят.

Сама того не желая, Лена всегда, во всем умудрялась разглядеть подсказки и приметы, но, стесняясь своих предрассудков, никому в них признавалась и дремучести своей не выдавала. Прокололось на дороге колесо? Обычное дело! Но мысль уже работает, сверлит мозг: что это могло значить? Туда ли она ездит, не слишком ли много времени проводит за рулем, не слишком ли зависит от своей Шади? Песню навязчивую услышит – старается разгадать заложенный в ней скрытый смысл. Вот и в том, что тапки каждый раз разбегались от нее в разные стороны, Лена видела указующий знак свыше. Несобранная ты, безалаберная! Потому и в жизни у тебя все кувырком и в беспорядке. Подруги-ровесницы, даже самые отчаянные, уже давно остепенились, внуков нянчат, на дачных участках огурцы выращивают, а она все не определилась, что ей надо. Как будто чего-то или кого-то ждет. Услышит телефонные трели и хватает трубку с замиранием сердца. Вдруг это тот самый звонок, который изменит всю ее жизнь? Если уж быть честной до конца, то звонка она ждала только от Кострова. И раньше, и сейчас, 20 лет спустя.

Ну вот, опять Костров всплывает из глубин памяти. Сгинь, сгинь, сколько можно?! Срочно переключиться, иначе в голове захороводят мысли не свои, посторонние, начнут долбить в одно и то же, самое уязвимое место, самое ранимое, самолюбием которое называют. Оттого самолюбие делается уязвленным и больным. Говорят, больное самолюбие лечится принятием поражения, смирением попросту. Но этот вариант не для нее. За то и наказана изощренной, пожизненной пыткой – безнадежной, от времени растратившей пыл и яркие краски, но не умирающей любовью. Что за глупец сказал, что у любви есть срок годности? Не верьте этому!

Вот он, второй тапок, под тумбочкой притаился. Лена прошаркала в ванную. Теперь осталось немного: сбросив остатки постельной неги, умыться, одеться – и отправиться в путь. Приводить себя в порядок не сложно, когда тебе уже за… впрочем, не важно. Куда труднее стараться не замечать свое увядание, а если не замечать не получается, то отнестись к этому философски, как к неизбежности, которой не миновать никому. Тем более душа, говорят, всегда в одном возрасте находится и времени земному не подчиняется. Да, душа не стареет, но она устает. И больше всего устает и грубеет от собственных непоправимых ошибок, увязавшихся за тобой, как неподъемные комки сырой глины на башмаках. Довольно философии! Усталая душа тоже жаждет впечатлений, а не смирившееся с возрастом физическое тело – пищи, вот поэтому ей приходится вставать из теплой постели и, преодолевая лень, выходить в черноту питерской морозной ночи.

Еще одна навязчивая примета: выйти нужно обязательно вовремя, не нарушая традиции, до десяти часов, и ни минутой позже. Выйдешь после – считай, опоздала, удачи не будет, более того, жди неожиданностей. Хорошо, если прокатаешься впустую, бесполезно потратишь время и бензин, но может статься, проколешь колесо, или пассажир попадется нечестный, или еще чего серьезнее, тьфу-тьфу, мало ли что может случиться на дороге?!

Нет, не нужны нам неприятности, настраиваемся на позитив. Наносим последний, легкий штрих кисточкой по щеке, надеваем куртку, ту, легкую, с карманами, мягкие сапожки на удобной подошве, очки… очки… Где очки? Без них, с ее близорукостью, она не сядет за руль.

На письменном столе – нет, в ящиках, заваленных писчей бумагой и дисками любимых фильмов, – нет, на тумбочках, на полу, на диване и за диваном – нет! Зрение у нее стало портиться недавно, от непрерывного чтения, потому не успела она привыкнуть к очкам, но с некоторых пор без них сесть за руль не рискнула бы. Вот Дима Костров был очкариком с детства. Близорукость делала его аскетическое лицо еще более загадочным. Костров, Костров, о чем бы ни думала, все мысли, как дороги, ведущие в Рим, возвращаются к Кострову. Срочно переключаем сознание на поиск очков.

Быть может, на кухне? Нет, не ходит она на кухню по вечерам, нечего ей там делать. Пока сын в отъезде, продукты она не запасает, а холодильник отключила за ненадобностью, чтоб не было соблазна накупать снеди. В ее возрасте чуть расслабишься, как лишние килограммы тут как тут, налетят, затянут в лень, в старость, депрессию, и обратный путь будет неподъемен. А она еще не хочет записываться в старухи, наоборот, надеется, что однажды случится чудо, и она встретиться с… ну отказывалось воображение рисовать кого-то другого, и все тут, что поделаешь?!

Лена рассеянно озиралась, стоя посреди комнаты. Настенные часы показывали 22.05, а секундная стрелка неумолимо вращалась, отщелкивая круг за кругом. Кажется, искать больше негде. Остаться дома, лишив себя предпраздничного заработка или рискнуть и поехать в ближайшую ночную аптеку на Димитрова? «Ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего» – гласит закон физики, и пропавшие очки раздражали не пропажей, а непонятной, граничащей с мистикой ситуацией. Вот и повод задуматься, то ли смотришь, то ли читаешь.

За окном прогремел, брызнул алым цветом и с шипением рассыпался одиночный залп салюта. Вот он, знак! Пора на выход! Судьба ей сегодня сломать установленную традицию, рискнуть и выйти позже обычного. Будь что будет, была не была! Повязала вокруг шеи шарф, застегнула молнию, прошептала заветные слова и, прихватив сумочку, вышла из квартиры. Близоруко щурясь, долго шарила ключом, не попадая в замочную скважину. Тишину полутемной парадной нарушало доносившееся из соседней квартиры веселое, пьяное гудение – там уже третий день отмечали Восьмое марта.

Наконец закрыла дверь и сбежала по ступенькам вниз.

22.20

Купчино – один из безликих спальных районов Петербурга, окраина, непарадная питерская изнанка, раскинувшаяся по обе стороны самой длинной и унылой улицы города – Бухарестской. Куда ни глянь, в поле зрения лишь стандартные новостройки: хрущевки и высотки, которые как-то быстро превратились в современные облезлые трущобы, прикрывавшие собой лабиринты узких внутриквартальных проездов с типовыми школами, приземистыми, похожими на стеклянно-бетонные сараи, магазинами и одиночными железными гаражами в окружении мусорных контейнеров. Лена не любила Купчино, но уважала за старинное название, оставшееся от маленькой, допетровских времен деревушки.

Когда-то Лена жила на Васильевском. Ностальгия по уютным дворикам Среднего проспекта, по аристократичным фасадам с барельефами, эркерами и загадочными парадными, пологие каменные лестницы которых с затейливым кружевом чугунных перил устремлялись ввысь и звали восхититься изразцами кафельных печей на гулких площадках между этажами, – всплывала каждый раз, когда она оказывалась здесь во время ночных вылазок по городу. Уезжать отсюда она не торопилась. Каталась не спеша, с наслаждением, колеся то по просторному, тенистому Большому проспекту, то по самой узкой в городе улочке Репина, с ровных линий сворачивала в переулки или на простор набережных, останавливаясь на маленьких площадях в районе Стрелки, заглядывая в арки и подворотни, отмечая не всегда добрые перемены. Вот ее любимая 6–7-я линия с аллеей молодых лиственниц, множеством кафешек и кондитерских – перетерпела евроремонт, стала пешеходной улицей. Андреевский собор отреставрирован, а кинотеатр «Балтика», наоборот, снесен, на его месте построен современный жилой дом. Холодное, гладкое, словно сваренное из стали здание.

Зачем она бередит душу воспоминаниями о прошлом, если вернуть ничего нельзя? Нет, кто-нибудь да должен ответить за обман! За то, что поманили ее призрачными миражами, завлекли и кинули, забрав все самое дорогое, из чего состоял ее мир. За отнятые старые тополя, изразцы, за плавно взлетающие чугунные витые перила! За то, что оставленная взамен непроходящая хроническая, щемящая тоска так похожа на холодное, стальное здание и на устремленную вверх по спирали, в бесконечность, лестницу-ленту, вьющую пролеты-виражи часов, дней и лет, – кто-то должен ответить?!

Плоские шеренги домов не ставшего родным Купчина выстроились чуть в стороне от дороги. Вот она, аптечная вывеска в виде спасательного круга.

Как же к ней подъехать? Лена включила аварийку и медленно проплыла вдоль припорошенных снегом автомобилей. Места для ее «десятки» так и не нашлось. Пришлось парковаться в чужом дворе. Не любит Лена оставлять Лошадушку вне поля зрения, тревожно ей становится, неспокойно, как могло быть неспокойно за оставленную на привязи собаку или настоящую лошадку. Ладно, ненадолго можно.

Аптека работала круглосуточно, но вход в нее ночью был закрыт. Запоздалым покупателям следовало нажать на звонок возле тяжелой некрашеной двери и дождаться, когда немолодая продавщица с усталым лицом откроет маленькое зарешеченное окошечко и отпустит медикаменты. На этот раз она протянула Лене целую коробку с очками. Пришлось порыться основательно, перебрать почти все экземпляры, надевая по очереди и поднося к глазам газету, прежде чем выбрать подходящие. Наконец Лена отдала коробку, расплатилась, окошечко тут же захлопнулось, вернув железной двери первоначальную гладкость. Ну вот и первая неприятность, увязавшаяся за ней из дома: деньги, предназначенные на бензин, истрачены, а значит, нужно срочно ловить клиента. Вздохнула полной грудью, и пошла искать брошенную Шади.

На черном в белесых разводах небе – ни единой звездочки. По-зимнему колючий морозец цепляет за щеки, от стужи перехватывает дыхание. И все же откуда-то свысока влажные порывы ветра спешат рассеять искристую сеть инея, чтоб донести неуловимый запах близкой весны.

Одиннадцатый час, а машины все мчатся и мчатся, а народ все так же спешит. Стайки подростков – у каждого неизменная бутылка пива в руке – перебежками следуют привычным маршрутом от одного ларька к другому. Трогательные девушки, бережно прижимающие тоненькие букеты в прозрачных ажурных упаковках, задумчиво спешат домой с корпоративных вечеринок. Сгорбленные бабки с отрешенными лицами тащат за собой тележки с поклажей. Словно вышедшие из подземелья грузные мужские фигуры в живописных отрепьях, с припухшими, багровыми щеками с философской беззаботностью рыщут в мусорных баках и урнах. На перекрестках к автомобилям резво подскакивают кое-как одетые беспризорники, трут грязными тряпками стекла в надежде на подачку. Закутанные в шарфы, неподвижные силуэты, сгрудившиеся на остановках, прячут лица за поднятыми воротниками и натянутыми на глаза капюшонами, темными тенями промелькнут и растворятся где-то позади в налетевшей поземке. А у нее впереди только дорога…

За очередным поворотом пришлось сбавить скорость, чтобы объехать две уткнувшиеся друг в друга пораненные иномарки: раскиданные обломки бамперов, помятые, исцарапанные капоты и крылья, разбитые фары смотрятся нелепо, ломая привычную картину перекрестка. Тут же топчется упитанный гаишник, что-то записывает в блокнот, другой, похожий на него, как брат-близнец, ходит с рулеткой в руках – вид суровый, нахмуренный. Толпа зевак на тротуаре тычет пальцем. Вот и удивительное, оно всегда рядом: два столкнувшихся на широкой, просторной дороге барана – картина, не вызывающая ничего, кроме недоумения.

Возле круглосуточного мегамарта тоже суета: румяные, жизнерадостные тинейджеры в светящихся, ядовито-зеленого цвета колпаках и шарфиках призывают на выборы. Просят прийти и проголосовать в ближайшее воскресенье. Суют покупателям листовки зеленого цвета. Листовки никто не берет или, порвав, бросают под ноги. Двери мегамарта не успевают закрываться. Домой, все спешат домой, поскорее отнести набор продуктов для праздничного стола. Фрукты, вино, сыр, копченая колбаса, что еще? Наверняка курица, зелень, яйца для салата, банка красной икры – знакомый ограниченный выбор. Вот интересно, портреты кандидатов на листовках тоже зеленого цвета? В моде сейчас зеленый цвет, несмотря на то что доллар давно стоит на месте, не растет и не падает. Голосующие, где вы?

Ага, на самой обочине стоят он и она, непонятно, то ли ловят такси, то ли просто разговаривают, размахивая руками. На всякий случай снижаем скорость, едем медленно, еще медленнее… Хоп! Пока тащилась, слева, из-под колес, выскочила резвая «шестерка», с визгом притормозила как раз напротив тех двоих. Чтобы не въехать в зад более расторопному конкуренту-бомбиле, Лене пришлось резко жать на тормоз, выкручивать руль.

Ну и стоило проделывать такие трюки? Парочка, не обращая внимания на «шестерку», продолжает эмоционально жестикулировать. Э, да похоже, они просто ругаются! Объезжаем рискового незадачливого водилу и, встретившись с ним взглядом, крутим пальцем у виска. «Дурак ты, парень, разве можно так поступать? Из-за каких-нибудь ста рублей подставил и себя, и меня, и пешеходов на тротуаре». Водила не остается в долгу: подняв сжатую в кулак ладонь, выразительно выставляет вверх средний палец.

Уже отъехав на небольшое расстояние, Лена с досадой наблюдает, как разругавшаяся в пух и прах пара разбегается в разные стороны, при этом женщина торопливо семенит в сторону гастронома, а мужчина, сделав несколько шагов вперед, останавливается у обочины и ловит авто. Тут-то с триумфом к нему подъезжает резвый конкурент.

Щетки шумно скользят по тонкой наледи, покрывшей лобовое стекло. Изображение за ним размыто. Нужно включить печку, чтобы отогреть и очистить окна, улучшить таким образом видимость. Кстати, насчет видимости. Удачный она сделала выбор, купила именно то, что нужно. Не все очки ей идут, но эти в самый раз! Комфортно в них, и оправа красивая, тонкая, изящная, и стекла не обычные, а светло-голубые. Вот Кострову любые очки были к лицу, с любой оправой. Ничто не могло испортить его утонченного образа. Опять она о старом, сколько можно?!

А машины все несутся, а народ все куда-то спешит. Мелькают однообразные коробки жилых домов, плоские и угловатые, вытянутые в кварталы. Вот еще немного покрутится среди них и сбежит в центр, а лучше – на Васильевский. Не заработает, так покатается в свое удовольствие.

Никогда бы она не бросила свой Васильевский, если б не сын. Чем взрослее он становился, тем больше забирал пространства в их огромной, похожей на зал комнате с двумя высокими окнами, прикрытыми занавесками в парчовых переливах. Комнате, где рассвет играл теплыми бликами на сосновом паркете, где по утрам ее весело будил перезвон первых трамваев.

Началось с того, что сын выдвинул шкаф, отделив себе угол, потом завалил музыкальными инструментами и аппаратурой остальную территорию, а когда стал собирать единомышленников и устраивать репетиции, для Лены и вовсе места не осталось. Разве что в углу коммунальной кухни, на старом табурете, под сочувствующими взглядами сердобольных соседок. Потому и пришлось затеять обмен. Собрали документы, накупили газет с объявлениями, доплатили, переехали в отдельную двушку в купчинской хрущобе. Ну разве справедливо? Сейчас сын с такими же, как он, музыкантами-неформалами гастролирует по южным городам Черноморского побережья. А она – здесь, на задворках родного города, со своей постоянной спутницей, от которой, как ни старайся, не получится ни удрать по самому скоростному автобану, ни спрятаться в самом глухом и темном питерском переулке. Хочешь не хочешь, остается медленно утопать в злости и занудстве. А еще искать, на ком бы их сорвать, эти самые злость и занудство. Пробовала на сыне – не вышло, вырос он уже и давал ей достойный отпор. Пробовала на пассажирах, тех, что покапризнее. Тоже не прокатило. Привередливые клиенты мстили ей с наслаждением, наказывая рублем и еще большими капризами. Так что с некоторых пор на дороге она привыкла молчать, ну не всегда, конечно, потому как, на свою беду, натуру имела общительную.

«Мечтах… моряхМ дверях…» Лена убавила звук магнитолы. Мечты, которые имеют обыкновение сбываться с опозданием, в тот момент, когда о них забываешь и в них не нуждаешься, или, того хуже, обращаться совсем не в то, что тебе хотелось, не имеют никакой ценности, а потому толку от них мало. Вот ее сын об этом не знает, потому однажды заявил: «Когда-нибудь я стану знаменитым и куплю тебе квартиру с видом на Мойку. Твоя мечта сбудется, и ты наконец переедешь из ненавистного Купчина! Клянусь!» Добрый мальчик, щедрый. Ну весь в отца! Костров тоже любил по каждому поводу повторять: «Клянусь!» При этом смотрел на нее сквозь стекла очков сверху вниз серьезно и снисходительно. Впрочем, он на всех так смотрел. Еще бы! Уже в то время его считали талантливым художником, он стоял у истоков только зарождающегося, перспективного рекламного бизнеса. А кто она? Женщина, которая бомбит ночами. Да, одинокая, свободная, но какой толк от свободы, если ее сердце, как прежде, занято?!

Дорога гладкая, скользкая, чистый лед, да еще колея в асфальте, две глубокие борозды, укатанные грузовиками. Лошадушку мотает из стороны в сторону, только слышно, как передние колеса скребут шипованной резиной. Чем дальше – тем пустыннее и безлюднее. В конце Будапештской, сразу за перекрестком, на остановке возле продуктового киоска, переделанного в магазин, голосует низкорослый, но солидный дядечка.

Подъехала плавно, словно подплыла, остановившись в аккурат возле лакированных остроносых башмаков.

– Брат, мне на Турку. Ой, красавица! Подвезешь? Туда и обратно, кафе «Казбек» называется, знаешь?

На гладко выбритом смуглом лице, обнажив ряд слишком ровных и неестественно крупных зубов, сверкнула улыбка, такая же неестественная и ненастоящая. Лена даже испугалась, что вставная челюсть сейчас громко лязгнет у нее над ухом. Кого-то ей напомнил этот пассажир?

– Сколько денег дадите?

– Не обижу, красавица, останешься довольна.

Пахнув парфюмом, устроился рядом, откровенно таращась недоверчивым любопытным взглядом.

– Бомбишь, что ли, красавица?

Лена промолчала. Развернулась на скользкой дороге, включила громче музыку, давая понять, что к задушевной беседе явно не готова, а про себя сосредоточенно подсчитывала, во сколько она должна оценить эту поездку. Туда – минимум двести, да обратно, да, наверное, ждать придется несколько минут. Ожидание – оно тоже время, а значит, деньги. Итого – рублей пятьсот. Но если заплатит четыреста – тоже неплохо. Первый пассажир мужчина – хорошая примета, будем верить в удачу и неплохой заработок. А главное, в то, что сегодняшний поздний выход, тьфу, выезд на работу не сыграет роли в эту предпраздничную ночь.

Не успела разогнаться, как пассажир попросил:

– Останови, красавица, вот здесь, на минуту, я сейчас.

Скрылся в дверях стеклянного, ярко освещенного киоска и вскоре снова сидел рядом.

– Вот, это тебе, красавица!

На торпеду легла мохнатая, сладко-пряная ветка хризантемы с россыпью сиреневых полураспустившихся бутонов. Вот и поздравление с Восьмым марта! Мелочь, но приятно.

– Спасибо.

Даже приулыбнулась в знак благодарности. Трудно ей, что ли, улыбнуться?

По дороге пассажир еще пару раз просил остановить его, и все возле магазинчиков и киосков. Лена хотела напомнить, что за остановки и ожидания плата возрастет, и только открыла рот, как смуглый пассажир, скользнув по ней откровенным взглядом, самодовольно изрек:

– Повезло тебе сегодня, красавица, Черного Барона везешь.

