Читать книгу Палитра его пороков - Анна Веммер - Страница 5

Дом встречает обрыгшей тишиной. Со стороны кажется, что эти пятьсот квадратных метров совершенно необитаемы. Ни одно окно не горит. Рита, домработница, уже легла спать, наверняка оставив для Сергея ужин. А Костя, может, и не спит, но точно не жаждет встречать его с работы.

Будь его воля, остался бы в этом замызганном ресторанчике. Или в парке, там тоже неплохо. А еще лучше в машине уехать куда-нибудь за город, к озеру, и всю ночь там драть эту Липаеву, чтоб ей провалиться. Всю неделю из башки не выходит. Как вспомнилась, как в парке к ней подошел, так и крутит нон-стопом порнуху в голове. С двадцатилетней девчонкой в главной роли.

Докатился, блядь.

В руках рисунок ее. Пятнадцать косарей отдал, чтобы каляку в рамочку вставить. Хотя, конечно, насчет каляки это он со зла. Красивая, дрянь. Неприступная, типа гордая и чистая. Ага, чистая, конечно, оба раза кончила за пару минут только от пальцев. Сущность не спрячешь, можно только прикрыться девственностью, ребенком, порядочностью.

– Костя! – Он останавливается у основания лестницы. – Не хочешь спуститься и поинтересоваться, как у меня дела? Ты вообще ужинал?

В ответ привычная тишина.

– Если ты не прекратишь меня игнорировать, я отключу тебе вай-фай, клянусь!

А, хрен с ним. Все равно не спустится, только время тратить. А может, уже спит.

Проходит в гостиную. На столе ужин, заботливо накрытый полотенцем – Рита старается. Надо будет поднять зарплату, давно не двигал. Вообще здесь есть столовая, но с тех пор, как Сергей сюда переехал, ни разу там не ужинал. Гостиная ему нравится больше, хотя из всех комнат гостиная самая не обустроенная. Не хватает мебели, декора, камин сиротливо стоит без обрамления. Работы непочатый край, только нахрена?

Ужинать не хочется. Он вспоминает, с каким аппетитом она ела какие-то дешевые макароны с сыром. Скрывала, боялась его, делала равнодушный вид, но ела так, что ему на миг захотелось взять вилку и тоже попробовать, что там такого вкусного-то?

Он назвал ее Кисточкой. В мыслях. Уж очень забавно она, когда рисовала, втыкала кисть за ухо. Интересно бы посмотреть, как она рисовала эту картинку. С натуры? Стояла голая перед зеркалом и рисовала?

Так, хватит. Хватит думать об этой девке. О работе, правда, тоже не хочется. Но можно отвлечься в мастерской. Что-нибудь сделать. Очередную ненужную хрень, которую некому подарить. Очередной подсвечник, который он бросит в пламя камина или в костер в саду.

Или рамку для рисунка Кисточки…

Точно. Сделает рамку. И что? Всерьез повесит ее рисунок на стену? А почему бы и нет. В конце концов, в мастерскую никто не заходит. Никто не увидит его маленькую слабость. И не пристыдит за не очень честную, но жутко возбуждающую игру.

***

Работы нет. Ну то есть она есть, но на неполный день ничего, только дворником или уборщицей. Мне до слез не хочется идти мыть в офисах полы, я люблю рисовать, я люблю выполнять работу, которая приносит хоть какое-то удовольствие. Даже в сортировке почтовых отправлений я находила свою прелесть. Но в отделение меня уже не возьмут, там все занято.

По утрам я просматриваю сайты в интернете, газеты с объявлениями, после обеда иду рисовать в парк. До воскресенья еще есть время и я надеюсь оттянуть неизбежный момент, когда придется сказать, что я не выйду на работу. Я решаю сделать это в субботу, чтобы максимально подкопить денег. Мне жутко стыдно, что я вот так ухожу в самый последний момент но лучше мне будет стыдно, чем Эльке – голодно. Вот уж кто счастливее всех на свете, играет себе, развлекается, да радуется, когда я или Марина с ней погуляем. А еще лучше вместе, ведь чем больше народу, тем веселее.

