Читать книгу Ненавижу тебя любить - Анна Веммер - Страница 7

Владимир

– Папа… а когда плидет мама?

Я отвлекаюсь от экрана и смотрю на дочь. Машка возится на полу, раскладывает кукол и какие-то игрушки. То ли это школа, то ли группа анонимных игрушечных алкоголиков – непонятно. В кружок усажены две барби, пупс, плюшевый львенок, енот, набитый антистресс-шариками и пластиковый шарнирный клоун. А в центре главенствует любимый динозавр.

Ну как пить дать совет директоров. Только секретутки не хватает и доски с графиками.

– Мама придет в пятницу.

– А почему не сегодня?

– Мама устроилась на работу. В пятницу после работы она заберет тебя из садика.

Бывшая действительно вышла на работу, я узнавал. Не знаю, нахрена, но я выяснил все, чем она живет сейчас. И хоть с нашей встречи в офисе прошло всего два дня, я знаю ее адрес, новый телефон, место работы. Видел ее фотку – просил охранника съездить и сделать – в идиотском голубеньком платьице. Она и сейчас хранится в телефоне.

Не знаю, бесит она меня или заводит. Когда думаю о том, как она в своей форме и белых кедах стонет подо мной и царапает мою спину – нереально завожусь, а когда представляю, как какой-нибудь нетрезвый посетитель лапает ее за задницу, думая, что если его зарплата на пару десятков косарей выше, чем у кассирши, то он вдруг стал хозяином жизни, то прихожу в бешенство.

Я маниакально, с мазохистской тщательностью, планирую пятницу. С момента, когда Машка вернется домой, поцелует меня на ночь и уляжется спать и до утра, когда я выпущу бывшую, натрахавшись вволю. Ну не псих ли? Она, блядь, права, я мог пять лет иметь ее в любых позах, а захотел почему-то только сейчас. Твою же мать.

– А зачем мама лаботает?

– Затем, чтобы покупать себе еду и платить за квартиру. Я же покупаю домой продукты.

– А почему ты не покупаешь маме?

– Потому что мы с мамой развелись.

– А что значит лазвелись?

– Маша, р-р-развелись. Р-р-развод.

– Что такое р-р-развод? – послушно повторяет дочь.

– Это когда муж и жена решают, что больше не хотят жить вместе. Они приходят в специальное место и им вычеркивают штампик из паспорта.

Машка долго думает, пожевывая нижнюю губу.

– А ты со мной тоже лазведешься?

– Нет, детка, с детьми не разводятся. Я с тобой навсегда.

– Навсегда-навсегда?

– Ну, когда-нибудь я стану стареньким и буду медленно ходить, покряхтывая, но ты ведь все равно будешь меня любить, да?

– Значит, ты не улетишь на небо, как дедушка?

Вздохнув, я отставляю в сторону ноут и усаживаю дочь на колени.

– Дедушка был стареньким, малышка. Вот когда я буду очень стареньким, а ты будешь очень взрослой, я тоже полечу на небо.

Ага, мечтай, дебил. На небо он полетит. В ад покатишься!

– Можно мне погулять?

– Детка, уже поздно и холодно.

– Пожа-а-алуйста-а-а! Я только на качельке!

– Ладно, полчасика. Потому что в девять будем смотреть по телевизору тетю Настю.

– Настя будет кататься?

– Да, у Насти сегодня соревнования, я обещал, что мы будем за нее болеть.

– Ур-р-ра-а-а! – хихикает Машка и лукаво на меня смотрит, ожидая похвалы за то, что справилась со своей нелюбимой «р».

Пока она одевается, а делает она это непременно долго, ибо маленькая перфекционистка предпочитает все делать сама, я занимаюсь совсем не тем, чем должен. Вместо того чтобы смотреть список задач на завтра и готовиться к встрече, я размышляю о пятнице. Хочется отдохнуть и отключить мозги, хотя как это желание уживается с желанием трахнуть бывшую, не очень понятно. В ее присутствии я выматываюсь в несколько раз быстрее и уж точно никак не расслабляюсь.