А она-то думала, кого напоминает ей пассажир!? Точно! Цыганского барона напоминает, а еще Крестного отца сицилийской мафии, дона Карлеоне или как его там. Буркнула равнодушно в ответ:

– Повезло или нет, узнаю, когда деньги получу.

– Неужели такая жадная до денег, красавица?

Лене показалось, что он сейчас полезет с поцелуями или ущипнет за коленку, потому, слегка отстранившись от лоснящегося лица самодовольного клиента, добавила холодно и строго:

– Вы мешаете вести машину, сядьте ровнее.

И надев на себя серьезную маску недоступности, прибавила скорость.

23.20

Хрустя наледью и подскакивая на выбоинах, Лошадушка подъехала к задворкам многоэтажки-общаги, к крыльцу ресторана, неоновая вывеска которого дергалась и мигала неровно-нервным синим светом. Неприметное такое крылечко, если бы не вычурная вывеска, его можно было бы принять за служебный вход заштатной забегаловки.

Лену всегда удивляло необъяснимое явление в спальном районе Купчино: общежития здесь строились добротными, кирпичными, с широкими лоджиями и просторными холлами, а обычные жилые дома питерцев – панельными, тесными внутри и убогими снаружи. Как такое объяснить? Угораздило же ее заехать в эти дебри, не ровен час, без подвески останется, но так попросил привередливый клиент, он, видите ли, не захотел пройти несколько шагов от дороги, черт бы его побрал!

– Я мигом, красавица.

Барон резвым колобком выкатился из авто.

– Оставьте хотя бы аванс, – спохватилась Лена.

– Пять минут, красавица, пять минут, – бросил на ходу. Взлетел по ступенькам и скрылся за дверью.

Из ресторана между тем посыпал народ, все больше смуглые мужчины в темных костюмах и черноволосые чернобровые дамы в сверкающих люрексом нарядах. Дети, одетые торжественно, по-взрослому, тут же с визгом устроили возню, переходящую в драку, а родители начали их ловить и пытаться образумить на своем тарабарском языке.

«Неужели восточный клан отмечает женский праздник?»

Лена уже начинала мерзнуть и с беспокойством поглядывать на часы. Обещанные пассажиром пять минут прошли, а она все сидела, дергая замерзшими коленями в такт мелодии на волне «Русского радио»:

Постукивая ладошкой в тонкой перчатке по рулю, подпевала Дельфину, таращилась на живописную толпу, похожую на цыганский табор, на подмигивающую неоновую вывеску ресторана и на дружные ряды светившихся на фоне черного неба окон высотки.

Сверкнув фарами, с дороги повернул автобус, оглашая округу монотонными переливами восточной мелодии, покачиваясь на колдобинах, подрулил к асфальтированному пятачку и заглох в стороне, перегородив Лене обратный путь. На крыльцо между тем вышли жених в белой рубашке и невеста в свадебном платье, на плечах – мужской пиджак с растрепанной белой хризантемой в петлице. Пиджак был явно узок для крупной, грубо вытесанной дамы, и вообще вид у молодых был изрядно помятый и усталый. К ним все время подходили, тормошили объятиями и поцелуями. Он сдержанно сверкал золотыми фиксами. Она – черноглазая, носатая – напоминала увядшую хризантему в петлице, понуро кивала и, боясь испачкать платье, то и дело подхватывала его, высоко задирая подол вместе с капроновым подъюбником, не стеснялась демонстрировать толстые икры в белых колготках, а может, чулках.

Не было у Лены свадебного платья, пышного и длинного, как у принцессы, такого, что от страха наступить на подол его пришлось бы поддерживать кончиками пальцев. И свадьбы настоящей, шумной, с множественными родственниками и просто знакомыми – не было. Все прошло буднично и просто, за столиком ресторана. Так пожелала она. Мама, пятилетний сын Дима и подруга – с ее стороны, друг и пара близких родных – с его. Ее избранник, заботливый и предупредительный, не скупился на внимание, она с надеждой вглядывалась в его аскетическое лицо, ловя ласковый взгляд за темными стеклами очков. А потом целый год терпела и прощала его маленькие недостатки. Подумаешь, у кого их нет? Наоборот, его привычка походя, словно невзначай, сыпать клятвами и заверениями будила в ее душе знакомое чувство умиления и уверенности, что вдвоем-то они горы сдвинут.

Но уже через несколько дней после регистрации Лена с недоумением убедилась, что ее избраннику, главным достоинством которого было отдаленное сходство с Костровым, нельзя поручить никакого дела. Запорет, испортит или просто-напросто забудет. Раздражение росло, захлестывало от малейших пустяков и становилось невыносимым, так что после работы не хотелось возвращаться домой. Тогда она допоздна колесила по городу, притормаживая возле торговых центров и кафешек.

Однажды целый час простояла напротив знакомой арки. С волнением вглядывалась в лица всех, кто оказывался в ее поле зрения. На нелепой трамвайной будке, прилипшей к плоской, непарадной стене старого дома с отвалившейся штукатуркой, было написано: «Осторожно, листопад!». Кленовые листья, перешептываясь, засыпали капот и норовили зацепиться за щетки. Прохожие, прибавив шаг, раскрыли зонтики, прячась от мелкой нудной мороси. Огненно-рыжие, с резными краями, лопухи распластались на мокром лобовом стекле. А Лена все сидела и смотрела. Ей хотелось раствориться, стать дождем и стучать в знакомое окно или превратиться в кленовый лист, брошенный порывом ветра под заветную арку, чтоб остаться там навечно.

После этого испытывать судьбу и портить жизнь поклонникам, даже самым терпеливым, наперед зареклась. Если счастье – это когда никто не отравляет твое существование, то исходя из обратного получается: «Не следует мешать другим жить своей жизнью». Потому пусть они все будут счастливы, но без нее.

Пассажира не было. Не хотелось думать, что ее безжалостно «кинули» накануне женского праздника. Не хотелось в это верить, и Лена решила ждать до последнего. Вот и автобус уехал, поглотив гостей, жениха с невестой, охапки цветов, унося за собой шлейф выхлопных газов и восточных переливов. Разом все стихло, площадка перед рестораном опустела, и только синяя неоновая вывеска все дрожала, подмигивала, но не гасла, а Лена нервничала, поглядывая на мерзнущую хризантему и не решаясь уехать. Получить вместо денег жалкий цветок? Такое с ней впервые.

Однако пора! Включила зажигание, и только хотела тронуться, как входная дверь ресторана распахнулась и на крыльце появился Черный Барон с двумя спутниками. Даже радости от их вида не испытала. Наверное, стоило уехать, не дождавшись нечестивца, наказать его за обман и высокомерно-небрежное отношение к женщине. Впрочем, уехать еще не поздно. Оставить бы самодовольного борова-Барона в недоумении, вильнув хвостом Лошадушки перед его носом! Нет, поздно!

Барон уселся рядом, его молчаливые спутники – сзади.

– Заждалась, красавица?

Вид у него был благодушный и голос такой, словно он обращался к своей личной рабыне. Еще бы, эта хрупкая на вид, интеллигентная дама прождала его целых двадцать минут!

– Да уж… Если честно, подумала, что меня обманули, хотела уехать.

– Ай, яй, яй! Какая же ты недоверчивая, красавица! Нехорошо, нехорошо!

Пассажир достал бумажник, и Лена, замерев, краем глаза наблюдала за его руками. Сколько ей отсчитают за столь долгое ожидание и поездку? Пятьсот? Семьсот? Неужели тысячу? На торпеду рядом с веткой хризантемы легли сотка и два полтинника. Портмоне захлопнулся и уплыл в карман Барона.

– Это все? А за обратный путь, за ожидание?!

Лена с недоумением смотрела на жалкие бумажки.

– Неужели мало? Здесь ехать – всего ничего, имей совесть, красавица!

Пришлось, обернувшись назад, обратиться к сидящим с каменными лицами мужчинам, которые раздражали ее именно своей непробиваемой мрачной лживостью (на их фоне даже Барон казался более искренним в своем снобизме), – приказным тоном: «Прошу вас доплатить!» Все чаще при встрече с несправедливостью Лена замечала в себе эту прямолинейность, граничащую с грубостью, которая так не шла ей и которую особенно чувствительные пассажиры принимали за хамство, но бороться с ней – значило изменить себе, а это было невозможно. Если она начнет изменять себе, то с кем останется?

За пассажиров ответил Барон.

– Нет, они платить не будут. Кстати, поверни на перекрестке. Нам еще на Белградскую заехать нужно.

Он продолжал вести себя так, словно привык купаться в женском внимании и покорности, другого отношения не знал и не хотел знать, однако выступившие на шее красные пятна выдавали его с головой.

Покачиваясь на колдобинах, скребя и цепляясь бампером за края рытвин, выехали на дорогу.

– Доплатите, и я отвезу вас на Белградскую.

Сбросив скорость, Лена приложила усилие, чтобы взять себя в руки и сменить тон на максимально миролюбивый. Демонстрировать волнение не хотелось. Не дождутся они! Сейчас она остановится и попросит пассажиров выйти или доплатить. Да! И не испугается! Но интуиция уже подсказывала, что последствия могут быть непредсказуемы, а потому лучше этого не делать. Проклятый страх! Страх перед возможным злом! Страх перед физической расправой. Ничтожный страх перед тем, что твои планы сорвутся и выбьют тебя из колеи! Миром правит страх! Страх выше справедливости и свободы! Пришлось продолжить путь, и от унижения, от собственного бессилия она чуть не расплакалась. «Нет, не следовало сегодня выезжать! Не подвели приметы, пожалуй, стоит приоткрыть на всякий случай окно – вдруг да придется кричать, звать на помощь?»

– Ты чего такая меркантильная? Деньги любишь? Оставлю тебе свой телефон, позвони завтра, встретимся, и ты узнаешь, какими щедрыми могут быть мужчины!

Барон вынул из-за пазухи блокнот и ручку, самую простую, шариковую, что-то черкнул на вырванном листке и положил его на торпеду, в аккурат на смятый полтинник. Он как будто старался не замечать ее напряженного, со злобным прищуром и плотно сжатыми губами, лица, а она сделала вид, что не видит клочка бумаги с номером телефона.

«Туда же, клеится, наверняка чей-то муж и отец. Барон, блин, еще и Черный! Даже визитки нет!» Удивительно, как она, с ее проницательностью, не раскусила его сразу и не взяла деньги вперед?

Дворы на Белградской улице, как во всех новостройках, опутаны узкими проездами, однообразными и плохо освещенными. Лена еще надеялась, что клиенты выйдут на дороге, но они только милостиво сообщили: «Недалеко осталось», и продолжали бодро командовать: «Сюда, налево, прямо, еще раз налево, теперь вдоль этого дома, до конца, теперь направо, почти приехали, вот здесь, у третьего подъезда».

– Я сейчас, минуту, красавица, только попрощаюсь с друзьями – и поедем дальше.

Вышли все трое, дверь оставили распахнутой, но Лена уже знала, что ей следует делать. Закрыв дверцу, она хотела немедленно тронуться, но притормозила, опустила боковое стекло, швырнула сломанную ветку хризантемы и смятый клочок бумаги с номером телефона прямо в грязную лужу с плавающими в ней льдинками и подозрительным предметом, похожим на порванный презерватив, и, нажав на газ, взвизгнув шинами, рванула с места. Ей показалось, что Барон сделал несколько торопливых шагов вслед, пытаясь ударить по багажнику, но она уже неслась на всех парусах, рискуя разбить подвеску. «Благодарю тебя, Господи, за свободу, мне, недостойной, данную! За то, что не связана с такими вот Баронами никакими узами и обязательствами!» Впереди сверкнули фары встречной машины, ослепили дальним светом и замерли на расстоянии. Разъехаться будет сложно, потому Лена свернула в первый проезд, и, петляя по лабиринтам дворов, мимо гаражей, заборов и помоек, выехала, тяжело, но осторожно спустившись с высокого бордюра, на проезжую часть.

Удрала! Пусть-ка теперь Барон тащится пешком или ловит нового лоха. Странно, даже чувства облегчения от этой маленькой мести не испытала. Одна радость – свободна! Она – свободная женщина, пусть даже с занятым сердцем! Лена спрятала с таким трудом заработанные двести рублей в карман куртки и взяла курс к центру города, в сторону Лиговки.

00.00

Мужчины – странные существа. Казалось бы, чего проще: сел в машину к хорошенькой женщине – плати за проезд, насколько позволяет щедрость, расслабься, слушай музыку, наслаждайся панорамой за окном и тем, как ловко, уверенно и спокойно, без единого лишнего движения, словно, выбирая оптимальный путь, авто летит само по себе, эта самая хорошенькая дама управляет своей ласточкой. Думай о приятном, ну хотя бы о цели твоей ночной поездки, и не отвлекай водителя пустым разговором.

Наоборот, мысли мужчин начинают усиленно работать в другом направлении. Что-то вроде: «Ага, красотка! Повезло тебе сегодня, бедняжка ты несчастная, труженица ты неприкаянная! Ликуй, Исайя! Повезло тебе, как никогда! Вот ужо я-то тебя осчастливлю, я-то тебя отогрею и пожалею, одинокую, немолодую, никому не нужную, всеми позабытую, брошенную сиротку, вынужденную тяжким трудом зарабатывать на хлеб насущный». Разворачивают бурную деятельность с приглашениями в ресторан или к себе домой, а то просто кофе выпить, шаверму съесть, телефонами обменяться. А услышав отказ и напоминание о плате, обижаются, меркантильной называют, жадной до денег грубиянкой, не сумевшей оценить их вдохновенного порыва. Ей бы, дурынде, радоваться! Нет, денег просит, мелочное, приземленное существо!

Лена выехала с узкой, словно дворовый проезд, улицы. На первом перекрестке повернула налево и вскоре мчалась по широкой Бухарестской, такой широкой, что расстояние от дома до дома по разные стороны дороги казалось непреодолимым. Из-за громоздящихся, давящих своими размерами зданий и слишком просторных промежутков между ними, человек здесь терялся и не чувствовал себя хозяином ни этой улицы, ни этих зданий. Как нужно не любить свой город и людей, живущих в нем, чтобы строить подобное! Нет в Купчине ни садов, ни старых, тенистых парков с живописными прудами. Редкие зеленые лужайки под натиском многочисленных строек сжимаются, как шагреневая кожа. И все же Купчино менялось на глазах. Лене казалось, что она слышит, как строящиеся дома-высотки, похожие на гигантские башни, спорят, соревнуясь между собой в вышине и монументальности.

«Посмотрите, у меня стены зеркальные и шпиль наверху», – хвастает один, отражая верхними этажами стремительно летящие темно-фиолетовые тучи. Другой, развернутый к дороге ступенчатым углом, с гордостью отвечает: «А я похож на небоскреб-пирамиду, моим балкончикам и лоджиям нет числа!» – «На меня, на меня взгляните! – кричит третий. – Я не просто дом, а настоящая крепость! Мои окна узкие, как бойницы, а на крыше будет, не иначе, вертолетная площадка!» Вот заселятся все эти дома, превратится просторное и провинциальное Купчино в шумный, многоязычный муравейник, забьется часовыми пробками на главных магистралях – то-то начнется веселье!

Однако никто и не думает ловить такси. Безликие тени на остановках мерзнут, но ждут автобус. В черном бархате ночи прямо по курсу призывно замаячил красно-желтый цветок заправки «Шелл», – значит, ей туда. Зальет десять литров 92-го, в аккурат уложится в те самые злосчастные две сотни и спокойно поедет ближе к центру, прочь от серости и уныния. Кататься без цели по центральным узким улочкам и набережным каналов, мотаться по площадям и закоулкам родного Питера, глазеть на вычурное веселое барокко, романтический модерн или мрачную, таинственную готику, ничего не заработать, но получить нечто большее, некий заряд, несущий благодать, – вот всегда доступное удовольствие, оставшееся ей в наследство.

Только хотела свернуть на заправку, как впереди, за перекрестком, увидела две хрупкие голосующие фигурки. Главное, не упустить! Рвануть бы на всей скорости, пока конкуренты не перехватили, но, как назло, красный горит, да еще рядом, слева, в менее выгодной позиции, но с наглым видом рычит, как бешеный пес на привязи, покоцанная «шестерка», именно такая, на каких ездят конкуренты-бомбилы из южных республик. Ждать зеленого светофора – значит, опоздать. Взгляд уже зорко сканирует ближайшую территорию. Тихо вокруг, гаишников поблизости не видно, а значит, можно рискнуть.

Не дождавшись желтого света, Лена ринулась вперед. «Шестерка», чувствуя подвох, сорвалась с места секундой раньше, и, нагло опередив Лену, резво подрулила к бордюру. «Ээхх, не успела!» Мужчины-бомбилы – народ рисковый, ей до них далеко. Увести из-под носа клиентов, без зазрения совести подрезав на полном ходу, – такое в порядке вещей, вот у нее так не получается. Пришлось включить аварийку и притормозить позади более удачливого и расторопного водилы.

Девчонки – в чем душа держится: одна из них стандартная, как под копирку, блондинка, вторая – прилизанная, со смуглым загаром шатенка, обе в узких джинсах и коротких лаковых куртках; блестки лака на волосах, мелкие искры перламутра на веках и пухлых, накачанных гелем губах (нет, на проституток они все же не похожи, тем более на купчинских, придорожных), – замахали руками, завертели головой – езжай, мол, парень, мимо, ты нам не подходишь – и, торопливо семеня на неудобных высоких шпильках, побежали к Лене.

– Клуб «Метро». Знаете где?

– На Лиговку? Денег сколько дадите?

– Двести!

– Двести пятьдесят, – тут же спохватилась: эх, продешевила, триста, триста нужно было просить, но чего теперь, поздно…

Девчонки переглянулись и суетливо полезли на заднее сиденье. Салон машины наполнился экзотическим ароматом, а еще тревожным ощущением незнакомой, полной авантюр и любовных интрижек жизни, которая проходила где-то мимо и параллельно, и даже если бы она, Лена, несмотря на возраст (впрочем, кто сейчас смотрит на возраст?), заставила себя искусственно в эту жизнь окунуться, то все равно не вписалась, осталась бы так же «вне», «параллельно» и в стороне.

Говорят, возраст женщины отражается у нее в глазах, если это так, то непонятно, почему Лену все называли девушкой. Вот у пассажирок, которые при ближайшем рассмотрении оказались дамами далеко за тридцать, в глазах огонь, блеск и ожидание приключения, потому они не девушки даже, а девчонки!

– Не боитесь по ночам народ возить? Я бы так не смогла!

Заводной блондинке не сиделось и не молчалось, то ли от природной болтливости, то ли от приличной дозы алкоголя. Шатенка была насмешлива и надменна.

– Ну вы же не боитесь садиться ночью в авто?

– Боимся, еще как боимся. Потому уже несколько машин пропустили, водители как бы не нравились, я сейчас к кому попало не сажусь.

– А раньше садились?

– Можно закурить? – заводная дама уже крутила в тонких пальцах с акриловыми ногтями изящную, длинную сигарету.

– Курите!

Щелкнула зажигалка. Правой рукой Лена нащупала маленькую кнопочку. Вжжж… – заднее боковое стекло чуть приспустилось, влетевшая стужа неровно окрасилась запахом ментола.

– Сейчас-то я даже со смехом вспоминаю, а тогда… В общем, села я как-то раз в такси, ну, знаете, ночь, как бы короткая юбка и степень опьянения исключили другие варианты. Решила, если с шашечками, то дороже, зато надежнее. За перекрестком водитель спрашивает: можно голосующих прихватить? Вижу, два парня стоят, симпатяшки – смазливые мордашки. Я такая, сажай – отвечаю великодушно. Главное, отъехали-то всего ничего. Ну, схватили меня сзади за волосы, нож к горлу подставили. Сумочку как бы требуют и мобильник.