Она полная противоположность меня. Как внешне – темненькая, курносая, с тонкими губками-ниточками. Так и внутренне, открытая и готовая улыбаться миру. А вот у меня уже улыбки как-то не достает.

Но я твердо решаю не рисовать больше ничего для этого Сереброва. Придется ему смириться с моим решением. Весь город не купит, не настолько он и богат. Я надеюсь… но ведь это только в книжках одержимые миллионеры преследуют свою жертву до тех пор, пока она не сдастся. Он не будет меня искать. Не до того, не станет занятой человек гоняться по городу за девчонкой.

Все это походит на мантры. И чем ближе воскресенье, тем сильнее меня ломает. Проходят четверг и дождливая пятница, которую я всю посвящаю курсовому. Элька играет на ковре, рассадила вокруг себя кукол и устраивает им чаепитие. Надо будет купить малой какую-нибудь новую игрушку, давно не баловала. И на следующее лето обязательно велосипед или самокат. А еще лучше отдать ее в танцы. В школе рядом с нами берут с трех лет, но уж очень дорого, а вот секция в танцевальном клубе через два квартала набирает девочек с пяти. На нее я наскребу, думаю. Постараюсь.

Я так погружена в работу, что не вижу ничего и не замечаю творящегося вокруг. Даже работающий телевизор с мультиками не мешает. В реальность меня вытаскивает дверной звонок.

Обычно я заранее знаю, кто звонит, но сейчас мне чудится в трели что-то нервное, тревожное.

Я ожидаю увидеть, если честно, Дэна. После того как Сергей сказал, что именно он сдал мое место работы, я подсознательно сжимаюсь в ожидании этой встречи. Но на пороге Марина. Непривычно бледная, заплаканная и какая-то потерянная.

– Жень, мама умерла…

Марина старше меня лет на пять, но тетя Маша родила ее очень поздно. И я знала, что пожилая соседка часто жаловалась на сердце, мы вдвоем уговаривали ее сходить к врачу, но…

Я впускаю подругу и усаживаю на кухне, а сама грею чай и жалею, что не держу в доме ничего крепче.

– Я утром пришла, – голос у нее совсем бесцветный, усталый, – ей плохо было, вызвала скорую, но… пока там все оформили, забрали. Представляешь, еще полиция не приехала, а уже звонят ритуальщики, я даже не поняла, как они вообще узнали?

– Надо было пойти к нам, – говорю я. – Вместе бы как-нибудь.

– Да я побоялась Эльку пугать, маленькая еще. Потом поехала в банк. Ну…

Она краснеет и утыкается взглядом в чашку.

– Кредит взять на разное там.

Да. Больная тема для всех, кто живет от зарплаты от зарплаты. Именно из-за страха оказаться в ситуации, когда срочно нужны деньги, а их всего пара тысяч, я и откладываю.

– Не дали? – спрашиваю.

Марина вздыхает. Одного не могу понять, когда читаю в интернете какие-то статьи и смотрю репортажи по новостям о том, как очередная безработная мать-одиночка взяла кредит и не может отдать, как они эти кредиты получают?! Почему Маринке, учительнице с официальной зарплатой, его не дают, а люди без работы вообще, получают миллионы?

– Не волнуйся, – говорю я. – Наскребем.

Беру телефон, чтобы перевести деньги со счета Марине на карту, но она останавливает меня.

– Ты что! Вот я еще у Эльки денег не брала!

– Марин, заработаем. А какие варианты?

– Спрошу на работе, продам какую-нибудь ерунду…

– Ага, квартиру. – Я начинаю злиться. – Кончай. Заказы есть, до осени долго, заработаю еще.

Я перевожу деньги, и у меня снова остается лишь сумма на текущие расходы. Зато привычно. Состояние, когда не знаешь, будет ли на что купить продуктов завтра куда понятнее всех прочих. Даже забавно.

Потом мы долго сидим на кухне, стараясь не плакать, чтобы не расстраивать Эльку. Марина курит, я просто смотрю на тоскливый моросящий дождик, мокрый асфальт. И понимаю, что гордость придется засунуть под диван. Потом, как-нибудь, достану, отряхну и снова надену. Если налезет, конечно.