Но раз уж сделка состоялась, надо решить, куда ее вести. Это не свидание, выгуливать в ресторанах я Ксению по новой не собираюсь. Тем более, что в одном из них она работает. Надо будет, кстати, наведаться и оценить обслуживание. Чаевые я обычно оставляю щедрые… к слову, идея помочь бывшей деньгами на то время, пока она мне не надоела, возникала неоднократно. Так-то, конечно, пусть поработает хоть разок в жизни и поймет, откуда на банковском счете появляется бабло, но хотелось бы заниматься сексом с ухоженной и симпатичной барышней, а не воняющей бургерами официанткой. Теперь финансовую поддержку можно превратить в игру.

Наконец я определяюсь с планом и пишу Стасу, чтобы забронировал спа-апартаменты. С хамамом, финской парной, бассейном и ужином. Те редкие деньки, в которые удавалось снять там номер, чтобы расслабиться, прошли на ура. Хотя, конечно, это символично: везти девку трахаться в сауну. Элитную, но все же…

И жестоко, пожалуй. Хотя не более жестоко, чем шантажировать ее встречами с ребенком.

– Папа, я готова! – Машка радостно выбегает обратно в гостиную.

Меня разбирает смех. Футболка поверх свитера, торчит из криво застегнутых штанов, носки разные, а шапка на голове вывернута наизнанку.

– Нет, дорогая моя, придется тебе снова посетить мастер-класс по сборам. Тебе что Лиза говорила? Нужно внимательно одеваться. А ты как оделась?

– Как шушундра? – на голубом глазу спрашивает это ангельское дите.

– Как шушундра, – соглашаюсь я.

– Ур-р-ра! Я – шушундра!

И гулять ей уже не хочется, а вот я бы прошелся. Жаль, курить при дочери нельзя. Вообще, оказывается, это сложно, когда няня уходит в восемь и оставляет тебя в огромном доме наедине с маленькой девочкой, которая еще тянется к отцу и не понимает, за что его можно ненавидеть.

Ксюша

Кажется, будто мне лет шестнадцать и я впервые уехала надолго от родителей.

Я учусь жить. Сняла квартиру: крохотную, с еще советской мебелью, в десяти минутах от конечной станции метро (что уже довольно неплохо). Спасибо деньгам свекра, они дали мне фору. Устроилась на работу: теперь я в форменном платье разношу бизнес-ланчи и кофе в ресторанчике. Он неплохой, почти в центре, со средними ценами. Сюда не ходят гости уровня бывшего, но и дешевой столовой его назвать нельзя. Контингент в основном офисный, а по выходным – семейный. Это со слов других официанток, я же работаю всего второй день.

У меня отваливаются руки, ноги и спина. Невозможно прогнуться в пояснице без боли, к концу вечера голова раскалывается на куски, но я все равно довольна. В первую смену у меня получилась почти тысяча чаевых. Часть из всего полученного мы отдаем персоналу на кухню, часть – в общий котел на случай ушедших столов или недостач, а часть забираем себе. В выходные, говорят, чаевые выше, но меня на выходные еще не ставят. И правильно делают: за два дня я разбила два бокала и чуть не опрокинула на гостя тарелку с супом.

– Ох, Никольская, – администратор сурово качает головой, – смотри у меня.

Я и смотрю. Наблюдаю за другими официанткам, пытаюсь тренировать память, чтобы не записывать заказы в блокнот и с нетерпением жду пятницы. К слову о ней…

– Ирина Викторовна, – подхожу к администратору, – мне нужно в пятницу в половину четвертого уйти, а мне смену поставили.

– Никольская, ты охренела? Второй день работаешь, а уже уйти!

– Ну, пожалуйста! Мне очень надо, я с дочкой встречаюсь. Я отработаю… хотите, в двойном размере отработаю? Чаевые за весь день девчонкам отдам?

– А в субботу ты с дочерью встретиться не можешь?

– Нет. Мы с мужем в разводе, дочь оставили с ним. Я должна забирать ее из сада в пятницу, Ирина Викторовна, я очень прошу! У меня один день в неделю на встречи с ней.