Дама прищурилась, затянулась и, выпустив новую струйку ментолового дыма, замолчала. То ли завод неожиданно иссяк, то ли она сожалела о своем откровении. Лена подняла глаза в панорамное зеркало.

– Отдали?

Ключик повернулся, и блондинка снова затараторила.

– Ага. Думаю, вырвут волосы нарощенные, как я буду выглядеть? Насмешу грабителей! Все отдала, что попросили. Кроме чести, разумеется. Главное, красть-то было нечего, рублей пятьсот, да сумка, да мобильник старый. Косметику жалко. Косметика как бы дорогая была, импортная, да еще колготки новые в пакете.

Дама, прикрыв веки, затянулась и, шумно выдохнув, выкинула сигарету в окно. Непотушенный окурок рассыпался в черноте ночи маленьким фейерверком мелких огненных искр.

– Такое было чувство, как бы грязными башмаками в душе натоптали. Неужели с вами ничего такого не случалось?

– Бог миловал.

Лена помнила несколько неприятных историй, когда ее обманули нечестные пассажиры, когда наркоман разбил стекло – просто так, из-за того, что она молчала всю дорогу, не желая вступать с ним в глупый диалог, помнила борсеточников возле супермаркета, задевших ее бампер с целью устроить разборку и в суматохе украсть сумочку… Два месяца ушло на восстановление документов! Впрочем, стоит ли веселить изнеженных дамочек? Но один случай был действительно забавный. Может, рассказать?

00.15

– Еду я как-то ночью по Петроградке. Расстроенная, злая. Моталась давно, а денег не заработала. Вижу, на Съезжинской четверо стоят, голосуют. Огромные, бритоголовые… Разумеется, до меня ни один водитель не хотел их брать… А я ради них под запретный знак повернула. Уселись. Лошадка моя под ними почти до земли просела. Молчат, переглядываются, кивают в мою сторону. Слышу, на заднем сиденье один обращается к другому сиплым голосом, но громко так, вызывающе:

– Говори, Михалыч, нужна нам «десятка»?

– На запчасти сгодится. Будем брать?

Не реагирую, добросовестно делаю свое дело.

– Гоша, ты лучше скажи, много ли бомбилы зарабатывают? Как думаешь, есть чем поживиться?

– А че, думаю, есть чем. Шлюхам, б… этим, простите, сучкам, то есть телкам, вдвойне платят. Вишь, какую цену нам зарядила, а тут ехать – всего ничего.

Помню, тот, что рядом сидел, амбал, в щетине весь, ручищи – от кончиков волосатых пальцев все в татуировке, ковыряет во рту спичкой, глаз с меня не спускает, так и сверлит, так и буравит. Оборачивается к товарищам:

– А ниче… хоть по мне старовата. Решайте, мужики.

Тут я не выдержала. Не сбавляя хода и не поворачивая головы, сообщаю:

– С вас, молодой человек, сто рублей. И впредь за каждый мат – еще по сотне!

Лошадка моя чуть не развалилась от их гогота.

– Слышь, Михалыч, отвечай за базар!

Выложили сотку. Я тут же смяла ее аккуратно и в сумочку отправила, пока не передумали. («Это – за старовата».) А когда выходили – сменили тон, визитку дали. Звони, – говорят, – если что. Отъехала и вижу: внизу, на коробке передач, бумажка лежит, тысяча рублей! Ну я возвращать не стала, влом было задний ход давать. А недавно полезла за мелочью и нашла в боковом кармане визитку. Красивая визитка, серебром по черному: «Гоша. Решение проблем». И номер телефона. Смешно!

Лена замолчала, взглянула в панорамное зеркало, не уснули ли ее дамы? Нет, сидят себе, попивают чего-то там из банок, то ли пиво, то ли тоник с джином, хихикают, водителям из соседних машин воздушные поцелуи шлют.

– Ну и как, воспользовались визиткой?

– Порвала и выбросила. Зачем? Чтоб быть обязанной? Уж лучше самой решать свои проблемы, тем более если не привыкла их создавать.

– А мужики для чего? – в один голос пропели пассажирки.

– Такой-то красотке, как вы, заставить мужчин оплачивать все прихоти – легко! – уверенно, словно профессор на кафедре, отчеканила блондинка. – Всего несколько несложных правил, и каждый, с кем встретитесь взглядом, будет ходить за вами, как мышь за дудочкой.

Лена все больше раздражалась. Раздражалась на саму себя, на возникшее нелепое желание жаловаться, изливать душу и на то, что снова приходилось сдерживаться.

– Раскручивать поклонника на поступки, деньги и подарки – это вы имеете ввиду? А еще путать, мучить неопределенностью, чтоб ждал до посинения? Сейчас это каждая малолетка знает, – пробормотала с досадой.

Ей бы, дурынде, раньше эту школу пройти. Она-то, дурында, считала, что скромность и надежность – украшение женщины. Кто теперь это слово помнит – «скромность»? Разве что любители сексуальных извращений!

– Пряности к ужину прикупить, – вдохновенно продолжала блондинка, – кофе сварить не просто, а своим, особенным способом, музыку нужную включить, духи с феромонами подобрать, стриптиз станцевать, ну и самое тонкое, слабое место найти, чтоб зацепить, ой, все не перечислить. И это только прелюдия, присказка как бы.

– Но если ты влюблена, а он нет – никакие законы обольщения не подействуют. И даже ребенок не удержит, – Лена замерла. Очень уж хотелось услышать подтверждение своей правоты. В этом случае можно по-прежнему в моменты отчаяния восклицать: «Кто-то должен за все ответить?! За навязанную любовь, идиотскую, нелепую, за которой она сама тащится, как та самая мышь, – кто-то должен ответить?!»

– Еще как действуют. На себе как бы испытала. Я-то уже давно к нему остыла, а он, как пластырь, прилип, не оторвать. Вот, смотрите, опять эскимоска от него. Достал! Да, в этом деле главное – не переборщить. Мне однажды такой жмот попался – за копейку как бы готов был удавиться, а я его с ходу да на шубу норковую! Потом, после мелкой ссоры, такое мне закатил – страшно вспомнить! Фингалов наставил, изнасиловал, шубу забрал, и все равно не успокоился. Все звонил и требовал за ресторанные счета деньги вернуть. Пришлось два месяца по съемным квартирам прятаться.

Блондинка допила свой тоник и раздражающе громко защелкала пустой банкой. А Лена, сбросив скорость, наблюдала за удаляющейся от дороги парочкой: она – рыжая Кудряшка Сью и он – степенный, ни дать ни взять английский лорд, седые виски, темные очки, небрежно повязанный шарф. Художник или режиссер. Перед тем как скрыться в тени многоэтажки, покровительственно положил руку ей на плечи. Так трогательно, словно желая оградить ее от холода и темноты или просто почувствовать ее тепло и близость.

Так засмотрелась, что чуть не уткнулась в бампер плетущейся впереди «девятки». Говорят, если часто видишь во сне кого-то из знакомых или встречаешь его двойника на каждом перекрестке, – значит, этот человек думает о тебе, возможно, скучает, и возможно, вы встретитесь. Враки! Устала она играть с провидением в игру под названием «догони желанный мираж». Думает, вспоминает? Вряд ли! Для того чтобы в зрелом возрасте страдать из-за глупой юношеской любви, нужно много лет бороться со своим не смирившимся самолюбием, раненным этой самой глупой любовью, и одной воспитывать плод этой любви – сына.

Встретиться? Да, если бы каких-нибудь лет семь-десять назад. Но не сейчас. Сейчас она всего лишь стареющая затворница, живущая одним днем, женщина, которая бомбит ночами. Но мир тесен, и внутреннее чутье подсказывало ей, что вероятность встречи, даже в таком городе, как Питер, намного выше, чем можно предположить. Лена горько усмехнулась, представив, как удивится Костров, увидев ее в роли таксистки. «Неужели это ты, моя Елена Прекрасная?» Нет, скорее всего сделает вид, что не узнал, как однажды не узнал ее голос по телефону.

– Все же вы рисковая женщина. Бомбить, да еще ночами? Я бы так не смогла. Хотя кто знает, зарекаться нельзя ни от тюрьмы, ни от сумы, если припрет – как бы за что угодно возьмешься… Ой, тьфу-тьфу, не дай бог.

Лена помрачнела. Вот как, оказывается, она смотрится со стороны: вовсе не предметом для зависти всех подневольных, зависимых от мужчин особ, даже тех, которых оскорбляют, колотят и насилуют, а отчаявшейся одиночкой, выехавшей на трассу от полной безысходности.

– Правильно вы сказали: нельзя загадывать, что будет завтра и какой стороной повернется к тебе судьба. Когда-то и я не предполагала, что придется таксовать, занималась бизнесом, меняла иномарки, отдыхала за границей. («Вот тебе, получай!»)

– И куда все делось?

– Не потянула. Они, видите ли, взяли моду каждый год аренду поднимать и реконструкции устраивать. Пришлось свернуться. Даже справку для биржи труда не дали. А пару лет назад решила все с нуля начать. Пришла в администрацию просить помещение. Подивилась, что в приемные часы коридоры пустые, тишина и нет никого. Просидела перед запертым кабинетом почти час и ушла. Ну да я ни о чем не жалею, бомбить – не худший вариант, между прочим.

У Лены от волнения задергался глаз. И чего ей пришло в голову распинаться перед изнеженными дамочками? Не понять им друг друга, слишком они разные.

Она уже выехала из-под железнодорожного моста в конце Бухарестской, и держала путь вдоль Волковки. Волковский проспект – безлюдная и мрачная перемычка между Купчино и центром – послушно вьется вдоль узкого русла грязной речушки с неухоженными берегами. Говорят, раньше на месте проспекта была деревня Волково и большой пустырь, а в речке водились раки. Сейчас редкие двух-трехэтажные дома смотрятся нежилыми. Кладбищенский берег, крутой, густо заросший кустарником и раскидистыми деревьями, не желая раскрывать своей тайны, загадочно прячет кресты и ограды от постороннего глаза. Тихо, не слышно городского гула, и почему-то, оказавшись здесь волей случая, хочешь нажать на газ и мчаться без оглядки, чтобы как можно скорее вырваться из этого странного, неуютного места, всегда скрытого полумраком безвременья.

Вот и поворот на Лиговку, здесь и фонари ярче, и обстановка оживленнее. Вот незадача: очередь из автомобилей от самого начала перекрестка, да еще и облава из двух патрульных машин дорожной службы с тревожно-синими проблесковыми огнями. Нашли место, где встать! Лена задумалась: документы у нее в порядке, кроме одной недостающей, казалось бы, второстепенной бумажки, а именно – страхового полиса. И кто его придумал, обязательное страхование?! Разве это не насилие над личностью? Перестроиться в левый ряд – не успеет, развернуться назад – не получится. «Так, едем спокойно, не замечая упитанных фигур в серых куртках и ушанках, отводим взгляд в сторону, смотрим вперед, на дорогу. Нельзя встречаться взглядом со злом, оно не простит тебе смелости, потребует унижения, испепелит тебя властью, пусть даже самой мизерной».

Чуда не случилось. Только тронулись, как перед лобовым стеклом, словно строгий указующий перст небес, грозно вопиющий: «Виновна!» – застыл полосатый жезл. Лена включила аварийку и опустила боковое стекло. Не сработало первое правило – остается еще одно: не следует выходить из машины. Вышел, значит пошел на контакт, потерял защиту и пощады не жди. Будешь стоять навытяжку и доказывать, что ты не верблюд и что ремень безопасности отстегнул секунду назад. Или не навытяжку, а наоборот, как воооон тот бедолага. Согнулся перед гаишником, плечи опустил, точь-в-точь как на картине «Опять двойка». Вышел, дурень, из машины – считай, попался на крючок, найдут к чему придраться. «Презумпция виновности» – вот название этой картины.

Есть у Лены и третье правило, не забыть произнести заветную фразу: «Что за облава у вас сегодня на водителей? Меня уже в третий раз ДПС тормозит?!» Услышав это, гаишники обычно сникали, мрачнели и, потеряв к ней интерес, отпускали подобру-поздорову. Хотя от них, гаишников, никогда не знаешь, чего ждать, они могут быть непредсказуемы, как питерская мартовская погода. Как те, что встретились месяц тому назад, когда страховой полис еще не потерял своей силы. Не удалось отвертеться от них даже сидя за рулем. Им, видите ли, не понравилось, что у нее горят габариты вместо ближнего света. Совсем молодые парни, мордастые и неуклюжие, похожие на двух слонопотамов, были столь же неповоротливы, как и непреклонны, пригрозили снятием номеров или крупным штрафом.

– Знаете, что за это полагается? – ткнули ей в нос открытую брошюру, указав закладкой строчку с четырехзначной цифрой, которую Лена, с ее близорукостью, рассмотреть не успела, но на всякий случай взмолилась:

– Мальчики, скажу честно, денег у меня нет, одна сотня на бензин осталась.

– Давай сколько есть.

Усиленно сохранявший суровое, без единой эмоции, выражение лица гаишник принял из ее рук хрустящую бумажку и милостиво отпустил. Легко отделалась! Что ждет ее на этот раз?

Дамочки на заднем сиденье замерли, притихли, наблюдая, как Лена протянула представителю власти пачку бумаг, и весело встрепенулись, запрыгали на сиденье, завизжали: «Парень, ты душка!» – как только серьезный гаишник с круглым, раскрасневшимся лицом вернул документы и, улыбнувшись, взял под козырек.

1:00

«Что такое „Дом чудес“? Цель этой игры – создать любовь. Девушки и парни должны в кого-нибудь по-настоящему влюбиться – только так они смогут выиграть чудо-дом. То, что я сегодня увидела, – это, конечно, уголовщина. Это верх пошлости, похабщины, неприличия», – вещала по радио женщина, судя по интонациям и голосу, еще не старая, но всю жизнь проработавшая в комиссии по нравственности или в другой комиссии. Их много, разных комиссий, советов, комитетов и фондов! Никто их не замечает, не видит, никому они не нужны, вроде сами по себе существуют. Но случится у обывателя желание делом заняться, придет ему, бедолаге, в голову свою фирму открыть или что-нибудь полезное сделать, например высохшее дерево под окном спилить, – налетят, зажужжат, пригрозят, запутают. Именно одна из таких комиссий легким росчерком пера лишила работы немолодую мать-одиночку Елену Ушакову. Р-раз… и женщина в возрасте за сорок, не имевшая сверхприбылей, оказалась не у дел. Ну как не вспомнить старые добрые времена, когда бизнесом правил рэкет?

Лена протянула руку, чтобы переключиться на музыкальный канал, но тут в беседу завораживающе бархатным голосом влился священник: «На мой взгляд, руководство канала необходимо штрафовать за мат, натуралистические сцены и порнографию, которую показывают в телепроекте „Дом чудес“, на сумму не менее 5 процентов от оборота компании».

Каков протоиерей? Неужели тоже смотрел шоу? Нет, не закроют проект! Резать дойную корову могут только кретины. Вся эта шумиха вокруг телешоу – лишь сигнал для его владельцев: поделитесь! Ради торжества истины Лена с радостью пожертвовала бы своими прогнозами. Черт ли в них, и так ясно, что красивая, уверенная в себе, но строптивая героиня проекта Валерия Сомова в конце концов не выдержит, сорвется и сама покинет проект, получив сомнительную славу и опустошение, а дорогой приз, выданный в качестве компенсации за моральный ущерб, не сгладит последующие годы мучительных раскаяний и переживаний. А если не покинет, то просто заболеет, зачахнет без глотка свежего воздуха в атмосфере постоянного притворства или, чего хуже, наложит на себя руки – это же так очевидно!

Суетный Лиговский не стихает ни днем, ни ночью, смотрит сквозь пыльные окна на бессмысленный поток машин и людей. Совсем недавно это была утопающая под сенью высоких тополей, обычная питерская улица, с гремящими трамваями, с мощенными булыжником прилегающими переулками. Рубили тополя, расширяли дорогу, превращая уютный и очень питерский проспект в обычную городскую магистраль – уже на глазах у Лены.

Однако пора взять курс на заправку. Указующая стрелка давно трепыхается возле красной полоски, и огонек на панели то тревожно загорается, то гаснет. Как назло, после клуба «Метро», голосующий народ веселой шеренгой дружно выстроился вдоль тротуара, даже глаза разбежались: кого брать?! Лучше всего посадить парочку. Влюбленные денег не считают и сдачу не берут. Взрослые подвыпившие дамы тоже никогда не торгуются, только просят к подъезду доставить, к тому же весь путь смеются, истории из своей жизни рассказывают, о том, как им приходилось коня на скаку останавливать и в горящую избу входить. Век бы таких возила!

Эх, за парочкой не успела. Пока включала аварийку и выбирала, возле кого парковаться, влюбленные вместе с букетом хризантем исчезли в недрах шустрой бежевой «семерки», а к Лене подошел длинноволосый юноша. Челка на пол-лица, то ли девочка, то ли мальчик – с первого взгляда не понять. Рюкзак с множеством застежек и ремешков болтается на одном плече.

– На Московский вокзал. Подбросите?

Пахнул в лицо банановой жвачкой. Улыбка – доверчивая, словно авансом, сверкнула в темноте драгоценным жемчугом, блестящие глаза – в каждом зрачке по маленькому зеркальному отражению всех ближайших фонарей.

– Сотку дашь?

– Я без денег. Подбросите?

– Извини, нет.

– Ну что вам стоит, вы же все равно в ту сторону едете?!

Халявщиков развелось! Вот они, плоды, взращенные на просмотре шоу «Дом чудес». Лена, собираясь тронуться, уже включила передачу, но среднего рода красавчик, стоя над душой, продолжал канючить.

– Какая вам разница? Посадите бедного студента!

– Я заработать выехала. Закрой дверь, говорю, неужели непонятно?! – даже газанула чуть-чуть для острастки. Хорошенькая мордашка померкла, фонари в зрачках разом потухли. От звука хлопнувшей двери Лошадушка испугалась, вздрогнула и, обиженно рыкнув, рванула прочь.

Ну вот, всех нормальных клиентов из-за него потеряла, всех увели, пока разборки устраивала. Хотя нет, стоит один, видимо, ее дожидается. С виду молодой, но невзрачный, бесцветный, точнее, блеклый какой-то, словно пылью припорошенный.

– На Искровский.

– Сколько денег дадите?

– Двести.

– Хотелось бы триста.

– Двести пятьдесят, эт самое, здесь, типо, ехать всего ничего.

Лена кивнула. Все равно с такого клиента больше не снять.

– ОК, садитесь.

Успеть бы домчаться до заправки «Петроль», что на Дальневосточном. Бензиновая стрелка уже на опасном уровне, но лампочка сигналит не постоянно, а это значит, – несколько километров в запасе у нее есть. Лошадушка, милая, не подведи! Лена прибавила звук магнитолы. Детский, баюкающий голосок Новеллы Матвеевой утешал и волновал одновременно.

Может, зря не взяла мальчишку с рюкзаком? Прав он был, все равно мимо вокзала пришлось ехать. Впрочем, почему бы ему, молодому и здоровому, не пройтись пешком несколько метров, если до вокзала рукой подать? Странный юноша, очевидно, не привык к отказам, разозлился, хлопнул дверью. Обычно так хлопает тот, кого заслуженно обидели или не оправдали его надежд. Кто-нибудь видел на дороге голосующую пожилую бабульку, слезно уговаривающую водителя бесплатно подвезти ее к церкви, например, или в поликлинику? Пешком пойдет или предпочтет остаться дома, в одиночестве!