Я предлагаю подруге помощь, но она отказывается. Мы обе понимаем, что это формальность. Больше, чем деньгами, я помочь не могу. Эльку теперь не с кем оставить, а еще надо работать.

Племяшка самозабвенно играет в куклы. "Прости, солнце", – думаю я. – "С подарком придется потерпеть".

– Элинка, а хочешь со мной на работу? – спрашиваю я. – В парк? Я куплю тебе билет, попрыгаешь на батутах, пока я рисую. А то садик в воскресенье не работает.

– А баба Маша? – хлопает глазищами ребенок.

Ох и красотка из нее вырастет.

– Баба Маша… понимаешь, кроха, она отправилась на облачка и больше не сможет с тобой сидеть.

Думает. Хмурится. А потом выдает:

– Как папа и мама?

– Да. – Я с трудом справляюсь с голосом. – Как мама и папа. Она обязательно передаст им привет и расскажет, как мы их любим.

Элька серьезно кивает. Я ей даже завидую: в этом возрасте все воспринимается проще.

– Так что? Пойдешь со мной на работу? Попрыгаешь на батутах?

– Да! – радостно кивает.

– Тогда давай ложиться спать. Почитаем книжку и будем укладываться, уже поздно.

Потом, когда Элина уже спит, я долго сижу перед компом, машинально листая новостные сайты. Потом делаю кофе. И еще. И еще.

А потом беру папку с листами, уголь и карандаш. Это проклятие такое? Или Сергей Серебров теперь навечно поселился в моей жизни?

Сложно рисовать, когда голова занята другим. Тяжело браться за эротику, когда скорбишь о хорошем человеке. Несколько часов уходит у меня на то, чтобы настроиться. Я сижу с закрытыми глазами и пытаюсь поймать ниточку, которая свяжет меня с рисунком.

Зачем? Намного проще взять в руки уголь и технично, как учили, нарисовать то, что он хочет. Вспомнить, как он ставил руки и что хотел мне показать. Срисовать с образа в голове. Не чувствуя и не проживая. Но так кажется нечестно, а еще внутри живет глупый страх, что почувствует, поймет и… и что? Не примет заказ? Так я вроде этого и хотела. Накажет? Нет, это уже слишком.

Страх перед ним иррационален.

Но я все равно пытаюсь настроиться. И если уж мне нужно нарисовать нечто эротичное, то я буду рисовать это на своих условиях. И вдохновение придет моими путями. Я вызываю в памяти смутный собирательный образ из далеких девичьих мечт. Любящий человек, с которым мы непременно объездим половину мира, встретим десятки новых годов, обсудим сотни книг. И непременно займемся любовью.

Мой первый раз не будет иметь ничего общего с порочностью и издевкой Сереброва. Совершенно точно.

Вот только нежность и романтика никак не хотят стыковаться с тем, что он требует. И как я ни пытаюсь нарисовать желаемое, получается какая-то ерунда.

От кофе бешено колотится сердце и шумит в ушах. Наконец, когда утренние лучи касаются темного неба, я сдаюсь. Хорошо. Пусть будет по его.

Снова закрываю глаза и вспоминаю парк. Вечернюю прохладу, усталость после рабочего дня. Руки повторяют движения, которые так напугали и вывели из равновесия. Я почти наяву слышу хриплый бархатистый голос и чувствую запах парфюма.

Рисую. Быстро, пока наваждение не пропало, а пока уголь царапает лист, в глазах стоят слезы. Неужели так теперь будет всегда? Где-то я читала, что эмоции как наркотик. И получив большую дозу, однажды испытав что-то сильное, ты больше не способен чувствовать что-то простое. И неважно, что за эмоция это была. Я так не хочу! Я еще надеюсь, что эта полоса просто закончится и наступят хорошие времена.

Элька уже просыпается, когда я откладываю уголь. Дождь за окном не унимается, и если такая погода простоит до завтра, то мне придется ехать в парк специально, чтобы отдать Сергею рисунок. Смешно, но такая перспектива пугает сильнее, чем просто отдать его во время работы.