– У-у-у, мать-кукушка, – смеется она, – ни чашку удержать не можешь, ни ребенка. Ладно, Никольская, хрен с тобой. Отработаешь в среду и четверг полные смены и выйдешь в субботу, поняла?

– Да! Спасибо!

В кухню заходит еще одна официантка, Диана.

– Там клиент в кабинке, заказал американо, сэндвич с лососем и просит, чтобы обслужила новенькая. Важный такой, в костюме, пятисотку мне дал за то, чтобы ей отдала стол.

– Так, новенькая, не налажай. Иначе в пятницу пойдешь не пораньше, а навсегда, ясно?

– Да, Ирина Викторовна, я все сделаю.

Дожидаюсь, пока бариста сделает кофе, ставлю на поднос горячий сэндвич с аппетитными кусочками красной рыбы, сливочным сыром и зеленью, и иду к одной из кабинок. Обычно их снимают для празднования или во время свиданий, но сегодня посетитель там один.

– Вы опоздали, – говорю я, ставя на стол приборы и еду. – Мой перерыв уже закончился.

– Извини, пробки, – говорит свекр.

– На метро не пробовали?

– Не злись, Ксения, я не со зла. У тебя будут проблемы?

– Нет, если будете говорить быстро. Я не могу сидеть с вами долго, скоро будет вечерний наплыв клиентов.

Борис Васильевич с интересом рассматривает обстановку.

– А ты молодец. Не сдаешься. Ну что? Получилось?

Снимаю с шеи шнурок, на конце которого болтается сердечко из стразика – безделушка, купленная в Праге. На самом деле это флешка, увидев ее, я практически влюбилась в копеечную цацку. Муж, конечно, мне ее купил.

Свекр тянет руку к флешке, но я накрываю ее ладонью.

– Погодите.

– Что такое? Там разговор?

– Да. От и до, начиная с моего заказа «чай с чабрецом и лимоном» и заканчивая недвусмысленной угрозой Царева. Но я отдам вам запись только после того, как вы ответите на мой вопрос.

– На какой вопрос?

– За что ваш сын меня возненавидел.

– Ксюша…

– Вы отец! Вы знаете, что его мучает, вы обязаны знать! И я хочу эту причину, мне плевать, какая она, я хочу знать, что случилось с человеком, которого я любила! Я должна с этим что-то делать, я отвоевала ЧЕТЫРЕ – вдумайтесь, всего четыре – часа с Машей, но мне мало, я не приходящая няня, я ее мать, и я додавлю свои права. Но мне нужно знать, что происходит. Что я сделала не так.

– Ксюша… – Свекр сокрушенно качает головой. – Ну не могу я, не могу! Ты мать, а я отец, понимаешь? Не могу я тебе взять и вывалить… не мой секрет, понимаешь? Я и так почти потерял сына, я не могу его еще раз предать! Поверь ты мне, Ксюшечка, я бы изменил, если бы мог!

Мне хочется бросить в него чашкой с кофе, меня бесит равнодушие. Сына он боится потерять. А сейчас он его не теряет?! По-моему, Володи, который его сын, уже нет, а вместо него какой-то монстр.

– Тогда намекните. Задайте мне направление. Где искать? Я докопаюсь, я найду правду, только скажите, куда смотреть. Пожалуйста! Я рискую жизнью, отдавая вам запись, если у вас что-то не получится, если Царев поймет, что его собираются надуть, пиздец мне придет очень быстро! А вы мне жалеете пары слов? Если я за вашего сына сдохну, вы мне хоть на надгробии намек выбьете?

– Ладно, – вздыхает Борис Васильевич. – Ладно. Тебе должно хватить… У тебя от отца остались документы?

– Да, какие-то валяются в вещах. Ваш сынуля даже чемодан под них предоставил, заботливый.

– Ты никогда не интересовалась, в честь кого Владимир назвал вашу дочь?

Я чувствую, как земля уходит из-под ног. Маша… Машка, Машенька… я помню, как муж взял крохотный сверток на руки и долго всматривался в сморщенное личико дочери.