Однако разворчалась про себя, как та самая старая бабка, нет бы наслаждаться песней, а парень, сидящий рядом, между тем что-то спросил.

– Что, простите?

– Переключите, это самое, на «Радио шансон», третий раз повторяю.

– Я не люблю шансон, путать педали начинаю. Кстати, не обижайтесь, но деньги я всегда вперед беру. С вас двести пятьдесят.

– Тогда, типо того, выключите совсем! С пятисот сдача будет?

Не сбавляя скорости, Лена поменяла вынутые из сумочки две сотни и полтинник от предыдущих пассажирок на одну солидную темно-красную бумажку и прибавила газ. Успеть бы заправиться, не обсохнуть бы в пути.

На площади Восстания, перед Московским вокзалом – круговерть из автомобилей, автобусов и такси. Мигают рекламы, огромный, ярко освещенный экран под крышей одного из центральных фасадов то празднично вспыхивает салютом в виде аляпистых цветов, как будто сейчас готовых упасть на головы запоздалых пешеходов, то, мерцая искрами, медленно гаснет, то вдруг начинает буднично вещать о пользе импортного кефира. Второй час ночи, а Гончарная, как всегда, плотно забита транспортом. Невозможно вспомнить ни дня, когда на ней не было бы ремонта. Дома, всегда огороженные лесами, сужали и без того узкий проезд, порой рабочие в ярких жилетах что-то копали, отняв у водителей участок проезжей части. Опять же автомобили, поглощавшие вокзальный народ, мешали проезду. Иной таксист в ожидании, пока приезжие утрамбуют его багажник сумками и тюками и усядутся сами, невозмутимо включал аварийку посередине улицы, тормозя весь поток.

«Ну двигайтесь же! Вперед! Вот бараны, столпились и ни с места!»

Не такая уж узкая и тесная, эта улица являлась круглосуточной городской пробкой, из которой машины вылетали только после поворота на Полтавскую. А за поворотом – еще один, «под стрелку». Стой и жди, когда эта стрелка загорится, а бензин-то – на исходе, мигает тебе сигнальной лампочкой, неровен час, встанешь намертво. Вот смеху будет! Сзади тут же засигналят, заклаксонят, а она, беспомощная и жалкая, будет стоять с канистрой, глядя на несущихся мимо счастливчиков, ловить частника, который согласится отвезти ее на заправочную станцию и обратно. Но перед этим ей придется извиниться перед бесцветным, с амбициями, пассажиром и вернуть ему заветную, темно-красную купюру.

«Хватит, довольно! Мысли материальны, потому их пора направить в приятное русло. В какое? Нет, только не о Кострове. И пора наконец прекратить нервно дергать коленом!»

Мало кто знает, что Гончарная – это несостоявшийся Невский проспект. Город еще только возводился, и задуманная Петром Первым Большая першпектива должна была ровным лучом соединять Адмиралтейство с Александро-Невским монастырем. Просеку стали пробивать одновременно: с одной стороны – пленные шведы, с другой стороны – монахи. Но в месте состыковки получился излом. Вернувшийся из-за границы Петр разгневался и для выпрямления луча повелел строить новую дорогу, от Лиговского проспекта к Троицкому собору монастыря. Работы начались, но после смерти царя разладились. Старую Невскую першпективу оставили главной дорогой, а новую, в один пролет, улицу назвали Гончарной, в честь гончарной слободы.

– Что, простите?

Кажется, пассажир опять что-то пробормотал, а она не расслышала.

– У вас клапана, типо того, стучат, говорю. Серьезные проблемы с двигателем.

– Вам показалось, молодой человек. Это у соседней «Ауди» глушитель орет.

«Господи, помоги! Когда же она вырвется с этой, в тиски зажавшей транспортный поток, улицы?» Наконец тронулись. «Не подведи, Шади!» Лошадушка в благородном порыве дернулась, потом еще раз, чихнула и… заглохла.

Черт! Главное, спокойствие. Включаем хладнокровие, выключаем зажигание, несколько секунд передышки… Не слушая обеспокоенного пассажира, бормочущего что-то про инжектор и карбюратор, поворачиваем ключ и… заводимся! При выезде на Полтавскую улицу обходим неповоротливых баранов слева, осторожно, но нагло берем правее, еще правее и наконец поворачиваем под стрелку. Впереди – широкий проспект, а главное, мигающие желтым светом светофоры весело пропускают всех без задержки.

Ну не может Лена промчаться по мосту Александра Невского, не взглянув туда, вдаль и вдоль темной ленты Невы, покрытой возле берегов белеющими, неровными пластинами колотых льдин. Не может не полюбоваться на Финляндский мост с воздушными пролетами ярко подсвеченных арок, их зеркальным отражением в неподвижно застывшем черном глянце тяжелых невских вод.

После моста появилась уверенность, что до заправки она долетит без проблем, вот если бы еще не колдобины… «Ой, блин!»

Пассажир, недовольно оттопырив губы, закачал головой.

– Неаккуратно вы, это самое, ездите. У вас и так вся подвеска, типо того, разбита.

– Нормальная у меня подвеска.

– Это вам так кажется. Амортизаторы, типо, ни к черту!

– Молодой человек, давайте я вам включу «шансон».

– Не надо.

Вот и непредсказуемый Новочеркасский. Никогда не знаешь, какая яма тебя здесь ждет на сей раз, какой бугор или выбоина образовались под растаявшим снегом за прошедшие сутки. А перед виадуком, помнится, люк был открыт. Ага, вот он, ехидно скалится, зияя черной пропастью-пастью, пытаясь подловить зазевавшегося водилу.

– Почему вы так экстремально тормозите? У вас и так, типо того, задние колодки скрипят!

– Разве скрипят?

– Ну скребут.

– Не слышу.

– Не слышите, потому что, это самое, вся машина брякает.

– Да, есть малость. Брякает понемногу.

Лена улыбнулась. Нет, он точно пыльным мешком стукнутый!

– Молодой человек, расслабьтесь. Думайте о чем-нибудь приятном. О своей девушке, например.

Бесцветный еще сильнее напрягся, бледные скулы пошли бордовыми пятнами. Сейчас очередную гадость сморозит! Стоит пойти на опережение:

– Отличная у меня машина! Самая лучшая! Когда я ее купила, она была детдомовская и характер у нее был не сахар. А сейчас мы с ней не разлей вода! Ладим! – Лена ласково погладила руль.

– Как это – детдомовская? Типо того, что ли? Что за бред, это самое, вы гоните?

– Ну, прежде чем я ее приобрела, она принадлежала фирме, а значит – никому, бесхозная была, не следили за ней, не ухаживали.

– Глупости вы говорите. Железо – оно и есть железо. Нечего выдумывать. Вот, типо того, стойки у вас стучат – стопудово, и рулевое менять пора, вас же, это самое, все время вправо ведет!

Вдали мелькнул зеленый неоновый свет заправки «Петроль», Лена воспрянула духом, подобрела, захотелось быть вежливой рядом с напряженно замершим пассажиром.

– Вы позволите мне заехать на заправку? Я быстро!

– Какая заправка? Мы же почти приехали! Типа того, отвезите меня до места и езжайте куда хотите!

Была не была! Теперь главное – почаще нейтралку включать и не слушать пыльного, то есть бледного. Он решил довести ее до белого каления, чтобы с затаенной злобой смотреть и наслаждаться, как она закипает вместо исправного двигателя? Нет, такую радость она ему не доставит!

– Хорошо, как скажете.

«Ой, мамочка! Нет, теперь точно не доеду. Канистра-то есть у меня? Есть в багажнике, только пластиковая, а в пластиковые бензин заливать не разрешают, вроде как по технике безопасности, но водителей не обмануть, они-то знают, что в пластиковой таре малейший недолив на виду, потому их запрещают предприимчивые заправщики»

Наконец перед перекрестком с Подвойского Лена услышала долгожданное:

– Типо того, здесь, на остановке тормозните.

«Уфф! Неужели приехали?!»

– Всего доброго, молодой человек!

– Это самое, дайте на минуту мобилу, позвоню, что, типо того, я приехал.

– Счастливо! Мобильник свой я не даю никому!

– И все равно вашу машину вправо ведет. Развал-схождение делать нужно и балансировку, а двигатель у вас, это самое, не сегодня-завтра издохнет, двигателем займитесь!

– Обязательно займусь!

Одарила его самой чистой, самой искренней из своей коллекции позитивных улыбок, в ответ раздался злобный хлопок дверью.

Шадушка рыкнула, чихнула, дернулась и, выпустив облако черного выхлопного газа в сторону удаляющегося, теперь уже бывшего пассажира, помчалась на ближайшую «Несте».

На «Несте» правила заправки не меняются: сначала заливаешь бензин, по желанию на любую сумму, а потом идешь к кассе и платишь. Лена хотела уложиться в двести рублей, но цифры прощелкали чуть вперед, получилось на двести двадцать пять. Впрочем, какая разница?

Протянула молодому мужчине-кассиру, похожему на услужливого официанта, только без галстука-бабочки, пятисотку. Он взял ее в руки, аккуратно расправил, взглянул на нее пристально, подняв над головой, и вернул, торжественно заявив:

– Что вы мне даете?

– Как что?! Деньги!

Похоже, парень решил пошутить.

– Какие же это деньги! Бумажка фальшивая, даже на ощупь чувствуется!

– Не может быть! Я эту бумажку только что от клиента получила! То есть я хотела сказать…

Кажется, она начала заикаться. Кассир, продолжая вертеть купюру в руках, ткнул в нее тонким пальцем.

– Видите, написано: не подлежит товарообмену. Кинули вас, развели, выбросьте эту бумагу. С вас двести двадцать пять рублей восемьдесят копеек.

И разорвав фальшивую купюру надвое, отдал ее побледневшей Лене.

Позор! Хорошо, что в помещении, кроме нее и кассира, никого нет. Сквозь землю бы провалилась! Она судорожно стала рыться в сумочке. Двести рублей? Вот они! Она же не виновата, что шланг отключился секундой позже, чем она хотела. От покупки очков должна остаться небольшая сдача. Есть! Вот десять рублей в боковом кармашке, еще где-то мелочь была, много мелочи… где же? Как назло в дверь вошел мужчина, но, к счастью, не встал за ней в очередь, а пошел смотреть прилавки с товаром. Боковым зрением, продолжая на ощупь судорожно выгребать монеты из всех отделений сумочки, Лена наблюдала, как он набирал с полок всякой всячины. Вот ей бы в голову не пришло покупать на заправочной станции, где цены были явно завышены, чипсы, например, или колу.

– Неужели вы меня подозреваете? Да если бы я знала, что она фальшивая, понесла бы ее на заправку? Конечно, нет! В торговую палатку отнесла бы или на рынок.

«Стоп! Довольно бормотать, оправдываясь и унижаясь перед каким-то заправщиком. Самой не противно?»

Брошенная на прилавок горсть металла звонко рассыпалась в разные стороны, часть улетела на пол, но наклоняться Лена не стала, торопливо спрятала разорванные части темно-красной бумажки в карман куртки и, поняв, что самое страшное осталось позади – бензин уже залит, а набранной суммы должно хватить с лихвой – поспешно направилась к выходу.

«Говорила, говорила же себе, что не стоило сегодня выезжать! Нет, пожадничала, заработать решила на Восьмое марта! Получай! Так тебе и надо! Но парень-то каков? С виду пыльным мешком стукнутый, но так безжалостно развел взрослую даму, которая вдвое старше его, да еще накануне праздника?! Сейчас, наверное, усмехается про себя, уууу, подлый! Пусть тебе твоя подлость стократ вернется!»

Лена села за руль и откинувшись на спинку кресла, расплакалась. Но через минуту спохватилась, рассмеялась сквозь слезы. Чего это она?! Вынула из сумочки салфетку. Вздохнула прерывисто. Пусть ее щеки пылают от негодования, а в кармане не осталось ни рубля – сейчас она повернет ключ зажигания, и все питерские дороги покорно лягут к ее ногам!

1.50

А машины все куда-то мчатся, хотя с каждым часом их поток редеет. Веселый Поселок с однообразными домами-коробками, сетью широких проспектов и тесных улочек слабо мерцает в темноте мартовской ночи. Ветер треплет, кружит, но никак не может рассеять белесую пелену то ли ядовитого тумана, то ли дыма от городских выбросов. Безлюдно. Усталые жрицы любви притаились в закутках остановок. Разглядеть их не удается, но Лена и так знает, что их лица с затравленным выражением, недоверчивым взглядом исподлобья некрасивы одинаковой, примитивной некрасивостью.

Раньше придорожные проститутки Веселого Поселка рассредотачивались только на Искровском. Сидели на остановках или ходили вдоль тротуара в ожидании клиента, но сейчас их выразительно-ожидающие спины можно встретить почти в каждом, не обязательно оживленном, переулке. На первый взгляд, да еще издалека, некоторые из них производили впечатление не слишком ухоженных, но ничем не выделяющихся из толпы обычных дам. Куртка с натянутым на самые глаза в ветреную, промозглую погоду капюшоном или длинное, до пят, распахнутое пальто, джинсы – отличить ночных бабочек от обычных молодых женщин не так-то просто. Короткие юбки с колготками в сеточку отваживалась надевать не каждая. Но если встретишься с затуманенным взглядом на помятом, невыразительном лице – сразу становится ясно, что перед тобой жрица любви, предлагающая сексуальные услуги неразборчивым водилам.

Бывало, Лена ошибалась, спрашивала: «Вам куда»? Получала исчерпывающий, вежливый ответ-просьбу: «Отвезите меня, если вам по пути…» Или от нее шарахались: «Ой, нет, я работать вышла». Только однажды потасканная, немолодая проститутка, которую издалека Лена приняла за приличного вида голосующую даму, видимо, от полного отчаяния охотно пошла на контакт, выпустив струйку сигаретного дыма, игриво заявила: «И чего вам не спится в ночь-полночь?» Не ответив, Лена, взвизгнув шинами, сорвалась с места.

Остановил как-то Лену подвыпивший мужчина, внешне неприметный и даже с налетом былой интеллигентности. Без стеснения, не боясь озадачить водителя необычной просьбой, попросил найти проститутку. Время было очень позднее, и пустынные дороги говорили о безнадежности затеи, очевидно, всех представительниц древнейшей профессии к этому часу уже разобрали или они всем скопом попали под милицейскую облаву. Пришлось его везти на Староневский. Пассажир вышел возле остановки, на которой, кося взглядом на проезжавшие авто и демонстрируя упругие бедра в колготках с шелковым отливом, – стояли несколько упитанных, не первой молодости путан. Разглядывая их, Лена попутно пыталась представить себя на их месте. Нет уж, если бы она вышла на панель, то постаралась бы выглядеть как можно неприступнее. Например, в роли училки: коса, белый воротничок, очки и узкая длинная юбка. Или просто деловой женщины: дорогой строгий костюм, гладкая прическа, чулки со стрелкой, в руке – папка с бумагами (список адресов и телефонов постоянных клиентов). Ха-хаааа… А можно для разнообразия цыганкой одеться, парик черный нацепить, несколько цветастых юбок и множество побрякушек. Нагло приставать к понравившимся мужчинам, с просьбой позолотить ручку, пророчить им неожиданную удачу и богатство. Или бедной Лизой прикинуться, вот беспроигрышный вариант: цветочками торговать в рваных перчатках и в маске несчастной, бледной девушки с большими грустными глазами.

На Староневском поздним вечером всегда пахнет свежеиспеченными ванильными булочками, и пока Лена фантазировала и с наслаждением вдыхала дразнящий сдобный аромат, пассажир вел переговоры. Вернулся разочарованный.

– Дорого они берут, две тысячи в час. А вблизи вы их видели? Каждой не меньше сорока! Отвезите меня на Ржевку или на Искровский.

Двинулись через мост Александра Невского. Искровский и все прилегающие, слабо освещенные улицы тонули во мраке. Здесь не было ни души, встречались лишь вездесущие подростки возле каждого павильона, торгующего пивом и сигаретами. Лена устала от бессмысленного кружения по одним и тем же улицам, хотелось поскорее получить деньги и избавиться от неудачливого пассажира, который, к ее досаде, признался, что готов колесить с ней по городу хоть всю ночь.

Развернулись. Поехали назад. О чудо! На остановке женщина нарисовалась. Блондинка с милым таким, домашним лицом и скромным обликом. Лена даже засомневалась. Если бы не четвертый час ночи и ее быстрая сговорчивость – никогда бы не подумала, что она вышла на работу. Уже через минуту Лена везла их к клиенту на квартиру. Улыбчивая, контактная дама и вблизи казалась не похожей на тех, что Лена привыкла встречать вдоль дорог. Рассказала о себе почти все: и про детей, которых нужно кормить, и про мужа в бегах, и про низкооплачиваемую работу продавщицей, и про концы с концами, которые, если бы не ночные подработки, свести вместе, как ни крутись, не удалось бы ни за что. Если это было враньем, то очень правдивым, и когда Лена припарковалась возле подъезда обычной панельной пятиэтажки, два нашедших друг друга одиночества уже вовсю целовались на заднем сиденье. Если бы не колючие, грязные фразы, которыми они обменивались без стеснения и от которых Лена внутренне брезгливо вздрагивала, их можно было бы принять за счастливых влюбленных, встретившихся после долгой разлуки.

После Дыбенко проститутки стояли уже на каждой остановке. Вероятно, они решили, что перед Женским днем на них будет повышенный спрос, как на мимозу или на хризантемы, опять же на двойные тарифы, наверное, рассчитывали, на подарки, букеты праздничные, вот дурынды!

Лене вдруг пришла в голову интересная мысль: нет, не все в нашем государстве разваливается. Кое-что процветает и прибывает! Например, высотные дома строятся и растут, как поганки после дождя. Скоро все парки и скверы застроят! Но для кого? Рождаемость, говорят, падает. Вот проституция на глазах множится, с каждым годом и в геометрической прогрессии. Если ничего не изменится, то представить недалекое будущее Купчина или того же Веселого Поселка несложно: тесные шеренги панельных многоэтажек, превратившихся в страшные, с бурыми подтеками, трущобы. Вдоль дорог плотными рядами стоит живой товар, на любой выбор, любого возраста, комплекции и национальности. Восточных красавиц особенно много. Это у себя на исторической родине они ходят, смиренно потупившись, в платочках под самый подбородок и длинных юбках. В европейских же городах, наоборот, они как-то быстро превращаются в дам легкого поведения, горластых, доступных и изысканно развратных. Видела Лена, и не раз, мальчиков самого нежного возраста. Продающие себя мальчишки выглядели жалкими беспризорниками, изможденными и плохо одетыми.

Воображение Лены разыгрывалось тем сильнее, чем ближе она подъезжала к повороту на Коллонтай. Вот и гладко вытесанная глыба Ледового дворца холодно сверкнув зеркальным блеском на фоне бархатисто-черного неба, передала привет из недалекого будущего.

Так, на чем она остановилась? Да, печально вытекающее из настоящей картины будущее. Обшарпанные, убогие внутри, с вышедшими из строя канализацией и водоснабжением башни-трущобы, которых ни разрушить, ни отремонтировать. Вдоль дорог – тесные шеренги живого товара, любого пола, возраста, нации ждут своей участи и с грустью размышляют на одну постоянную и волнующую тему: когда наконец их настигнет удача и им дадут поесть, если не в человеческом смысле этого слова, то хотя бы в скотском – пожрать? Или сегодня они не получат ни того ни другого? Время от времени проезжающие мимо авто притормаживают, и водители, упитанные, лоснящиеся, с безучастным выражением тычут пальцем в объект, привлекший внимание. Довольный объект, прикрыв сумочкой дырку на колготках, по-королевски садится в авто и отчаливает в неизвестном направлении, на зависть остальным, невостребованным и потерявшим надежду объектам, которым ничего не остается, как, переминаясь с ноги на ногу, курить и с досадой ждать своей участи.