Потом, когда Элька усажена смотреть утренние мультики и жевать печенье с молоком, я снова сажусь за рисунок. Чтобы оценить его свежим взглядом и исправить огрехи.

И хоть это неприятно признавать, но мне нравится. На белоснежном листе нарисована девушка. Я. Но от меня там только черты, придающие образу узнаваемость. Мне кажется, девушка получилась намного красивее. И уж точно намного соблазнительнее. Изящная рука лежит на груди, вторая внизу живота, прикрыта приподнятым коленом. Голова откинута назад, она закусывает полную губу, а темные кудри рассыпались по поверхности.

Мне не хватает фона. И хоть заказ был на черно-белую работу, я поддаюсь порыву и беру акварель.

История. Мгновение, у которого есть и прошлое и будущее.

Да, море подойдет, оно хранит много историй.

***

Ну и погодка. После нескольких дней затяжных дождей наконец-то светит солнце, как по заказу, но все равно зябко. И ветер пробирает. Тот, кто с утра не глянул на градусник, жестко просчитался, надев летние вещи.

Кисточка одета тепло, в черную майку, соблазнительно обтягивающую упругую грудь, серую толстовку и светлые джинсы. Напротив нее, на стуле, какая-то жизнерадостная бабулька ждет портрет. Отсюда ему не видно, что получается, но наверняка неплохо. Сергея девушка не замечает, погружена в работу.

Но он уже видит свернутый в трубочку лист плотной бумаги, торчащий из рюкзака, и сердце бьется чаще, а еще медленно твердеет член. Псих он. Как есть. Заводится от одной мысли, что она рисовала себя, вспоминала, как он довел ее до оргазма прямо в парке. Рисовала, рисовала, рисовала. И сейчас отдаст ему этот рисунок.

Даже рамку сделал. Первый уже стоит в ожидании своего места. Будет и второй. Кстати, на удивление вышло стильно. Если бы не откровенность, которой не хотелось делиться, можно было развесить ее картины вдоль лестницы.

Даже мелькнула мысль заказать серию городских этюдов. Но не смог себя пересилить, не смог отказаться от игры.

Ему жутко хочется подойти. Чтобы она почувствовала, занервничала. Закусила губу и нахмурилась. А он бы бродил рядом, в ожидании, когда Кисточка освободится и наслаждался ее волнением.

Он делает шаг вперед и вдруг слышит и даже чувствует хруст под ботинком. Опускает голову и видит девочку.

Она сидит на корточках, вокруг разбросаны машинки и какие-то фигурки. На одну такую он и наступил, на фею с серебристыми крылышками. Девочка темненькая, чисто и тепло одетая. Не ревет, не кричит, молча смотрит на остатки игрушки, а потом поднимает голову и рассматривает Сергея.

Да вот и хрен бы с ней. Развелось мамашек-идиоток. Вот где ее родители? Какого, блядь, хрена ребенок на проходе играет? Пусть скажут спасибо, что он на игрушку наступил, а не на эту шмакодявку.

– Ты почему на дороге играешь? – спрашивает Сергей. – Тебе разрешили разве?

Кивает, уверенно так.

– А если тебя кто-нибудь на велосипеде собьет? Больно будет.

Моргает. Глаза большие, красивые. Вырастет, всех мужиков соберет в коллекцию.

– Ладно, – вздыхает, – пошли. Компенсирую игрушку.

Он протягивает руку и девчонка без каких либо сомнений, собрав в розовую сумочку свои игрушки, за нее берется.

Найдет родителей – раком поставит. Сколько ей? Четыре? Пять? Пора бы уже знать, что с незнакомыми дядями никуда не ходят.

Они останавливаются у ларька с игрушками. Таких, как у нее, конечно, нет. Зато есть куча плюшевых, пистолетов, светящихся палочек и барабан с беспроигрышной лотереей.

– Ну, давай посмотрим, что тут заменит твою фею. Что хочешь?

Очень неуверенно смотрит на прилавок. Не так, как другие дети, которые, почувствовав близость подарка, непременно тыкают в самую крутую игрушку. Нет, эта знает цену деньгам и вещам. О безопасности нихрена не знает, а вот со скромностью все в порядке. Тыкает в какой-то розовый попрыгунчик и, кажется, искренне ему радуется, когда девушка за прилавком отдает покупку.