– Какая она странная, – хмыкнул тогда он.

– Тебе не нравится?

– Ну почему сразу не нравится. Просто такая маленькая… Ксюха, смотри, мне кажется, на тебя похожа.

– Дурак! – рассмеялась я.

– Ладно, на Машеньку.

– На Машеньку?

– Ага, как в мультике. Машенька такая, в чепчике, бантиком голова повязана. Давай Машкой назовем, а?

– Мария… Никольская Мария Владимировна. Красивое имя. Пусть будет Маша.

Между ними сразу возникла связь, я увидела это еще тогда. Вова дал дочери имя, Вова стал для нее отцом с большой буквы. Я думала, ему просто понравилось имя. Маша… Машенька. Как у девочки из дурацкого мультика.

– Это женщина? – глухо спрашиваю я. – Володя ее любил?

– Ксюш…

– Хорошо. Я вас поняла. Я… не знаю, что сказать, но я буду искать. Спасибо хотя бы за это.

Свекр подталкивает ко мне чашку с кофе, и я пью, чтобы хоть как-то прийти в себя. Борис Васильевич мягко забирает флешку из-под моей ладони.

– Спасибо, Ксюш. Я ценю то, что ты для него делаешь. Могла бы принять предложение Царева и решить своим проблемы…

Я смеюсь. Нехорошо вот так смеяться над человеком, но мне вдруг становится так смешно, что не могу удержаться. Как плохо эта семья вообще меня знает. Хоть что-то обо мне их интересовало?

– Хорошего же вы обо мне мнения, что считаете, будто я могла бы принять предложение и лишить дочь отца.

– Ксюша… ну я же не это имел в виду!

– Я поняла, Борис Васильевич. У вас еще ко мне просьбы будут? Я свяжусь с вами, когда люди Царева позвонят.

– Просьб не будет. Но вопрос задам. Почему к Вовке-то не пошла? Почему ко мне?

Я долго молчу, буравя свекра взглядом исподлобья. Не уверена, что хочу отвечать на этот вопрос, но никак не могу найти причину, чтобы промолчать.

– Он разрешил мне видеться с Машей. Пока что раз в неделю, но я надеюсь, что разрешит и брать ее к себе, и приезжать в выходные или забирать ее из сада. Если ваш сын поймет, что я для него опасна, что через меня до него могут добраться конкуренты, то он просто вышвырнет меня из жизни, раз и навсегда. Я так рисковать не могу. К тому вы же своего сына хорошо знаете, вот и ответьте мне на вопрос, какова вероятность, что он воспримет угрозу серьезно, а не плюнет Цареву в лицо с предложением сходить по известному адресу. Вы отец, вы трижды сегодня мне об этом напомнили. Вот и исполняйте отцовский долг, защищайте ребенка. Кстати, поздравляю со вторым местом Насти. Я смотрела соревнования, она молодец.

– Спасибо, – рассеянно отвечает свекр. – Спасибо, Ксюш, правда. Ты прости нас. Мы тебя подвели, не стали семьей. Тебе, может, помочь чем? Я помогу, квартиру тебе другую сниму, с работой подсоблю.

– Ребенку своему помогите, – чуть резче, чем стоило бы, отвечаю, – ему плохо. Не хотите мне рассказывать, сами помогите. Он теперь не только за себя ответственный, у него Машка есть, кроме отца у нее никого. А теперь извините, мне нужно работать.

– Я бы многое отдал, чтобы меня кто-нибудь любил так же, как ты его.

Поднимаюсь, составляю на поднос нетронутый сэндвич и наполовину пустую чашку с кофе.

– Лучше молитесь, чтобы никто не возненавидел вашу дочь так, как он ненавидит меня.

***

Отныне каждый мой день – открытия. Я учусь готовить (спасибо интернету, где есть ответы на все вопросы). Учусь работать. В первые дни мне приходится по два-три раза ходить в магазин, потому что я постоянно что-нибудь забываю. Соль, средство для мытья посуды, мусорные пакеты – как много мелочей мы свалили на экономку и даже не думали, откуда в холодильнике берется холодная минералка и как часто заканчивается мыло в диспенсере.