А если посмотреть на ситуацию глобально, то можно легко заглянуть еще дальше и увидеть, как гомо сапиенс, или «человечек потребляющий», размножающийся в геометрической прогрессии, но качественно, если не деградирующий, то зашедший в тупик, начнет вырождаться. Как это когда-то случилось с австралопитеками и гомо эректикус. И чтобы заставить его подняться на высшую ступень и зашевелить наконец мозгами, Создателю снова придется устроить глобальную катастрофу – всемирный потоп, например, новый ледниковый период или энергетический кризис, из которого смогут выкарабкаться самые умные и предприимчивые. С них-то и начнется новый виток мутации. Выжившие, заполнившие землю люди новой формации, изучая историю и человеческие виды, назовут сегодняшних людей «условно разумными» и будут копаться в причинах, вызвавших их вырождение. История повторится, очевидно, так и не научив человечество ничему.

А вот и «человек голосующий» вышел на дорогу. Протянутая рука на полдороги, как опущенный шлагбаум.

– Куда вам?

– Уткина заводь.

– Четыреста дадите?

Лена зажмурилась. Ну и цену она зарядила! Обычно за такое расстояние больше трехсот не дают, а некоторые за двести норовят прокатиться. («Здесь же ехать – всего ничего!»)

– Легко!

Усаживается хлопотливо, острые колени – чуть ли не вровень с подбородком.

– Как тут у вас сиденье двигается?

Наконец устроился, успокоился, огляделся.

– Простите, можно нескромный вопрос задать?

Лена покосилась на долговязую нескладную фигуру пассажира, на маленькую стриженую голову с впалыми скулами, на пальцы в наколках – и усмехнулась с досадой. Сейчас спросит: «Неужели вы бомбить выехали? И не страшно вам ночью народ подбирать?» Вопрос этот ей задает каждый второй. И ответ получает тоже стандартный, одинаковый для всех: «Что же делать? Приходится выживать, бойся не бойся, а зарабатывать как-то нужно».

– Скажите, а вы меня подобрали, потому что таксуете, или мм… хммм?

– Я по ночам бомблю, знаете ли, потому как днем пробки весь бензин съедают. Кстати, деньги я обычно вперед беру. С вас четыре сотни.

– Ндаа-а… Печальная ситуация, – задумчиво продолжал пассажир. – До чего мы докатились! Женщины по ночам бомбить выезжают! Можно еще вопрос задать?

– Спрашивайте, – пожала плечами.

– Как вас зовут?

Что за пустой разговор? Развернувшись к ней всем торсом, нагло буравит похотливым взглядом. Нет, пожалуй, удивленным и оценивающим. Ну за четыре-то сотни пусть буравит, жалко, что ли? Кстати, а где они, четыре сотни. Вроде не получила. Или все же взяла?

– Лена.

– Очень приятно, Лена! Знаете что, Лена, бросайте работу! Вы такая очаровательная! Я приглашаю вас отужинать в каком-нибудь ресторане на ваше усмотрение.

– Нет, спасибо. Я, знаете ли, не ем ночью, – ответила, не поворачивая головы.

– Это чувствуется. Надо же, такая женщина – и бомбит! У вас такое лицо, такое… Ой, смотрите! – беспокойно завертелся пассажир. – Ничего себе, бетономешалка «девятку» убрала! Во дает!

Действительно, рядом с метро, на площади, куда вливался поток авто с пяти широких, оживленных магистралей и где в темное время суток светофор был всегда отключен по непонятной причине, творилось необычное для такого позднего времени столпотворение из машин и людей. Мелькали проблесковые огни служебных мигалок, гаишники в оранжевых жилетах хлопотали возле измятой, похожей на плотно скомканный лист бумаги легковушки, перегородившей перекресток. Здесь же вертелись зеваки, побросавшие свои авто водители щелкали фотовспышками камер.

Лена аккуратно протиснула Лошадушку между неповоротливой, как танк, бетономешалкой и гаишным «фордом», охранявшим то, что осталось от «девятки», и, прибавив скорость, помчалась дальше, наблюдая боковым зрением, как рука пассажира начала судорожно шарить вдоль сиденья в поисках ремня безопасности.

– Когда-то гонял как ненормальный, – начал оправдываться, заметив ее усмешку. – По городу когда меньше сотни – нервничал, ругался грязно, чесался, все время казалось, еле тащусь.

Не найдя ремня, вцепился в дверную ручку и расслабленно откинулся на сиденье.

– Все ясно. Можете не продолжать, – перебила его Лена.

– Ага, чудом жив остался, зато теперь и нервы крепче, и чесаться перестал, пассажир вдруг снова встрепенулся, закрутил головой, вытянул шею, пытаясь разглядеть на мгновение выхваченную светом фонаря маленькую одинокую фигурку в короткой юбке и ботфортах. Тут же, без перехода, сокрушенно заметил:

– Помолодела проституция-то, ох как помолодела. Дети на панель выходят! И все наркоманки конченные, больные на голову и вообще…

– Так уж и все?

– Давно это было, еще до отсидки, возвращался поздно вечером от своей девушки. Взволнованный был, заведенный, возбужденный. Простите за выражение, трахаться хотелось. Свернул на Будапештскую, там всегда ночные бабочки клиентов ловят. Ну подъехал к одной более-менее… Стали торговаться. Она просит за минет триста, а я даю двести. Сторговались за двести пятьдесят.

Лена искренне рассмеялась. Не знала она, что с проститутками тоже торгуются.

– Ну и как, понравилось?

– Честно? Чистая механика. Домой приехал и с ходу в ванну полез. Всю ночь плевался, даже уснуть не мог. Еле дождался утра – и пулей в вендиспансер, анализы сдавать, прививки разные делать. Потом еще несколько месяцев дрожал, ждал последствий. Врагу не пожелаешь! – от воспоминаний пассажир разволновался, даже провел ладонью по лицу, словно вытирая выступивший пот.

Повернули на Тельмана, и Лена насторожилась: дорога здесь была вся в ухабах и коварных, незаметных расщелинах.

– Дайте-ка угадаю, кем вы работали раньше.

– Попробуйте, – весело усмехнулась.

– Ммм… Хмм… Учительницей. Английского языка. Или французского.

– Холодно.

– Значит, в музыкальной школе преподавателем игры на этой, как ее… арфе.

– Не ломайте голову. Торговля и финансы – вот мое образование. Бизнес, попросту.

– Круто! И где же ваш бизнес?

– Машина – все, что от него осталось.

– Печально.

– Вовсе нет. Бомбить не самое плохое занятие, надо сказать. Опять же время появилось свободное, книги стала читать, фильмы смотреть, путешествовать по древним русским городам.

Зачем она врет, зачем старается выглядеть лучше, чем есть на самом деле, перед неинтересным и посторонним человеком? Когда она последний раз держала в руках книгу? А провинциальные вояжи по историческим местам, где стены древних монастырей, заросшие мхом, скрывают золоченые купола церквей и колоколен, где реки и озера с отражениями плакучих ив и низких облаков пугают первозданностью и чистотой, где по утрам слышен крик петуха, а вечерами – стрекот кузнечиков, – видит только во сне, а в реальности все откладывает и откладывает на потом, из соображений экономии и страха выйти за пределы привычной, проторенной колеи. Господи, как скучно! Зачем эта ложь? И зачем ей приходится делать вид, что она внимательно выслушивает пустую болтовню, которая к ней не имеет ровно никакого отношения?

– Вот у моей сестры то же самое случилось. После всеобщей прихватизации удалось ей продуктовый магазинчик выкупить, где она директором была. Так, знаете ли, комиссиями замучили. Тому дай, другому… А потом по соседству стали «Пятерочки», «Карусели» и «Ленты» открываться. Глобализация, будь она неладна. Ну закрыла она магазинчик, помещение хотела в аренду сдать, но тут дом под капитальный ремонт пошел. Это так называется, а на самом деле его просто сломали, а землю продали.

– Да, смешно слушать, как депутаты разговоры разговаривают про помощь малому бизнесу. Все, что от них требуется, – не мешать! Ну вот, мы почти приехали! С вас четыре сотни. Ну так какое же у меня лицо?

– Лицо… Ах да, лицо! Ну такое… необычное, словно вы знаете нечто, скрытое от всех и это нечто вы прячете и никому не выдаете. Вот.

– В моем возрасте разве можно иметь другое лицо?

– Да бросьте вы про возраст. Все мы в одном возрасте: живы – и слава богу. Нам чуть дальше, в конце переулка направо.

Пришлось углубиться в плохо освещенные дебри панельных пятиэтажек Уткиной Заводи.

Остановилась на дальних задворках незнакомого района, возле последней парадной последнего панельного дома в последнем переулке, за которым, казалось, не было ничего, только черная, холодная, нет, ледяная бездушная ночь. Ничего себе заехала, похоже, это не просто конец Петербурга, но конец белого света. Ну и занесло же ее.

– Вот, сдачи не надо.

– Спасибо, – Лена спрятала хрустящую пятисотку в сумочку, улыбнуться хотела благодарно и открыто, но получилось – вымученно, устало.

– Ну я выхожу?

– Всего доброго!

– До свидания?

– Удачи!

– Номер не дадите? Вдруг я снова надумаю куда-нибудь ехать ночью, а вы поблизости окажетесь?

– Всего доброго!

Пришлось самой тянуться к дверце, чтоб захлопнуть, в то время как пассажир стоял рассеянным истуканом. И даже когда тронулась и отъехала, чувствовала затылком и спиной его сверлящий неподвижный взгляд.

«Та гарна дивчина, что засватана» – звучит мудрая пословица. Лена привыкла, что все окружавшие ее мужчины, от женатого соседа Аркадия, владельца пижонской, всегда сверкающей «Ауди», чье место дворовой парковки находилось рядом с Лошадушкой, до юного дворника-гастарбайтера с вызывающе-нахальным взглядом – были к ней неравнодушны. А все потому, что они своим чутьем охотника-самца видели в ней женщину одинокую, но не свободную – «засватанную», немолодую, но недоступную, внешне хрупкую, но независимую, и каждый из них втайне надеялся, что уж он-то доставит себе удовольствие, он-то сорвет с нее маску сильной и уверенной дамы, он-то уж точно сможет позабавиться с этим внешне слабым, но таким непробиваемым существом!

3:00

С неба посыпался не то снег, не то дождь – остатки зимнего мелкого крошева забарабанили в лобовое стекло пригоршнями ледяной россыпи. Улицы Веселого Поселка опустели, лишь на перекрестке возле метро все еще творилась неразбериха, все те же гаишники и зеваки, а сигналящих проблесковыми огнями машин даже прибавилось. Но во всей тревожно-печальной картине чувствовалась какая-то незавершенность, не хватало какого-то недостающего звена. Чего именно?

Подрулив к неработающему светофору, Лена увидела еще одно, маленькое ДТП на трамвайных путях: две столкнувшиеся крыльями иномарки. Иномарки, демонстрируя поцарапанные бока и мигая аварийками, молча вопили, но на них никто не обращал внимания, их нерадивые хозяева, не сумевшие разъехаться на просторном перекрестке, понуро опустив головы, стояли тут же, накрепко приклеившись к мобильникам.

Нерадостная, невеселая ночь выдалась в Веселом Поселке. Когда-то давно это место славилось стоявшими здесь шумными цыганскими таборами. Горели костры, пляски и песни были слышны по всей округе. То-то было веселье! Отсюда и название пошло. А сейчас район отличался типовыми панельными застройками, неблагополучной экологией и криминальной средой. Только однажды ведущий «Лав-радио» развеселил слушателей, пообещав, что в ближайшее время по Веселому Поселку будут проводить экскурсии и показывать туристам необычные местные достопримечательности: реликтовую речушку Оккервиль, в которой водятся крокодилы и сколопендры, да сбежавших из местной дурки сумасшедших. А если серьезно, то Веселый Поселок мало чем отличался от Купчина, разве что еще большим убожеством.

Мимо с визгом пронеслись две кареты «скорой помощи». Вот их-то и не хватало для полной картины ночного происшествия! Однако пора выруливать ближе к дому, время уже позднее, то есть раннее и уж если работа не заладилась с самого начала, то нечего ждать чуда. Только подумала, как неяркий свет уличного фонаря выхватил среди снежной кутерьмы мерзнущую на обочине голосующую пару: парня простоватого, деревенского вида и дамочку, затянутую в кожаное пальто. Характерный нос с крупными ноздрями придавал ей хищное выражение.

Дамочка выступила вперед.

– В конец Российского, перед виадуком.

– Сто рублей.

– Семьдесят.

– Хотелось бы сто.

– Здесь же ехать – всего ничего!

– Садитесь.

Усаживаясь на жалобно заскрипевшее под ней заднее сиденье, дамочка продолжала нарочито громко ворчать, словно боясь, что ее ворчанье не будет услышано: «Сто рублей! Совсем уже обнаглели. Потеряли стыд и совесть».

Лена молча выкручивала руль. Не стала она язвить пассажирам, упрекать их в том, что ловить машину им следовало на другой стороне дороги. Развернулась на пустынном перекрестке в самом конце улицы Коллонтай и, пытаясь не слушать сетований капризной дамы, прибавила газ.

– Здесь же ехать всего ничего, совсем рядом, минут десять! Сто рублей! Это кому сказать!

Вот заладила, уже полпути проехали, а она все не может угомониться, все убивается по своим рублям, семидесяти рублям, между прочим. Пожалуй, ей следует объяснить, что к чему и что почем.

– Десять минут в ночное время – это немало! Прибавьте сюда же стоимость бензина, мою работу и износ автомобиля – вот вам и сотня!

– Нет, это просто неслыханно! Включите хотя бы печку, в вашей машине холоднее, чем на улице.

Подъезжая к злополучному перекрестку в третий раз, Лена насторожилась, притормозила, опасаясь несущихся наперерез непредсказуемых баранов, но оказалось, что напрасно: к этому времени светофор уже исправно работал, аварийная суматоха рассосалась, оставив после себя разбросанные на асфальте осколки разноцветных стекол, обломки деталей и даже чей-то одинокий башмак. И только на трамвайных рельсах, припорошенные снегом, все так же сиротливо и как будто виновато мигали фарами две иномарки.

Впереди, по курсу Российского проспекта, обозначился виадук. Его изгиб прочертили убегающие вдаль фонари, похожие на бусины жемчужных нитей. Крупные бусины горели совсем рядом, дальние же, прячась за метельной круговертью, время от времени мерцали звездочками мелкого бисера.

– Вот здесь остановите, перед въездом, – попросил парень.

Весело она домчала пассажиров, быстро, осталось плавно притормозить возле дорожки, ведущей к дому.

Дамочка заерзала:

– Я не пойду пешком! Отвезите к парадной.

– За сто рублей отвезла бы к двери.

– Я на каблуках, а здесь скользко, и снег идет.

– Посудите сами: вам пройти несколько шагов, а мне скакать по дворовым ямам да еще и разворачиваться в тесноте среди припаркованных машин.

– Да ладно, Тамара, здесь же недалеко, пошли, не капризничай.

Ее спутник уже открыл дверь, чтобы выйти, но дамочка, словно приклеенная, не трогалась с места.

– Подожди, у меня ноги замерзли, я согреться хочу.

Не могла она так просто взять и выйти, сравнявшись с какой-нибудь жалкой, разнесчастной таксующей теткой! Не царское это дело – выходить у обочины дороги без должного почтения!

Лена сняла очки и откинулась на спинку водительского кресла. Ну что ж, она подождет, пусть повыламывается, повыделывается ее пассажирка. Не подвела примета: опоздала на работу – считай, выехала зря, лучше бы осталась в теплой постели с книгой в руке, или смотрела телевизор, ночной выпуск «Дома чудес», например (как-то там ее любимая Валерия Сомова?) или любимый фильм по DVD. В кои веки выспалась бы перед праздником. Кстати, не пора ли ей проверить сообщения на мобильном? А дамочка вместе со своими претензиями и амбициями пусть посидит и погреется, потешит свое самолюбие. Ого! Два непрочитанных эсэмэс. Первое: «На вашем счету осталось 5, 35 рублей. Просим пополнить счет». Второе: «Мамуля, поздравляю с женским днем! Осторожнее там за рулем. Целую. Твой сын».

Одно приятное известие за эту непутевую ночь, от которого словно потеплело. Лена прикрыла глаза и улыбнулась про себя. Когда-нибудь ее сын обязательно прославится, она будет гордиться им, нужно только поверить в его талант музыканта, слишком необычный для ее закостенелого восприятия. Пора смириться, попытаться понять современный мир, проникнуться забегающими вперед музыкальными фантазиями сына, мелодиями будущего, которые слышались ей монотонным нагромождением режущих слух звуков. С чем черт не шутит? Упорства ему не занимать. Добрый он, замечательный, хоть и раздражает своим несерьезным отношением к жизни. А какие у него друзья? Уму непостижимо! Порой распахнет она перед ними дверь в квартиру и еле сдерживается, чтоб не вытолкать взашей! На щеках и в носу пирсинг, глаза подведены черным, в ушах серьги, вместо аккуратной стрижки – спутанные космы, похожие на скрученную паклю, – ни дать ни взять дикари экзотического племени вышли из пещеры. Упустила она своего маленького Диму, выпустила из-под контроля. И вот теперь ни бизнеса, ни примерного сына. Ему бы учиться, в вуз поступить, получить профессию, семьей, наконец, обзавестись, детьми. А он все с гитарой, все песенки у него на уме, концерты, поездки, поклонники. Сколько это продлится и чем может кончиться? Был бы мужчина рядом, отец. Дима, опять Дима Костров…

Однако дамочка и не собирается выходить, сидит, весело похихикивая, лукаво переглядываясь со своим спутником. Лена обернулась, встретилась с ее насмешливо-хищным взглядом и выключила печку. Через минуту выключила двигатель. Затылком ощущая напряженную злобу, продолжала равнодушно щелкать кнопками мобильного телефона, просматривая старые сообщения. Почти все от сына. Из Ростова-на Дону, Ставрополя, Краснодара… Лена снова улыбнулась, вспомнив его клятвенное обещание подарить ей роскошную, в самом центре Петербурга, квартиру, обязательно с балконом, выходящим на Мойку или Фонтанку. «Мечтай о несбыточном и получишь максимум!» – где она это слышала?

Метель продолжала забрасывать лобовое стекло липкими пригоршнями. Все же пора ехать. Не поворачивая головы, холодно сообщила:

– Я уезжаю.

Парень обрадовался, тут же выскочил и потянул за рукав свою спутницу.

– Пошли, Тамара!

– Ты иди, а я поеду. Покатаюсь немного, хи-хи-хи.

Лена повернула ключ зажигания, выдержала несколько секунд и медленно тронулась с места. Взглянув в панорамное зеркало над головой, увидела испуганное и растерянное лицо женщины. «Ага, не ожидала?!»

– Остановите здесь.

– Здесь, на мосту, нельзя. Видите, впереди знак висит «Стоянка, остановка запрещена»?

– А я сказала, остановите!

Лена с каменным выражением лица, невозмутимо продолжала гнать через виадук.

– Я сейчас выпрыгну! – завопила дама, но не громко, не во весь голос, а почти шепотом.

Притормозила Лена на самом верху. Включила аварийку. В распахнутую дверь ворвался снежный вихрь, дохнул стужей и отступил. Метель постепенно успокаивалась, и бегущая навстречу жемчужная цепь уличных фонарей становилась все ярче, крупнее и отчетливее.

3:40

– Не спи, Ванечка.