– Лотерейку ей еще дайте. – Сергей протягивает тысячную. – Сдачу оставьте себе.

Многозначительно смотрит на продавщицу, и та все понимает. И вашим и нашим, и ребенку радость и подзаработает.

– Тяни бумажку, – говорит девочке.

Та засовывает руку в барабан и достает зеленый стикер. Неумело разворачивает, а вот прочитать еще не может. Он зато видит, что на стикере написано слово "ластик".

– Отдай тете, она тебе прочитает.

Девочка доверчиво протягивает девушке стикер, и та делает вид, что читает:

– Ой, как тебе повезло, смотри, какой заяц!

Достает небольшого, но вполне милого мохнатого белого зайца, чем-то напоминающего персонажа "Алисы в стране чудес". Недорогая, но вполне приличная игрушка. Мягкая, шелковистая.

Для него – китайская хрень, а вот ребенок, кажется, видит в ней сокровище. И прижимает к груди, как самую ценную вещь на свете.

– Спасибо, – говорит Сергей продавщице.

Та облегченно выдыхает и прячет купюру в сумку.

Мужчина садится на корточки, чтобы оказаться на уровне девочки и строго говорит:

– А теперь запомни и маме скажи: никогда нельзя ходить с незнакомыми дядями! Купит тебе дядя игрушку, уведет и будет больно, поняла?

Она шмыгает носом. Ну вот, перестарался. Нет, таланта воспитывать детей у него точно нет. А внушительная фигура, коротко остриженные темные волосы и жесткий взгляд их всех пугают.

Тут он вдруг слышит:

– Эля! Элина!

Голос ему знаком.

– Что вы делаете?! – Кисточка подлетает такая разъяренная, что, кажется, готова его ударить.

Лучше бы ей этого не делать.

– Эля, я сколько раз тебе говорила не отходить от меня! Ты почему убегаешь? Я тебя накажу! И мороженого тебе сегодня не куплю.

Уткнувшись в кролика, девочка начинает рыдать.

– Это что такое? Кто тебе дал?

– Успокойся, – говорит Сергей. – Это я ей купил.

Но разъяренная мать куда страшнее изнасилованной девчонки. И пусть Кисточка этому дитю не мать, а он ее особо и не насиловал, все равно перевес не в его пользу.

– Кто вам дал право говорить с моим ребенком?! Забирайте игрушку! Не впутывайте ее!

А вот это он ненавидит. Бабских истерик не терпел и не планирует.

– Я сказал: успокойся. Она играла на дороге, я сломал ее игрушку и купил замену. Будешь орать, тебя же в ментовку и увезут за то, что ребенка оставила.

Ее глаза сверкают яростью. Так вот за кого ты готова убивать, Кисточка. Не за себя. Не за честь и не за гордость, а за ребенка, оставшегося на попечении. Ради него пойдешь против того, кого боишься.

– Элина, больше никогда так не делай, поняла меня?

И вот уже обнимает ее, а у самой глаза на мокром месте. Сорвалась, испугалась, теперь и себя жалко, и испуганного ребенка.

– Что дяде сказать надо?

– Спасибо, – вздыхает девочка.

Элина, значит. Эля.

– Больше так не делайте. Не покупайте ей ничего. И не говорите. Она просто ребенок и не должна ничего видеть.

– Я сам решу, что мне делать. Про опеку я не шутил, если что.

– Подонок.

– Зато с баблом. Заказ забрать можно, Евгения Михайловна?

Они возвращаются к ее столу, и Сергей получает на руки свой рисунок. Медлит, нарочито неспешно развязывает ленту.

Черт. Это сильнее него. Сдерживать возбуждение просто нереально. Она не рисует, она дразнит. И каждый раз бунтует. Не может протестовать открыто, не хватает сил и характера, но каждый раз привносит в рисунок что-то, что так и кричит "Я не твоя! Я тебе не принадлежу!".

– Я, вроде, заказывал черно-белый.

– Я художник. Я так вижу.

Он смеется.