А еще я покупаю балетки. Недорогие туфли из кожзама на низком каблуке, чтобы бегать по залу с подносом. Эти балетки превращаются в пыточное устройство буквально через несколько часов после начала пятничной смены.

Я работаю третью двенадцатичасовую подряд, чтобы уйти к Машке в три. Мне кажется, что если сяду хоть на секунду, то отключусь. За встречи с дочерью я буду платить здоровьем, а значит, больше нельзя приходить с работы и падать на постель, мгновенно отключаясь. Нужно искать то, чем я смогу заниматься долго, ибо можно прыгать между столиками, когда тебе двадцать пять, но долго это не продлится.

Ноги болят просто адски. Будь моя воля, я бы сняла балетки и ходила босиком, но за такое менеджер убьет и выставит на улицу без зарплаты. Поэтому я, стиснув зубы, терплю. И день сегодня, как назло, людный: все-таки пятница.

Диана – девчонка, которая подхватит мою смену, приходит на десять минут позже, чем договаривались. Мне хочется на нее рыкнуть, но я сдерживаюсь. Если она откажется, я не попаду к Маше, и тогда всему, что я так долго строила, придет конец.

Отдаю сменщице половину чаевых, заработанных за сегодня, и поднимаюсь. Я думала, что если минут десять посижу, то ноги пройдут, но, едва поднимаюсь, тут же охаю от боли и чуть не падаю. Если расходиться, не стоять на месте, то боль терпимая, но стоит дать ногам хоть минутную передышку, мне начинает казаться, что я хожу по куче раскаленных лезвий.

Если бы у меня был в запасе хотя бы час, я бы съездила домой переодеться, но приходится нестись на всех парах к садику, чтобы не опоздать за Машкой. Проклятая теплая осень! Я и не подумала взять запасную пару туфель, я вообще не ожидала, что новые балетки будут так жать и натирать.

От обиды и жалости к себе хочется разреветься прямо в метро, но кто виноват в том, что я понятия не имела, как разнашивают дешевую обувь? В прошлой жизни все было проще. Мне не приходилось таскать по двенадцать часов тарелки с едой, а туфельки покупались мягкие, кожаные и если вдруг натирали ногу, то вызывали только досаду.

Но все это меркнет в преддверии вечера с Машкой. Ради нее я готова терпеть любую боль, когда я выхожу из метро, то сердце бешено стучит в груди в ожидании встречи с моей девочкой. И только у ворот садика накрывает страхом.

Что устроил бывший после того, как я сбежала с Машкой? Что он говорил воспитательницам и девчонкам, как они отреагируют на меня?

Черт, сложнее всего не жить самостоятельно и не зарабатывать на кусок хлеба, а встречаться с людьми из прошлой жизни. Видеть в их глазах осторожный интерес, немой вопрос «как же ты умудрилась так накосячить». А иногда и торжество.

Захожу в садик и мысленно ругаюсь – администратор сегодня снова Рита и она при виде меня бледнеет.

– К-ксения Валентиновна… здравствуйте…

Я обещала себе быть сильной и уверенной.

– Здравствуй, Рита. Я за Машей, полдник уже закончился?

– Ксения Валентиновна… вы меня простите, но… я вам Машу не могу отдать.

– Почему же?

– Владимир Борисович… он так ругался и кричал, у нас чуть Людмилу Михайловну не уволили! И меня… мы думали, он полицию вызовет!

– Ну что за ерунда, разминулись во времени, он испугался, перенервничал, подумаешь. Я предупредила няню, няня забыла предупредить мужа, всех поставила на уши. Мы решили все вопросы.

– Вы в разводе.

– Не в тюрьме же. Рита, я прав родительских не лишена.

– Ксения Валентиновна, – умоляющим голосом канючит девушка, – я не могу, простите меня!

– Хорошо. Если я сейчас Владимиру позвоню, и он вам лично подтвердит, что Машу можно мне выдать, вы перестанете дрожать и позовете ребенка?