Мчаться по набережной, не ограниченной светофорами и перекрестками, наблюдать за нитью огней и плывущими звездочками автомобильных фар на том берегу, – восторг и наслаждение! Финляндский мост, весь в легких, подсвеченных арках, исчез за спиной, а мост Александра Невского, пологий, приземистый, ровной линией соединяющий городской центр с правым берегом, едва обозначившись, стремительно приближается с каждой секундой. Лошадушка, ощутив полную свободу, радостно рвется вперед. Чтобы сдерживать ее пыл на поворотах, эхом повторяющих плавные изгибы Невы, приходится чуть притормаживать. Хорошо! Лети себе, и на часы смотреть не надо.

Другое дело летом.

Летом, в пору белых ночей, несешься вот так на Троицкий в надежде весело проскочить на ту сторону, а тебя тормозят: «Стоп, приехали!». Выставляют перед самым носом штакетник, включают мигающий красный. Приходится разворачиваться через все запретные разлиновки и мчаться дальше вместе с остальными опоздавшими бедолагами к Литейному. И что? Еще издалека видишь, как его пролет, разорвав сплошную линию подсветки, словно дразня тебя, начинает медленный подъем. Не притормаживая, летишь вперед по набережной, мимо гуляющей толпы зевак, до следующего моста в надежде, что хоть на него-то успеешь…

А если в этот ночной час пик окажешься на Васильевском, отрезанном от материка четырьмя мостами? Каждое лето ранним утром, в ту предрассветную пору, когда фонари уже потушены, а бледно-серая туманная дымка вот-вот растает, уступив место несмелым золотисто-пастельным тонам, она попадала в эту историю.

Сколько раз она сидела в тесном окружении других авто, устало глядя на веселые подвыпившие компании, борясь со сном, слушала магнитолу и, раздраженная бодрыми, неестественно радостными голосами диджеев, с нетерпением ждала, когда же нелепо торчащий вместе с фонарями, дорожными знаками и проводами пролет моста едва заметными рывками начнет опускаться вниз, открывая небо и зовущее вперед ровное полотно дороги. В это время она тихо проклинала Васильевский вместе со всеми мостами, шумную толпу туристов и рассеянных влюбленных, облепивших гранитные набережные.

Но если проскочить до разводки удавалось, то какой неописуемый восторг она при этом испытывала, как восхищалась неоновым отражением подсветки мостов в темном глянце воды, запахом сирени и прохладным, свежим ветром с залива! Попутно обожала бодрых диджеев с их дурацкими передачами, и всех звонивших им слушателей, и толпу туристов с камерами, и глупых, счастливых влюбленных, рассеянно шныряющих под колесами…

– Не спи, Ванечка, скоро к бабушке приедем.

Впереди по курсу обозначился Охтинский мост с тяжелыми опорами и гранитными башнями. А на противоположном берегу сверкнули маковки золотых куполов Смольного собора. Удивительно, но свечение, придающее Смольному легкость и фарфоровую, прозрачную голубизну, исходило вовсе не от наружной подсветки, а наоборот, загадочным образом излучалось изнутри самим собором. Мистика, да и только!

Лена снизила скорость. Дорога здесь, казалось, была ровной и гладкой, с четкой разлиновкой, а на самом деле средняя полоса изрядно разбита, вся в опасных расщелинах и ямах, и чтобы не потерять подвеску вместе с колесами, пришлось взять правее, уступив свое место плывущему за ней «мерсу». «Мерсы» – они всегда плывут и даже немного парят над дорогой, не касаясь асфальта, что им какие-то колдоё… то есть выбоины и ухабы.

– Не спи, Ванечка, посмотри, как красиво.

Бросая короткие взгляды в панорамное зеркало, Лена с любопытством поглядывала на даму с ребенком. Они сидели на заднем сиденье так тихо, что, забывшись, она думала, что едет одна. Дама казалась ей интересной своей отрешенностью и благородной, бесцветной, как на портретах средневековых мастеров, некрасивостью. На бледных щеках – то ли ссадины, то ли застывшие бороздки от слез. Жавшийся к ней мальчик лет пяти, в дубленочке и кожаной, на меху, шапке, но тоже бледный и вялый, не реагируя на слова матери, сладко дремал и за весь путь не проронил ни слова. Какая нужда выгнала их среди ночи из дома и заставила ехать к бабушке? По своему обыкновению Лена стала строить догадки.

Вероятно, их бабушке, пожилой женщине, сделалось плохо и она, несмотря на поздний час, срочно вызвала всех родных, чтобы огласить завещание, пока находится в трезвом рассудке и здравой памяти… Ой, то есть наоборот, здравом рассудке… Или так: дамочке пришлось срочно везти сына (внука? Усыновленного из приюта малыша?) под присмотр, чтобы не отказать во встрече неожиданно позвонившему давнему возлюбленному, тому, от кого она ждала звонка месяцами, из-за которого плакала ночами и который, неожиданно оказавшись не у дел решил объявиться. Как там, в песне: «я перестану ждать тебя, а ты придешь совсем внезапно». Нет, не то. На страстную любовницу дамочка явно не тянет, слишком она какая-то «неживая», и вид усталый, и слишком озабочена своим поздним ребенком.

При въезде на Охтинский, в том месте, где тянулся высокий, глухой забор ядовито-синего цвета, украшенный рекламой Недрапрома и гигантским лозунгом, гласящим «Невозможное – возможно!», Лена, слегка повернув голову, негромко произнесла:

– Интересно, удастся ли нам увидеть чудо-небоскреб? Сдается мне, неудачное место они выбрали для памятника Мамоне: на набережной, где грунт зыбкий, да еще напротив Смольного.

Наболевшее вырвалось помимо воли. А быть может, разговорилась из страха уснуть за рулем или просто захотелось услышать голос странной пассажирки.

– Да, легенда о Вавилонской башне оживает. Все в этом мире повторяется, даже прежние ошибки, – чуть слышно отозвалась дама.

Лена снова подняла глаза в зеркало.

– Скажите, как можно обокрасть весь русский народ, прибрав к рукам газ и нефть, и гордиться этим как некоей заслугой?! Но этого им мало, они решили взирать на этот народ и на город с его ангелами, куполами и крестами с высоты небес. Говорят, на самой верхотуре писсуар хотят сделать застекленный, чтобы приятное с полезным совмещать, не теряя времени.

– Думаете, построят? Сегодняшняя администрация сорвет свой куш, разбежится по другим должностям или благополучно уйдет на пенсию, а Недрапром останется один на один со своим нелепым проектом.

– Деньги со временем разворуют, да еще кризис обострится. Попытаются экономить, таджиков пригонят, узбеков, те чего-нибудь накосячат, да еще зыбкая почва просядет…

– …и башня превратится в Пизанскую. Законсервируют строительство временно, а получится навечно, – в голосе дамы прозвучала улыбка.

– …остов заржавеет, станет похож на торчащий гнилой зуб на фоне блистательной панорамы…

– …новая администрация, проклиная алчных предшественников, объявит конкурс на тему: как малыми средствами разрушить загаженный недострой, который к этому времени станет посмешищем для горожан и туристов…

– …Недрапром разведет руками. Снова прозвучит легендарная фраза: хотели как лучше, а получилось как всегда.

Проскочив по бугристому, собранному в гармошку асфальту Охтинского моста, повернули на набережную, теперь уже левого берега. Перебивая друг друга, высказывая новые прогнозы для небывалого, знаменитого проекта, вовсе развеселились, расшумелись. Даже Ванечка проснулся, заморгал, заулыбался.

– Ванечка, посмотри, это решетка Летнего сада. Помнишь?

Перед Троицким мостом, не снижая скорости, проскочили один за другим два горбатых мостика, отчего весело ухнуло в груди. Вот и поворот на Дворцовый…

– Вам какое место на Васильевском?

– Восьмая линия, дом 31.

– Знакомый адрес, – Лена оглянулась. – «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…»

Даже дрогнуло внутри, будто она была знакома с Мандельштамом, и вдруг ей неосторожно напомнили о нем.

– Да. Везет мне на дома знаменитостей. В детстве я жила на Рубинштейна, 36. Знаете писателя Чулаки? Того самого, который написал «У Пяти углов».

– Кто же не знает Чулаки! «Большой футбол Господень» – так он назвал нашу жизнь.

– А Малевича с его «Черным квадратом» – голым королем. Как точно и смело!

Разговор прервали переливы мобильника. «Ну вот, только разговорились».

– Алло. Мама? Да, на такси… Не волнуйся, женщина за рулем… Уже подъезжаем. Не уговаривай, не вернусь, лучше буду угол снимать!.. Не надо, мама, пожалуйста! Все, пока.

8–9-я линия, по-праздничному освещенная, без единого деревца, с ровной стеной дремлющих домов, безлюдная и притихшая – широким проспектом летит вдаль. В мокром асфальте расплывчато множатся огни фонарей и ярких вывесок.

– Ванечка, поднимайся, вот мы и приехали. Ой, господи. Да-да, здесь остановите. Очень хорошо. Сколько я вам должна?

Лена пожала плечами.

Дама вынула из сумочки пятисотенную купюру.

– Кстати, с праздником вас!

– И вас!

Бесшумно хлопнула дверца. Ушли пассажиры. Скрылись в арке. А Лена, посидев немного, вышла из машины. Захотелось просто так постоять одной в тишине, прислушаться к молчаливым старым стенам, хранившим звуки, ритмы-рифмы шагов и стихов упрямых, так и не ушедших в небытие поэтов. Вдруг они нарушат безмолвие и нашепчут ей что-то важное? Так бы и стояла до рассвета, но нужно ехать, к тому же из соседней подворотни вышли две черные, без четких очертаний, тени неопределенного пола и возраста, волоча за собой множество пакетов, направились в ее сторону. Пора!

4.30

Назад, в Купчино, домой. Мозаичная россыпь реклам, светофоров, фонарей, чувствующих себя в этот предутренний час хозяевами города, о чем-то переговаривается между собой, перемигивается на пустынных перекрестках и площадях. Не уснуть бы за рулем. Пахнет дымом, в груди время от времени перехватывает дыхание и гулко, неритмично бухает – ничего, это просто усталость, это так бывает. Даже родной Васильевский не радует и не цепляет воспоминаниями. Впрочем, вспоминать что-либо нет надобности, все свое она носит с собой, как этот сердечный стук, как прерывистый вздох, как эту усталость, когда кажется, еще немного, еще один, последний удар – и твои внутренние аккумуляторы окончательно сядут.

Теплеет с каждым часом. Редкие машины несутся, разбрызгивая дорожную сырость. Одинокие голосующие силуэты, время от времени возникающие на обочинах дорог, полураздетые, нетвердо стоящие на ногах, вызывают лишь брезгливость. Объезжать их следует осторожно, неровен час, свалятся под колеса. Пьяные, грязные, подбирать их нет смысла. Посадишь такого и выяснится, что ни денег у него, ни точного адреса. Спросишь, куда везти, услышишь в ответ невнятное мычание.

Вот одинокая парочка. Вцепились друг в друга, шарят, скользят руками, шепчут с придыханием какие-то глупости, хихикают. Взять – не взять?

– На 12-ю линию!

Нет, не отпускает ее родной Васильевский!

Целовались на остановке, целовались в машине. Вышли – и снова целуются! Что-то неприятно нарочитое видится в их страсти, какая-то нездоровая, животная похоть. Оглянулась, представила эту пару в отрезвляюще-ярком солнечном свете весеннего утра. Разбросанная как попало одежда, смятая, испачканная постель, такие же смятые мысли, бегающие взгляды и желание поскорее разбежаться. Впрочем, ей-то какое дело до их похоти? Лена перебросила сотенную из кармана в сумочку и тронулась дальше.

Петь за рулем – лучшее средство от одолевающей сонливости, потому следует прибавить громкость.

Вот еще девушка голосует. Вид уж слишком жалкий, затрапезный, днем таких девушек не встретишь: серая, замызганная куртка, спортивные штаны, неухоженные сальные волосы схвачены резинкой. Прихрамывает. Спросить, так, на всякий случай, куда ей?

– До аптеки, – голос старчески скрипит и дребезжит.

С болезненно искаженным лицом усаживается на переднее сиденье, спиной к Лене, бережно обхватив обеими руками, подтягивает за собой замотанную каким-то тряпьем опухшую ногу. Откидывается на спинку сиденья, щеки – два пылающих пятна.

– Может, все же в больницу?

– Нет.

Наконец девочка снова разворачивается спиной, как посторонний предмет переставляет негнущуюся, больную ногу, выходит сама, постанывая и кусая губы, ни дать ни взять – маленькая старушка. Ей бы костыль или палку, чтоб опираться.

– Спасибо.

– Всего доброго. Деньги-то есть на лекарство?

– Ага.

– Ну вот возьми хотя бы полтинник.

– Спасибо.

Ночной Петербург особенно сдержан и холоден, он не торопится выдавать свои тайны, не смея выставлять напоказ свою темную изнанку, похожую на ветхую, дырявую подкладку парадного мундира, стыдливо прячет ее за ярко освещенными зданиями благородных центральных фасадов жилых домов, храмов и дворцов.

А туман все гуще и плотнее, от душной сырости и запаха гари кружится голова и першит в горле. Скорее, скорее домой! Что там, впереди? Фары дальнего света выхватили группу мужчин, голосующих посередине пустынного Малого проспекта. «Брать или не брать?» – вот в чем вопрос. Один, два… Трое, все такие крупные, шумные, о чем-то возбужденно спорят. Заработать лишнюю сотку или проехать мимо? Притормозить все равно пришлось, остановилась и наблюдала, как перед капотом, почти слившись с дорогой и таща за собой длинный хвост, деловито семенила серая крыса. Плохая примета, значит, пассажиров брать не стоит, но мигнувшая на панели лампочка напомнила о бензине, а потому в борьбе над усталостью и суеверием верх одержала жадность. «Жаба придушила».

– Вам куда?

Поздно спохватилась. Солидные, импозантные мужчины вблизи оказались банальными интеллигентными алкашами. Их отпечатанное на лицах интеллигентное прошлое уже поблекло и почти стерлось, а страсть к спиртному, наоборот, проступала ярким клеймом. Слишком оживленные, горлопанят, хлопают друг друга по плечам, что-то доказывают, перебивая друг друга. А один и вовсе такой отвратный, с опухшим, в царапинах, носом, весь распахнутый: и куртка не застегнута, и шарф вот-вот соскользнет, и жидкие, длинные волосы, обрамляющие лысину, треплются ветром как попало; брызжет слюной, размахивает руками, даром что в очках. Вот при виде этих очков ей вдруг стало тоскливо так, тревожно.

– Шеф, тут рядом, прямо, три остановки!

– Сто рублей!

– Обижаешь, шеф, полтинник. Ой, баба! Мужики, посмотрите, баба за рулем! Бля, что творится на белом свете!

– Страшная?

– Красотка!

– Где баба, где баба? Дайте потрогать.

Совсем оглушили. Самый пьяный, поцарапанный, в очках, открыл заднюю дверь и свалился на сиденье. Угораздило же ее остановиться возле этой группы омерзительных алкашей! Напились в честь Женского дня, а жены наверняка дома, ждут их с натруженными за день руками, с начищенными полами и посудой и с полным холодильником наготовленной снеди. А вдруг да и не ждут, наоборот, мечтают выспаться всласть в надежде, что свалится их благоверный в канаву или на худой конец переночует в ментовском обезьяннике.

Остальные так же бесцеремонно втиснулись в салон и расселись по-хозяйски, словно в личное такси. Нос к носу рядом с ней оказалась помятая рожа с вывернутыми, в красных прожилках, веками – ни дать ни взять гоголевкий Вий! Скорее отвезти их, пусть даже за полтинник, лишь бы избавиться. Одна радость: она-то, свободная женщина с занятым сердцем, выгрузит их через пару минут и умчится дальше, не обремененная этой обузой.

– Котенок, ты чего такая злая? Посмотрите на нее, надулась. Какие мы гордые, неприступные. Не сердись, котенок, мы безобидные.

– Дай-ка на нее взглянуть. Думаете, лучше других? Клянусь, такая же сучка, как остальные!

Тот самый, с опухшим носом, в очках, схватил ее сзади за плечи, дыхнул в щеку горьким запахом винного перегара.

– Не трогать! Руки! – взвизгнула Лена.

– Димон, ё… убери руки, еще вмажемся в столб, баба – она же за рулем как обезьяна с гранатой. Прости, котенок, это к тебе не относится.

Димон… Неужели… А вдруг?! Лена напряженно вглядывалась в панорамное зеркало, пытаясь разглядеть пассажиров на заднем сиденье, но видела лишь одутловатые, осовевшие лица мужчин. Тот, что в очках, поцарапанный Димон, был также незнаком ей. И чего она так разволновалась? Обрюзгшие щеки, мокрые губы, широкая, исцарапанная переносица, спутанные космы стальными прядями кое-как прикрывают лысеющее темя. А главное – выражение! Казалось, он плохо соображал, где он, с кем и что с ним происходит.

– Да выкиньте вы ее из машины, хули мы так тащимся!

– Димон, сука, сказали тебе, сиди, не дергайся. Не обращай на него внимания, котенок, он не всегда таким бывает.

– Видите, телка ни фига не умеет рулить. Бля, щас сам поведу. Не верите? Клянусь! – не унимался поцарапанный очкастый Димон.

Задние руки снова потянулись вперед, теперь уже к рулю. Лена шлепнула по ним ладонью изо всей силы, но поздно – руль дернулся, машина со скрежетом ударилась о поребрик, подскочила и, снова ударившись, теперь уже об асфальт, встала на место. Внутри у Лены что-то ухнуло и оборвалось. Поюлив на скользком покрытии, машина выровнялась и послушно продолжала путь. «Шади, прости меня, милая!»

– Фролов, сука, ты тупой?! Мы тебя щас выкинем! Сиди спокойно.

– Она со мной пойдет, – еле ворочая языком, уточнил Димон Фролов. Похоже, он хотел добавить: «Клянусь!» – но не смог выговорить, потому как на него нашло что-то вроде икоты.

«Фролов! Боже, как хорошо!» Даже легкая эйфория закружила голову, унять бы дрожь в коленях и предательский спазм в горле.

– Ага, приехали, вот здесь, здесь притормози. Спасибо, котенок! Может, все же с нами пойдешь или хотя бы телефончик дашь?

– Со мной-мной-ой…

– Заткнись, Димон!

– Всего доброго! – бросила Лена дежурную фразу, чтобы обозначить конец пути.

– Вот злюка! Люблю таких!

Кряхтя, вывалились наружу. Вытащили обмякшего Фролова. Тот, что сидел рядом, с немигающими, в красных прожилках, веками, протянул смятую бумажку. Лена хотела потребовать компенсацию за моральный ущерб, но промолчала, испугавшись, что сейчас снова начнется пьяная разборка. Выкинуть им вслед этот полтинник, как ту баронскую белую хризантему? Но рука сама на автомате, помимо ее воли, уважительно засовывала купюру в кармашек сумки. А пьяная компания, уже забыв про нее, удалялась, спотыкаясь и бормоча вразброд что-то невнятное.

11. 5.25

В помещении заправочной станции, больше похожей на ярко освещенный супермаркет с многочисленными торговыми отделами и маленьким кафе в углу, было тепло и уютно. Наконец-то Лена никуда не спешила. Удар колеса о поребрик не прошел бесследно – изрядно спустившая покрышка требовала замены. Заправщик, услужливый парень в синем комбинезоне, сначала хотел подкачать шину, но вскоре попросил запаску.

– Диск погнулся от удара, – пояснил он.

Пришлось открыть багажник. Запаска – это святое. Без запаски она не ездит.