Зато грудь нарисовала. Одна рука закрывает сосок, а второй хорошо видно и так и тянет снова попробовать на вкус, заставить затвердеть.

Ему даже платить ей нравится. Не взять не может, а брать деньги унизительно и тяжело. Колеблется. Смотрит на свою Элину, стискивает зубы и берет две купюры, убирает их в карман.

Что-то изменилось, и не в лучшую сторону. Похоже, появилась нужда в деньгах. Он хорошо умеет различать оттенки эмоций, взгляды. Как ни странно, обычно мужчины довольно твердолобы. Но невозможно не заметить, как она ждет. И не просто ждет, когда он уйдет, оставит ее в покое. А ждет и нервничает. Попросит еще рисунок? С одной стороны нет, мечтает, чтобы он ушел. С другой надеется.

Сегодня он даст ей выбор.

– Что ж, сотрудничество вышло плодотворное. Талант виден невооруженным взглядом. Можем закончить на этом наше сотрудничество. Или…

Он усмехается.

– Я дам еще один заказ.

Вот так, девочка, давай, не подведи. Согласись сама, сама возьми ответственность за то, что ты делаешь.

– Если я откажусь, вы оставите меня в покое? Не будете лишать работы?

– Возможно…

О, нет. Это невозможно. Не оставит, хотя и работы не лишит. Просто придумает новую игру, более волнующую. Можно, например, попросить ее рисовать на нем. Мягкие прикосновения теплой краски к обнаженной коже. Ее руки на нем. И секс прямо в мастерской, среди красок и холстов.

Он становится маньяком. Почему его так переклинило на рисовании, что от одной мысли, как Кисточка рисует, полностью обнаженная, он готов кончить?

Но вместо того, чтобы все это рассказать ей, Сергей берет один из листочков со столика и пишет сумму. Хорошую сумму, пятьдесят тысяч. Для него копейки, для нее, наверное, два месячных дохода.

– Неплохая сумма за рисунок, правда? Я даже не стану ставить условий. Можешь нарисовать в цвете. Пастелью. Акварелью. Хоть детскими фломастерами.

Облизывает пересохшие губы.

– Что нарисовать?

Он оглядывается, чтобы убедиться, что ребенок самозабвенно играет с кроликом и не слышит их.

– Как мы трахаемся. Как я беру тебя на столе.

Жаль, что нельзя записать на камеру, как Кисточка краснеет. И как отводит глаза.

– Я не могу.

– Почему?

– Вы знаете, почему!

Руки нервно сжимают карандаш.

– Возможно. Но вдруг наши версии отличаются?

– Вы знаете, что я никогда этого не делала! И не смогу нарисовать то, в чем не разбираюсь.

Вот черт. Она сейчас его убьет и даже не поймет, что случилось. Все еще невинная. Все еще понятия не имеет, что там, за чертой. И отчаянно этого стесняется, будто быть девственницей – это что-то позорное. Но на самом деле Сергею сейчас хочется взять ее прямо на этом хлипком столике и насрать, сколько народу на них смотрит. Стать у нее первым, наглядно продемонстрировать то, что он хочет на рисунке.

– Я свободен во вторник. Или можем пойти в машину и попрактиковаться там.

Она вспыхивает, но молчит, стискивает зубы. Смотрит на девочку, которая, к счастью, не думает убегать.

Фантазии несутся безудержным потоком. И, словно каменная стена, в мыслях вдруг возникает поцелуй. На секунду представив, как он целует ее, раздвигает полные губы и языком ласкает девушку, ему становится дурно. Не от возбуждения, хотя оно становится совсем нетерпимым. А от злости.

Какого хрена она лезет в его голову со своими поцелуями?

Ни одну из своих шлюх он никогда не целовал. Поцелуй – это власть, только власть обоюдная. Недопустимая.

– Ты что, порно не смотришь? – Он говорит это грубее, чем собирался.

– Вам же не подойдет срисовка с порно. Вы хотите эксклюзив.

Он поднимается, привычно бросает на стол несколько купюр аванса.

– Для начала сделай эскиз, посмотрим, что у тебя получится.

– Вы же сказали, что я могу отказаться.

– Я передумал, – отрезает он. – Рисуй, Кисточка.