– Д-да…

Делать нечего, я набираю номер бывшего и с замиранием сердца слушаю длинные гудки. Правда в том, что я даже не уверена, что он передумает. И если услышу в трубке «знаешь, я решил, что сегодня не получится», то сгорю со стыда.

– Черное, – слышу на том конце провода без всяких «привет» и «как дела».

– Что?

– Если ты спрашиваешь, что надеть на встречу со мной ночью, то ответ – черное.

– Размечтался, будет синее.

– Ты позвонила сказать, что уже выпустила коготки? Потерпи четыре часика, если будешь хорошей девочкой, я трахну тебя еще в машине.

– А если буду плохой – то по голове?

– Серьезно, что тебе нужно?

– Мне не отдают Машу, ты всех тут запугал до полусмерти. Я сейчас дам трубку Рите – подтверди, пожалуйста, что я имею право забрать дочь из сада, и ты не открутишь ей за это голову. Только не озвучивай ей свои планы на вечер, а не то она позвонит в опеку.

Рита мучительно краснеет, хотя и слышит только половину диалога.

– У Маши вылезла аллергия на дыню, к слову. Не корми ее ей.

– Хорошо, а у аллерголога вы были?

– Были.

– И что сказал?

– Дыню – не жрать. Давай быстрее, у меня сейчас встреча.

Несколько секунд Рита сосредоточенно слушает, что ей там говорит Владимир, потом возвращает мне мобильник и вымученно улыбается.

– Простите меня, Ксения Валентиновна. Просто ваш муж… то есть, бывший муж, очень громко кричал.

Повезло тебе, Рита, ой как повезло. Кричал всего лишь…

У меня адски болят ноги и спина, от одной мысли о вечере в компании бывшего дрожат руки, а еще смертельно хочется спать, я почти не спала ночью, но ни за что я не променяю моменты с Машей на сон или отдых. Она радуется мне, хвастается нарисованной картинкой, безропотно дает мне себя одеть и постоянно спрашивает, куда мы пойдем. Под неодобрительным взглядом воспитательницы мы выходим из садика и садимся в машину – водитель уже ждет, готовый отвезти куда нужно. Сначала меня раздражало, что бывший выдал надсмотрщика. Но едва вспоминаю Царева – и раздражение тут же проходит. Неизвестно, что ему придет в голову. Только бы Машку все эти конкурентные игры не зацепили.

– Папа сказал, у тебя аллергия на дыню случилась.

– Да!

– А что за аллергия?

– Нина-а-аю. Няня дала дыню, а я вся чесалась. Папа повез меня к влачу-у-у… а он поставил укол!

– Бедная моя, больно было?

– Да! Но папа купил мне корзиночку с киви.

– Папа у нас заботливый.

А главное логичный. После аллергии на дыню купить ребенку корзинку с киви. Что может пойти не так? Как бы мне так извернуться и встретиться с этой няней… вряд ли Володя будет меня слушать на тему, куда и как отвести ребенка, а вот няня может и внять доводам разума. Особенно, если ее правильно обработать и подсказать, как преподнести информацию шефу.

– А когда ты вернешься домой? – спрашивает Машка.

– Понимаешь, солнышко, дело в том, что я теперь живу в другом месте. И буду приходить к тебе в гости.

– Ты редко приходишь, – хныкает Маша и дует губки.

В такие минуты я ненавижу бывшего всей душой и сама боюсь своих мыслей.

– Понимаешь, Машунь, я теперь работаю. И могу приходить в выходные, а выходных у меня мало.

– А почему?

– А ты вспомни, как пошла в садик в первый раз. Каринку свою любимую не знала, Людмилу Михайловну не знала, где игрушки лежат – тоже не знала. Со всеми знакомилась, по садику гуляла. Помнишь? Вот и я со всеми знакомлюсь, все узнаю. Времени нет совсем, когда прихожу домой – ты уже спишь. А ухожу рано-рано.

– А если я не буду спать, ты придешь?