Заказала кофе и села за столик. Помешивая ложечкой сахар в маленькой чашке с золотым ободком, задумчиво разглядывала тонкий, нежно-голубой фарфор. Надо же! Ей были поданы не одноразовый стаканчик, а именно изысканная кофейная чашка и ложечка тоже изящная, уж не серебряная ли?

Так, надо собраться с мыслями. Что произошло? По сути – ничего особенного. Просто ей нужно срочно идти к психоаналитику, который помог бы ей разрубить энергетический узел навязчивого желания видеть в каждом встречном немолодом очкарике Диму Кострова. Довольно гнаться за его тенью. Это уже не смешно.

Из стеклянной дверцы шкафа с надписью «Кока-кола», забитого до отказа лимонадами, соками и прочими напитками, на нее смотрело одинокое, унылое отражение немолодой женщины с внимательным и недобрым взглядом. Возраст женщины определяется по взгляду: как ни старайся, как ни гримируйся, в нем всегда предательски высветится печальный опыт разочарований, не спасут ни легкомысленные, небрежно выбившиеся из прически завитки, ни упрямая припухлость губ, ни тонкий носик. Правы пассажиры, которые называют ее злюкой. Она и есть злюка, и другой уже не станет.

– Вы слышали? Слышали? – вдруг встрепенулась девушка-кассирша. Все это время она молча сидела за стойкой, поглядывая то на Лену, то на бубнивший на одной ноте экран телевизора, висевший под потолком в глубине зала, среди светильников и кондиционеров.

Кажется, к ней обратились. Лена удивленно подняла глаза, очки сдвинула вверх, на темя.

– Что, простите?

Указывая пальцем на телевизор, кассирша даже привскочила со своего места.

– Валерия Сомова в крайне тяжелом состоянии госпитализирована в больницу. Говорят, разрыв пищевода, вроде проглотила что-то случайно. Второй раз передают, – даже платочек вынула, чтобы приложить к глазам, но слез не было, и она шумно высморкалась. – Бедная Лерочка!

Нет, все же ей ближе к тридцатнику. Манеры какие-то старушечьи, и веки заметно отекли от бессонной ночи, а никак не от слез по героине из «Дома чудес».

Лена повернула голову к экрану. В нарезке из хроники скандальной передачи промелькнул эпизод, где жители «Дома чудес» с азартом забрасывают своего провинившегося приятеля помидорами и поливают бедолагу майонезом, еще крупным планом показали беременную участницу с большим животом и бессмысленным взглядом, сидящую с раздвинутыми ногами. Кадр сменился, и диктор перешел к другим новостям: рассказал о высокопоставленном чиновнике, которого посадили за неуплату налогов, и о проворовавшейся даме, бухгалтере известной компании, которую, наоборот, выпустили по причине беременности и развернувшейся кампании в ее защиту.

Как только женщины умудряются беременеть в тюрьмах и на реалити-шоу? Животные, и те в неволе не размножаются.

Лена встала из-за стола.

Остывший кофе остался почти не тронутым. Спазм отпустил, но не совсем. Она все еще была в невесомости и не могла сосредоточиться, отчего мысль, лишь на секунду выхватив из глубины сознания крупицу чего-то очень важного, похожего на истину или на мудрую подсказку, не пытаясь ее удержать, тут же гасла, запутавшись в бессвязности и бестолковой путанице других мыслей. Это от усталости, это пройдет, а пока нужно просто выйти на улицу, в чистую прохладу и свежесть раннего утра.

– Спасибо. Хорошая у вас заправка, и кофе подают в красивых чашках.

– Вам понравилось? Может быть, еще что-нибудь хотите? У нас акция, икра продается со скидкой и конфеты.

Лена притормозила. Когда она последний раз ела икру? Не вспомнить. Боялась калорий и жалела денег. Все последнее время жалела для себя денег и каждый раз, садясь за стол, мысленно подсчитывала калории. Как глупо! Мода на худых женщин – это всего лишь мода, массовый психоз, а всякая мода рано или поздно меняется. Говорят, к 2040 году земля растратит свои ресурсы и начнется голод, который выкосит две трети населения планеты. Вот когда вернется мода на толстушек! Мужчины будут умирать от страсти к пышным формам. Только откуда будет им взяться, толстушкам-то? Редкие генетически расположенные к полноте дамочки будут нарасхват. Все женские изощрения, вся изворотливость ума будут брошены на добычу лишних калорий практически из воздуха. Время параметров 90-60-90, когда модницам приходилось искусственно изнурять себя голодом, будет вспоминаться как неправдоподобное.

– Уговорили, возьму банку икры, тем более сейчас Масленица, как же без блинов с икрой и с маслом!

Продавщица оживилась:

– Завидую вам! Вот буду в вашем возрасте, тоже буду объедаться пирожными и блинами с икрой!

Недолго же она переживала за умирающую героиню. Вот сейчас отработает смену и с чувством выполненного долга уснет, даже не вспомнив о своей любимице. Или нет, сначала созвонится с бойфрендом, договорится о вечернем рандеву, а потом ляжет отдыхать, довольная собой, своим не раненым пищеводом и здоровым пищеварением.

– Может быть, еще что-нибудь хотите? – услужливо предложила кассирша.

– Нет, спасибо.

Лена расплатилась и хотела идти, но из множества разных мелочей, выставленных на прилавке возле кассы, в глаза бросилась упаковка прозрачного скотча.

– Еще скотч, пожалуйста, – попросила раньше, чем поняла, зачем он ей нужен. А рука уже шарила в кармане, нащупывая порванную фальшивую пятисотенную купюру.

На улице ее поджидал рабочий заправки, который получив сотню, бросился протирать стекла. Наконец, села за руль, спрятавшись в маленьком пространстве, словно улитка в своей родной раковине. Хорошо!

Легкий занавес-туман рассеялся, незаметно соскользнув и растворившись в светлеющей синеве. Сонливость прошла, открылось второе дыхание. Хотелось снова мчаться по тихим и пустым улицам города, который в этот утренний час принадлежал ей весь, со всеми его закоулками и тайнами.

Пожалуй, еще одна такая встреча с псевдо-Костровым – и точно заживит, окропит, избавит от навязчивого фантома. Вот только с ошибками и собственным несовершенством ей придется разбираться самой, пусть даже не сейчас, в следующей жизни. Хотя в следующей жизни предыдущий опыт устареет, все устои и правила поменяются в точности до наоборот, как с модой на толстых и худых, потому, хочешь не хочешь, будешь наступать на те же грабли, свои или чужие, попадаться в хитро расставленные ловушки низменных инстинктов, вращая унылое, скрипучее колесо Сансары.

Так, что-то она хотела сделать, хотела… Очень важное, или не очень, но хотела! Это «что-то» мешало ей расслабиться и наслаждаться картиной рождения нового дня. Славный будет сегодня день! Весенний, солнечный. И она встретит его вместе с просыпающимся городом. Одна, свободная женщина с занятым сердцем. Занятым ли? Сейчас она сомневалась, словно какая-то натянутая до предела нить, державшая ее в напряжении, наконец, после удара Лошадушки о поребрик, оборвалась и отпустила ее в свободное плаванье.

По Английской набережной, Адмиралтейскому проспекту – до Дворцовой площади, по Невскому, Лиговке, Расстанной – в Купчино. Или так: по Невскому, Рубинштейна, мимо дома писателя Чулаки, мимо Пяти углов, по Загородному, Витебскому проспекту – в Купчино.

Старинные аристократы-дома неровной шеренгой жмутся друг к другу. Высокие арочные окна сверкают, отражая быстро летящие призраки-облака. Сейчас, ночью, наслаждаясь в одиночестве гранитными стенами старого города, витыми чугунными решетками мостов, куполами и шпилями, тускло сверкающими позолотой, она чувствовала себя скупым рыцарем, открывшим свой ларец с драгоценностями. «Не собирайте благ земных, где и моль, и ржа, и воры промышляют, но собирайте блага духовные…» Вот дом Трезини как образец жилого дома «для именитых». А этот, следующий за ним, когда-то принадлежал сестре красавца Платона Зубова, последнего фаворита Екатерины Второй. Говорят, именно он послужил прототипом Скупого рыцаря.

«Все ползало у ног Зубова, он один стоял и потому считал себя великим», – писал о нем современник. Обласканный любовью стареющей матроны, задаренный несметными сокровищами, высокими постами, он взлетел под самые небеса в молодости, но в старости у всех вызывал только отвращение. Будучи одним из самых богатых людей России, ходил в затрапезном виде, отличался скупостью и бесчеловечным отношением к крепостным. В пятьдесят с лишним влюбился в 19-летнюю девушку неземной красоты. Но она не захотела идти за старого уродливого скрягу, который казался ей омерзительным.

Бедная императрица! Какой униженной, обманутой она почувствовала бы себя, если бы могла увидеть своего возлюбленного в таком жалком виде! А ведь, пожалуй, именно тот образ, когда Зубов перестал играть роль преданного поклонника, и был истинным, настоящим, без притворства и лжи.

Что за непонятные звуки издает магнитола? На фоне песен – какие-то сигналы. Что-то не то. Лена выключила звук, но сигналы остались. Так и есть. На заднем сиденье жалобно попискивала, словно подавая сигналы СОС, брошенная «Нокиа». Вот незадача! Новая проблема! Возвращать телефоны забывчивым пассажирам – всегда хлопотный и неблагодарный труд.

– Алло!

– Котенок, мы у тебя трубку оставили, верни, в долгу не останемся!

– Я уже почти на Невском. Подъезжайте к Казанскому, буду ждать, но не долго.

– Котенок, вернись на угол Малого и Пятой. Заплатим, сколько скажешь!

– Пятьсот рублей!

Последовала пауза, в которой Лена отчетливо услышала перепалку между звонившим и его друзьями:

– Пятихатку просит сучка!

– Вот п… старая! Да она оборзела!

Лена отключила мобильник. Открыв заднюю крышку и вынув симку, выкинула ее за окно. Пожалуй, у нее в руках не совсем устаревшая модель: полифония и фотокамера – все на месте. Сгодится. Можно себе оставить, а можно порадовать беспризорника.

На набережной, где чувствуется близость залива, ветер, гулко ухая, ударяет в лобовое стекло резкими порывами. Весенний ветер, переменчивый, беспокойный. Ломаной линией перед глазами мелькнула черная молния-чайка, крикнув ей что-то насмешливо-резкое и как будто позвав за собой. А быть может, она просто подпевала голосу Земфиры, тревожно выводившей:

5.55

Вперед, по просторному Невскому! Огни реклам и вывесок устало перемигиваются друг с другом и со своим отражением в мокром асфальте. Стройная панорама все время меняется, дразнит своей неуловимостью и неожиданностью. Словно надменный чужестранец, раскрывает свои портики-объятия Казанский собор. Аничков мост с застывшими в бронзе покоренными конями сам несется ей навстречу. Зеленая стрелка светофора приглашает повернуть на Марата. Здесь, возле высоких арочных проемов входа в метро, ожидая открытия, толпится народ. Чего им не спится, куда собрались в такую рань? Здесь же толстая, но расторопная тетка с тележкой развернула торговлю мимозой. Не купить ли себе веточку? Нет, не получится: впереди по курсу – голосующая фигура немолодого мужчины в камуфляже и с рюкзаком. По всему видно, бывший военный на дачу собрался, на вокзал торопится, скорее всего на Финляндский. До Финляндского не близко, но если он боится опоздать на электричку, то торговаться не будет. Взять? Эх, не успела! Откуда-то с левого ряда выскочил кособокий, с разномастным кузовом, «жигуленок», и сначала мужичок, потом и его объемный рюкзак исчезли в его видавших виды, потрепанных недрах. Подождав, когда несколько раз хлопнувшая дверца наконец закрылась, Лена тронулась дальше.

Впереди на Марата – еще один, бомжеватого вида голосующий. Таращась на дорогу и тщетно пытаясь сохранить равновесие, кидается на капот каждой встречной машины, включая высокомерный «мусоровоз» с проблесковыми оранжево-синими маячками. Гаишно-ментовской «форд» брезгливо объезжает пьяного, Лена следует за «фордом» «шаг в шаг», ну и приотстает чуть-чуть, иначе, не дай бог, поравняется с ним, встретится взглядом, тогда уж точно к ней привяжутся, документы начнут проверять, багажник шерстить. Наверное, стоит остановиться и купить мимозу. Восьмое марта, а она без цветов! Однако хватит ли денег? Стоило ей подумать о цветах, как в голове щелкнуло и спрятавшаяся, мучившая ее мысль выскочила на поверхность. Скотч, купленный на заправке!

Притормозила за остановкой, под фонарем, вынула маникюрные ножнички. Минута – и темно-красная пятисотрублевая бумажка снова похрустывает, как новенькая! А согнем-ка мы ее пополам, да не ровно, а рядом со швом. Уголки, опять же, помнем, чтобы глянцевость фальшивую скрыть. Наконец, вышла из машины, с трудом расправляя затекшие суставы, вдохнула полной грудью. Очки снимать не стала, для солидности. То дело, на которое она идет, требует располагающей внешности.

Потеплело на улице, но колючая, ветреная сырость, пробравшаяся под куртку, пробежала по телу ознобом. Шаги, глухо шлепающие по мокрому асфальту, звучали с отставанием, словно не ее, а ее двойника, спешащего за спиной. Вот уже мерещится, что кто-то дышит в затылок. Нет, оглядываться не стоит. Мало ли… Вдруг обернется и увидит призрак. Петербург – он кишит призраками, нужно просто уметь их разглядеть. Нет, она не боится Раскольникова с топором, который может потребовать всю ее наличность, включая фальшивую пятисотку, или, например, Распутина с развевающимися сальными космами и безумным взглядом, тень которого, быть может, до сих пор рыщет по ночам в поисках новых восторженных поклонниц, желающих мыть ему ноги. Она страшится увидеть саму себя, ту, далекую, незнакомую, юную и красивую, полную энергии и надежд.

Боится, что она, та, которая и есть она сама, внимательно рассмотрит ее, реальную, и, рассмеявшись, высокомерно и с досадой, произнесет звонко, так что идущие мимо ранние пешеходы, начнут в недоумении оборачиваться, жестокие и слишком правдивые слова: «И это то, что стало со мной через годы?! Неужели я превратилась в это жалкое, ничтожное существо, женщину, которая бомбит ночами?! Стоило ли для этого рождаться?!» Прочь, прочь виденье! Не будет она оглядываться, не дождетесь!

Блистательный Невский, открывшийся со стороны Марата, казался шикарной декорацией для утонченного, почти фантастического действия на празднично освещенной сцене.

Может, выбросить фальшивку?! Черт с ней, не обеднеет из-за пяти сотен. На минуту представила, как торговка схватит ее руку и закричит: «Держите обманщицу! У ей полные карманы фальшивых денег! Аферистка! Как не стыдно перед людями?!» Толпа стиснет ее, нетрезвые мужики с красными глазами будут скалиться, злобные тетки обрадуются, завизжат, начнут толкать, попросят вывернуть карманы, открыть сумочку. А тут и «мусоровоз» подоспеет. Это пьяных бомжей, кидающихся на капот, они объезжают стороной, а над интеллигентного вида дамочкой с удовольствием поглумятся. Боже! Какой позор! Пожалуй, следует развернуться, пока не поздно.

Лена решила пройти мимо, но притормозила, глядя, как долговязый мужчина с портфелем, почти на ходу прихватив шелестящий, с ажурным краем, пакетик и получив сдачу, исчез за углом. Ну разве что поинтересоваться ценой на хрупкие, в прозрачной упаковке, веточки?

– Сколько стоит мимоза?

– Сто пятьдесят, мой ангел.

– Дорого. А за сто не продадите?

Фальшивая пятисотка жгла в кармане руку и не позволяла уйти ни с чем.

– Так и быть, мой ангел, только тебе. Зин, посмотри-ка, тот мент, что глядел, ушел или к нам направляется? – с опаской обратилась торговка к кому-то через плечо.

Протянув смятую купюру, Лена вынула из коробки первый попавший пакетик с рассыпчатыми, душными цветами и, замерев, наблюдала, как продавщица в поиске сдачи, рылась негнущимися красными пальцами в маленькой сумочке, висевшей у нее на пузе.

– Зин, глянь-ка, нормальная ли? – бросила она снова в сторону.

Опустив глаза (главное – не встречаться взглядом, иначе ее разоблачат!), Лена почувствовала, как за спиной тетки появилась ее товарка и бумажка исчезла в протянутой руке. Лена замерла. Вот этого она не предвидела, но отступать поздно.

– Спасибо, – пробормотала, не поднимая глаз.

– И тебе спасибо, мой ангел.

Получив четыре сотенных, развернувшись, ускоряя шаги и еле сдерживаясь, чтоб не сорваться на бег, торопливо направилась в сторону припаркованной машины. Шлепающие с опозданием шаги ее двойника снова гнались за ней. Кажется, все позади. Какой срам! Какая же она мелочная! Четыре сотни ей цена! Однако та ее часть, которая жаждала справедливости, бесстыдно радовалась и ликовала! Заработанные трудовые вернулись к ней, пусть в виде двух чахлых веточек мимозы, а тетки… тетки свое наверстают. Ишь, цену заломили, сто пятьдесят рублей, кому сказать! Самое неприятное, что ангелом ее назвали. Скорее, прочь отсюда! Поворачиваем ключ зажигания… и по газам! «И тебе спасибо, мой ангел…» Хорошо тому, кто верит в ангелов, в Бога. Все ясно и определенно в их сознании, все разложено по полочкам, на все есть ответ, всему найдется оправдание. А как быть ей, если она не может запомнить и понять простого: за что распяли Христа?

Много раз ей это объясняли, просто и доходчиво, что-то вроде «это было неизбежностью», или «за то, что он объявил себя царем иудейским», она кивала, соглашаясь, но проходило время, и если случалось вернуться к теме, вопрос всплывал сам собой: ЗА ЧТО? Помнит она, что одновременно с Христом был осужден Варавва за убийство и прощен ради Пасхи, помнит, что еще двое разбойников были распяты по обе стороны от Христа. Один из них злословил и просил с иронией: «Если ты Христос, спаси себя и нас». Другой же, напротив, говорил: «Мы осуждены справедливо, потому достойное по делам нашим приняли, а он ничего худого не сделал». И сказал Иисусу: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» И ответил ему Иисус: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю».

Вот сколько всего помнит! Только не помнит и не понимает: за что же распяли Христа? И почему его Отец обошелся с ним так жестоко?

Чем дальше от метро, тем пустыннее улицы, скупее освещение. А на востоке уже брезжит рассвет: золотисто-багряная полоска, раздвигая темные тучи, становится все шире и выше, окрашивая черноту ночи в светло-фиолетовые оттенки. Приятно, обгоняя облака, мчаться по Расстанной навстречу рассвету. Расстанная – от слова «расставание», короткая улочка, ведущая к Литераторским мосткам, старому кладбищу, где похоронены Тургенев, Салтыков-Щедрин и много других известных писателей. Из-за похоронных процессий и название получила – Расстанная.

Что это? Под фонарем на обочине сидит человек, черная скорчившаяся фигура молодого парня, а может, девушки? Растрепанные волосы, торчащие в разные стороны, бледный лоб. Пьяный, наверное, или скорее всего обкуренный. Молодежь не пьет, она курит, ширяется или нюхает – так объяснял сын, вечно он со своим черным юмором. Сынуля… Как-то он там, в чужих краях?

Лена сбросила скорость, но продолжала ехать, ощущая новое состояние неуютности и тревоги. Пустая улица, Растанная, ни людей, ни машин, только черная лента дороги со спящими домами. А еще заборы, заборы… Как же много на улицах Петербурга заборов и железных ворот! Воротами перекрыты не только фирмы и предприятия, но целые улицы и переулки. Обогнавшая ее на большой скорости иномарка брызнула в лобовое стекло дорожной сыростью, блеснула красными фонарями и исчезла с глаз. Снова тихо. Лена остановилась, включила аварийку и дала задний ход.