– Нет, давай сделаем по-другому. Ты придумаешь, куда мы с тобой в следующий раз пойдем, а я угадаю. Только хорошо думай, ладно? До следующей пятницы крепко-крепко думай и никому не говори! Я приду и буду угадывать, ладно? Если угадаю, получу приз, а если не угадаю – ты получишь.

– Какой плиз?

– Пока не знаю. Давай придумаем вместе.

Это счастливые мгновения, но мне их мало. Я хочу, чтобы Машка была рядом. Лопотала что-то себе под нос, рассказывала мне о своих делах, о том, как она себя чувствует, с кем дружит, что новенького в садике, что интересного дома. Как они с отцом проводят время, любит ли она няню, что ела на завтрак, обед и полдник.

А ей интересно бегать по парку, валяться в сухих ярких листьях, кормить уток в пруду и качаться на качелях. Она – пятилетний ребенок, который соскучился по маме и хочет гулять. До разговоров за чашечкой чая на крохотной кухне хрущевки мы еще не доросли.

Но даже эти часы придают мне сил. Только потому что Машка бегает вокруг, я не реву от боли в ногах, хотя, кажется, балетки уже стали частью меня, во всяком случае, совершенно точно стерли ноги до кровавых мозолей.

Но я запоминаю мгновения наедине с дочерью. Смотрю, как она радуется парку и уткам, как радостно смеется, а потом, иссякнув, сидит у меня на коленках и жует гонконгскую вафлю, купленную прямо в парке. Дочь прижимается ко мне, как котенок к теплому боку мамы-кошки, сопит в ухо и сладко зевает. Мне хочется прижать ее к себе и разреветься, потому что я так безумно скучаю! Хочу укладывать ее спать, кормить завтраком, гулять с ней во дворе дома, вместе вымаливать щенка у Володи, сидеть в первом ряду на ее утренниках и умиляться застенчивой снежинке.

Но у меня есть только парк и увядшие листья. А меньше, чем через час, вернется серый тоскливый моросящий дождик. И разбитое сердце, которое, кажется, уже невозможно собрать в единое целое, окончательно сметут в совок и выбросят на помойку. Уж в этом я не сомневаюсь.

Мы едем домой, уставшие, но довольные друг другом. Наверное, Машка сейчас поужинает и сразу отрубится. В следующую пятницу нужно принести ей какой-нибудь подарок. Отложить с чаевых и что-нибудь придумать. Конкурировать с игрушками, которые покупает бывший, я вряд ли смогу. Но безделушками наверняка порадую.

Машина тормозит у ворот дома, и, судя по тому, что я вижу бывшего и миловидную девчонку, совсем юную и хорошенькую, в дом меня пускать не собираются. Но сейчас мне плевать, я держу Машку на руках и морально готовлюсь расстаться со своей девочкой.

– Добрый вечер, – холодно здороваюсь сразу оптом со всеми. – Машунька, просыпайся, смотри, папа приехал с работы.

Дочка сонно трет глазки и зевает, а няня, которая одним своим видом меня бесит, тянет к ней свои клешни. Я нарочно не передаю Машку ей и целую дочь в щеку.

– Спокойной ночи, девочка моя.

– А ты плидешь еще?

– Конечно, приду. Помнишь про уговор? Загадывай желание, куда мы пойдем с тобой в следующий раз. И никому не говори!

– Холошо!

Отдаю Машку няне и невольно замечаю, с какой ревностью она на меня смотрит. И с каким интересом – на бывшего. Наверное, объективно он довольно хорош собой, а дорогие костюмы и легкая небрежность в облике никого не портят. У него спортивная фигура, довольно резкие черты лица, которые, впрочем, совсем не портят внешность. Он циничен, строг, уверен в себе и чертовски богат. Если няня в него не влюблена, я готова сожрать собственные балетки.

Впрочем, я уже и так готова их сожрать, потому что ноги не просто болят от мозолей, их ломит так, словно по мне прошелся маньяк с молотком. Если я еще раз сяду, то встать уже просто не смогу, рухну, как мешок с картошкой, к ногам Никольского. Надо думать, его это очень порадует.