Вот он, сидит так же, скрючившись, уткнувшись лицом в колени. На бомжа не похож. Алкоголем от него не разит. Одет хорошо и дорого, даже слишком. Кожаные ботинки на толстой подошве и высокой шнуровке. Куртка из тонкой кожи с множеством молний и заклепок. Черные как смоль волосы нарочито торчат в разные стороны блестящими, лакированными вихрами. Живой ли?

– Ээй!

Лена нагнулась и тронула его за руку. Запястье отозвалось шелестом цепочек и браслетов. Послышалось мычание. Все ясно! Обкуренный. Ничего, очухается и встанет. Лена хотела отойти, но услышала тихий голос, или ей показалось? Пришлось наклониться. Щеку кольнула жесткая прядь волос.

– Мне плохо, вызовите «скорую».

Он еще не закончил фразу, а Лена уже набирала 03. Короткие гудки. Да что же такое?!

– Звоню, уже звоню. Но что говорить? Не молчи же!

– Мммм! Кажется, ножевое ранение. В живот.

– Ты шутишь?!

– Вроде нет. Мммм!

Мимо, шурша щетками, словно огромная, неповоротливая каракатица, протащилась уборочная машина.

Короткие гудки, снова 03, и снова те же безнадежно короткие сигналы. Нет, с мобильного «скорую» не вызвать!

– Очень болит?

– Очень! Не могу больше!

– Давай в машину, быстро! Поедем на Будапештскую, в Институт скорой помощи. Это недалеко. Поднимайся!

– Постараюсь.

– Вставай, нельзя медлить. У тебя может быть кровотечение. Давно здесь сидишь?

– Не знаю! Не помню!

Пытаясь приподнять раненого, Лена хватала его за локти и за ладони, которые были теплыми, даже горячими, но он словно прирос к тротуару. «Господи, да что же такое! Мне не справиться». Парень морщился и постанывал, наконец ей удалось за подмышки приподнять его, но дальше сил не хвалило, и она снова опустила его на асфальт. Взяла за запястье. Пульс был поверхностным, но частым. А лицо у него приятное, тонкое. Кого-то он напоминает? Кого? Милое, почти детское лицо. Лет 17–18, не больше. «Думаешь, на юного Кострова похож? Нет! Гарри Поттера напоминает!»

– Как тебя зовут?

– Дима.

– А фамилия? – Лена почему-то насторожилась.

– Иванов.

– Дима, держись, сейчас я что-нибудь придумаю.

«Расстанная – от слова расставание».

За спиной послышался мягкий рокот проезжавшего авто, засвистели тормоза.

– Что здесь у вас? Смотрю и не понимаю. Все живы?

Над ней навис крупный мужчина с внешностью охранника или телохранителя: косая сажень в плечах, короткий ежик волос, широкие скулы, под распахнутой курткой – респектабельный костюм. Так кстати!

– Почти. Помогите, пожалуйста! У мальчика ножевое ранение, ему нужно в больницу, срочно! Отвезете?!

– Отвез бы, но не могу, спешу. А «скорую» почему не вызвали? Это чья «десятка», ваша? Не боитесь оставлять с распахнутыми дверцами?

«Вот тормоз! Какие могут быть вопросы, когда парень погибает на глазах?»

– Моя! Грузите на заднее сиденье, только осторожно! Быстрее же!

Растущее раздражение автоматом включило командный тон, и качок, послушно подхватив парня, как ребенка, под колени, бережно и умело перенес его, постанывающего и обмякшего, в машину, посадив с ногами на заднее сиденье.

– Ну и дела! – вздохнул охранник, как после тяжкого труда, осматривая свои руки. Наверное, боялся испачкаться в крови.

– Спасибо! Дальше я справлюсь. Больница рядом, в Купчине.

– Ну и дела! – взглянул на нее недоверчиво, наверное, так смотрят врачи психиатры на своих подопечных.

Вот заладил! Лене показалось, что она увидела, как в его бритом черепе редкие мысли, не оформляясь в речь, двигались тяжелыми, скрипучими шестеренками.

– Дверцу, дверцу захлопните!

Включила зажигание и плавно тронулась.

– Может, не надо в больницу? – голос с заднего сиденья был глухой, еле слышный. «Заутробный»?! Надо бы скорость прибавить. Красный светофор? Плевать на красный!

– Пусть врачи посмотрят, глубокая ли рана. Кто же тебя так?

– Не знаю… Я шел, а они навстречу… Воткнули нож, забрали мобильник, деньги и дальше пошли…

– Не переживай. Их обязательно найдут. Ты только не молчи, говори все время что-нибудь. Скажи мне домашний телефон, я позвоню родителям.

– Не надо. Им нет до меня дела. А вы красивая… мм…

– Лена, меня Лена зовут.

– А вы красивая, Лена, на Жанну Самари похожа.

– Ты что, художник?

– Ага.

– А ты вылитый Гарри Поттер.

– О'кей, можете называть меня Гарри.

– Носишь очки, признавайся?!

– Контактные линзы. Мне бы обезболивающее какое-нить выпить. Остановите у ночной аптеки.

Дорога, по одну сторону которой тянулись унылые здания предприятий, а по другую забор, скрывающий кладбищенский погост, плохо освещенная и разбитая грузовиками, плавным изгибом устремлялась в Купчино. «Расстанная значит расставание…»

– Подожди немного, Дима, сейчас повернем, и считай – приехали.

– Ооооххх!

А Лена уже въезжала в больничные ворота. Не снижая скорости, ее Шади с гудением и рычанием взлетела на высокий пандус и, затормозив перед распахнутой дверью приемного покоя, затихла.

6.40

От усталого, сонного полудрема Лене показалось, что в больнице она провела всего ничего, каких-нибудь десять минут, не больше. Санитары проводили скорчившегося от боли Диму в смотровую. Она успела дотронуться до колючих лакированных волос, шепнуть несколько ободряющих слов, и с его курткой, мягкой и скрипучей, от которой исходил запах кожи и едва уловимый мальчишеский запах, смешанный с горьковато-табачным ароматом парфюма, – уселась на жесткий больничный топчан.

В приемном покое работа кипела вовсю: кого-то везли на каталке, кто-то сидел в ожидании осмотра. По радио передавали новости, хлопали двери, хорошенькие, бодрые, словно не было позади тяжелой бессонной ночи, медсестры в розовых брючных костюмах сновали то тут, то там, успевая между делом похихикать и обсудить последние, печальные новости из Дома чудес. В глубине коридоров слышались приглушенные жалобные голоса пациентов и звонкие, отчетливые команды сотрудников. А она-то думала, что персонал придется будить.

Привалившись к стене, вытянула затекшие ноги. Приятно так сидеть, в состоянии легкого отупения, отстраненно наблюдая за суетной работой обычной больницы. Что она здесь делает, кого ждет? Две медсестры подкатили к соседней смотровой сухонькую бабульку с загипсованной лодыжкой, остановились перед закрытой дверью и весело щебечут. Наверное, все о том же, как плохо сейчас бедняжке Лерочке. Голоса девушек окрашиваются то легким серебристым звоном, то мягким, похожим на войлок шепотом. Серый шершавый шепот распадается на легкие, как пух, шерстинки – отдельные слова, исчезает, снова обретает контуры… Слышатся гулкие шаги, видятся темные очертания силуэта на фоне ослепительных больничных стен. Сверкнули стекла очков, сейчас определятся родные черты. В груди уже поднимается волна нежности и восторга. Сейчас, сейчас она встанет и побежит к нему навстречу, вот только онемевшие ноги не слушаются. Но чье это лицо, чужое, с отвисшими щеками и широким поцарапанным носом? Направляется прямиком к ней, улыбается так, что видны редкие зубы. Кричать от ужаса! Нужно обязательно кричать, иначе будет поздно, он подойдет к ней и заявит на нее, как на свою собственность, права. «Нееет! Не подходиии!»

– Что с вами? Вы родственница раненого мальчика?

Вздрогнула. Осмотрелась.

– Дама, мальчик раненый, которого вы привезли, ваш родственник?

Кажется, обращаются к ней. Доктор с болтающимся на шее фонендоскопом, высокого роста (почему-то все врачи, которых Лена знала, особенно хирурги, были обязательно высокого роста), с лицом смуглым, чертами восточными, навис над ней, смотрит пристально и подозрительно, примерно как тот охранник на Расстанной. Лена вскочила.

– Да, мой. То есть нет. Я не родственница. Просто подобрала его на дороге. Он жив?

– Мой вам совет: прежде чем подбирать на дороге человека, поинтересуйтесь, кого подбираете, а лучше, вызывайте «скорую». У парня обычная наркотическая ломка. Врет, выкручивается, укол требует. Никаких препаратов мы ему не вводили. Взяли кровь на анализ, больше ничего. Как только результат будет готов, сразу отпустим. Документы у него при себе имеются?

– Как? А ножевое ранение?

– Отвезите его к родителям, пусть всыплют ему по полной! От наркозависимости мы не лечим.

Доктор скрылся за дверью, а Лена, оглушенная новостью, плюхнулась на топчан и начала рыться в карманах кожаной куртки. Вот, в нагрудном кармане есть пластиковая карточка. Пропуск? Куда – непонятно, какие-то буквы без расшифровки. Открываем, читаем:

Костров Дмитрий Дмитриевич, 1994 года рождения. Прописан на Каменноостровском, дом… квартира… адрес незнакомый. Костров Дмитрий. Сын Димы! Вот и догнала его тень! Когда-то это должно было случиться?! Даже не удивилась и, главное, не ощутила волнения. Наверное, к моменту этой странной встречи отпущенный для нее лимит волнения оказался исчерпанным. Стоп! В машине он рассказал про мать, которая занята только собой и своим новым мужем-олигархом, а про отца небрежно бросил, что его убили конкуренты по бизнесу. Или сам застрелился, не выдержав конкуренции? Пропустила подробности мимо ушей. Не может быть, что Димы уже нет! Она бы почувствовала, сердце бы подсказало. Лена торопливо сунула карточку обратно, и вовремя. Смотровая распахнулась, юный Гарри Поттер, близоруко щурясь, с ненавистью выхватил куртку и семимильными шагами стремительно направился к выходу.

– Постой, Дима! – Поймала себя на мысли, что произносить вслух, вот так, «постой, Дима!» – просто приятно. Наверное, следовало крикнуть «вернись, Дима!» – громко, как можно громче, во весь голос.

У самой двери попыталась ухватить его за рукав.

– Я отвезу тебя.

– Не надо, – буркнул на ходу, дернув плечом.

После узкого больничного коридора с унылыми запахами лекарств и боли простор родного Купчина показался сказочным, чистым привольем.

– Да ладно, я не сержусь. Поехали, как ты доберешься без денег?

– Ну так одолжите мне пару сотен. Я отдам. Клянусь! – тут же сменил тон и заморгал противно-притворно.

– Не дождешься. Марш в машину! И без разговоров!

– Да пошла ты!

Лена действовала автоматически. Схватив юношу за воротник, как нашкодившего, нерадивого мальчишку, потащила к машине. Ловко это у нее получилось! Странно, какой же он легкий, ватный, как будто в ее руках пустая куртка, что захочет, то и сделает с ним, вот возьмет и подбросит его вверх, как мячик! Идет почти послушно, дергается для порядка, но не сопротивляется.

– Садись, Гарри Поттер, отвезу тебя домой, на Каменноостровский, а по дороге поговорим о твоем отце. Тогда, быть может, и я тебе кое-что интересное поведаю.

– О чем говорить, отец мой давно спился. На прошлой неделе чертей по квартире ловил, ползал у меня в ногах, просил на бутылку пива. Устраивает?

– Ну и фантазии у тебя.

– Клянусь! Дайте мобильник, я ему сейчас позвоню, и вы сами убедитесь.

– Перебьешься. Мобильник пора свой иметь.

– Сдалась мне твоя «моторола»! За такой шлак и ста рублей никто не даст!

Костров-младший стал шарить по карманам, и вынув дорогую трубку, начал увлеченно жать на все кнопки.

– Все ясно с тобой! У качка стащил? Ворюга! – Эта мысль как логическое завершение эпопеи на Расстанной пришла в голову сама собой.

– Купила бы мне анальгин, а, Жанна Самари? У меня ноги выкручивает и спину ломит! – сморщился болезненно и закрёхал вполне натурально. Ну как понять, притворяется он или по-настоящему мучается?

– Анальгином будешь дома травиться. Мое дело тебя доставить на Каменноостровский в целости и сохранности. Посмотри-ка лучше на восток и порадуйся восходу солнца.

– Зачем тебе мой отец?

– Мы были знакомы, на Васильевском жили по соседству.

– Гонишь! Я над тобой угораю! Он не тусуется с телками, которые бомбят ночами. И на Васильевском он никогда не жил. Его квартира на Мойке целый этаж занимает! Знаете, кто он?

– Все так же рекламой занимается?

– Ага, владелец и президент крупной компании, но не рекламной! – доложил с пафосом, словно это он сам был президентом. Лена даже улыбнулась, представив, как щуплый юноша сидит, утонув в высоком, как трон, кресле, с дорогой сигарой в зубах и невозмутимо забрасывает ноги в высоких шнурованных ботинках на стол, заваленный деловыми бумагами. Потом вспомнила пьяного пассажира, жалкое, невменяемое существо, которое чуть не приняла за Кострова, и горько усмехнулась.

– Ты только что говорил, что твой отец – конченый алкаш, ползающий перед тобой на коленях, вымаливая бутылку пива.

– Ты попутала. Я такого не говорил.

– Мы дружили в юности, помню, ему прочили блестящее будущее. Он счастлив? – Лена не ждала от парня адекватных ответов, а спрашивала просто так, на автомате.

– Дружили в юности? Ха! Ты такая старая?! Я-то думал трахнуть тебя.

– Человеку не столько лет, сколько он прожил, а столько, сколько осталось. Будешь продолжать ширяться, окажешься старше меня.

Не удержалась, зевнула.

– И вообще все мы здесь в одном возрасте: живы – и слава богу.

– Вот зануда, так бы и сказала, что завидуешь нам, молодым. Остановись-ка, я выйду.

– Кстати, насчет трахнуть… думаю, не отвезти ли тебя в наркологию? Тебя там наручниками к кровати прикуют на несколько дней и даже в туалет не пустят. Будет тебе и садомазо, и жесткое порно!

– Пошла ты!

Гарри дернул боковую ручку и, бормоча обидные ругательства про ее возраст и про возраст машины, попытался вывалиться наружу. Пришлось, включив аварийку, остановиться, пропустить автомобильный поток и припарковаться к тротуару. Вышел, злобно хлопнув дверью.

«Расстанная значит расставание».

7.30

Светлеющее небо со стайками белесых тучек окрасило город ровным бледным тоном, высветив всю неприглядность питерской окраины. Угловатые балконы скучных приземистых пятиэтажек, унизанные спутниковыми тарелками-антеннами, грязные подтеки на серых бетонных панелях и исписанные граффити глухие заборы – все, что скрывалось под покровом ночи или не замечалось в суматохе дня – беспощадно выдал утренний рассвет. Бездомные псы с виновато-понурыми мордами, шнырявшие между переполненных мусором урн и возле наглухо закрытых металлическими жалюзи дверей магазинов, вяло, но с робкой надеждой взирали на каждого раннего пешехода.

Но почему этот красный светофор так долго бьет в глаза тревожным, ядовито-алым светом, никак не желая переключаться? Бесконечная улица, однообразная, прямая и упрямая никак не кончается, а в ушах и в голове ватная пустота.

Так, осторожно, концентрируем внимание: впереди какая-то неразбериха из нелепо нагороженных машин и снующих человеческих фигур. Не иначе – авария. Дорожная авария – картина всегда нелепая, иногда даже занятная в своей нелепости, потому и притягивает взгляд. Объехать можно, плотнее прижавшись к трамвайным путям. Не притормаживая, аккуратно втискиваемся и выруливаем на свободное пространство, оставляя позади нелепые разборки. Поворачивать голову не стоит, зачем, зачем портить настроение чужой трагедией? Скосила глаза совсем чуть-чуть, только чтобы не задеть чужой лиловый капот, и тут же пожалела. Усталый, нечеткий взор выхватил темный силуэт на мокром дорожном полотне. Картинно, как на театральной сцене, раскинутые руки и ноги, неживое, слишком белое пятно, обрамленное неестественно черными, блестящими вихрами. Может быть, это киносъемка? Может быть, она не разглядела киношников с камерами? Конечно же киносъемка, вот и микроавтобус, припаркованный к обочине, выделяется яркой росписью и рисунками. Да бог с ними, с киношниками. Вся наша жизнь – сплошные киноспектакли с меняющимися декорациями и неизменными ружьями на стенах. Нет, вовсе не театр наша жизнь, а реально-виртуальная игра под названием «стрелялки-догонялки». Идет человечек через дорогу на свой законный зеленый, по своему законному перекрестку, шагает, топает, болезный, к своей ничтожной, пустяшной цели, а в спину ему дуло нацелено. Не примитивное дуло обычного автомата, а изощренная неожиданность в виде мчащегося автомобиля, например, виртуальная неожиданность, потайная, примитивной человеческой особи непонятная. Не увернуться, не скрыться бедолаге, если он стал мишенью, нагонит его неожиданность, беги не беги… Р-раз! И готово! Не взыщи, сердечный, не ропщи, приятель, таковы правила игры, ты сам, бывало, любил в галок-сорок пострелять или еще в какую другую животину, тварь божью.

Не смотреть! Прибавить скорость и… вперед! Прочь! Не думать!

Вот и родной двор с мокрыми деревцами и тротуаром, заставленным по всему периметру спящими машинами. Ее место парковки между пижонским, всегда сверкающим, соседским «ауди» и брошенной на произвол судьбы убогой, в ржавых звездочках и со спущенными колесами «пятеркой» – не занято. «Спасибо, Лошадушка, потрудилась на славу, отдыхай, милая. Запаской займемся позже».

Почтовый ящик с болтающейся дверцей, как всегда, приоткрыт, лезьте, смотрите, все равно, заглянув в него, ничего интересного – ни любовных писем, ни деловой переписки, ни простых поздравительных открыток, хотя бы с тем же 8 Марта – в нем не найдете. Так оно и есть: рекламная газета, пачка разноцветных приглашений на выборы и грязный инсулиновый шприц. Осталось преодолеть три лестничных пролета вверх.

На площадке перед квартирой тихо, только за соседней дверью слышны тяжелые шаги и вздохи не угомонившегося соседа. Поворот ключа. Дома! Сумочка с веткой мимозы в шуршащем пакете летит на журнальный стол, она, Лена, падает в низкое кресло. Свободная женщина с заня… свобод… позже разберемся! Душный цветочный запах неровно заполняет комнату, будоражит, благородно напоминает о празднике. Ну и бедлам в ее логове затворницы! Золотисто-розовый луч запутался в складках занавесок, исказив рисунок. Снова наваждение: вместо цветов ей видятся клоуны, веселые и задорные.

Осталось раздеться, взять полотенце, что лежит на спинке дивана, и отправиться в ванную. Уфф… Сейчас, еще минуту… Вот, уже встала, уже сняла куртку… Нагнуться и расстегнуть молнии сапог сложнее, но нагнулась, расстегнула… Где же тапочки? В поле зрения только один. Вынула заколку из волос, взяла полотенце…

Что-то хрупкое с легким звоном упало на пол. Очки! Нашлись сами по себе! Что бы это значило?